Фотограф из Анапы

Фотограф из Анапы

  «Рупь не деньги, рупь – бумажка
Экономить тяжкий грех.
Эх, душа моя – тельняшка,
Сорок полос, семь прорех»

(В.С. Высоцкий)

Часть 1.


Любить деньги – тяжкий труд, не любить – тяжкая неволя. Я знал человека, который деньги любил беззаветно. При всем этом он был неплохом музыкантом, обладал почти идеальным слухом и светло-голубыми глазами, со стальным оттенком, глазами воина, а не торговца. У него была одна особенность, он мог долго, не мигая, смотреть на собеседника. При этом глаза у него становились бездонно-бесцветными, как два пустых ореха. Собеседник терялся, менял тему, а Саша (так звали нашего феномена) продолжал на него смотреть и словно не видеть. Росту он был небольшого, и к тому же рано появилась проплешина. А рубашку он всегда застегивал на верхнюю пуговицу, даже когда играл на клавишах. Вот такой вот персонаж, казалось бы забавный, кабы не глаза.
Саша добывал деньги способами разнообразными и законными, кодекс он чтил. А время, когда мы с ним познакомились, было временем особым, конец восьмидесятых, начало девяностых прошлого столетия. В Советский Союз пришло, и начало прочно устраиваться частное предпринимательство. Оно, конечно, было и раньше, но как бы под запретом, а тут вдруг громко сказали, что можно. Когда в Россию приходит что-то большое, оно не ступает осторожно, боясь натоптать, а шагает широко, по лужам, по ухабам, дороги особо не разбирая. Во-первых, появились стихийные рынки, много и где попало. Словно народ соскучился и сильно захотел торговать. Во-вторых, в городах проросли, как грибы, уличные кафе и их заполнили красивые девки и молодые бизнесмены. Бизнесмены обсуждали вагоны, тонны, рубли и вкусное, непонятное у.е., а девки их внимательно слушали, ни черта не понимали, и строили глазки. Бизнесмена всегда можно было узнать по рукам. В одной руке на пальце вертелся брелок с ключами, а второй он крепко держал радиотелефон, вещь ранее невиданную. Девка шла на брелок, как сазан на макуху. И еще – все девки высокого роста стали моделями, а все крепкие парни бандитами. И они быстро и фотогенично друг друга нашли.
Саша, как мы уже знаем, крепким парнем не получился. Вырос он в трудовой советской семье, а потому деньги начал добывать прямым, доступным действием при помощи фотоаппарата и животных. Когда-то Анапа была самым крупным портом, через который увозили в Турцию и дальше красивых славянских невольниц. Теперь и давно Анапа – город-курорт. Вольные славянские красавицы сами съезжаются со всей России и увозят свои изображения на фоне моря с солнышком в ладошке. Помимо солнышка Саша предлагал обезьяну, удава и медведя. Обезьяну звали Маша, медведя Гоша, а удав был просто Удав, без имени собственного. Как-то не сложилось у рептилии. Машу и Удава Александр приобрел в нагрузку к месту на набережной у прежнего фотографа, который пересел в кафе с брелком, и заговорил о тоннах, вагонах и у.е. У.е., если кто не помнит, обозначало условные единицы иностранной валюты, а проще говоря – доллары, которые вдруг заявились в страну, пнули наглым ковбойским сапогом рубль, лениво лежащий на пляже, и прочно устроились в головах советских граждан. Так вот, Маша и Удав вошли в стоимость места на набережной, а медведя Гошу наш герой прибрел по сходной цене в бродячем цирке с шатром. Известно, что цирк продает зверя, только если он дрессировке не поддается. Гоша был тогда еще медвежонком, маленьким и подвижным. Маша была активна в силу своей обезьяньей породы. Для усмирения активности у Саши были кулак и палка. Если Маша начинала безобразничать Саша просто бил ей в репу кулаком, и она на некоторое время затихала и смирно позировала. Гоша получал по хребту палкой. Все это Саша проделывал беззлобно, не отрываясь от процесса фотографирования. Клиенты иногда возмущались, но деньги платили. Самым удобным атрибутом был Удав. Раз в неделю он заглатывал цыпленка и тупо лежал там, где положат.
За сезон при посредстве зверей, солнышка, кулака и палки Саша намолотил на машину Жигули 01 модели, цвета своих глаз. Зимой он жил в двухкомнатной квартире родителей. Одну комнату занимали сами родители, другую Саша с животными. И опять самым удобным жильцом оказался Удав. Он также получал цыпленка и неделями валялся под шкафом. Машка бесновалось в своей клетке, а Гоша никак не мог заснуть в своей. Обезьяну можно было на время успокоить стиральной машинкой. Когда она переходила пределы приличия, Саша опускал ее в центрифугу на пять минут, и пару часов после процедуры Маша медитативненько сидела в клетке, слегка покачиваясь и собирая в кучу глаза. Гоша в центрифугу не влазил изначально, а за лето сильно подрос и в клетке разворачивался с трудом. Он реально стал медведем. Ровно один раз в час он проводил здоровым когтями по решетке клетки. Впечатление было такое, как будто по батарее парового отопления шкрябали монтировкой. Денег они теперь не приносили, а только пожирали, и это сильно раздражало фотографа. К тому же у Саши появился брелок и телефон, и пора было перебираться в кафе к вагонам, тоннам, девкам и условным единицам. Звери на этом пути отпадали сами собой.
Куда делись Маша и Удав я не знаю, скорее всего, Саша их продал вместе с местом на набережной, а вот медведя сбыть не удалось в силу возраста, размеров и дурного характера. История конца Гоши оказалась довольно громкой, обросла слухами и докатилась до мест от Анапы далеких.
Неликвидного зверя Саша просто отпустил. Думаю ночью, когда Гоша в очередной раз исполнил соло на прутьях, наш бессонный (практически сонный бес) Александр не выдержал, одел на мишку ошейник и вывел на улицу, а заодно и выбросил мусор. После этого он вернулся, повертел Машку в стиралке, кинул под шкаф охлажденного цыпленка и наконец, спокойно уснул. И снилось ему как он на автомобиле Жигули, цвета голубой форели, тянет вагон набитый условными единицами. А может и ничего не снилось, он просто тихо и спокойно спал впервые за последние месяцы. И его можно понять, он не был садистом, он просто отпустил зверя – ему хотелось спать. А Гоша, повозившись в мусорке и худо-бедно покушав, пошел гулять по Анапе.
Надо сказать, что телевидение предраспадной эпохи Советского союза в то время менялось настолько кардинально, что стали показывать подряд абсолютно все, что было раньше запрещено. И вся эта порно-экшен-триллер-мерзость полезла через экраны в глаза и души наших девственных телезрителей. И как захватывающе интересно эта мерзость смотрелась после чинных репортажей со съездов и парадов! Монашка думает о сексе всегда больше, чем проститутка.
И вот, на втором этаже обычной советской пятиэтажки пара приличных анапских пенсионеров, преодолевая брезгливость и страх, не отрываясь, смотрели очередное порно-трилер месиво. Зимы в Анапе мягкие, не морозные, в доме тепло и дверь на балкон открыта. А балкон, как часто на юге, густо порос крепкими ветвями дикого винограда, от земли и до крыши.
И он пришел. Гоша. Совершенно зря многие думают, что наши пенсионеры люди малоподвижные и тихие. Когда реальность с экрана превратилась в реальность в доме, старики оказались удивительно быстры и громки. Еще бы. Представьте, вы сидите дома, в креслах, на журнальном столике чай, конфеты и вафли, на экране кого-то, то ли сношают, то ли режут, и, вдруг, шорох на балконе. Ужас, ну что можно себе представить – шорох ночью на балконе. Грабитель. Сейчас войдет и ограбит. Все отдадим, лишь бы не убивал. Договоримся. И вот сквозь тюль появляется оно. Какое, на хрен, договоримся?! С кем?! С Гошей?! Оно, явно не договариваться залезло.
Гоша еще только начинал есть вафли, когда пожилые люди уже стучали в дверь дочери и зятя в соседнем районе. Стариков отпоили коньяком и валерьянкой, выслушали и как-то сразу поверили. Еще бы, практически непьющий папа засаживал стакан за стаканом, а мама, заслуженный учитель русского языка и литературы, ничего кроме слова «охлядь» вразумительного не говорила.
Зато долго не верили в милиции. На первые звонки их просто посылали, потом стали грозить, что сейчас приедут и заберут за пьяный дебош. Потом просто клали трубку. Тогда они пошли в отделение. Как были, так и пошли. Пьяный в мясо папа в пижаме и мама в бигудях. Дети все-таки оделись прилично.
Пьяного папашу в пижаме и мамашу в бигудях сразу заперли в обезьянник, как только они с порога заявили, что пришли по поводу медведя, а мама добавила сакральное «охлядь». Трезвые и цивильно одетые дети стали доходчиво объяснять дежурному смысл ситуации. Дежурный наконец врубился и заржал. Кое-как отошел, вызвал начальника и стал докладывать по инстанции. Начальник заржал сразу, как только понял, что это правда. А тут еще нарисовался вернувшийся с обхода наряд, пока рассказывали наряду, ржали уже все. Из кабинета по коридору на шум подошли бухающие по ночам опера, и веселье обрело гомерические размеры.
От смеха надрывался и весь обезьянник, слушавший историю в четвертый раз, и с удовольствием разглядывая пострадавших сокамерников. Все-таки смех великое дело, как он объединяет совершенно разных, практически противоположных персонажей. Любую драку всегда можно предотвратить смехом, и юноша легче уложит девушку в постель, если сильно насмешит при знакомстве.
Кое-как отдышавшись, стали снаряжать экспедицию. Старший оперуполномоченный Пчелкин приказал взять оружие и возглавил отряд. На трех машинах поехали все, кроме дежурного. Пострадавших и очевидцев взяли с собой.
Медведя обложили по всем правилам охоты. Наряд поставили под балконом, а опера во главе с Пчелкиным, поднялись в квартиру.
Веселая история закончилась грустно. Так часто бывает. Подвыпивший и храбрый Пчелкин зашел в квартиру и выстрелил в лоб спящему на ковре медведю Гоше. На выстрел подтянулись остальные. Мишка лежал на полу, опер сидел в кресле, на экране тоже было мерзко.
Потом как-то неловко писали протокол, разговаривали, не глядя друг на друга, и старались поскорее закончить все это.
Вернувшись в отдел, Пчелкин закрылся в кабинете и глухо запил. На неделю.
Старики долго решали, отстирается ли ковер, потом решили выкинуть.

Часть 2.

Итак, мишка умер. Жаль, конечно, медведя, но смерть он достойную принял, от пули оперской. Мог бы умереть и в цирке, и в зоопарке, в неволе от какой-нибудь неприличной для зверя болезни. Достойная смерть много весит. Бывает и жизнь-то проживет существо бездарную, глупую и никому ненужную, а вот умрет красиво и, вроде как, не зря жил. Да и как бы не жил, а смертью своею жизнь высветил так, что другому и сто жизней мало. Много ли мы знаем о жизни героев войны, да ничего толком не знаем, а смерть геройская все заменила, все грехи отпустила, искупила все. И это правильно, это справедливо.
Ничего геройского наш Гоша, конечно, не совершил. Но жизнь Пчелкину испортил. Ну как испортил, изменил до неузнаваемости. Сначала Пчелкин пил, неделю. Домой не уходил, жил в кабинете. Утром умывался, и зубы чистил над раковиной в туалете, и даже ходил на планерки и совещания. Но не более. Ни на какие задания не выезжал и в кабинет никого не пускал. Авторитет старшего оперуполномоченного в отделе был настолько высок, что многое с рук сходило, вплоть до беззакония и непослушания, а тут запил человек, тем более опер, дело житейское, всем привычное. Оперу не пить невозможно, нельзя. Это часть профессии, как походка у балерины.
Да что опера. Вот говорят в России работяги, мужики пьют. Неправда это. Мужики, работяги выпивают. И то если сильно, то быстро перестают быть и мужиками, и работягами. Пьют у нас правоохранители. Все и постоянно. Менты, прокуроры, судьи и все что вокруг вертится. А вы попробуйте в России охранять право на трезвую голову. Тем более, что вы с этим «правом» сильно знакомы. И «право» это совсем непохоже на «правду» и «справедливость», те, что из детства, и они только с виду и для филолога слова однокоренные. Для нашего понимающего правоохранителя расстояние между «правом» и «правдой» огромно и ежедневно. И расстояние это можно залить только водкой, а так как оно огромно, то и водки надо немерянно.
Вот и ловят на дорогах пьяных водителей вечно похмельные гаишники. И охраняют трезвых зэков в тюрьмах пьяные стражники. И судят трезвые и адекватные с виду судьи и сами судимы будут. И вот, что интересно, лично для меня пьющий мент – человек с совестью, как ни странно это звучит. И пьющий, коррумпированный судья, по сравнению с трезвым банкиром – ангел божий. Ага, ну вот мы и приблизились. Я ведь не о Пчелкине хотел рассказать, и даже не о бедном мишке. Деньги – моя мишень! Мой Таргет. Я же сразу дал понять. А пока закончим с Пчелкиным. Не бросать же его в кабинете бухого.
Никогда старший оперуполномоченный не был поборником прав животных. Он и на права людей ориентировался редко и в силу необходимости. И в людей он уже стрелял, и одного даже убил. Но как-то не задело. И вроде даже герой, убил бандита. А тут вдруг зацепило. И сильно. Он ведь как зашел, так сразу и выстрелил, пока медведь спал. Зверь и не дернулся. Вот в чем дело, наверное,; не дернулся он, только глаза открыл. И еще – конфеты. Пчелкин после выстрела сразу сел в кресло у столика, пистолет положил и машинально из вазочки взял конфету и стал разворачивать. Была у него одна слабость – сладкое любил до безволия. Конфету он развернул и сунул в рот, а фантик положил рядом с пистолетом на столик. И сразу ртом по вкусу угадал название, а потом и на бумажке прочитал «Мишка на севере». Конфеты эти в детстве он любил больше всех других сладостей. Были они дефицитом, как и многое другое в большой, неловкой стране. Их привозил из далеких, северных командировок отец. Однажды он из командировки не вернулся. Вместе с отцом исчезли и конфеты. Мама долго плакала, и маленький Пчелкин плакал и ничего не понимал. Каким был отец, он уже не помнил. Но точно помнил, что у отца были большие руки и пахли они шоколадными конфетами кондитерской фабрики имени Н.К. Крупской. Про Крупскую он узнал, когда научился читать, по фантикам, которые хранил в коробке из-под обуви.
Он так все время и просидел в кресле, пока остальные писали нужные, бесполезные бумаги и решали, что делать с мертвым медведем. Потом встал, положил в карман пистолет вместе с фантиком, вернулся в отдел и запил. И пропил, не падая неделю, тупо глядя на стол, где лежали слева фантик, а справа пистолет, словно выбирая между бумагой и оружием.
Через неделю, очнувшись, Пчелкин твердым почерком написал заявление, придавил пистолетом и навсегда покинул чужие внутренние дела.
По слухам, он продал квартиру и поселился где-то в горах, в Апшеронском районе у знакомого лесника, которому в свое время помог соскочить на условное. Вроде бы разводит пчел и торгует медом. Толком никто не знает, но слухи хорошие. Добрые.

Часть 3.

