​Другая ночь

(Попытка бегства)

Голые рощи, убегающие от шоссе в мутный день, подобный другим дням, о которых надо забывать, ибо невозможно забыть. И ехать, и ехать, и ехать… Это попытка бегства. Бегства…

Сначала было: бежать. Бежать от тех, кому ты нужен, к тем, кому… Но это уже не важно… Бежать…

Сначала было: бежать. Тупо уткнувшись в автобусное стекло, заплёванное октябрём, трястись на трансцендентно удобном автобусном дне почти в никуда. Засыпать и просыпаться и быть самым несчастным и самым счастливым. И не-быть.

Сначала было: бежать. И выпасть в чужой и холодный город ненужной вещью. Ненужной никому. И прежде всего самому себе. Брести темнеющими улицами города, неузнаваемыми, чужими, и думать: Зачем я сюда приехал? Зачем?

Холодный кремль, продуваемый всеми ветрами. Музыка из окон музыкальной школы им. Рахманинова… И – глядя на ледяную рябь реки – тот же вопрос: Зачем ты сюда приехал?

Просто она прошла мимо. Просто ты по-настоящему понял, насколько ты ей не нужен. Совсем. Совсем не нужен. И когда ей больно – она пойдёт куда угодно, только не к тебе. Ты – лишний.

И шагая через дождь – о боги, боги, сумасшедшее моё счастье! – нам дано это немыслимое небо над скудной землёй – мне было так больно и так мучительно… хорошо… Но этого не объяснить. Мне не объяснить. Да и зачем? Просто тогда пришла мысль: бежать. От мучительных мыслей и смутных чувств, от себя – в этот сумрачный старый город. От тех, кто будет заглядывать в глаза и задавать вопросы – к молчанию холодной реки, серому камню кремля и пронизывающему ветру… Зачем ты сюда приехал?..

Многочасовое брожение по ночному вечернему городу, засыпающему рано, как все провинциальные города, и, подобно всем провинциальным городам, сводящему все дороги к вокзалу. К вокзалу, у которого продают водку.

– Здорово, земляк, где у вас тут выпить можно? – с этими словами и вошёл в мою ночь шофёр из Опочки.

За сорок рэ мы покупаем у таксиста бутылку водки и под немудрёную закусь, извлечённую из кармана шофёрского ватника (пара бутербродов, претерпевших, видимо, не одно стихийное бедствие), быстро приговариваем поллитровку, по очереди хлебая прямо из горла. Потом покупаем ещё бутылку, выпивая её уже безо всякой закуски. Внутри становится приятно тепло, в голове подозрительно ясно, и мы идём болтаться по пустому городу, заходим в парадные, он звонит в квартиры и пытается вломиться внутрь, я удерживаю его и извиняюсь перед хозяевами. Так весело проходит, наверное, часа полтора. Потом эйфория сходит на нет, и мы снова отправляемся к вокзалу за очередной порцией радости. Во время распития третьей бутылки, купленной на мои деньги, я замечаю некоторое изменение в поведении нового моего знакомого, который начинает пьяно жлобиться, выясняя у меня, кто я такой и какое имею право на его водку. Откуда-то из темноты возникает некто со слезящимися глазками и клочковатой бородёнкой. Завладев бутылкой и отхлебнув из неё, я передаю поллитровку этому убогому созданию, с вожделением протягивающему руку. Обнаружив бутылку в руках, создание начинает удивляться, откуда это у него взялось. Я объясняю, что бутылку ему дал я. Он несколько секунд тупо смотрит на меня, а потом вдруг произносит: «Ты? Ну и иди отсюда нах!». «Во-во, иди нах-х-х-х», — подхватывает шофёр из Опочки, вдруг как-то фантасмагорично складываясь пополам. Я поворачиваюсь и иду к вокзалу, чувствуя глупую пьяную обиду, и с удовлетворением слышу, как за моей спиной напористо блюёт шофёр из Опочки. Что, не путём пошла халявная водочка?

