Душ искалеченных целительный приют…

Анечка была умной девочкой. Говорить начала в год, читать научилась так рано, что даже не помнила, когда — и сразу стала, по маминому выражению, книжной пьяницей. Читала все, что попадало в руки, запоем. Много знала, на все имела свое собственное мнение, правда, не умела его отстаивать. Просто кричала «дураки!» и плакала.

В школе училась отлично, хотя было скучно — все учебники она прочитывала за первую неделю, домашки делала на переменках, а приходя домой, садилась читать. Естественно, друзей у нее не было да они и не были ей нужны. Любимым ее развлечением было задавать учителям каверзные вопросы и наслаждаться их беспомощностью.

Однажды учительница, которую Аня поймала на ошибке, наорала на нее и вкатила двойку, первую в жизни. С девочкой случилась такая истерика, что пришлось срочно вызывать в школу маму — активистку, председателя родительского комитета. Узнав, в чем дело, мама устроила завучу и директору грандиозный скандал, писала в РайОНО, в райком Партии и в газеты и не успокоилась, пока учительница не написала заявление «по собственному желанию».

Папа умер, когда Аня была подростком. Сердце. А потом вдруг сердце закололо и у мамы. Врачи сказали, что ей нельзя волноваться. С тех пор всю свою энергию мама направила на то, чтобы сделать Аню счастливой. При малейших попытках отклониться от намеченного мамой пути она, трясущимися руками капая валокордин, с надрывом говорила: «Ты что, хочешь остаться сиротой?»

В медицинский Аня тоже поступила ради нее, хотя никогда не хотела быть врачом. Там впервые обратила внимание на противоположный пол. Когда какой-то мальчик назначил Ане свидание, мама потребовала пригласить его на чай. Во время чаепития разговаривала с ним вежливо, но как с будущим зятем, как будто свадьба — уже дело решенное, и с таким холодным сарказмом, что мальчик не выдержал и засобирался домой — после чего, под запах валокордина, Ане пришлось выслушать леденящее душу пророчество о том, как она, неблагодарная, принеся в подоле ребенка, повесит его на бабушку, бросит учебу, не сможет найти работу и закончит свои дни под забором, превратившись в пропитую БИЧовку, и как хорошо, что мама этого не увидит, потому что умрет вот прямо сейчас. На следующий день мальчик, увидев Аню в коридоре института, развернулся и убежал, как от чумы. Больше попыток завести отношения Аня не предпринимала.

После института попыталась остаться на кафедре. Преподавать, правда, ей совсем не нравилось, кроме того, она очень болезненно воспринимала любые, отличающиеся от безусловной похвалы, слова в свой адрес, не особенно при этом следя за деликатностью собственных высказываний. Быстро рассорилась со всем коллективом, пролетела с диссертацией, потому что никто не хотел быть ее научным руководителем — и пошла в участковые терапевты…

Аня «осталась сиротой», когда ей было сорок шесть. Жизнь сразу потеряла всяческий смысл. Мучила бессонница, и однажды ночью, пытаясь заснуть и не помня, сколько таблеток уже было выпито, Аня, не отдавая себе в этом отчета, проглотила почти полный пузырек феназепама…

…Проснулась Аня от нестерпимой боли. Болела, как ни странно, душа. Раскаленными клещами терзала обида — на жизнь, которая, вопреки обещаниям, так и не началась после сорока, на косые взгляды сослуживцев, на пациентов, которым вечно чего-то надо, на маму, которая всю жизнь не давала свободно вздохнуть, на того мальчика, который не оценил, не захотел ее добиваться и помогать ей выбраться из-под маминого диктата, на Правительство, на злых учителей в школе и даже на детей в детском саду, которые дразнили ее «Анькой-зазнанькой» и нарочно с ней спорили, доводя до слез. Всепоглощающим адским огнем жгла невыносимая жалость к себе, странным образом сочетаясь со свинцовой тяжестью убежденности в собственной правоте и исключительности.

Аня открыла глаза и увидела перед собой землистое от чужой боли лицо Ангела.
— Как же это ты себя так, а? — спросил он.
— Таблетки-то? — ответила Аня, которая все уже поняла, — Нечаянно… уснуть не могла…
— Нет, душу свою ты зачем так изуродовала?
— Это мама… — потупившись, сказала Аня, — И другие…
— Нет, девочка, это ты сама, — возразил Ангел, — Только ты, и никто другой…
— Это ад? Я же неверующая была…
— Религия — опиум для народа, — серьезно сказал Ангел, — А у нас нет ни Рая, ни ада, все вы приносите с собой…
— И как мне теперь? Так и жи… быть с этой болью?
— Она может пройти. Только надо трудиться. Душой. Есть тут у нас… лазарет… Пока — там. А потом — посмотрим…

В лазарете пахло горем и болью. Изможденные, серые души, замкнувшиеся в своих страданиях, почти не разговаривали. Иногда приходили волонтеры, светлые, яркие, пытаясь любовью и сочувствием утолить чужие муки. Аня от них пряталась, потому что завидовала им, и жалость к себе мучила еще сильнее.

А потом она встретила маму. Не властную, крупную женщину, которую она всю жизнь любила, боялась и чувствовала себя виноватой за мамину боль, а жалкую, слабую душонку, которой нужно унижать других, чтобы почувствовать себя хоть чуточку выше кого-то… в Аниной душе вскипела и выплеснулась обида и она долго, с жестоким наслаждением, высказывала маме все, что накопилось за всю жизнь. Аня надеялась, что когда она выговорится, обида уйдет, но облегчения, вопреки ожиданиям, не наступило. Мама просто молча слушала, и Аня чувствовала, что маминой душе с каждым ее словом становится все больнее и больнее… Когда Аня замолчала, мама тихо сказала:

— Прости меня… если сможешь...

Тогда Ане впервые стало по-настоящему стыдно. Стыд, острый и невыносимый, заполнил всю ее душу, не оставив места обидам и жалости. А из стыда вылупилось сострадание к несчастной, слабой женщине, которая взвалила на себя непосильный для нее груз.

Аня обернула маму своим состраданием, почувствовала, как разгорается в их душах теплый свет, и сказала то, что не говорила с далекого-далекого детства:
— Мама, я тебя люблю!

*     *     *

За той чертой, откуда нет возврата,
Там, где мы все окажемся когда-то,
И где страстей запутанная нить
Нам не мешает с Богом говорить,

Мы встретимся. И мы увидим в душах
Все то, что сотни раз не стали слушать
И слез вкусим горячее вино…

Здесь пониманье людям не дано.