Деньгам человек нужен больше, чем человеку деньги. Гораздо больше. Человек, в принципе, может прожить без денег. Случаев в истории предостаточно. Деньги без человека мертвы. Человек без денег способен размножаться, деньги нет. Большим деньгам нужны большие группы людей, маленьким достаточно одного.
А наш фотограф Саша, с голубыми глазами и стальным немигающим взглядом недолго просидел в кафе. Будучи человеком действия, он быстро устал от пустопорожних разговоров о вагонах, тоннах и у.е. Переговорив с сотней другой кофейных бизнесменов, он все таки вышел на реальных людей и через пол года влился в Киевскую товарно-сырьевую биржу, и стал менять пеньку на масло, лес кругляк на зеленый горошек, бензин на сигареты, жидкое на сыпучее, твердое на сладкое и все остальное бесполезное на ненужное. Довольно быстро, сидя в кабинете и в глаза не видя ни одного килограмма из миллионов тонн всего вышеупомянутого, Саша с партнером Геной сколотили оборотный капитал и перебрались в столицу прединфарктной страны.
Там они также быстро познакомились с каким-то племянником какого-то министра. Племянник по кабакам продавал дядюшку и его министерство. В случае с Сашей и Геной дядя-министр ушел с молотка за бутылку паленого виски и элитную проститутку. Недорого. Своих детей у министра не было, племянника он любил и друзей его принял как родных. За долю малую он им скинул одну из своих связей по Индии. Ребята сходу стали приобретать и раскидывать по стране станции техобслуживания, точнее оборудование для станций.
И много чего другого было куплено, продано, обменяно, утеряно и найдено. Очень прибыльным оказалось говно. И я думаю не случайно. По исчезновении сакрального «больше трех не собираться», народ начал сбиваться в кучи гораздо больше трех. Митинги, собрания, распродажи, концерты, презентации на открытых площадках привлекали тысячи и тысячи людей. Лидеры бесчисленных партий залазили на трибуны и чуть не матом поносили российскую историю и действительность. Народ слушал, забирался в туалетные биокабинки и поддерживал выступающих прямым и доступным действием. Сбор коллективного говна с митингов прибыль приносил не малую и Саша с партнером, быстро усвоив римскую аксиому, что оно не пахнет, сыпали по Москве кабинки, как Киса Воробьянинов баранки. В отличии от непрактичного Кисы, ребята не орали: «Хамы!» и девки в номера с ними ездили.
И они не были уникальны. Страшное количество пассионарных российских мужиков бросились, как очумелые, продавать, покупать, менять, кидать все, что можно было продать, купить, обменять и кинуть в огромной неуклюжей стране. Наиболее оборотистые залезли в недра и качали оттуда нефть, газ, минералы, воду, слегка заполняя пустоты говном с митингов.
Такое же количество более жестких пассионарных мужиков участвовало в дележе добытого силой оружия. И тоже ничего необычного, все как в природе. Жестокий отбирал у хитрого. Если хитрый был еще и жадным его убивали. Очень хитрый набирал своих жестоких и нагибал менее хитрых. Умные держались в стороне, наблюдая. Мудрых не было видно вообще. Их, впрочем, никогда не видно, на то и мудрость.
Кулаком, сжимавшим пачки долларов, били наотмашь по морде большой, красивой страны, утюжили и калиюжили огромное пространство осколков Великой Тартарии. И что интересно, ощущения трагедии не было, было как-то даже гомерически весело, как в отделении милиции перед убийством медведя. В Анапе запил и ушел из отдела опер, в Москве запил, и тоже потом ушел президент. Но в отличие от анапского, большой русский медведь выжил. Закваска не цирковая.
А теперь о яблоках. Я не всегда любил вкус яблок, но мне всегда нравилось, как они выглядели. Красные, розовые, желтые, зеленые, смешанных цветов, спелые, округлые живой природной беременностью они всегда смотрятся сценически красиво. Разбросаны ли они в траве под яблоней, рассыпаны по столу или полу, аккуратно уложенные в корзинки и вазы, они всегда аппетитно упруги, как попки юных гимнасток. «Яблоки на снегу, розовые на белом…» — песня стала шлягером благодаря визуальному восприятию. И первая, а если точнее, вторая библейская баба не устояла и сама ела и ему давала, и он ел. Змей не особо и напрягался, просто подвел и показал.
И с какого, спрашивается бодуна, Нью-Йорк – город большого яблока?! По мне он просто Новгород, один из многих. Только его от бабла раздуло больше, чем Ярославль. А может все-таки яблоко? Поди, знай…
Беззаветная любовь Саши к деньгам не могла не привести его в страну, где их производили в самом большом количестве. И Саша прибыл в США. Почти к тезке приехал. Не важно, как он попал туда. Я принимал посильное участие и нисколько не жалею. Он в любом случае должен был здесь оказаться. Правоверный мусульманин, хоть раз в жизни, обязан посетить Мекку. Наш фотограф служил другим богам.
Индейцев перебили лет за сто до приезда Александра. Не могу опять не вспомнить джеклондонского краснокожего, который покупал у бледнолицых нечто за доллар, привозил в племя и там продавал тоже за доллар. Не помещалось в его простой, не библейской голове, как это можно купить вещь за одну цену, а продать за другую. То есть, может быть дешевле и можно продать, а вот дороже никак. Ну, дикари, что с них взять-то. И думается мне, что укокошили янки всех местных не из-за территорий, их и сейчас еще до черта и больше пустует, а именно из-за вредных торговых навыков. Не врубались они в Моисеевы заветы, как им не толкуй, и не производили добавочной стоимости, хоть скальп с них сдирай.
Короче поляну перед Сашиным приездом уже почистили. И Саша приехал, и с головой окунулся во все доступные товарно-денежные отношения штата Калифорния. И начал, как я помню, собственно с самого штата, то есть с земли штата. Он принялся ее продавать маленькими кусочками. Совсем небольшими и для жизни не пригодными. Участки на продажу располагались на кладбище. Сашу, каким-то образом, привлекли к работе в одной чистенькой ритуальной компании, за проценты от реализации. Первыми под раздачу попали друзья и знакомые. Саша сначала жил у Федора, с которым был знаком еще в России, и пользовался его машиной, телефоном и друзьями. В то же время у Федора жил и Ник Симс, пожилой американский бизнесмен, русского происхождения. Ник был потомком дворянского рода свалившего из России после революции 1917 года сначала в Китай, а потом, после второй мировой войны переехавшим в штаты. Он одно время довольно успешно занимался недвижимостью, потом увлекся – взял кредит, хотел что-то огромно-доходное построить, пролетел и кредитный договор разорил его дотла. Ушел дом, имущество, жена, доверие общества и воля к жизни. На фоне бешенной активности Александра Ник выглядел уже умершим. Ему первому Саша и предложил купить небольшой участок с роскошным видом, сухой и под деревом. Можно в рассрочку. Вежливый Ник ответил: «Спасибо, Саша, я буду думать» и скис еще больше. Вот и всё, что мы знали о Нике в то время и ошибочно воспринимали его как обычного эмигранта неудачника, жалели и помогали как могли, а он как-то стразу влился в компанию, ничего от нас не просил, наоборот постоянно оказывал услуги в виде консультаций, а то и просто предостережений, благодаря которым, как выяснилось позже, мы и выживали.

Поскольку, приехавший Саша, еще по английски много не говорил, то и объектами его финансовых посягательств стали поначалу соотечественники. А соотечественники наши приехали как раз хорошо пожить и умирать как-то не спешили, и сухой, под деревом участок, с шикарным видом никого не то, что не прельщал, об этом даже странно было слышать. Особенно пугал «шикарный вид», сразу думалось о том, откуда вид то? Оттуда не очень-то посмотришь. Вот то, что сухо – это хорошо, но тоже не сильно важно, после крематория.

Русская иммиграция в Америке – сообщество особое. Во-первых, русскими называли всех, кто приехал из СССР и говорил по русски. Ну, это бы еще ничего, но русскими считали и всех, кто приехал из стран бывшего соцлагеря и по русски не только не говорил, но и не думал, и не мечтал. Притом, что недавно прибывшие нерусские и часть русских, саму Россию ненавидели больше, чем все американцы вместе взятые. Надо сказать, что как раз сами американцы относились к России и русским достаточно хорошо, насколько хорошо они вообще относились к неамериканцам. Прожив там более пятнадцати лет, я никогда не встречал к себе плохого отношения на основании того, что я русский. Просто новых, демократических русских они стали меньше бояться, а потому и меньше уважать. Простейший силлогизм, куда деваться. Страх и уважение постоянно ходят парой.
Приехавшие, или скорее бежавшие, из СССР были людьми почти героическими, борцами с режимом. Прибывшие после развала союза, прибыли просто пожрать. Пожрать в широком смысле. Что-то засунуть внутрь, что-то одеть снаружи, в чем-то поселиться и пожить, на чем-то шикарном поехать и главное, чего-нибудь побольше напихать в банк, посильно сохранить и приумножить. Единственным мерилом успеха были, есть и будут – ДЕНЬГИ. Деньги имеют гражданство, но не имеют национальности. Где-то очень хорошо все это разжевано. В каждой американской гостинице вы найдете две толстые книги – Библию и телефонный справочник. Одна книга, чтобы «духовно» насытиться, другая для тела. И они очень нужны обе, рядышком. Путем многовековой эволюции одна породила другую. Авраам родил Исаака, ну и так далее…

Федор, Ник и Александр пили. И пили они по-разному. Симс пил постоянно, но как-то держался, хотя иногда и падал, но работать продолжал или, по крайней мере, делал вид. Саша пил в меру, работать мог всегда и никогда не падал. Федор пил запоями, на целые недели выключаясь из действительности. Работать не мог вообще, при этом зарабатывал больше чем Ник и Саша, вместе взятые. Я думаю, в этом случае Деньги были женского рода, хотя в основном используются во множественном числе и гендерными особенностями не обладают. Дело вот в чем, Саша их, Деньги-Женщин, любил беззаветно и на многое ради них был способен, именно поэтому они, деньги, его избегали. «Чем меньше женщину мы любим…». Ник их тоже любил, но как-то слабо, он уже и жизнь-то саму, тоже женщину, сильно не волновал. Федору они были по большому счету по барабану. Особенно в запое. И они, бабы-деньги липли к нему, как только он из запоя выходил, как будто в приемной сидели и ждали, когда барин очухается. А барин очухивался и жить начинал жадно, в надрыв ровно так же, как до этого пил. В английском языке нет точного перевода слова «запой», потому, как и понятие «запой» чисто русское, национальное. Длительное потребление спиртного – это не запой. Просто человек бухает. Запой – это когда человек обязан умереть и заново родиться. Это маленькая реинкарнация. Не факт, что человек после запоя выживет физически, но умереть он обязан. Самое ужасное в запое – процесс возрождения. Похмелье, вернее бодун. Мучительные роды заново. Не буду описывать все кошмары, галлюцинации, пот, собачьи зубы, страх преследования. Кто там был, тот знает, кто не был — не поймет. И не надо оскорблять запойных алкоголиков словами трезвенников. Люди не пьют, люди учатся. И учитель очень жесткий. Он в угол не ставит, он убивает. Из потока выживают процента два-три не более. И те, кто выжил, дипломами не хвастают, они просто знают больше, чем остальные и дальше учатся. Но и помочь остальным не могут, каждый эту науку сам хлебает полной чашей. А там как бог даст.

Саша обладал потрясающей работоспособностью. Быстро врубившись, что соотечественники не тот материал, на котором можно заработать, он взялся учить английский. По совету Федора купил толстую книгу современного американского автора и стал ее переводить. Завел большую общую тетрадь. В одну колонку записывал незнакомые слова, а они почти все были незнакомы, в другую колонку перевод, потом подворачивал страницу и писал перевод на память, потом опять подворачивал и на память писал английский оригинал слова. Работа нудная, но полезная. Иногда спрашивал Ника о значении слов, где и как они употребляются. Ник потом признавался Федору, что он сам часто не знал значение, выкопанных Александром слов.
В изучении любого иностранного языка, особенно разговорных навыков, главное это наглость. Ну, если не наглость, то отсутствие всяких комплексов и стеснений. Так же учатся на актеров. Комплексов у Саши не было совсем. Он мог остановить любого американца на улице и долго, не мигая, спрашивать у того о чем угодно, заставляя вежливого аборигена понимать свой напряженный английский. Абориген не всегда понимал Сашу, особенно когда он использовал слова из книги, значение которых не знал даже образованный Ник, но избежать разговора с фотографом не мог. Если Александр ставил цель; за час поговорить с десятью первыми встречными, то эти десять человек были обречены. Ровно в двенадцать он выходил в парк и пытал свою десятку. Мамаши, которые в это время обычно выгуливали свою детвору в парке, стали исчезать на третий день появления нашего ученика. Через неделю парк опустел. Саша вышел на завоеванную территорию, никого не нашел, запустил в белку шишкой и пошел в торговый центр, где еще собирались люди.

Там он и нарвался на свою судьбу. Это была женщина, некрасивая и активная, как анапская мартышка Маша. Она была не просто женщиной, она была частью сетевой организации «Amway», а значит, в нашем понимании и не женщиной вовсе. Amway, или American Way (американский путь), гигантская сетевая торговая контора, которая поглотила Сашу почти на 10 лет. Начинали они как обычная торговая сеть, работающая по принципу «door to door», то есть стучали в двери и предлагали купить все, что можно, от туалетной бумаги до вертолета. Лет через десять они так достали обывателей, что те стали им стучать в репу, в ответ на стук в дверь. Почесав эту самую репу, ребята задумались и придумали уникальную сеть-пирамиду, которую уже много лет судит правительство США и никак засудить не может. В основу пирамиды заложено два гениальных принципа – халява и благородство. Халява — чуть ли не основной человеческий инстинкт, наряду с инстинктами размножения и самообороны. У древних иудеев обозначало бесплатное молоко по субботам. Ну да бог с ними. Итак – халява. Наш трудолюбивый Саша был сражен тезисом страшненькой американки, что главная идея организации заключается как раз в том, что делать, собственно, вообще ничего не надо и таким образом можно разбогатеть раз и навсегда. Она даже похорошела как-то после таких слов. Ведь Саша и летел через океан именно за этим, сам того не подозревая. Нужно просто самому подписать договор с конторой, а потом подписать, как можно больше народу. Подписанные счастливцы образуют Сашин «downline», то бишь его команду. Каждый в его команде подписывает следующих, и те становятся не только его личными подписантами, но и Сашиными тоже, и так до бесконечности. И главное мы ничего не продаем – МЫ ПОМОГАЕМ ЛЮДЯМ! Вот оно, благородство! Вот два столпа, которые ласкают слух и душу, работать не надо, а просто помогать людям, и ты богат, и не на какое-то время, а навсегда. Старуха Шапокляк заорала ему из детства – «Кто людям помогает, тот тратит время зря». Практичный Алекс (он теперь для простоты общения стал Алексом) все-таки попытался вытянуть у красавицы, а откуда бабло то, но вместо ясного ответа жеманница состроила глазки, дала визитку и назначила свидание на следующем митинге благородных халявщиков.

В центрифугу ее, суку, в центрифугу бы!

Но было уже поздно. Саша поплыл. Когда он вернулся домой, после роковой встречи, глаза его сильно поголубели, стальной оттенок начал исчезать.

Часть 4.

Когда вам надоест читать чужие книги, мои в том числе, садитесь и пишите свою. Перечитывать свое вам будет интересно даже если ваша писанина не вызовет восторга окружающих, а тем паче широкого круга читателей. На мнение этого широкого круга нужно наплевать в первую очередь, если хотите написать действительно что-то дельное. Пишите для узкого круга своих друзей и знакомых. Владимир Семенович Высоцкий писал песни для друзей, для своей небольшой компании и они стали классикой. Описывайте только о то, что любите или ненавидите, что, по большому счету, одно и тоже. О том, что «может заинтересовать» не пишите никогда. Это только ваше сегодняшнее, если не сиюминутное, мнение. Когда оно поменяется вам, самое меньшее, станет стыдно. Не стоит тянуть лямку сюжета, легко перескакивайте с одной темы на другую, ибо человек так и мыслит. Сюжет выстроится сам, если вы честны перед собой. Наиболее интересная линия разовьется и заживет самостоятельно. Не напрягайтесь – что легко, то правильно. Самое мудрое вещество в природе – это вода. Вспомните – живая и мертвая. Она одна может пребывать в трех состояниях, в твердом, жидком и газообразном. В том, в котором в данный момент удобнее. Она никогда не потечет вверх и не полезет на гору. Она ее обогнет и победит в любом случае. Человек, на большую свою половину состоящий из этого мудрого вещества ведет себя как дурак, пыжась и преодолевая всякие препятствия, которых на самом деле и не существует вовсе. Сократ посвятил остаток своей жизни тому, чтобы ответить на вопрос, «почему человек, зная как поступать хорошо, поступает дурно». И не ответил. И никто не ответит. Могу сказать одно — если человек думает, что знает, как поступать хорошо, то, даже поступая хорошо, он поступает дурно. Исключение блаженные и юродивые. Они поступают хорошо, не зная этого.

*******

И завертело Сашу, закрутило. Он ездил на бесконечные митинги, тренинги и петинги. Он видел множество людей, настоящих американцев с горящими глазами, убежденных и уже любящих его, как одного из своих. Ему открылся новый мир, настоящая Америка, где все возможно и все просто. Где стоит только постичь и принять этот мир, и он тоже примет тебя и закрома откроет. Он быстро подписал контракт на год, заплатил несчастные сто пятьдесят долларов и стал одним из них, избранных, посвященных. Он посетил стадион, вместивший десятки тысяч соратников. Он видел человека, который вышел на сцену и рассказал, как он, обычный американский слесарь, пять лет назад подписал этот контракт, вместе со своим другом. Как друг его маловерный через год не стал продлевать контракт, а он продлил. И теперь у него тысячи и тысячи в даунлайн, и единственной его проблемой стало ежегодное заполнение налоговой декларации на страшные миллионы долларов. Немного напомнило сцену из советского фильма «… Вот стою я перед вами, простая русская баба…», но Алекс отогнал видение.