На вокзале возле меня возникает какой-то суетливый человечек, весь словно созданный из ужимок, я даю ему денег на водку, и он исчезает. Интересно, вернётся или нет, думаю я, погружаясь в сон. Но тут же просыпаюсь, почувствовав, как кто-то осторожно пытается влезть мне в карман. «Тебе чего надо?» — интересуюсь я у молодого человека весьма скользкой наружности, который, ничуть не смутившись, начинает объяснять, что мой приятель, которого я послал за водкой, просил дать ему ещё денег. «Нефиг мне мозги пудрить, вали отсюда»,- говорю я ему, и, поняв, что я ещё недостаточно пьян, он моментально ретируется. Оглядевшись вокруг, я прячу паспорт с деньгами в нагрудный карман под свитер, оставляя на текущие расходы около сотни десятками: так надёжнее. Затем я закрываю глаза и снова погружаюсь в сон.

Кто-то трясёт меня за плечо… Это мой новый знакомый, суетливый человечек неопределённого возраста. Он принёс водку, и пару бумажных стаканчиков, и два бутерброда с колбасой, по цвету и вкусу напоминающей тот же картон, из которого сделаны стаканчики. Впрочем, я не уверен, способен ли я ещё адекватно ощущать вкус.

А дальше в памяти моей начинаются провалы. Я словно ныряю и выныриваю, то теряя, то обретая ощущение реальности. Но и выныривая, и ныряя, я продолжаю говорить, этот бесконечный словесный поток уносит меня…

– Понимаешь, нет прошлого или будущего, в том смысле, что для каждого из нас есть только то время, в котором мы проживаем данную нам жизнь, проживаем десятки, сотни, тысячи вариантов нашей жизни… то есть мы рождается в одном и том же году в одном и том же месте, а дальше у нас тысячи тысяч вариантов нашей жизни, всё зависит лишь от выбора, который мы совершаем ежедневно, если не ежеминутно, возможно, умнея жизнь от жизни, пока не проживаем оптимальный её вариант или пока нам это не осточертевает, а потом… чёрт его знает, что потом, может, выход в иное измерение, к Творцу, не знаю, но чем-то это должно заканчиваться… хотя, учитывая, что каждый раз мы всё, ну или почти всё, забываем, проживать эту жизнь можно и бесконечно… да, забываем почти всё… только вот бывает, у меня, например, часто, эффект дежа-вю, то есть я помню, что так вот уже было, и часто даже знаю, что тот или иной человек в следующий момент скажет, как поступит… да, такой вот вариант реинкарнации, только без дурацкой идеи кармы, хотя, как я уже сказал, видимо, какая-то память о прошлой жизни, пра-память остаётся в душе, в духе, не знаю…

Просыпаюсь оттого, что кто-то трясёт меня за руку. Открывая глаза вижу, как уже знакомый мне скользкий молодой человек снимает у меня с руки часы. С удивлением понимаю, что сижу я на скамейке возле вокзала (как я здесь оказался?), что сумки со мной нет, как нет и моего последнего собутыльника, с интересом выслушивавшего мою теорию перед тем, как я окончательно провалился в пьяный сон.

— Оставь часы, брат, они не принесут тебе счастья, — наконец произношу я, нисколько не пытаясь сопротивляться. Молодой человек на мгновение замирает, но затем судорожно продолжает расстёгивать браслет. Он явно очень боится, и движения его чрезвычайно неловки. Наконец его усилия вознаграждены. Сунув мои часы в карман, он, не оглядываясь, уходит в ночь. – Брат, они не принесут тебе счастья! – кричу я ему вслед, свято веря в эту минуту, что так оно и случится. Но мой грабитель только вжимает голову в плечи и ускоряет шаг. Почему-то мне кажется, что он должен вернуться, и я сижу ещё минут десять после его ухода, вглядываясь в темноту. Но он, конечно, не возвращается. Я поднимаюсь и, покачиваясь, вхожу в здание вокзала. Несколько спящих стариков и старух, целующаяся пьяная пара в углу. И всё. Сумки моей, разумеется, нет. Поздравляю её нового обладателя… Резиновая шапочка, плавки, избранные диалоги Платона, трагедии Расина, карандаш и ручка… Кажется, всё… Не такая страшная потеря… Ну да, и часы Seiko, недавно отметившие своё пятилетие, подарок Дэнса… Самое лучшее теперь – лечь и проспать до скорого уже утра, но дурная голова не даёт покоя моим ногам, и я вновь иду бродить по улицам города. Зачем ты сюда приехал, зачем?

— Эй, ты чё всё мотаешься? – Оглянувшись на голос, я вижу парня лет восемнадцати, одетого в какую-то детскую куртку, из которой руки его высовываются чуть не по локоть (по-моему, я видел этого парня пару часов назад на вокзале). – Нормальные люди напьются – и спят себе, а ты столько выпил, и всё ходишь, ходишь… Куда идёшь-то?

