ЧЕРТОПОЛОХ

Окраина районного центра больше похожа на неухоженную деревню. Разбитые дороги с ухабами выглядели плачевно.На одной из этих улиц, упирающейся в брошенный и разрушенный свинарник с высоченными зарослями полыни и лебеды, и жил Данилыч со своей Домашкой. Когда дул ветер с той стороны, стоял удушливый, но сопровождающий всю их жизнь запах навоза. Вообще это старинное поселение издавно было железнодорожной станцией и имело два названия, и получалось, кто хотел жил в Коряково, кто хотел в Ивановке. Данилыч предпочитал Коряково. Сюда перебрались сразу после войны, перевезли из хутора Жуково дом и стали со временем горожанами. Казачьи нравы всё же сохранили. Дом даже по нынешним временам большой, из кругляка, обмазанный и побелённый, на высоком фундаменте. Домашка каждую весну его белила. Хозяйственные постройки из самана разделены на две части, в одной уголь с погребом, в котором хранили овощи, в бочках солёную капусту с мочёнными яблоками и арбузами, в другой части загон для пуховых коз, гордость Домашки. Напротив дома расположилась школа механизации, с большим двором заросшим травой муравой. Здесь на пасху собирались уличные ребятишки, играли в лапту и катали яйца. Данилыч с Домашкой с соседями не общались, если только по нужде. А соседи вечерами собирались на скамейке, то у одного дома, то у другого. Молодёжь пела песни, кто постарше обсуждали последние новости, а то и просто сплетничали. Данилыч никогда не выходил к ним, а Домашка выходили за свой двор и стояла у калитки, вслушиваясь в разговоры, иногда подавая реплики издалека, не приближаясь к соседям. Вера староверов не позволяла, хотя Данилыч был коммунистом с о стажем, но Домашка от веры не отказалась, но скрывала. Боялась последствий. Между собой они жили плохо. Данилыч любил выпить, а напившись, садился на крыльцо. Сначала он вспоминал жизнь на хуторе, потом заводил казачьи песни, которые в его исполнении больше походили на вой волка, а потом в остервенении начинал бить Домашку, если она не успевала спрятаться или он находил её. Бил всем, что попадало под руку, табуретка так табуреткой, калечил, не жалея, и с каждым годом всё более ожесточаясь. За пьянство его много раз выгоняли с работы, а потом снова брали, золотые голова и руки, за это и прощали. А Домашке куда деться? Страшное было время, когда без её согласия выдали за Данилыча. Он был комсомольским активистом, а затем партийным. А у Домашки сёстры замужем за белогвардейцами, вот и спасались, как могли. Только сёстрам жертва Домашки не помогла. Данилыч сам донёс на них, исполняя долг коммуниста. Одну сестру с шестью детьми сослали на Соловки, где пятеро умерло, смогла сохранить только младшего, другую в Магадан. И для них Домашка стала врагом, а муж вымещал всю свою человеческую ущербность на ней. Родила восьмерых детей, семерых вырастила битая, перебитая, со сломанными носом, рёбрами. А ей бедной и податься некуда, пенсия в двадцать рублей, как прожить? Данилыч денег не давал и питался отдельно. Только пуховые козы и спасали её. Начешет пуха, напрядёт пряжи, навяжет платков, продаст, на то и живёт, ещё внукам смотришь, подкинет, а сама уж как–нибудь. Из четверых сыновей трое пошли в отца. Только один жил нормально, но помочь матери не мог или не хотел, кто его знает. Три дочери устроили свои судьбы, мужья хорошие попались. Жили в достатке, не знали унижения и побоев. То привезут что-нибудь из одежды, да и денежек подкинут, у самих ведь дети. Только одного человека на белом свете боялся Данилыч, красавицу дочь Александру, копию Домашки, только смуглую, в него. Нрав у дочери был отцовский. При ней он был ниже травы, тише воды. Не дай Бог при ней на мать посмотреть косо, не говоря о том, чтобы оскорбить или побить.

-Батяня! Ты смотри, тронешь маманю, горько пожалеешь! Вилы видишь? Насажу! – выговаривала любимица Шурка в каждый приезд домой.

Ох, и горяча девка, горяча! Куда девались его смелость? Трусливо бурчал что-то себе под нос. Для Домашки наступали райские дни. Звала дочь мать жить к себе, но Домашка не решилась ехать на север. Очень уж далеко от дома. Сядет Домашка за прялку, нахлынут воспоминания, до слёз прошибут. Ведь была первой красавицей: волос кучерявый, чёрный, белолицая с лучистыми глазами, сколько парней сваталось, а отдали на беду за Данилыча. А теперь и в зеркало посмотреть страшно. Волосы редкие, изверг за волосы таскал, сколько их выдрал… Две жидкие косицы прихватит гребешком, прикроет ситцевым белым платочком в горошек, вот и вся красота. Нос проломленный. Руки от спиц заскорузли, ноги отёкшие. Господи! Зачем на свет народилась? Как только Данилыч выходил на крыльцо выть, все соседи звали Домашку к себе, прятали, никакого сладу с ним не было. Однажды утром Домашке стало плохо, наверное поднялось давление, попросила воды, а Данилыч даже головы не повернул, не то, чтобы скорую вызвать. Так и умерла без помощи на постели. О чём бедная думала перед смертью, теперь уж никто не узнает. Похоронили её на кладбище над озером Подгорным, где часто она пасла коз. И как будто не жила первая красавица с неимоверно страшной судьбой.

А Данилыч недолго горевал, привёл в дом бабку Настю. Никто не узнавал его. Сам ездил на велосипеде на рынок, покупал бабке Насте подарки, без неё не садился есть любимые блины с каймаком, не говоря про откидное молоко. Прямо жених!

Собрался жениться. Однажды вышел на крыльцо повыть любимую казачью, только рот открыл, тут удар и хватанул. Недолго радость длилась. Похоронили Данилыча рядом с Домашкой. На Домашкиной могилке всё лето цветы цветут, а на могилке Данилыча только чертополох красуется. И сколько дети не сажали цветов, ни один не вырос. Эх, Данилыч, Данилыч! Сколько душ загубил, никого не пожалел. Чертополох в жизни! Чертополох и на могиле! Чертополох…