Стадион вмещал более семидесяти тысяч человек и был забит полностью. И все это забитое полностью орало и хлопало. И когда один из выступавших сказал: «Вот там за стенами стадиона они смеются над нами, так давайте дружно посмеемся над ними», то все семьдесят тысяч заржало. Ну, как тут не верить. У Христа в «downline» всего было двенадцать мужиков сомнительной биографии, а тут десятки тысяч. И дружно ржут. А на сцене, сменяя друг друга, чередой идут миллионеры, в прошлом простые слесаря и домохозяйки. И умилился Саша и, вроде, уронил слезу. Хотя про слезу верится с трудом.

Как и когда выключились мозги у человека, поднявшегося на обезьяне и фотоаппарате, продавшего тонны бесполезных вещей на киевской бирже и сколотившем состояние на московском говне? В какой момент поплыл изощренный коммерческий мозг Алекса? Может быть, в тот самый, когда он из Саши превратился в Алекса? Да нет, он шел к этому дню всю жизнь. Он трудился всю жизнь. Я уже упоминал, более устремленного человека я не встречал. Но зачем он трудился? Зачем экономил и даже жадничал? Да вот для этого же, — заработать наконец так, чтоб больше никогда, ни за что, ни при каких условиях не работать. Друзья мои, а разве каждый из нас не мечтал о том же? Мечтал, и не возражайте и не придумывайте другие цели добычи денег. Нет, есть, конечно, повседневные задачи, — купить еду, одежду, машину, дом. Но это только задачи, и задачи посильные, и очень нужные. Но вот она ЦЕЛЬ – заработать навсегда. Даже не заработать, а как-то получить. Выиграть. Лотерея, казино, клад, наследство – вот она, тайная мечта, наша, и моя тоже, чего греха таить. Но мы давно уже и билеты лотерейные не покупаем и в казино не едем, и клад не ищем, и наследства не ждем. Ну, мечтаем иногда перед сном и засыпаем спокойно.

А Саша не мечтал, он действовал. И когда в Америку ехал – верил. Вот там оно, то самое, там его много этого самого. Он еще не понимал чего «этого самого», но верил свято. И когда женщину эту, пародию на Машку встретил, еще не до конца поверил, но уже кольнуло. А когда увидел тысячи на стадионе и единицы на сцене, вот тогда и сглотнул самую большую слюну в жизни. Такой слюны не было даже у верблюда соседнего фотографа на анапской набережной. И еще он понял для себя, он один из тех, что на сцене, а не тех, что на трибунах, рядом с ним. И он туда дойдет. Если надо пойдет по головам дружно орущих эмвэевцев. И он начал учиться помогать людям.

Как я уже упоминал, жил Саша в это время у своего друга Федора. С ним он был знаком еще по России, а точнее юга России, а еще точнее Краснодарского края. В то же время у Федора жил и Ник Симс, в прошлой жизни Николай Александрович Шимановский. Помимо Ника, в компании был еще один дворянин, князь Ванечка, потомок старинного княжеского рода Щербацких. С Федором они познакомились в церкви святого Симеона Верхотурского в Калистоге. Церковь эту князья Щербацкие построили практически за свой счет, от Русской Православной Церкви за рубежом получив только благословление. В подвале церкви находилась фамильная усыпальница князей Щербацких. Князь Ванечка учился в Калифорнийском университете в Сан-Франциско и частенько навещал Федора по пути туда или обратно. Описываемые события произошли еще до того, как они чуть не угорели в церкви вместе с Лелей. Ну да не в них, собственно дело. Они здесь фоном. Здесь все о Саше и о деньгах. Хотя тут все персонажи достойные и внимания заслуживают.

Когда приезжал князь, они с Федором пили. С ними пил и Ник, но долго продержаться не мог и уходил спать после первой бутылки «Курвазье», с которой стартовали друзья. Дальше ребята переходили на «Водку» и «Библию». Почему русский напиток у них сочетался с иудейской книгой, мне до сих пор непонятно, но так было всегда, когда они оставались дома, а не мчались куда-нибудь в алкогольное бессознательное. Саша возвращался домой поздно, дел у него сразу после подписания контракта с дьяволом стало невпроворот. Он уже давно прицеливался к друзьям, в смысле подписать их в свой даунлайн, но слушая их разговоры понимал, что они еще очень и очень не готовы.
Вот и сегодня, вернулся он с очередного шабаша, как всегда возбужденный и позитивный, а они сидят, пьют, цитируют и спорят.
— А я не пойму, куда первые делись? – спрашивал Федор.
— От них другая ветвь пошла, вернее другие, — отвечал князь.
— Вы о чем сегодня? – подключился Саша.
Он уже налил себе водки и выпил, не чокаясь и друзей не отвлекая. Он давно принял стиль их посиделок. Тосты они не говорили, просто наливали и пили, иногда чокались, иногда нет.
— Понимаете, Александр, — как всегда вежливо и доходчиво-подробно начал объяснять князь Ванечка, — В первой главе «Книги Бытия» Бог на шестой день уже создал людей, мужчину и женщину. И дал им власть над всем живущим на земле и сказал: «Плодитесь и размножайтесь».
— И что?
— А то, что на седьмой день Бог устроил выходной и ничего не делал, — влез Федор, — «и почил от всех дел Своих», от всех понимаешь? То есть Бог, который реально бог, все, что надо за шесть дней сотворил и «почил от всех дел». В смысле «game’s over» ребята, плодитесь и размножайтесь, а я почил, не царское это дело дальше корячиться. Сами, мол, детишки, сами. А на следующий день появляется «Господь Бог», заметь, уже не Бог, а «Господь Бог». С чего бы это погоняло менять за одну ночь? И начинает «Господь Бог» лабать все, то же самое, на отдельно взятой территории и в меньших размерах. Он посадил всякий кустарник, который еще не рос и всякую траву, которая еще не росла. Ты прикинь, тот, что до него, как бы не доглядел. Все устроил и небо, и землю, и воду, и биосферу, и стратосферу, короче абсолютно все, а про какую-то траву забыл. И про кусты какие-то. Есть у меня мнение и про травку и про кустики, ну да не в этом суть. Бог с ней с травкой, самое интересное – он начал опять лепить людей. И если тот, первый, как богу и положено, без всякого материала просто создал и мужика, и бабу из ничего, из космоса, по образу и подобию своему, и дал им властвовать над всем живущим, то этот, который «Господь», замесил мужика из глины, а через некоторое время увидел, что мужику скучно, усыпил его, ребро вынул и сделал ему бабу.
— И что? – опять повторил Алекс.
— А то, что на хрена их опять создавать, новых?! На следующий день-то? Эти еще не стерлись.
— Погоди, Федя, товарищчь мой дорогой, — князь видимо, пытался докончить мысль сбитую появлением в разговоре Саши, — тут все логично. У этих новых, другие задачи. Вот смотри, — он взял книгу и принялся монотонно читать. Видно было, что это уже обсуждалось, — вот… «и всякую полевую траву, которая еще не росла, ибо Господь Бог не посылал дождя на землю, и не было человека для возделывания земли». Он его создал, для конкретной цели – землю возделывать.
— А ты мне скажи, почему он дождя не посылал? Не мог, что ли? Как так? Все мог, а дождя капнуть, ну ни как. И ему человек нужен, чтоб возделывать? Ваня, ну ведь бред собачий. Если дождя не будет то ты хоть завозделывайся, а ни хрена не вырастет. Он его что из праха лепил каналы рыть и воду ведрами таскать?! А бабу зачем из ребра клонировал? Прах кончился?
— Я думаю, под «возделывать землю» имелось в виду что-то другое. Тут все зашифровано, тут многозначие.
— Послушай, сиятельство, если хочешь спрятать – положи на самое видное место. Не верю я в шифры эти и толкование все от лукавого. Ты же сам говорил, что раньше официальный Ватикан даже запрещал читать Библию без священника католического. Это почему это? Чего это боялись? Что кто-то прочитает и поймет все прямо, так как и написано, без понтов шифрованных?
— Да ты дослушай. Вот где он их поселил? Где рай создал? «И насадил Господь Бог рай в Едеме на востоке», а где на востоке? Не очень понятно. Но вот дальше «10 Из Едема выходила река для орошения рая; и потом разделялась на четыре реки.
11 Имя одной Фисон: она обтекает всю землю Хавила, ту, где золото;
12 и золото той земли хорошее; там бдолах и камень оникс». Вот сразу и обозначение места, и цель – золото. И золото, заметь, хорошее.
— И к чему ты это? Опять про Аннунаков?
— А почему нет, Федор? Ведь тут все логично, и все укладывается. Да, не доказано, но ведь есть теория, и не на пустом же месте. Я уверен – есть такая планета Небиру. И сдохнут они без нашего золота. Их озоновый слой крякнет, если не распылять постоянно необходимое количество золота в их атмосферу. Ну, это же физика и химия одновременно, и опытным путем доказано. Чего спорить?
— Я, князь, не спорю, я думаю, что слишком уж у тебя все просто. По земному. У них там нехватака золота, прилетели, наклонировали местных под шахтеров, и давай ребята возделывайте землю и добывайте нам золотишко. И размножаться не забывайте, чтоб было кому возделывать. А чтоб размножаться вам нравилось, мы вам секс придумали. А начнете сильно гомосечить, мы вам потоп устроим или СПИДу насыпим по самые помидоры. Вот я и спрашиваю – а куда первые делись, что по образу и подобию?
— А налейте, Федор Иванович, по полной чаше. Выпью и скажу тогда. Стаканы доставай.
Саше стало скучно. Подписать их в «downline» сегодня явно не светит, а время терять на пустословие он не привык. Тем более раз начались «стаканы» с ударением на последний слог, значит ребят понесет. А завтра вставать рано. У него наметились очередные клиенты, которым пора помогать. Перед сном следовало еще раз прослушать аудиозапись тренинга «как убеждать людей». Весь тренинг, в принципе, укладывался в простую армейскую мудрость: «Не можешь; научим, не хочешь — заставим».
— Уже закрывая дверь в спальню, он услышал:
— А первые, Федя, это мы.
Прослушав откровения очередного богатого эмвейца о том, как любого встречного потомка Адама можно подписать в «downline», он снял наушники, расправил кровать и открыл форточку. Спал Саша всегда со свежим воздухом. С улицы он услышал крик Федора:
— Вешайтесь, Аннунаки!
Потом завелась и отъехала машина князя. Ребята выезжали в люди.

Часть 5.