— А ххххзнает, куда иду, — пожимаю я плечами, — сумку увели, часы сняли, деньги кончились… Что ещё делать? Вот и гуляю…

— Понятно, со всеми бывает, — смеётся он. – То есть взять с тебя уже нечего… Ну пойдём тогда ко мне, погреешься-полечишься, а то вон ты уже зелёный какой…

— Это мой естественный природный цвет, — шучу я в ответ. – А насчёт погреться-полечиться – это можно.

Мы приходим к нему на квартиру (если это можно назвать квартирой), где нас встречает очень похожий на моего нового знакомого парень. То, как приветствуют друг друга молодые люди, несколько удивляет меня, однако в тот первый момент я не придаю этому значения.

Мы пьём водку, закусывая её какими-то рыбными консервами и хлебом, ломая его прямо от буханки, потом пьём чай из алюминиевых кружек, такой горячий, что я жутко обжигаю себе язык и горло. А два моих новых знакомых сидят напротив и, нисколько не смущаясь моим присутствием, целуются и гладят друг друга. Я не испытываю отвращения, только тупое любопытство и усиливающееся с каждой минутой желание спать.

— Спишь совсем? – спрашивает меня Дима. Да, кажется, Дима. – Спишь совсем? – спрашивает он меня. – Пойдём, покажу, где лечь. И мы идём в комнату. Идём в комнату, где на полу лежит матрас, а на нём одеяло и подушка. (Есть ли здесь клопы? Наверное…) – Спасибо, Дима (Дима?). Я ложусь и, уже засыпая, слышу их возню где-то рядом, наверное на соседнем матрасе. По полу дует. Холодно. Надо ещё чем-то укрыться. Тяну к себе что-то. Зря я снял куртку. Это пиджак. Что-то жёсткое в кармане и булькает. Надеть пиджак. А теперь завернуться в одеяло. Бутылка мешает. Бутылка? Точно, это в кармане бутылка. Одеяло. Спать. Хорошо…

Холодно. Хочется писать. Где я… Да, Дима и ещё один… Дима. Смешно… Где тут у них туалет. Где? Так, выпрямиться и идти на свет из прихожей. Идти на свет. Идти… Дошёл…

Повернуть голову. Те же рыбьи губы в полупрофиль. Лицо оловянно-вылинявшее, лицо- без-изнанки, лицо с одной стороной. Карманная мадонна, комнатная цирцея, цветок бумажный… Полувыплеснутость овсяно-колючего света в глазах… О чём думаешь, призрак с собачьими глазами? Хорошо ли тебе там, в океанной зазеркальной глади-холоди? Медленно повернуть голову: губы уплывают за экран, следом за глазом, и тут же обрыв – второй глаз выплыл за грань. Зеркало кончилось. Началась стена. Стена продолжалась секунд пять – не более: глаза закрылись и образовали полуплотный мрак с жидкими проблесками кругами…

Что тебе, случайный гость в компании голубых? Стакан голубого – неголубой стакан с мутно подрагивающей влагой – неживая вода для воскресения Лазаря, Цезаря, кайзера, блейзера… Как ошибается тот, ожидающий, что эта цепочка перетечёт в мысль… Что-то фаллическое…(надо же, перетекла!) Гейзера! (только не в мысль – в не-мысль… термин для новой философии)…

А дальше что? Отвратительная сцена отечественной содомии в лучших традициях натурализма с намёком на супралинеарность?.. Вот так, умница, вопросительный знак очаровательно потарчивает на фоне недоговорённости, как… Ну, да ну их, эти гейзеры…

Сцены не будет. Герой уходит в партер ночи в тапочках. Пусть играют без него… Мысль: А как там у них? Но отвращение сильнее жажды естествоиспытательства. Герой уходит, унося чужие полбутылки в кармане чужого пиджака… Свинья ты, Цирцея… Надо же так упиться… ужраться… укушаться… Тот уже ничего не ждёт.

Подрагивающий лик часов превращается в блик, блин, лужа протягивает его тебе, плоский и гибкий, и ты берёшь его и тарелкой запускаешь в темноту… А в луже уже качается новый… Оставим следующему.