Ах, в какое время залетел Саня в ласковые руки эмвеевской мартышки! А время было – весна! Красивый Калифорнийский апрель. Незаметно проскочив дни рождения Ленина и Гитлера, Саша каждый день субботничал на благо ФРС. Не видя ярких красок весны, но чуя носом пряные запахи бесчисленных цветов, он, как мотылек, летал с митингов на семинары, с семинаров на встречи. Мартышку звали Марта, не поверите, случайная прелесть попадания, и она подписала его в свой «downline». Теперь Саша должен быть обрасти своими даунами.
Дело это, как ему объяснили, нехитрое. Ведь люди, готовы, они ждут помощи. Нужно только донести до них неразумных нехитрую доктрину системы. А чтоб донести, надо познакомиться. А чтоб познакомиться, надо завести разговор на общую тему. А чтоб найти общую тему, надо проявить искренний интерес, слышишь, Шарапов, искренний. Глеб Жеглов имел бы огромный «downline», родись он в другой стране и в другое время. А как понять, что человека интересует? Да нет ничего проще, Алекс, ступай в любой супермаркет, смотри, что люди покупают, и подсекай рывком. И он пошел. В «Target», по иронии судьбы, название переводилось как – мишень. Огромный магазин, где продавалось все. То есть – абсолютно все. Обученный семинарами и возбужденный Мартой, он, закатав рукава, как немецко-фашистский захватчик, косил из «Шмайсера» очередями, не жалея ни баб, ни детей.
В отделе рыболовных принадлежностей он рассказывал, как однажды поймал в Черном море огромного окуня. Слово «окунь» он запомнил по переведенной книге, а что там, в России, в морях реально ловится здесь мало кто знал. Окуня, так окуня. Саша привлекал внимание акцентом и размахом рук, показывая размер русского черноморского окуня. Люди верили. Россия страна большая, соответственно и окуни там; ни чета местным. В отделе для беременных он с пониманием говорил о токсикозе. В игрушках вспоминал огромные советские машинки из дерева и железа. Рядом с медикаментами болел так, что один раз чуть не вызвали скорую. Я еще раз напомню, Саша был человеком прямого действия. Всему чему его обучили, он верил. Вот только, когда после окуня, токсикоза и аспирина он переходил к Эмвэю все его новые друзья, рыбаки, мамаши, автомобилисты и прочая публика, разворачивались и уходили. Об этом тоже говорили на семинарах. Да будут уходить, да надо перебрать тонны руды! Не скисать Алекс! Это руда, еще немного, еще чуть-чуть, и заблестит, засверкает желтый метал реки Фисон!
Через неделю служба безопасности «Таргета» выставила Сашу за двери магазина. Перед этим его сфотографировали и повесили. Теперь он висел на стене с надписью о нежелательности его появления в данном супермаркете. Рядом с другого портрета ехидно лыбился лучший продавец месяца. Разные у людей судьбы. Разные. И следы их на земле непохожи. Хотя суть-то одна.
Вынужден хотя бы схематично объяснить, наконец, систему торгово-финансовой структуры компании «Amway». Ну, основной принцип – халява, мы уже озвучили. В чем она состоит? Как долгие годы внушал Алекс своим подписантам, ничего продавать не надо. Надо помогать людям самим выбирать нужный им в повседневной жизни товар и покупать его как можно дешевле. Само собой весь товар маркирован словом «Amway». Для этого необходимо подписать с компанией годовой договор стоимостью 150 долларов США. Теперь внимание: на момент подписания Сашей годового договора общее количество Эмвеевских подписантов равнялось приблизительно 2 000 000 человек, что суммарно давало владельцам 300 000 000$ чистого годового дохода, минус расходы на бумагу. Красавцы!!! Это не в двери стучать. А общий годовой оборот компании исчислялся уже миллиардами долларов. В принципе ничего нового. На верхушке пирамиды несколько толковых ребят ворочают миллиардами, а внизу носятся миллионы Алексов и рекрутируют следующие миллионы. Вопрос – а почему бегают эти миллионы энтузиастов? А потому, что всем им, якобы, светит тоже подпрыгнуть наверх и наблюдать, как уже под ними носятся миллионы подписанных муравьев и таскают съестное в муравейник, который не случайно строится в форме пирамиды.
Карьерный рост эмвейца обозначается вехами, которые носят названия «Серебряный директор», «Золотой …», «Бриллиантовый …» и так далее. Чем выше рост, тем серьезней кличка, как в индейском племени. Чтобы достигнуть уровня золотого, бриллиантового нужно набрать определенное количество баллов. Обозначаются эти баллы буквами PV. А чтобы набрать эти Пи Ви необходимо не только подписать следующих оленей, но и купить или продать определенный набор эмвеевского товара. Ага, так значит торговать все-таки надо. Но тебя успокаивают,; не парься, главное – это подписать как можно больше людей. А там, как у того простого слесаря на сцене, у кого-нибудь из подписантов выстрелит даунлайн и как покатят продажи, ты даже и знать не будешь у кого, и сколько, но так как это твои олени, то тебе и будет падать постоянно проценты со всех их продаж и покупок. Вот она – халява. Все продумано. Ты же был на стадионе. Живи, да грейся.
Но чтоб заскочить хотя бы на начальный уровень «Серебряного директора» у Саши подписантов сильно не хватало и вожделенные Пи Ви не набирались. Ничего. Есть у нас методы на Костю Сапрыкина. Можно подкупить малехо эмвеевского товарчика и счет пополнить. И завалил Саша Федин гараж туалетной бумагой, бытовой химией, зубной пастой, презервативами и жвачкой. Надо сказать, качества очень хренового. Бумага липла к заднице, а жвачка к зубам. Презервативы, на всякий случай, не трогали.
Саше нужна была работа, срочно и много. Надо было покупать и подписывать, подписывать и покупать. Противоречие момента состояло в том, что чтобы покупать, надо работать и тратить время, но чтобы подписывать нужно тоже время и время свободное. И как это совместить? У Саши получалось. Впрочем, он мало спал.
Один раз Александр нашел работу, которая полностью удовлетворяла всем требованиям новоявленного эмвейца. А дело было так.
В США в то время началась очередная предвыборная компания. Боролись Буш и Гор. Начиналась всеамериканская вакханалия социологических опросов и предварительных голосований. В людных местах, как бельма на глазах, стояли столы демократов и республиканцев, где их приверженцы собирали подписи в поддержку своих кандидатов. Приверженцам платили по-разному. Республиканцы по доллару за подпись, демократы по десять долларов за час. Страна, как всегда, разделилась на два лагеря. И только Саша верный принципу невмешательства во внутренние дела иностранных государств, поступил, как и полагалось русскому бизнесмену. Он пошел к демократам и продался им за десять долларов в час, а потом пошел к республиканцам и продался им по доллару за подпись. Раскладной стол, выданный демократами, ушел в Федин гараж, а стол республиканцев он установил у входа в «Таргет». Вовнутрь ему было нельзя, а снаружи, пожалуйста. Бланки демократов он сразу заныкал в портфель и стал подписывать по доллару за штуку республиканцев. Красавец! Только наш человек мог додуматься за деньги одной партии агитировать за другую. Двойной навар. Потом весь навар улетал в коммерческие лапы Эмвея, а Саша копил Пи Ви, и плевал со своего стула на судьбу и Гора и Буша младшего. Был бы старший, плюнул бы и на него. Общались с ним охотно и за несколько дней до катастрофы, он заманил в свое стадо трех оленей-республиканцев и одного демократа. Не работа, а мечта. Малина. Через неделю его стали узнавать и интересоваться здоровьем. Кофе из «Таргета» ему носил охранник, который его фотографировал. В свободное время Саша ему рассказывал о своем анапском опыте с Машкой и Гошей. В обеденное время приезжала Марта, кормила его сэндвичем вдохновляла и радовалась успехам. Он убедил ее голосовать за Буша и заработал доллар. На следующий день Марта привела человек десять, и Саша наварил на Буше младшем еще червонец. В сутки он зарабатывал почти 200 баксов, по стошке с партии. Сашины Пи Ви росли параллельно с шансами республиканцев. Потом, когда голоса избирателей пересчитывались вручную, я точно знал, кто определил выбор страны и внешнеполитический курс США на последующие восемь лет. Да, да ребята, война в Ираке целиком на совести Александра. Буш младший стал президентом, а Саша «Серебряным Директором». Он мог бы стать и золотым, но вмешалась судьба в виде электората демократов. Иммиграция всегда голосовала за демократическую партию и легальная, и нелегальная. Нет, его аферу не раскусили. Кирдык пришел со стороны, откуда не ждали.
Два нелегала мексиканца решили грабануть инкассаторскую машину. Каждый вечер инкассаторы объезжали всю плазу, и конечной точкой был «Таргет», находившийся последним магазином в ряду. Грабители были и будут всегда. Умные грабители возглавляют банки, глупые бегают с пистолетами. Tе, что с пистолетами всегда пытаются ограбить тех, которые умные. Что интересно, ребята с пистолетами заслуженно пользуются популярностью и любовью всех народов. Еще бы, их кумиры грабят тех, кто грабит их. В девятнадцатом веке было модно грабить поезда. Там всегда был почтовый вагон, где перевозили деньги. В США до сих пор убийство почтальона – федеральное преступление. И до сих пор почтальон имеет право на ношение оружия. Почтовые вагоны уже не перевозят наличность, но привычка грабить что-то движимое с деньгами осталась. Напа, городок, где жили Федор и Саша, был городком маленьким, в основном белым и, следовательно, не шибко криминальным. Экипаж инкассаторской машины состоял из двух человек. Водитель и, собственно, сам инкассатор. За долгие годы работы в тихом, законопослушном городке ребята расслабились, бдительность притупилась. До сих пор непонятно как мексиканцы туда заскочили и заблокировались, а весь экипаж оказался на улице перед «Таргетом». Непонятно даже зачем они туда заскочили. Ограбления инкассаторской машины всегда строились на том, чтобы выхватить из машины мешки с деньгами и уматать на собственном транспорте. Сама машина легко блокируется при попытке захвата, как изнутри, так и снаружи. А впрочем, мы уже упоминали об умственных способностях грабителей с пистолетами. Будь они поумнее – сидели бы в офисе, а деньги им привозили этими самыми машинами и складывали мешками к ногам.
Итак, два мекса с пистолетами в машине, два америкоса тоже с пистолетами снаружи. Машина бронирована и заблокирована. Дальше все как в кино. Налетели копы с мигалками, окружили инкассаторский броневик и застыли в патовой ситуации. И так же как в кино, между двумя противостоящими силами должен появиться какой-нибудь обалдуй, типа Пьера Ришара, который никому там не в радость, но на ситуацию влияет. Судьба выбрала Сашу. Когда засиренили полицейские машины, а потом прозвучали выстрелы, толпа на площадке перед «Таргетом» кинулась врассыпную и столик вместе с Алексом опрокинула. Рассыпались бюллетени республиканцев, уже подписанные и, соответственно стоившие по доллару за штуку. В то время, когда толпа избирателей и налогоплательщиков металась по площадке перед входом, под вой сирен, крики и выстрелы полицейских, беспартийный Саша ползал по асфальту и собирал свои доллары. Когда началась бесполезная перестрелка между броневиком и копами, Алекс собрал все анкеты и лег на асфальт, закрыв их грудью. Площадка к тому времени опустела, и он остался один на линии огня, ровно посередине между стрелявшими. Редкий случай, когда героями становятся из жадности. По законам жанра подоспели телевизионщики и, удобно расположившись на крышах минивэнов, принялись снимать и комментировать происходящее. И опять в центре кадра оказался наш герой, сильно похожий на труп с поджатыми под себя руками. Стрельба прекратилась. Полицейские стали убеждать захватчиков если не сдаться, то хотя бы дать медикам возможность оказать помощь пострадавшему. Бандитам лишняя мокруха тоже ни к чему, они согласились. И тут случилось совсем неожиданное. Саша ожил, сел на копчик и стал пересчитывать бюллетени в полной, почти звенящей тишине. Никто ничего не понимал. Сотни очевидцев и миллионы телезрителей молча смотрели, как оживший труп, спокойно пересчитал какие-то бумаги, потом встал и пошел к заблокированной инкассаторской машине. Один, без оружия. Под передним колесом машины лежала пачка подотчетных бюллетеней, которые необходимо было сдать работодателям. Саша все-таки был музыкантом и потому человеком, хоть немного театральным. Забрав бюллетени, он поклонился, сделал дирижерский жест, мол, продолжайте, и вышел за ленту оцепления. Успех невероятный. А когда вслед за Сашей, вышли и сдались грабители, восторг нации достиг апогея. Толпа аплодировала, люди у экранов плакали и обнимались. А герой исчез. Не из скромности, господа, нет, опять-таки из жадности. Быстро сообразив, что если афера откроется, то ему не заплатят ни демократы, ни республиканцы, Саша сделал ноги.
Да, он жалел потом. Вечером, в узком семейном кругу, с Ником, Федором и князем, после второй бутылки водки, ему вдолбили, что став популярным человеком, он на одних интервью заработал бы больше, чем Буш, став президентом. Но поезд ушел, догонять нет смысла. Пей, бедолага, пей и под пули больше не лезь. Живи и копи оленей.

Часть 6.

«Не позволяй душе лениться,
Чтоб в ступе воду не толочь…»

Часть 7.

«Душа обязана трудиться
И день и ночь, и день и ночь ».

Часть 8.

Посвятив две полнокровные части книги лирическому отступлению о душе, можно с ней легкой вернуться и к людям. Люди очень многое делают ртом. Они им пьют, едят, говорят, целуются, даже не рискну перечислить все, что они им делают. Плюют, например. Глазами они видят, ушами слышат, мозгом думают и мечтают. А сердце болит за все, что они видят и слышат. Но больше всего оно болит от того, что они думают и мечтают. Мечта, обработанная мозгом, становится целью. Цель обрастает планами. Для исполнения планов мозг отдает приказы двигательному аппарату, в нужное время подключает слух, зрение и вербальные функции. И поскакала метамашинка. А куда машинка поскакала? В девяти случаях из десяти она поскакала зарабатывать.
Как, когда человек, созданный Богом по образу и подобию своему, превратился в эту машинку?! Неужели можно хоть на секунду подумать, что в самом Боге заложена даже микро-маленькая частичка этой машинки, подобие которой мы вырастили в себе и дали собой завладеть?! Нет! Не верю! Никогда не поверю! И проверяю остаток на банковской карточке! И с ума схожу, когда там ноль или минус, и трепещу от неизвестности! И какое-то время бываю спокоен, когда там много. Там никогда не бывает достаточно для полного спокойствия, не говоря уже о счастье.
Мечта никогда не должна исполняться. Материализованная мечта, как минимум приносит разочарование, как максимум суицид.

*******

В этот вечер четверо мужчин напились крепко. Сначала много смеялись. Переключали телевизор с канала на канал и в сотый раз ржали над распластанным по асфальту Алексом, вставали и аплодировали его театральному уходу. Даже, нарушив традицию, поднимали тосты. Потом опьянев, пели. Федор взял гитару, Саша сел за рояль. Пели русское протяжное, хором. Ник словa знал, но не пер, а просто умилялся. С возрастом он стал слезлив. Николас родился в Китае, в Харбине. Ходил в русскую школу для мальчиков, а затем в гимназию. Родные называли его Ника, так последняя императрица называла царя Николая Второго. Тоже последнего. Когда закончилась война, они всей семьей переехали в штаты. Для него эти ребята, приехавшие из загадочной страны предков, были и близки и непонятны. Маме исполнилось всего два года, когда семья сбежала от ужасов революции. Мама была строга, большевиков ненавидела ежедневно, как будто они жили по соседству и много не рассказывала. Замуж она вышла там же в Харбине, за русского эмигранта, в прошлом марксиста-теоретика. Он и стал папой Ника. Как только Ника научился читать, папа подсунул ему «Капитал» Маркса, вместо букваря, а затем труды философа-анархиста Кропоткина, одного из немногих, которых пожалел Ленин специальным декретом. Бабушка рассказывала много и путано. В детской Никовской головке красоты их фамильного имения перемешались с кровавым ужасом большевицкого нашествия и непонятной теорией прибавочной стоимости. Что интересно позже он уже сам увлекся марксистским учением и правдами неправдами доставал труды Ленина, а позже и Сталина, и сильно пытался вникнуть. Все его знания о России и СССР были знаниями широкими, твёрдыми, но книжными. Россия – живая, огромная, красивая, кровавая пришла в его жизнь с этими парнями. И он жадно изучал их и через них новую Россию. Князь Ванечка, тоже никогда не был в России, но тоже много знал из книг. Читал он преимущественно русскую классику. В его манерах, разговоре и облике Ник угадывал всю династию старинного рода князей Щербацких. Иногда глядя на аристократическое лицо князя, слушая его, немного нарочитую правильную речь, речь интеллигента, он явственно понимал, что в любой момент, в других, более жестких обстоятельствах, князь убьет человека легко. Выхватит кинжал и убьет, как убивали его далекие предки. И вытрет кровь о плащ врага. Он наблюдал бешеные запои Федора, вплоть до потери им человеческого облика. Удивлялся неподъемной работоспособности Александра и где-то в глубине расколотого эмигрантского сознания понимал, что вся эта троица – всего лишь грани, какого-то одного огромного существа, живущего по другим законам, вернее вне всяких законов. У них есть свои, неведомые правила и он, Ник, эти правила знает, но сам он этими правилами не живёт и жить не может, при всём желании. Они же эти правила не знают, но ими и живут. Правила эти в крови, в ДНК и они следуют им, и если надо жизнь положат. Он видел, как любят жизнь его юные русские друзья и как не дорожат ей. Николас любил их и за них переживал.
Во всякой русской пьянке есть время активное, безумное и время философское, время беседы. В период активности друзья пели, звонили девкам и сожгли эмвэевские новогодние петарды, которые Саша купил в мае, ради добавочных Пи Ви. Саша пытался возражать, он их в мае купил со скидкой, чтоб потом в декабре впихнуть какому-нибудь оленю в даунлайн подороже, и заработать еще Пи Ви. Но «серебряного директора» привязали скотчем к креслу, кресло вытащили во внутренний дворик и на глазах запустили в воздух дорогую эмвэевскую продукцию. Ник тоже принял посильное участие. Он стоял рядом с Сашей и участливо гладил его по голове. И даже добавил толику незамысловатого американского юмора. Периодически он отрывал скотч ото рта страдальца и вливал «Scotch» внутрь. В конце концов, дергаться Алекс перестал и начал получать удовольствие. В общем, было весело. Понимая, что соседи настучат обязательно, быстренько вернулись в дом, погасили свет и тихо отсиделись в катакомбах. Полицейская машина появилась почти сразу, как вырубили свет. Двое копов походили перед домом, постучали в дверь, громко поговорили друг с другом и тихо уехали.
В гараже был еще ящик эмвэевских презервативов, но ребята, слава богу, нормальные, как с ними развлечься не придумали и гандоны выжили. Ник сходил во дворик и отвязал Сашу. Разожгли камин, накрыли журнальный столик и уютно расположились в креслах и на диване. Ночь перед рассветом – время мистическое, у самого краешка. Да еще огонь в камине и алкоголь в крови. Незаметно появился Чертушка, сел на барную стойку, взял бокал и ножки свесил. Никто, кроме Федора, его не заметил. Теперь их стало шестеро, четыре человека, черт и водка. Прекрасная компания, великолепное время.
— Саня, а тебе зачем столько денег много? – спросил Федор.
— Я хочу Новый Год встретить на Эйфелевой башне. Приглашу вас всех, всю твою компанию, Федя, и подарю каждой бабе по норковой шубе, а мужику по «Мерседесу».
— А у меня есть «Мерседес», — вмешался князь.
— Тогда шубу.
— Не ерничайте, Эмвэй.
— Ладно, не буду. А чего ты хотел бы?
— Хочу тур по Золотому кольцу.
— Да не вопрос. Только ты лучше с Федькой ехай. Он тебе такие кольца покажет, агентства отдыхают.
— С Федором не поеду. У вас вытрезватели неудобные.
— Вытрезвители, — поправил Федор.
— Тебе виднее. Хорошо, я запомню. Вытрезвители, — отчетливо повторил князь.
Он очень бережно относился к своему русскому и когда слова путал, обязательно повторял вслух и про себя правильный вариант. Ко всем своим русским друзьям, кроме Федора, он обращался на вы, хотя они уже давно ему «тыкали». Это «тыканье» его никак не оскорбляло, он принимал его как знак близкой дружбы, но для обратного «ты» не находил достаточных оснований. Другое дело Федор, их дружба началась хоть и не так давно, но довольно быстро обросла историей. В историю входили их пьяные похождения, драки между собой и с англосаксами, которых они оба генетически не переваривали, джентльменское соперничество по поводу Леленьки Олсен, тоже прихожанки Русской Православной церкви Св. Симеона Верхотурского, обоюдная любовь к русской классической литературе и масса других, не только духовных совпадений. Иногда, чтобы подчеркнуть важность момента Федор обращался к Ванечке – «Ваше сиятельство», впрочем, весьма иронично, а в пьяном споре называл его «княжеской мордой». На это князь отвечал презрительным «товарищчь» или «большевик», но это редко. Щербацкий был посвящен во многие личные тайны друга, и даже знал про Чертушку, который сопровождал Федора по жизни и часто присутствовал рядом в их компании. Самого черта он ни разу не видел, хотя невольно чувствовал. Про Чертушку догадывался Ник. Саша не знал совсем.
А Чертушка, между тем, наслаждался моментом. Он периодически соскакивал с барной стойки, свободно лавировал меж кресел и подливал мужчинам в рюмки. Те уже были в состоянии, когда вновь налитое воспринималось недопитым. Черт был одет как всегда – черный смокинг, белая сорочка, бабочка. На руке татуировка в виде обнаженной женщины на лошади и перстень с неимоверной величины голубым бриллиантом.
— Хорошо, Александр, когда вы всем купите шубы и автомобили, куда потратите остальное? Там ведь должно остаться.
— Куплю остров. Такой же, как у «Эмвэя», но не на время, а свой, навсегда.
— А какой у «Эмвэя»?
— Не хотел вам рассказывать раньше времени, ну да ладно, сегодня день такой, расскажу.

Часть 9.

«Сказка об острове» — записано со слов Алекса.

Когда эмвэейвский отпрыск достигает самого высокого уровня, типа «crown ambassador» или еще круче, точно не помню, не скажу, то его награждают поездкой и недельным проживанием на волшебном острове, принадлежавшем головной конторе. Там он живет целую неделю жизнью реального миллиардера. Он живет один в замке, естественно, с кучей прислуги. Прислуга выполняет все его миллиардерские прихоти. Рядом с замком расположена вертолетная площадка. Один из прислуги – вертолетчик. Саша, представим, что он уже там, может в любое время полетать на вертолете, правда только над островом. В замке есть отдельная комната, гардеробная, забитая костюмами, фраками и смокингами всех размеров и окрасок. Он их может одевать сколько хочет в любое время. Правда, не совсем понятно, куда в них ходить. Просто шляться по замку или на вертолете в них летать? Есть еще целый гараж с лимузинами. Вертолетчик, по совместительству и водитель, может Сашу покатать по острову, вокруг замка. Само собой ресторан, где кормят всем, что можно нафантазировать и яхта в три этажа.
Практичный Федор поинтересовался, а можно ли использовать женский персонал по прямому женскому предназначению. Саша сказал, что они, мол, не обязаны, законом запрещено, но по любви и согласию можно. На что Федя спросил, а как насчет всеобщей любви по согласию? Ник сразу предположил, что такого парня как Саша-миллиардер полюбят все и сразу, даже вертолетчик, если Саша захочет.
Князь Ванечка сказал, что он этот остров знает. Может не именно этот, но такой же. Неделя там стоит сто штук и персонал действительно достойный.
Саша поначалу даже обиделся. Ему показалось, что они хватают грязными, потными лапами его хрустальную мечту. Потом подумал, вспомнил, что они ни разу не посетили собрания эмвэйцев, структуру и идею компании не знают, а стало быть, что с них взять неразумных и обиду отменил.
— Смейтесь, господа, хохочите. Последним смеется тот, у кого денег больше.
— Александр, — вдруг обернулся к нему князь, — Давно хотел спросить, вас, а что такое деньги? Для вас именно?
— Как что? Деньги, как говорил Александр Македонский – это отчеканенная свобода. Для меня это не только свобода… — он задумался, — … это возможности.
— Возможности чего?
— Вот смотри. Я хочу, чтоб у меня был дом, хотя бы такой же, как этот у Федора. Чтобы в нем стоял такой же белый рояль. И был такой же шикарный вид из окна, с горы на виноградники. И я бы сидел за роялем, ни о чем ни думал, и играл что-нибудь на рассвете.
— Ну вот, ты в доме, вон рояль, скоро рассвет – сиди, играй, — подключился Федор.
— Но ведь это не мой дом, не мой рояль и виноградники не мои.
— И рассвет не твой тоже. Кстати, дом не мой, он банковский, и еще долго не будет моим, если вообще будет. Я здесь такой же пассажир временный, как и ты. А вот рассвет мой, и твой тоже, и Ника, и Его Сиятельства. Он общий. И если его не будет, то и права на собственность тоже не будет. Ни права не будет, ни собственности.
— Да никуда он не денется, рассвет твой, — уже жестче возразил Саша, — но мне нужен свой дом и свой рояль, свой, а не твой.
— Разумно, — сказал Ник.
Он редко когда полноценно участвовал в беседе, но за разговором следил и замечания вставлял емкие и вовремя.
— Хорошо, дом вы купите и рояль тоже, — снова начал князь, — но судя по вашей активности, денег там должно остаться еще немало. Вот это немало вы куда направите? То есть вашими же словами, у вас еще останутся возможности. Возможности чего?
— Ну, пока не знаю. Может быть, куплю еще недвижимость и буду сдавать в аренду. Может быть, акции или инвестиции в другой бизнес. Да были бы деньги, а куда направить найдется.
— Ну, в принципе, это я и ожидал услышать. Ничего нового. Получив возможности, которые дают деньги, вы, Александр, будет создавать новые возможности для получения новых денег, а потом опять то же самое. То есть и отправной и конечной точкой измерения были и будут деньги. Меняется только количество этой сущности. Основа, качество остаются неизменными. Поэтому я и хочу понять, а что такое собственно деньги, если отбросить их покупательную способность? Что это за энергия?
— Не начинай, Ваня, — завелся Федор, — ведь сто раз уже говорено. И ты сам же мне вдалбливал, что изначально деньги отражали энергию человеко-часов, затраченную на производство одного продукта, чтобы разумно обменять этот продукт на другой, на который затрачено столько же человеко-часовой энергии. Проще говоря, если на один воз картошки потрачено 100 человеко-часов и на производство одной подковы потрачено тоже 100 человеко-часов, то их можно смело менять один к одному. И так определялся справедливый обмен товарами. И для простоты обмена были придуманы деньги, которые могли быть и каменными, и золотыми и бумажными, да какими угодно, лишь бы они эквивалентно отражали количество энергии человеческого труда в товарно денежных отношениях.
— Совершенно верно, но верно только на начало этого примитивного обмена. А сейчас? Ты и сейчас считаешь, что деньги выражают реальное количество энергии человека, потраченное на их приобретение?
— Нет, не считаю. Ты знаешь мое мнение, любое крупное состояние – это присвоение обманным путем энергий огромного количества человек. А весь мировой капитал – это жульничество планетарного масштаба.
При слове «капитал» очнулся, дремавший вроде бы, Ник и сказав: «Извините, я сейчас», вышел из комнаты.
— Куда это он? – спросил князь.
— Да достали вы его уже своими спорами. То «Библию» дербаните, то капитализм вам не нравится, — вступился за Ника Саша, — А сами вон и в церковь ездите, и деньги зарабатываете как можете, и, небось, от крупного состояния не откажетесь. Вот скажи, князь, ты ведь наследник-то единственный, и что откажешься?
— Не знаю. Вряд ли. Нет, не откажусь.
— То-то и оно, князь, то-то и оно.
— Нет, Саша, не «то-то и оно», — включился Федор, — сначала Ваня сказал «Не знаю», потом «Вряд ли» и только потом «Нет». Он честен, за что и люблю. Ты бы никогда не сказал «Не знаю» и «Вряд ли», ты бы согласился сразу и с радостью.
— Да, Федя, да. И сразу, и с радостью. Ты прав. Только я, в отличие от князя, не в Калифорнии родился, в своем доме и со счетом в банке. Я в советском роддоме рождался, и то не сразу. Мать кесарили, чтоб я появился. У меня игрушки если и были, то самодельные, а форма школьная – самая лучшая одежда, она же и парадно-выходная была. И девушку первую я не на машине, Ролс Ройс кабриолет, домой отвозил, а на трамвае, на конечную остановку, где местные ребята районные меня уже ждали.
— Все, стоп. В расход, братья. Не позволю дворянство мочить у себя в доме. А то понесло уже.
Классовую битву прервал Ник. Это было его первое пришествие. Он вернулся в очках и с толстой синей книгой под мышкой, со множеством закладок. Сел в кресло, отодвинул стопку, услужливо налитую Чертушкой, включил торшер у кресла и стал перебирать закладки. Наконец нашел нужную страницу и зачитал:
— «Стоимость, как и закон стоимости, есть историческая категория, связанная с существованием товарного производства. С исчезновением товарного производства исчезнут и стоимость с ее формами и закон стоимости».
Все молчали, не зная, как и реагировать то. Ник перелистнул страницу и продолжил:
— «На второй фазе коммунистического общества количество труда, затраченного на производство продуктов, будет измеряться не окольным путем, не через посредство стоимости и её форм, как это бывает при товарном производстве, а прямо и непосредственно – количеством времени, количеством часов, израсходованным на производство продуктов».
0 Это что? – спросил князь. Вопрос возник у всех, но Щербацкий успел первым.
— Это, господа, Иосиф Виссарионович Стали, полное собрание, том 16. Статья называется «Экономические проблемы социализма в СССР».
— С ума сойти, Ник. У тебя что, все полное собрание сочинений вождя? – заинтересовался Федя.
— Да. И давно. Ты же знаешь Федор, мой папа был марксистом. Он еще в Китае начал собирать все работы Ленина, а позже и Сталина. Он был ученым. Ему как ученому было просто интересно наблюдать, что же все-таки происходит в России. Пардон, в Советском Союзе. Он никогда это так не называл. Для меня тоже – это все и всегда Россия. Я начал читать, сначала немножко, потом увлекся. Потом даже в память о папе. Вы рассуждали о деньгах. И неплохо. Я вспомнил, подумал, почему нет, решил поделиться. В сущности, вы чем-то напомнили папу, и я рад тому. Однако позвольте, господа, я закончу. Еще немного, но надо уже, чтоб до конца.
Он нашел нужную закладу, открыл и зачитал:
— «Главные черты и требования основного экономического закона современного капитализма можно было бы сформулировать примерно таким образом: обеспечение максимальной капиталистической прибыли путем эксплуатации, разорения и обнищания большинства населения данной страны, путем закабаления и систематического ограбления народов других стран, особенно отсталых стран, наконец, путем войн и милитаризации народного хозяйства, используемых для обеспечения наивысших прибылей». Я кончил, можно выпить.
— Ник, я вот реально кончил! Обалдеть!
— Саня, стаканы давай, — завелся князь.
От слова «стаканы» с ударением на последний слог Алекс поморщился, потом махнул рукой, раз пошла такая пьянка, и принес из кухни стаканы. Тем более, что князь первый раз сказал ему «ты» и как бы сломал этим барьер и примирился.
Удивительно, но сухие строчки вождя народов придали утихающему было веселью новый стимул, и пьянка возобновилась с прежним, если не с большим угаром. Ребята обнимали Ника, чокались с нем непрестанно. Федор кричал: «Ник, ты человечище… был бы у меня орден Ленина, вручил бы», Ник смущенно говорил: «Да, ладно, вам, да не надо уже…» Саша сел за рояль и исполнил гимн Советского Союза. Нестройно, но громко спели. Ник пел тихо, но слова знал лучше всех. Потом, чтоб не обижать местных спели «Хасбулат удалой». Князь Щербацкий уселся на барную стойку рядом с Чертушкой и тот обнял его за плечи. Князь не заметил. Было весело. И дружно как-то.
Я не знаю, где кончается дружба и начинается любовь. Я не знаю, что такое любовь. И мне думается, никто не знает. Мы, почему-то, привыкли определять этим словом очень близкие отношения между мужчиной и женщиной. Но так же мы называем и чувство к детям, к Родине, к природе, к богу. И что общего между чувством мужчины к женщине, и отца к детям? В чувстве мужчины к женщине присутствует влечение. Влечение пола, сексуальное. Если это влечение отсутствует, то мужчина может уважать женщину, но не любить. За сексуальное влечение к детям человека, вполне заслужено садят в тюрьму. Испытывать сексуальное влечение к Родине, к природе и богу невозможно просто по факту. Близкие отношения между мужчинами, кроме искусственно навязанной всему миру педерастии, — это дружба. Однако наши просвещенные предки-мужчины, не стесняясь, признавались друг другу в любви, и без всякой похабщины. Вспомните переписку Пушкина, вспомните массу иных примеров. Один мой друг, до сих пор, даже прощаясь со мной по телефону, говорит: «Ну все, пока, люблю тебя» и он именно это имеет в виду, но никак не сексуальное влечение.
Я просыпаюсь утром, гляжу на рассвет над морем и люблю его. Я смотрю на своего пса Тишку и люблю его, пока не увижу, что он нагадил на дорожку. Я встречаю свою дочку, целую и люблю ее. Я встречаю свою женщину, целую и люблю ее. Ко мне приезжают друзья, я встречаю, обнимаю их и люблю, если они ненадолго. И все это – любовь. И она вся разная. Мы просто живем внутри любви и называем ей все, то хорошее, что в нас есть. Равно как ненавистью мы называем все, то плохое, что тоже есть в нас. Хотя, возможно, ненависть – это просто отсутствие любви.
Но я не верю в любовь к богу. Я не знаю кто он. Мы можем бояться бога, уважать и даже благодарить, но как нам любить его? Любить что?! И когда меня призывают любить бога, я не понимаю как. Я готов, но я не могу. Стремление познать бога, равнозначно стремлению умереть.
Собачья стая, упряжка может идентифицировать вожака. Он самый сильный и он ведет стаю. Он понятен. Но собачья стая не может идентифицировать человека, управляющего повозкой. Он нечто вне разумения, но явно присутствует. Он наказывает вожака, кормит стаю, и он один знает, куда едет повозка. Для них он – Бог. Их знания о нем – их Вера.
Нам дали бога в человечьем обличье. Иисус Христос явился и пострадал за нас всех. Никоим образом не умаляя подвиг Иисуса, все же заметим, что распятие на кресте в то время было просто одной из форм наказания смертью. Распинали многих. Но только его за учение. Это достойно уважения. Но наши страдания не кончились, вот ведь в чем штука. И все страдания человечества никак не тождественны одному распятию. История его жизни гораздо круче истории его смерти. Жил он вполне земной жизнью. И баба у него была, и друзья. Он путешествовал и разговаривал с людьми. И вино пил, и чудеса творил. Прекрасная жизнь. Яркая. И смерть достойная. Но я не о том. Я о любви. Нет у меня любви к Христу. Я уважаю его, как достойного мужика, как учителя, но я могу любить дочь, могу любить женщину, даже собаку, если не гадит на дорожку, а вот Христа не могу. Хоть распинай меня каждый день. Я не богохульствую, я понять хочу. Возможно, я туп.
Херась, пролетел рядом с виском камень истинного христианина. А ведь я только подумал.

Часть 10.

Было решено ехать в Сан-Франциско встречать рассвет. Как это было решено непонятно. Как то безлично. Раньше в Союзе в неких кругах говорили – есть мнение. Подразумевалось – мнение сверху. Я думаю, идею ехать подкинул Чертушка. Любил он поездить, особенно в пьяной компании. И идею подкинуть ему ничего не стоило. Просто во время всеобщего ажиотажа он мог крикнуть: «А поехали во Фриско, рассвет встречать», и все подхватили. Почему, зачем после гимна ехать куда-то далеко встречать зачем-то рассвет? Непонятно. А к чему объяснять? Я думаю, мой редкий читатель наверняка сам участвовал в таких попойках, где на самом подъеме, на верхушке опьянения вдруг было решено куда-то ехать. Не мог не участвовать, потому и книгу читает.
Все засобирались. Федор кивнул Чертушке и тот кивнул в ответ, мол, все понял, барин, сей секунд. Он быстренько собрал в дорогу сумку-холодильник с напитками и закусью, рассвет рассветом, а бухать дальше никто не отменял. Метнулся в гараж, выгнал машину и даже протер ее тряпочкой. Он был чертовски услужлив всегда, когда намечалось очередное безобразие.
В доме пили стременную. Ник сказал как обычно: «Извините, я сейчас», и опять ушел в свою комнату.
— Он сейчас труп Ленина принесет, — сказал князь и ошибся.
Я очень стараюсь не ругаться письменно матом, мне и устно хватает. И добросовестно подбираю синонимы, заменяю, где могу. Вот и сейчас я долго искал легальное слово, чтобы обозначить реакцию наших героев на второе пришествие Ника. Не нашел. Придумал.
Они охудевились очень сильно. Все, даже Чертушка, а уж он-то повидал.
Ник вернулся, одетый в общевойсковой мундир генерал-майора Советской Армии. Штаны темно-зеленого цвета, с красными лампасами заканчивались шерстяными носками и тапочками. На левой груди кителя висела Золотая Звезда Героя Советского Союза и орден Ленина. Китель был расстегнут, и под кителем осталась та же футболка с надписью «J.F.K.». Генеральская фуражка лихо сдвинута набок, как у героя Василия Ланового в фильме «Офицеры».
Первым очухался Федор и заорал:
— Рота, смирно!!!
Сразу подскочил служивший Саша, помнят ноги-то, помнят. Следом поднялся и князь Щербацкий. Прижав руки по швам, излишне четким, пьяно-строевым шагом Федор подошел к Нику.
— Товарищ генерал, за время моего дежурства происшествий не случилось. Только нажрались все как свиньи. В данный момент личный состав готовится к марш-броску на Голден Гейт. Дежурный по роте – рядовой Жуков.
— Жуков?! – удивился Ник, — а почему рядовой до сих пор?
— Ну, если Симс генерал, то мне-то куда…
— Ладно, господа, в смысле – вольно. Садитесь.
Он важно уселся в кресло у камина. Чертушка метнулся, тут же налил водки и застыл сзади сбоку в позе адъютанта, «чего изволите». На голове его неизвестно откуда появилась пилотка со звездой. Рота расселась вокруг столика и ела начальство глазами. Федор ударил себя ладошкой по лбу:
— Вспомнил, Ник, в конце февраля ты сидел у камина, картошку пек и мычал что-то. Не помнишь какого числа?
— Точно, — подыграл Саша, — Штирлиц шел по городу, и что-то выдавало в нем русского разведчика, то ли буденовка на голове…
— Ваше превосходительство, — добавил свои пять центов князь, — можно я буду к Вам так обращаться. «Товарищ генерал» у меня язык не повернется.
— Высоко…превосходительство, — поправил Ник.
— Виноват, исправлюсь, Ваше Высокопревосходительство.
— А я, дурак, ему хотел орден Ленина дать, — вспомнил Федор, — а он и срезал, «не надо уже…». Да… «Есть многое на свете, друг Горацио…».
— Все просто, ребята, — Ник поднял стакан, — давайте выпьем, потом расскажу.
— А я уже не пойму, мы пьем, или нас вербуют.
— Успокойтесь, просто пьем, — сказал генерал Шимановский и тут же сделал. Бойцы встали, вытянулись по струнке, ну кто как смог, и лихо выпили.
— Колись, Ник, сил уже нет, — попросил Федя.
— Все очень просто. Вы уже знаете, что папа мой был марксистом-теоретиком, кстати, дворянином, как и Ленин. От него мне и передался интерес и к марксизму, и к истории России, а потом и СССР. При Горбачеве занавес упал, я начал переписываться с историками в России, а когда Союз рухнул, то вообще все просто стало. Уже ездили туда- сюда. Один мой визави из России, тоже историк, мне на день рождения прислал этот китель, звезду Героя и орден Ленина. Купил на Черкизовском рынке. Ты же знаешь, там все, что хочешь можно купить. Так что не переживайте, никакого шпионажа, только интерес к истории.
— Конечно, Ник, вопрос снят. У нас там пол Генштаба историков в таких же званиях. Ты как переписывался цифрами или буквами?
— Ну все, теперь не пересделаешь, — Ник опять заговорил своим эмигрантско-русским языком, — развлекайтесь, а все, что я сказал соответствует правдивости. Я думал, что не поверите. Пойду, сниму.
И он, было, поднялся, но уйти ему не дали. Цели поездки уже менялась, если раньше хотели романтично встретить рассвет на горе справа от Голден Гейта, то теперь, с появлением генерала, было решено (опять Чертушка влез) на рассвете брать Сан-Франциско. Генерала со всеми почестями усадили на заднее сиденье, рядом ординарцем сел князь Щербацкий, спереди Федор за рулем и Саша. Чертушка устроился на спинке заднего сиденья, между князем и генералом, в смокинге и пилотке. В багажник уложили сумку-холодильник с едой и напитками, и клавиши на батарейках для Саши.
«И без страха отряд поскакал на врага…» Ну как поскакал, комфортно поехал на «Rolls Royce Cornichе II » цвета слоновой кости, с откидным верхом.