Просто смотреть в ту бездну, с поверхности которой сорвали небо. Сейчас оно пылится у кого-то под ногами чёрной аспидностью асфальтовых спин или серой святостью лбов площадей. Оно, втекая, покрывает улицы и рвётся, сдерживая саднящий визг трамвайных гильотин. И, сшагивая с горизонтали, ты катишься куда-то вниз, но, точно, не в бездну, равновеликую той, что над тобой, чувствуя, как по телу растекается неживотворящая влага с тошнотворным ароматом, твой обещанный гимн утреннему пробуждению.

Бездна, так бездна…

_____________________________

Вечное бегство…

От мыслей в никуда. – В себя. Подобно дождю над озером. Растворение в себе и одновременно в чём-то большем. Бегство от себя в себя. Бегство… Бред или абсурд. Или парадокс. Или пародия на поток сознания. Поток несознания. Антисознания… Каплезвон. Дождекап. Ветрошум. Мокрошлёп. Шинобрызг. Путь длиною в полбесконечности.

Глядеть в глаза несостоявшегося неба. Мутноплавающего в лимонно-обмылочных фонарях. Из мыслей, потерянных по дороге, размокающих в лужах, – мир, размокающий в лужах, – к утру – сероватая кашица вдоль поребрика. Из писем, отправленных в никуда… Отсылки к непрожитому или равнозначному ему забытому. Шаг создаёт ритм. Строки, строки, строки. Проза, ритмизованная торопливым движением (или не-торопливым). И ход чего-то, чего уже не остановить. Уже не задумываясь о смысле жизни, этой мутной, линялой тоски общественного транспорта в бесконечной дороге из дома в институт, на работу, обратно, уходить в друзей, которых всё меньше – и от этого легче…

О неумеющих жить, избегающих не имеющих смысла подробностей… записывая каждый день, час, мысль, чувство, прозу, стихи, пришедшее и будущее… Писать о жизни или о времени, о любимых, любимых коротко и безразлично, беспечно, вечно, холодно забытых во вчера осени, зимы, лета… прогулки по улицам в морось и морозь… измотанность и избитость тел и слов… –

Это вчера.

Теперь: бегство. Словно от послесловия автора, убившего своего героя, в верлибронепроходимые топи подсознательного полубезумства с извечной нанадеждой на это спасительное «полу-», в пространстве прострации между вычурностью и лапидарностью, как между двумя темами – словно до и после ощущения своей гениальности.

Теперь: бегство. Мимо, мимо. И мимо. Снова влюблено. Потому что дождь или потому что боль. Самым нелепым из патентованных идиотов, успевших черкнуть свой P.S. в три слова, пусть и пропавший втуне. И вот…

Неся на щеке внезапный оттиск-ожег чьего-то на лету подхваченного взгляда. Под клокочущими водоворотами, отцилиндрованными прямой тягой водосточных труб, звучащих от минорного ре порвавшейся струны (-тетивы) скрипки, гитары, дороги (жизни) до обвала в каменоломне. Для тех, кто любит выдумывать сравнения самые невероятные до нелепости, от опаловости до аляповатости, до танца теней на дверях закрытого бесплатного сортира… И дождь за ворот тонкими бесовскими струйками, юркими, как… приходящими в ассонанс с броуновским стаккато мыслей – сейчас – щёлк о бледно-звякающую жестянку – от стенки до стенки, от каламбура до сумбура. Щёлк – Когда обрываешь листок календарный – А счёт за квартиру давно не оплачен – А город закончился, скоро потянутся дачи – Зачем этот вымысел, глупый, беспечный, бездарный…

Мелькнёт электричка, приветствуя светом вагонным. А я, как природа, как осень, как Фет безглаголен. На небе линялом мелькнёт узкий клин колокольни. Движение в вечность – перроны, вагоны, перроны… вагоны… Движенье в беспечность… Так точно, так прочно, так вычурно… – щёлк – потянулись знакомые дачи. А счёт за квартиру давно не оплачен. Просрочен. А сдачи с непрожитой жизни – пятнадцать непризнанных строчек. И плачи… А дачи закончились. Дальше лишь голые рощи…

1991, 2008

 

Прочли стихотворение или рассказ???

Поставьте оценку произведению и напишите комментарий.

И ОБЯЗАТЕЛЬНО нажмите значок "Одноклассников" ниже!

 

0
17:00
601
RSS
Нет комментариев. Ваш будет первым!