********

По пути дворяне разговорились. Князь все никак не мог успокоится по поводу генеральской формы Шимановского и тот ненавязчиво, слегка профессорским тоном прочел Ванечке лекцию об истории создания спецслужб на Руси.

— Видите ли, князь, многие историки верно определяют время создания спецслужб на Руси, но неправильно приписывают это созданию Опричнины Иваном Грозным. Опричнина – это, наверное, аналог нынешнего спецназа, силовая структура, причем несколько отделённая от государя, потому и Опричнина, то бишь, как бы в стороне, опричь государства, хотя государю и подчиненная. Реальная спецслужба, аналитики, разведка и контрразведка в те времена входила в Посольский Приказ и располагалась в Чудовом монастыре, и состояла в основном из дьяков, подьячих и толмачей, которые и выполняли всю черновую работу спецслужб. Они не только перлюстрировали заграничную переписку, но и анализировали весь поступающий с Запада письменный материал, будь то книги, письма, договоры, молитвы, все что угодно написанное и напечатанное. Мне трудно судить о иерархии этой структуры, но думаю, что подьячие это, по нынешним меркам, от лейтенанта до майора, дьяки от майора до полковника, а толмачи – гражданские специалисты, но тоже в каких-то соответствующих воинских званиях, от лейтенанта до полковника. Починялись они непосредственно государю, а контролировались высшим духовенством, и думским боярам, скорее всего нескольким избранным. Там уже по нашим меркам, от генерала до генерал-полковника. Основной задачей этой спецслужбы было недопущение, так называемой «латинской ереси» на Святую Русь. Попутно, кончено, выполнялись и параллельные задачи военного, политического и экономического характера. Именно поэтому, когда Романовы в виде Петра окончательно укрепились, в первую очередь и был создан Священный Синод, который полностью переподчинил и реорганизовал всю службу, и наладил прочные связи с нынешним, так называемом «коллективным Западом». Ну, как-то так, если вкратце.
— Скажите, Ник, вы дьяк или подьячий?
— Бог с вами, князь, какой там дьяк, я просто батюшка, тихий, благочинный. А форма – просто подарок, на определенном этапе развития форма вообще значения не имеет. И если не возражаете, я бы вздремнул полчасика,; как бы завершая разговор, сказал Ник, и, положив голову на колени Чертушке, закрыл глаза.

Часть 11.

Город Сан-Франциско назван в честь итальянца Джованни Франческо ди Пьетро Бернардоне, более известного, как святой Франциск. В молодости Джованни, сын богатого торговца щелком, изрядно покутил и даже повоевал во славу Папы Римского. Потом его накрыло и он повенчался с бедностью. На известных фресках венчания невеста Франциска – худенькая милая девушка в потрепанном белом платье с дырками. Суть идеи и служения Св. Франциска – это добровольная бедность. И Франциск, надо отдать должное, реально провел жизнь нищим. Он всю жизнь работал и весь заработок отдавал неимущим. Город, названный в его честь, а в принципе в честь его идеи «добровольной бедности» – самое большое издевательство над именем святого. Сан Франциско – один из самых дорогих городов Соединенных Штатов. Стоимость жилья в городе Св. Франциска соперничает с Нью-Йорком, Москвой и Токио. И тут нет никакого противоречия, тут все очень даже закономерно. Любая благая идея, доведенная до абсурдного совершенства в своем земном выражении, становится полной противоположностью первоначальной задумке. Вспомним первую заповедь Христа – «Не убий». И что? Как только Христианство оформилось как ведущая европейская религия, христиане принялись мочить друг друга, а следом и окружающих, как никакие «язычники» и представить себе не могли. Про «не укради» и «не лжесвидетельствуй» повторяться не буду. Насчет другой заповеди, я сам, не смотря на возраст, до сих пор потешаюсь над идеей «не прелюбодействуй». А если честно, то просто не понимаю – это как, «не прелюбодействуй», это вы о чем конкретно? Когда Бог, тот который первый, создал мужика и бабу, он сказал коротко: «Плодитесь и размножайтесь». Никаких ограничений оговорено не было.
Херась, пролетел у виска камень замужней христианки. Уже второй. Еле увернулся.
Пардон, мамаша, я не призываю к беспросветному блудству, хотя бы потому, что уже поучаствовал и устал. Я понять хочу, а вы камнями. Продолжим. Вот, например: «не пожелай жены ближнего своего». Согласен. Не прилично как-то. Хотя в наш просвещенный век еще непонятно кого и пожелают, жену или самого «ближнего». Могут и обоих. Христос такие варианты вообще не предусматривал. Мне кажется, что в самом завете «не пожелай жены ближнего своего» заложены основные принципы всей библейской конструкции — охрана частной собственности. На всех уровнях власти: религиозной, государственной, законодательной, исполнительной, судебной. То есть, жена – это собственность твоего ближнего. Причем самая, что ни на есть собственность. Трогать не смей! Никогда! Никак! Даже взглядом. Идея, конечно, благородная. И после жены, главной частной собственности, остальное само собой попадает под этот завет-запрет. То есть во главе угла стоит неприкосновенность любой частной собственности. Вроде бы, все правильно, все чинно-благородно. А теперь внимание, вопрос:; А что можно отнести к понятию частной собственности? И очень простой ответ:; Да все. Если уж живой человек легко подходит под определение, то все остальное – сам бог велел.
Сейчас собственность приобретается за деньги. Опять мы к ним родным, ну о чем ни начнешь рассказывать, думать, писать рано или поздно оно вылезет. Проще говоря, количество собственности в данный исторический период определяется только количеством денег. И вся эта болтовня,; типа «недра, моря, океаны, воздух по конституции принадлежит народу», остается болтавней, такой же, как и библейское «не убий», «не укради» и все остальные «не». Все недра внутри земли, все выросшее на земле, все плавающее в океане, все летающее в воздухе, все это является такими же объектами частной собственности. А собственность эта находится под защитой закона, который придумали представители собственника в парламенте, и проводят в жизнь представители собственника в мантиях. А представители собственника в разной военизированной форме обеспечивают безопасность им всем и делам их. И, как ни противно, но пока это единственный возможный способ распределения и удержания собственности. Но ведь противно же. А терпи.
Все попытки справедливо перераспределить собственность заканчивались массовыми убийствами.
Но вот нашелся итальянский парень Джованни Франческо ди Пьетро Бернардоне и в виде протеста объявил идею добровольной бедности. Молодца. Давайте его святым сделаем. И сделали. И правильно. Заслужил. Остальные революционеры забирали чужую собственность, а этот отказался от своей. И стал святым, потому что на чужое не позарился. И что интересно, у Христа миллиарды последователей, а у Франциска горстка отщепенцев, включая выдуманного князя Касатского. Парень, конечно, хороший, а идея так себе. Массово не поддержали. Но город назвали и зажили богато.
И, казалось бы, все по отдельности все понимают. И с кем не поговоришь, все согласны, что несправедливо распределены богатства земные, и взять бы собраться всем вместе, помедитировать на горе и отказаться от лишнего. И пусть кому надо берут. Но все знают, что найдется один, который не медитировал, прибежит, падла, из-под горы и скоммуниздит общак. А потому, ну его на фиг, с медитацией этой и с общаком. Пусть будет, как есть, а мы потерпим. Те, у которых всего много, суки конечно бессовестные, но и у нас кой-чего заныкано на черный день. Не пропадем. Детвору только жалко, хорошие, светлые, вырастут и ссучатся как мы, твари.
А Джованни Франческович лично мне нравится. Сумел как-то прожить не ссучившись. Да и город красивый.

Часть 12.

В машину через динамики подсел Петр Ильич Чайковский в виде «Щелкунчика». «Щелкунчика» сменил божественный голос Анны Нетребко в «Манон Леско» Пуччини. Они, кстати, были знакомы. Федор с Анной, Чертушка с Чайковским. Все притихли. Там, та-та… та-там, та, та… та… та-там… Дворянство прикрыв глаза развалилось на заднем сиденье. Чертушка, сидя на спинке между генералом и князем, раскачивался и довольно умело дирижировал тростью, не тревожа голову вздремнувшего Ника. Фривей был пуст и прозрачен. В низинках посыпано манкой тумана. Красивый английский автомобиль, исполненный людьми, музыкой и смыслом, плавно подъезжал к городу с севера по суше асфальта.
А с запада, добирая последние кабельтовы Тихого океана, шел огромный китайский сухогруз. Тоже очень красивый. Из новых. Трюм и палуба были то отказа забиты контейнерами, с очень нужным Америке китайским товаром. Капитан узкими глазами смотрел в широкий бинокль на нижний проем моста цвета червонного золота, время от времени обводя взглядом берега и акваторию. Капитанская рубка возвышалась над кораблем почти под обрез моста. Весь офицерский состав при входе в гавань присутствовал в рубке и на верхней палубе. И по уставу положено, и просто посмотреть на красоту всегда приятно. Фамилия капитана заканчивалась на – инь, или – янь.
А с востока подлетало солнце. Оттолкнувшись от Японии, оно, долгие 9 часов, освящало Россию, от Камчатки до Калининграда. Потом погрело Европу, посверкало бликами на айсбергах северной Атлантики, разбудило Америку и, наконец, собралось в обратный путь, помахав лучами Калифорнии.
А с юга, через город, к месту встречи ехала обычная патрульная машина полиции Сан-Франциско. В машине было два шахматных полицейских, черный и белый. Если хотите, можете узнать их имена в протоколе задержания, а мы их так и будем называть – Черный и Белый. Так удобнее.
Там у моста все и встретились.
Первыми добрались наши. Перед мостом свернули направо и поднялись в гору. На горе припарковались, вышли из машины. Расположились на скамейке с видом на мост и на город. Чертушка вытащил сумку и раскладной столик, и пока все прохаживались, разминая ноги после дороги, лихо и симпатично накрыл поляну. Саша взял клавиши, положил на колени и стал на память наигрывать любимый эпизод из «Щелкунчика». Та, та-та… та-там… Все взяли по стакану и расположились кто где. Саша с клавишами на скамейке. Федор уселся на траву, а Ник с Ванечкой остались стоять и смотреть на корабль.
С корабля на них смотрел капитан. В восемнадцатикратный бинокль он очень четко разглядел форму, звание генерала и награды. Не поверив своим глазам, дал бинокль помощнику и тот подтвердил. Форма была очень похожа на китайскую, но это стопроцентно был русский генерал, и притом генерал заслуженный. Он также увидел, как сзади генерала припарковался полицейский автомобиль и из машины вышли шахматные копы. Сначала, как и положено, Белый. Поручив управление помощнику, капитан первый раз нарушил устав и, покинув рубку, поднялся с биноклем на верхнюю палубу. Уже с палубы он увидел, как копы подошли к генералу. Корабль медленно вползал под Голден Гейт. Капитан построил офицеров, стоявших на палубе, лицом к Нику и, во второй раз нарушив устав, приказал помощнику дать длинный гудок. Потом крикнул: «Смирно, равнение по левому борту» и, опустив бинокль на грудь, вскинул правую кисть к виску. Одновременно заревел корабль, нарушая все запреты судоходства в акватории города.
Услышав гудок Ник, долго всматривался в корабельную даль, а потом, разглядев, а скорее угадав значение гудка, и строя на верхней палубе, тоже вскинул руку к фуражке. Сзади подошли полисмены, и не в силах преодолеть мощную инерцию момента, тоже застыли в приветствии генералу и кораблю. Саша играл «Щелкунчика». Князь и Федор, понимая, что вечеринка заканчивается, залпом выпили по полному стакану «Столичной».
Там, та-та… та-там… та, та, та, та, та-там…

Часть 13.

Разгильдяем от литературы быть легко и приятно. Вообще незлобивым разгильдяем быть легко и приятно. Трудно быть разгильдяем от политики и финансов. Невозможно. Слишком много ненужных обязанностей. Начиная с внешности и одежды. А самое страшное – язык. Как много не твоих, не интересных слов ты должен говорить, чтобы заработать и властвовать. Я боюсь ехать в город, не потому, что боюсь города. Я знаю, что встречу очень много людей и много мусора залезет мне в уши, и много мусора полезет у меня изо рта. И никакая зубная щетка мой рот не очистит. И мусор этот не от каких-то специально отобранных плохих людей. Нет. Люди эти все родные и знакомые. Хорошие люди, добрые, но они почему-то всегда говорят не о том, совсем не о том. Боже упаси винить их за это, и, боже упаси почувствовать себя выше. Не выше ты, и не лучше. Просто тебе туда не надо. Не ехай…

********

Освободили наших вояк часа через полтора-два. Чертушка, в своем любимом адвокатском перевоплощении, все уладил, быстро, четко, по закону. Надо сказать, он сам наслаждался процессом, любил быть адвокатом. Не мешкая, слетал в суд, сразу нашел судью, и судья сразу, не глядя, все, что надо написал и подписал. Все также в смокинге и пилотке он заявился в полицейский участок, предъявил документы и всех четверых мгновенно отпустили. На выходе из здания стояли Черный и Белый. Увидев Ника, обрадовались, заулыбались, мол, извини, работа такая и, вытянувшись отдали честь. Ник, устало, как и положено генералу, козырнул.
Внизу уже ждало такси. За рулем сидел индус в белом тюрбане. Федор глянул на Черта, тот ответил глазами, мол, не волнуйся, все улажу, машину пригонят. И растворился. Остальные расселись и молча, поехали. Ник с индусом впереди, Федор, князь и Алекс сзади. Чертушка помчался вызволять Ролс Ройс.
Ехали поначалу грустно. Федор предчувствовал очередной запой, у Ника просто начинала болеть голова, князь переживал за новый привод в полицию и, следовательно, новую запись в толстую книгу его грехов, а Саша пытался заснуть, чтобы выспаться перед встречей с оленями. Индус в тюрбане с любопытством оглядывал компанию. Особенно интересен ему был генерал. Эту форму он знал хорошо. Награды впечатляли. Вид у всех был помятый и знакомый ему с далеких дней ленинградского студенчества.
— Пива хотите? – спросил он, на чистом русском, с легким акцентом.
Ребята даже не удивились. Видно день такой выдался и ночь тоже.
— Так в машине вроде нельзя, — с надеждой отозвался Федор и как-то воспрянул даже.
— Вам можно, вы с генералом, — сказал индус, — я сейчас.
Он остановил машину у тротуара, вылез, открыл багажник, достал из сумки-холодильника упаковку холодного пива «Якорь» и вернулся в машину.
— Угощайтесь, — сказал он, — можете не экономить, у меня еще есть.
— Ом Намо Шивая! — только и сказал Федя, — тебя, как звать, брат?
— А так и зовите Омом, когда я в Питере жил, меня так и звали. Ну что, поехали, благословясь?
Саша отказался, остальные дружно запшикали пробками. Ехать стало веселей. Выскочили на фривей, по утру из города пустой почти. Федор одним махом, не отрываясь, выпил свою бутылку и посмотрел в зеркало заднего обзора на индуса. Тот достал еще бутылку, протянул Федору.
— Да ты, брат, реально Ом, — сказал Федор.
— А где ваш пятый? – спросил Ом.
— Какой пятый? – не понял князь.
— Да маленький такой, в смокинге и пилотке, — ответил индус, — он машину и вызвал, и оплатил уже.
Князь понимающе посмотрел на Федора.
— Твой что ли? – спросил он.
— А кто еще. Он сердешный. А ты что его видел, Ом? А… ну да, конечно. Ладно, не вникай, это мой адвокат.
— Странный он какой-то. Не похож на адвоката.
— Это адвокаты не похожи на адвокатов, а этот самый, что ни на есть настоящий.
— Много берет?
— Много. Все.
Во время разговора Федор с индусом, не отрываясь, смотрели друг на друга в зеркало заднего вида. Кроме тюрбана ничего индийского в Оме не было, ни во внешности, ни в одежде. Глаза ясные светлые, кожа не темная, волосы из под тюрбана виднелись седые, бородка такая же. На вид он был старше Федора и князя, но младше Ника. Точный или даже приблизительный возраст определить никак невозможно. Они глядели друг на друга, и, кажется, понимали больше, чем говорили.
— Расскажи о себе, Ом? – попросил Федор. Ему вдруг стало опять легко и комфортно, как будто пиво смыло и арест на горе, и недолгое пребывание в участке. Князь тоже расслабился. Ник утомленно прикорнул на переднем сиденье. Саша спал и набирался сил. Пива пить не стал, впереди работа.
— Как мне к вам обращаться, господа? – спросил Ом.
— Я Федор, можно Федя, справа от меня князь Щербацкий, можно – Иван или Ванечка, это уж как он позволит, рядом с тобой геройский человек Ник, слева Саша, или Алекс, отзывается на обоих. Адвоката моего ты почему-то видел, его так и зови пока – Адвокат. Поэтому и вопрос, ты кто, Ом?
— Мое полное имя Чатурведи Уттар-Прадеш, это даже мне выговорить трудно, так что называйте меня Ом. Я к тому уже привык.
— Погодите, — остановил князь, — Чатурведи, это брахманская фамилия, обозначающая – «знающий четыре веды», или посвященный в четыре веды.
— Да, я брахман, дважды рожденный. Приятно встретить знающего человека, князь.
— Вы какой-то неправильный брахман, извините.
— Конечно, неправильный и не стоит извиняться, Ваше Сиятельство. Я понимаю и вполне принимаю ваше любопытство, господа. Еще бы, вдруг, ни с того ни с сего, в вашу, и без того интересную, компанию попадает таксист-брахман. Я бы сам удивился, окажись на вашем месте. Я тоже не верю в случайности, и случайности здесь никакой нет, равно как нет и моего прямого участия. Так сложились события и я этому рад. Почему они так сложились, возможно, знает ваш «адвокат», Федор, а может и он не знает, а просто через него все сделалось.
— А ты знаешь, кто он? – спросил Федор.
— Адвокат?
— Да.
— Знаю. И это никакого значения не имеет. Он не сам по себе. И я не от него. Я действительно таксист в данный момент жизни, и я действительно принял этот вызов, а как так сложилось, почему звонок Адвоката вытащил именно меня, того нам никогда не узнать, да и знать не надо, я думаю. Когда я подъехал к участку, он меня встретил, вручил десять тысяч долларов наличными и сказал, что сейчас выйдут четверо, один в форме генерала и трое гражданских слегка усталых. Мне велено возить, кормить, поить и ублажать вас до завтрашнего утра и ни в чем не отказывать. Сдачу если будет, оставить себе. Деньги, скорее всего фальшивые, но качества очень хорошего, так что обнаружить подделку можно только в лаборатории. Он мне это не говорил, я понял сам, когда узнал кто он.
— А как ты узнал? – спросил Федор.
— Извините, Федор, я все-таки не хрен собачий, а брахман, хоть и неправильный.
Тут очнулся, дремавший, вроде, Ник.
— Извините, господа, я, хоть и неправильный, но пока еще генерал. Объясните, что происходит.
— Ничего особенного, товарищ генерал, — сказал Федор, — мы с кучей фальшивого бабла едем домой из полиции. В любой момент можем поехать обратно. Если нас с этим баблом повяжут, никакой черт нас уже не вытащит. Здесь почему-то очень не любят фальшивомонетчиков.
— Откуда у нас фальшивые деньги и сколько их?
— У нас, а если точнее, у нашего водителя Ома, десять тысяч фальшивых американских долларов, а откуда знает один черт. Этот один их ему, Ому, и передал. Деньги эти предназначены для удовлетворения наших самых низменных потребностей, а проще говоря, на пропой всей нашей веселой компании. А, возможно, и на погибель, только я этому не верю. Не станет он так неинтересно… То есть, в принципе – это наши деньги, за вычетом погонных, Омовских. А раз деньги наши, нам и решать, и мазу за них тянуть. Какие будут предложения господа-товарищи?
— Предлагаю остановиться где-нибудь и выпить, — сказал Ник.
— Вот слова не мистера, а генерала, — сразу поддержал Федор, — Ом, сворачивай куда-нибудь.
— Я сверну на обочину и достану из багажника еще пива. Сейчас время раннее и спиртного нам нигде не продадут. До дома уже недалеко, дотянем на пиве, а там решите.
Он уже говорил «нам». Сказано – сделано. Ом притащил из багажника всю сумку-холодильник забитую пивом и машина полная пьяных людей, фальшивых денег и неожиданностей, плавно, не нарушая правил, покатилась дальше. Во все лобовое, восхищая встречных водителей, светились генеральская фуражка с красным околышем и белый тюрбан брахмана Ома.
Следом, на расстоянии двадцати миль, также плавно, ехал, освобожденный Чертушкой, Ролс Ройс.

Часть 14.

Случайных встреч не бывает. Само слово «случайность», если покопаться, выведет на половой акт животных, «случку», а «случка» у животных – вещь очень даже продуманная. Это не человеческие развлекушки, где попало и с кем попало. У них «случка»; акт сакральный и миллионами лет отточенный. У них реально «плодитесь и размножайтесь» и глаза при этом печальные. Но что интересно, половой акт лицом к лицу только у людей, дельфинов и китов. У дельфинов и китов всегда, у людей по настроению. И выбор партнера – целый процесс и традиция. И олень на жирафу не полезет. Да и люди раньше супружества по сословиям вершили. В некоторых народах и по сей день ровня только ровню имеет. В Индии, например.

А наш новый герой Чатурведи Уттар-Прадеш, в простонародии Ом, реально дважды рожденный брамин, будучи посланным семьей учиться на доктора в Советский Ленинград, потерял в общаге первого Меда и девственность и «брахманство», в первую же Новогоднюю ночь. По воле неведомой Воли оказался он в нашей компании, да еще и в качестве «черной кассы», а это требует и осмысления и предыстории.

Основал город царь Петр. Город стал святым, а Великий царь нет, в отличии от царя Грозного. Место это и прежде далеко не пустовало на южной окраине Гипербореи. Нынешняя Ленинградская область когда-то была гиперборейской Украиной, и дорожки там много народу повидали и сухие и водные. И шведы, которые еще по русски говорили, мотались туда-сюда, и князь Невский варяжил и нечисть латинскую рубил. А с ордой он не дружил, как многие говорят, он сам был важной частью, и даже не орды, а Тартарии.
В уже отстроенном городе много непонятных доселе загадок осталось. Например, Александрийский Столп, который вознесся «главою непокорной». На месте нынешнего Столпа долгое время стояла церковь, в которой службу, почему-то не правили, а потом, почти мгновенно церковь исчезла, а «столп» появился, как будто внутри прятался. А каменюка гранитная, что под всадником медным, вообще неизвестно откуда и как появилась и под коня легла. Попробуйте даже сейчас найти пресловутый домкрат, чтобы ее приподнять хотя бы. А склеенные из гранита колоны Исаакиевского Собора?! Тоже попробуйте сейчас склеить и отшлифовать так. Да много чего…

Город уже дважды переименовали, когда туда в Ленинград приехал Чатурведи. Первый год он изучал русский язык и обычаи. Обычаи в Ленинграде в 80е годы прошлого столетия сильным разнообразием не отличались. Много, часто и весело пили. Гуляли и на Петроградской стороне рядом с общагой и, конечно, на Невском. Там на углу Невского и Владимирского стояли неподалеку друг от друга два, почти диссидентских, притона; театр Ленсовета, в который упирался Графский переулок, и жилой дом, прямо на пересечении, где жил буддист Саша Бреславец. На углу этого дома расположился знаменитый «Сайгон», место встреч всей прогрессивной питерской тусовки. Официально место называлось «Кафе Молочное», но молоком там почти не пахло, а часто пахло травкой марихуаной. Именно поэтому, раз зайдя в кафе и, унюхав знакомый аромат, Саша и воскликнул: «Это что Сайгон?!». Так и прилепилось с легкой руки питерского буддиста. Будучи буддистом, Саша, травку не курил, однако, водку пил с православной непосредственностью.

Каким-то неведомым путем Саша унаследовал часть знаний тибетской медицины от линии надворного советника Петра Александровича Бадмаева, одного из трех лекарей последнего российского императора. Скорее всего, через Агинский дацан в Бурятии. Пользовал Бреславец преимущественно балетных из Мариинки, ну и лечил заодно. Артисты Ленсовета в то время не болели совсем, а приходили просто побухать и пообщаться с интересным человеком, благо рядом. Миша Боярский перед каждой премьерой чуть ли не на коне влетал в квартиру Саши с корзиной шампанского, одну бутылку открывали и шли смотреть спектакль, после спектакля вваливались всей труппой, допивали корзину и скидывались на водку. Помимо местных Питерских, к Саше постоянно приезжали и останавливались странные люди отовсюду. Из Тибета, Монголии и даже Бурятии, хотя эти редко. Он сам не всегда знал, кто у него ночует. Квартира никогда не закрывалась и никогда не обворовывалась. Пока дело не коснулось бумаг на буддийскую недвижимость. Но об этом позже, и то если сложится.

Прибыв в Ленинград, Ом не мог не попасть к Саше Бреславцу. Возможно, весь смысл приезда нашего индуса в Северную Пальмиру сводился к их встрече, а все остальное, включая и первый Ленинградский мед, стало только столбиками на дорожке. Попал он к Саше по какому-то незамысловатому медицинскому поводу, по рекомендации одной общей знакомой. Он нашел квартиру по адресу на бумажке. Через ворота арки, где в царские времена дворник Тихон получал пятаки от припоздавших, он прошел во двор питерского колодца, поднялся на второй этаж, долго стучал, потом просто толкнул дверь и вошел. Он уже знал, что так можно. В квартире было две комнаты и огромная кухня. Комнаты и кухня располагались в разных уровнях, кухня находилась чуть выше и была больше самой большой комнаты. В ней в разных местах, что-то придавливая, стояло несколько старых, угольных еще утюгов. Эти утюги были самой заметной частью интерьера. Все остальное выглядело более, менее современно и привычно.
Из просвета комнаты появилась фигура и, махнув головой, ушла в кухню. Ом поднялся следом. Там они и познакомились. Пожали руки, представились, глядя друг другу в глаза, голубые в карие. Руку индуса Саша не отпустил, а повернув к свету окна, стал разглядывать подушечки пальцев, сначала на одной, потом на другой руке. Окончив осмотр, он сказал:
; Ну вот, блин, теперь тебя учить… Ладно, подожди, я скоро.
И исчез на два часа. За эти два часа Ом несколько раз порывался уходить. Обидно все-таки, не к министру на прием пришел, и что значит «учить», да еще через «блин». Он сам был рожден учительствовать. Но все же остался и дождался. И до сих пор не жалеет.

Часть 15.

А не спеть ли нам песню… о любви?! В Ленинграде Ом полюбил Свет. Свету Павлову в общаге, на Петроградской стороне, и Свету Беренбаум в тусовке Саши Бреславца на Невском. Света Павлова, с первого курса получившая по аббревиатуре кличку Собака Павлова, была девушкой крупной и чувственной. Это она в первую же новогоднюю ночь приобщила Чатурведи к русскому студенческому сексу, «бессмысленному и беспощадному». Мой редкий читатель знает, что это такое. Ну, помните же,; первый курс, общага, на улице зима, в комнате елка, гирлянды, шампанское с водкой, северное сияние, узкая студенческая кровать, железная сетка, музыка в коридоре, стуки в дверь, сдержанный крик, стыд, смех, счастье…

Чтобы не путаться и не фамильярничать, Свету Павлову будем называть Светой Большой, а Свету Беренбаум – Светой Маленькой. Она действительно была девушкой хрупкой и как бы неловкой, и тоже очень чувственной, но сильно начитанной. Рядом с ней Ом чувствовал себя великаном, рыцарем и любил ее жалостью, смешанной с влечением. Чувство очень острое для молодого мужчины, медика и брамина. Когда она, опустив прелестные карие глазки, цитировала ему прелестными алыми губками из «Бхагавадгиты», он сильно возбуждался. Еле выдержав час чтения, он мчался на Петроградскую сторону и, с яростью молота с Путиловского завода, вбивал роскошную Собаку Павлова в железную сетку общажной койки. Как с мантры срывался. И нежно шептал: «Светочка… Светочка… любимая». Света Большая таяла от его акцента, а он, опустив голову на грудь, засыпал, подлый индус.
Жизнь во вранье мучила Чатурведи отчаянно. Он врал молчанием. Если бы одна из Свет спросила про другую, он бы ответил честно. Соврать вслух он бы не смог. И от этого страдал еще более. Он ежесекундно носил в себе ложь вопреки врожденным и заученным понятиям о добре и зле. И проклиная себя, бежал от одной Светы к другой. И единственным утешением были книги и беседы с Сашей Бреславцем.
Никакого такого обучения, как он ожидал, не началось. Саша давал ему книги, он читал, они беседовали просто обо всем, не всегда о прочитанном. Пили. Бывало вдвоем, бывало в компаниях «вечных девушек» из Публичной Библиотеки, девизом которых было расхожее «не учите меня жить, помогите материально». Питерская Публичка была местом пересечения молодых интеллигентов-аспирантов и убеленных уже «отсидентов» и «досидентов». Застолья с библиотечными феями давали доступ к бездонным закромам литературы из «запасников». Литература эта была не то, что запрещена, а просто не сильно доступна.
Ом поделился с Сашей своими метаниями между Светой Большой и Маленькой. Саша, смеясь, рассказал о четырех благородных истинах, и Ому на какое-то время стало легче. Потом желания брали свое, Ом страдал, Саша смеялся. Интересно жили ребята, не пресно.
Саша Бреславец занимался переводами, в основном книг о буддизме. Интересная штука перевод. Начинаешь переводить что-то с одного языка на другой и как будто заново открываешь истину. Причем в случае Бреславца, многие понятия буддизма, и бытовые, и духовные, аналогов в русском языке не имели (не слишком много было уже переведено), и приходилось давать простую литерацию, практически транскрипцию слов ранее не веданных. Через Сашу в русский язык входили новые слова, новые идеи и новые герои. Вошла и надолго поселилась Давид-Неэль Александра. Будучи рядом, Ом и учился и помогал, как мог. От Саши он получил первые представления о Тибетской медицине. А Питерский мед, и в то время и до сих пор, был действительно первым в системе советского, а позже российского медицинского образования. В институте Ом получал самые лучшие знания западной, симптоматической медицины, у Бреславца восточной. И одно другому не мешало, а дополняло и усиливало. А в «Сайгоне» в густом дыму витал дух свободы, равенства и братства. И все там было настоящим и свобода, и равенство и братство. Что интересно, когда распался Союз Нерушимый Республик Свободных, который, вроде как, и давил, всю эту свободу, равенство и братство, то и сами понятия стали деформироваться и постепенно приобрели извращенные формы и качества.
Но зато как дышали тогда, в предчувствии! Какие люди собирались, какие песни пели! Гениальный кочегар Виктор Цой, Юра Шевчук, Настя, Саша Розембаум, артисты всех театров, художники всех направлений, писатели всех жанров, поэты всех времен и народов, христиане, буддисты, иудеи, мусульмане, староверы и маловеры, БГэшники и ГБэшники, красивые девушки и юноши, очень красивые люди. Красиво пили, красиво пели и красиво спорили. И Ом с ними.
Мучения Чатурведи Утар-Прадеша закончились на кухне Саши Бреславца, где после очередной премьеры Ленсовета, Света Маленькая Беренбаум изыскано ему отдалась. Ну как изыскано. Гремели угольные утюги, в запертую дверь по очереди ломились пьяные артисты, из комнаты хором орали «Гоп-стоп, ты отказала в ласке мне…», а начитанная еврейская девочка, отпустив тормоза и отменив закон гравитации, вместе с Омом летала по кухне, напрочь сметая все незакрепленные предметы. Легкими касаниями губ, языка и пальцев она вертела брамином, как хотела, словно книжку перелистывала. А он, ошалевший от левитации, приписывал все происходящее любви и своим незаурядным способностям. И это, несомненно, присутствовало – и любовь, и способности. Но много чего еще было и по сю пору необъяснимого. Да и надо ли, впервые летящему, объяснять, почему он летит? «Улетаешь – лети, пожалуйста…».
И они улетели вдвоем. Сначала в Хельсинки, потом в Кейптаун. Летающая по ночам Света Маленькая, днем очень твердо ступала по земле. Она и организовала выезд в Хельсинки, а потом через адвокатскую контору семьи Ганди и в ЮАР. Там Чатурведи быстро оброс богатой частной практикой. Но тут не вовремя откинулся Нельсон, не к столу будет сказано, Мандела, и как-то удивительно легко сломал апартеид. Белые врачи, как лебеди по осени, потянулись за океан. Потянулась и наша парочка. А чтобы вы чего-нибудь неправильно не поняли – они действительно любили друг друга. О значении слова «любовь» еще поговорим, конечно, а пока примем как есть.
Так они и оказались в Сан-Франциско. Никакие иностранные дипломы, сертификаты и звания в штатах не действовали, и о докторской карьере можно было забыть надолго. Что интересно здесь даже диплом учителя математики, выданный одним штатом, нужно подтверждать сертификатом другого штата, в случае переезда. Бред, казалось бы, дважды два, и в Орегоне, и в Калифорнии четыре, – ан нет, закон.
Африканские накопления быстро растаяли, Света пошла на курсы программистов, а Ом, надев тюрбан, уселся за баранку. За тюрбан иногда прилетали дополнительные чаевые. Так он и оказался в нашей компании. В смысле та часть, которую умом понять можно. Как он на самом деле здесь оказался, я только догадываюсь, но описать полностью не могу, потому, как и сам не до конца понимаю. Чтоб до конца все это понять, нужно еще пару раз умереть и родиться, а написать прямо сейчас неймется, потому и принимайте как есть, и сами додумывайте, а я поживу пока. Мне вдруг интересно стало.

Часть 16.

Они вернулись и все вместе зашли в дом. Ом вытащил из кармана пачку стодолларовых купюр в банковской обмотке и положил на стол. Федор, разорвав упаковку, стал перебирать пачку, внимательно разглядывая каждую купюру.
— Надо же, как живые, без саженцев, — сказал он, окончив досмотр.
— Ты о чем это? – спросил князь.
— Да было дело, он мне как-то раз три ляма впарил, совсем никудышных… потом расскажу как-нибудь. А эти, прям, натуральные. Научился, что ли. Или спер. Или в небольших количествах лучше получается.
Саша как вошел, так и застыл взглядом на деньгах, ничего не понимая. Ник расслаблено уселся в кресло. Он вернулся домой, и ему только от этого уже было хорошо. Плюс пиво. Ом, спросив разрешения, отравился к плите заваривать чай. Федор бросил пачку на стол:
— Угощайтесь, ребята.
Все потянулись к деньгам. Ник взял одну и стал мять и разглядывать. Щербацкий тоже взял одну сотню со стола, а одну достал из бумажника и начал сравнивать. Саша взял всю пачку и принялся слегка подкидывать, то ли убаюкивал, то ли взвешивал. Федор поднял разорванную ленту банковской упаковки и пытался прочесть название банка.
— Ни хрена себе, — вдруг сказал он и протянул князю, — полюбуйся.
Ванечка взял ленту и стал вчитываться. На ленте стоял потертый временем синий штамп, на котором угадывалась надпись на русском и английском языках, а вся надпись читалась так: « МФС – ФРС Гражданин Романов (Георг V) 88.8% Security Code 1226, 1904-1913гг».
— А ведь они самые, что ни на есть, настоящие. Возможно последние. Николаевские. И если мы ими где-нибудь заплатим, нас не посадят, нас просто убьют всех сразу. Как только найдут, — сказал князь.
— Да вы чего?! – возмутился Саша, — Да ничего не будет. Нормальные деньги, такие же, как все. Не нравятся вам, отдайте мне, я справлюсь.
— Погоди, Иван, — сказал Федор, — деньги передал мой «адвокат», ну ты понимаешь, стало быть, они фальшивые, даже если те самые, Николаевские. Да их, тех самых, что ты имеешь ввиду, и не было. Николашка второй, Георг пятый, отгрузил золото, а его тупо кинули. Под золото создали ФРС, а его вместе с семейством грохнули. Классическая схема – занять и грохнуть. Ничего нового. А тут даже не занимали, просто развели. Кому нужен акционер с почти 90 процентами акций.
— Ты имеешь ввиду Ротшильдов?
— Ну не Аннунаков же. Аннунаки по сравнению с этой семейкой просто лохи-мичуринцы.
Саша, раньше не встревал в их исторические и духовные разборки, и даже не слушал. Но тут дело касалось денег, он прочно устроился в кресле и внимал. Из кухни вернулся Ом с подносом чая для всех. Кухня, как в большинстве американских домов, была отделена от зала только барной стойкой и он всю беседу о долларах слышал. Деньги положили в центр стола, взяли чашки, расселись вокруг. Федор, отпив чая, обратился к индусу:
— Ом, дорогой, послушай, ты сказал, что деньги фальшивые, почему?
— Я не сказал «фальшивые», я сказал «скорее всего, фальшивые». Деньги я не видел, видел вашего адвоката. Не могу объяснить как, но я понял кто он, поэтому и сделал вывод. От такого как он всего можно ожидать. Деньги могут быть и фальшивыми и настоящими, пятьдесят на пятьдесят.
— Почему взял?
— Интересно стало. Я ведь не совсем таксист, как вы уже знаете. Никакой таксист на такое бы не подписался. Взять кучу непонятного бабла, возить и ублажать непонятную компанию, которую только что выпустили из полиции. Мне понравилось начало, захотелось досмотреть. Потом увидел героя-генерала, вас слегка помятых. Я ведь долго в России прожил, надышался там. Так что пропустить такое мимо и не помочь, и не поучаствовать, меня бы не поняли, да я бы сам себя не понял. Послушайте, есть идея. У меня лицензия таксиста и корпоративный счет в банке. Я сейчас возьму три сотни, это как раз плата за проезд, поеду в ближайший банкомат и положу деньги себе на счет. Если банк проглотит, проеду к другому банкомату и сниму там ту же сумму. Если вдруг не проглотит и меня прямо там примут, да я и дергаться не буду, скажу, что со мной расплатились за поездку из Фриско, а вышли там же недалеко от банка. Вас не сдам. За происхождение денег таксист не в ответе, мало ли кто куда ездит. Деньги, кстати всегда мыли через рестораны и таксопарки. А еще лучше снимать пока не буду, а заеду в магазин и куплю, по той же карточке, на всю сумму продолжение банкета. Судя по всему, продолжать вы будете. Если деньги проскочат через банкомат и упадут на счет, все в порядке. Остальные можно либо напрямую пользовать, либо также через банкомат раскидать по счетам, а потом снять. Если доверяете, могу прокинуть через свой корпоративный, как хотите. Когда вернусь, смотрите в окно, если с пакетами открывайте, если пустой или с сопровождением кидайте пачку в камин и пейте чай.
На том и порешили. Внезапно появившемуся в компании Ому, почему-то верили. Да и схему он придумал безопасную. Как только отъехало такси индуса, подъехал Ролс Ройс Федора и еще одна машина. Федор вышел, расписался в получении автомобиля и водитель, пригнавший машину, уехал. Сели ждать своего брамина. Чертушка не появлялся, притаился где-то рядом, ждал своего выхода. Он такой.

Часть 17.

Деньги банкомат проглотил и не поперхнулся. Ома не приняли, и он вернулся с пакетами. Саша предлагал все-таки деньги поделить. Доплатить Ому хорошие чаевые и отпустить с богом, а остальное равными долями раздать всем четверым участникам экспедиции. И даже предложил демократично проголосовать. Проголосовали. Ник воздержался, Саша поднял две руки за раздел, Федор и князь против. Ом не голосовал, но своим совещательным голосом поддержал князя и Федора. Расстроенный Саша пить не стал и уехал на встречу с оленями. Ему все-таки дали триста долларов на расходы, чтоб совсем не сник, но с условием, чтобы эмвеевского дерьма в дом не приносил.

*******

Есть такое хорошее выражение «на старые дрожжи». Выражение это нуждается в объяснении, только если книгу будут переводить на иностранные языки. Здесь уже уповаю на нашу искушенную хартию переводчиков, которым тема близка и знакома. Могут пометить циферкой и от души, не скупясь на эпитеты, рассказать и о «старых дрожжах» и о «новых», и о том, как уютно «новые» ложатся на «старые», и о том, какие ощущения испытывает человек, вместивший эти дрожжи, и о том, как происходит процесс понижения и повышения градуса.
Федор ушел в запой. В запое первые два-три дня бестолково активны. Все время нужно куда-то ехать, с кем-то общаться, что-то выяснять и в чем-то участвовать. С третьего дня все суетливые движения идут на спад. Начинается «догонялово». Человек уже не пьет, а догоняется. Потом лечится. В ход идут глаголы, сначала – догнаться, потом – подлечиться. На этапе «лечения» активность минимальная. Встал, выпил, поговорил, если есть с кем, полчасика, уснул. И по новой. Уснуть можно только при осознании того, что когда встанешь, будет что выпить. Если знаешь, что спиртного нет, сон исчезает, и начинаются поиски. Уникальность состояния больного состоит в том, что он всегда найдет. Если есть деньги, то как-нибудь купит, или сам, себя превозмогая, или гонца пошлет. Если денег нет, займет, если занять не у кого, что-нибудь продаст, заложит, украдет. Если вообще финансовая возможность исчезает, как таковая, найдет продукт. Даже заначку, сделанную черт знает когда. Если нет ни заначки, ни денег, все равно выкрутится, найдет и выпьет. Есть в этом нечто мистическое, никоим образом не объяснимое. Близкие родственники таких «больных» расскажут вам сотни историй, когда наглухо запертый, иногда даже привязанный «больной» через какое-то время был найден опять пьяным в зюзель, в той же запертой насмерть пустой комнате, иногда даже в компании таких же мистических персонажей. Неисповедимы пути господни, и пути алкоголиков.
Пути эти проследить невозможно, потому как через неделю другую, кто-то услужливо стирает память, оставляя лишь фрагменты пережитого. Фрагменты смешные и жуткие. В алкогольном бессознательном человек зачастую перескакивает в параллельные миры и там какое-то время, возможно годы, а возможно мгновения существует. У верующих эти миры называются ад и рай. Память о таких мирах у алкоголика остается где-то в ДНК, и продолжает жить не на уровне сознания, а на уровне внутреннего микромира. Что интересно, наркоман в состоянии сильного наркотического опьянения тоже может туда перескакивать, но воспоминания об этих путешествиях, если и сохраняются то на уровне сознания, а не внутреннего микромира. Этим и обусловлена разница между «завязавшим» самостоятельно алкоголиком и «завязавшим» наркоманом. Переставший пить алкоголик (заметьте не «бросивший» пить, бросать – это все-таки усилие, а именно «переставший» без явно видимых усилий, клятв, кодировок и т.д.) очень часто удивляет окружающих, и образом жизни, и заметными материальными и духовными успехами. Такое редко встретишь у «завязавших» наркоманов. Они просто перестают колоться, нюхать, курить, но остаются на том же уровне. Так что, вперед, братья-алкаши, у вас перспективы! Но надо сказать, процент таких переставших, очень и очень мал. Подавляющее большинство просто не доживают. Тем сильнее награда. Вперед, братья, тут выбор невелик, либо в князи, либо в «грязи».

*******

Очнулся Федя, где-то через неделю, с синяком под глазом, ссадиной на скуле и женскими кружевными трусиками в кулаке. Содержимое трусиков отсутствовало, зато присутствовал князь Ванечка, спавший рядом в генеральском кителе Ника на голое тело. До кителя тело было прикрыто покрывалом со штампом какого-то стильного ресторана. Федор приподнял покрывало и вздохнул с облегчением. Князь спал трусах, даже если не своих, то мужских. Какое никакое, а алиби. В Ванечке Федя не сомневался, но мало ли, как оно там все было… он ничегошеньки не помнил. Синяк и ссадина после запоя вещи привычные, а вот трусики… не часто, во-первых… и почему в руке… и где она?.. оно, содержимое… ну не князь же…
Не зная куда деть улику, он сунул ее в карман кителя на князе и пошел в душ. Голова после душа немного прояснилась, но память не вернулась. Войдя в зал, он в удивлении остановился. На кухне и в комнате было стерильно, идеально чисто. Так не было даже после совместной генеральной уборки, когда они втроем, с Сашей и Ником объявляли коммунистический субботник и, разделив территорию, доводили дом до блеска, ревниво приглядывая друг за другом. Что совсем не поддавалось разумению – это хрустально вымытые окна и ровно постриженный газон перед домом. Ну ладно окна, с натяжкой, но объяснимо. Но газон?! Газонокосилки у них не было никогда. Раз в два месяца они вызывали специального парня мексиканца и тот ровненько все скашивал собственной косилкой. Да черт с ним и с газоном, не мистика, в конце концов, но сам факт чистоты, и какой чистоты (!), после недельного разноса – вот это уже ни в какие ворота…
Федя открыл холодильник и нашел его тоже свежевымытым и заполненным минералкой. Спиртного ни капли. Ну и, слава богу, хватит… Взял бутылку, сел на диван за столик, закрыл глаза, попробовал вспомнить. Фрагмент первый – они за что-то голосовали. За что Федор не помнил, помнил только, что Ник тогда сказал:
— Демократия одна из самых низких форм человеческих сообществ, ниже только охлократия, власть толпы, первая ступень революции.
После слов Ника, всплыл и весь фрагмент разговора.
— А что выше демократии? – спросил Иван.
— Диктатура. Да, да… не удивляйтесь, юноши, именно диктатура.
— Интересно, — сказал князь. Он никогда сходу не бросался возражать, пытался сначала до конца понять собеседника, а потом уже валил его силой аргументов, — ваш кумир, Сталин, был диктатором и что? Хорошо было организовано общество?
— Во-первых, кумиров у меня нет. Во-вторых, в диктатуре абсолютно необходимы две составляющие: общество, созревшее для диктатуры и собственно сам диктатор. Если общество не готово, диктатор становится тираном. Если не готов диктатор, тиранит уже общество, поднимает бунт, революцию и сметает неудачника. По правде сказать, я не знаю в истории человечества, когда эти две составляющие совпали бы надолго. На короткое время – сколько угодно. От Македонского до Сталина, включительно. Хороший диктатор – товар штучный. Чаще всего, он не может обеспечить преемственность и умирает тираном. Диктатор все-таки человек, и потому смертен, и как сказал классик «внезапно смертен». Одна страна в мире, Россия, всегда готова к эксперименту. И когда совпадут эти две составляющие народ и диктатор, гармонично совпадут, Россия станет первой мировой державой. Не государством, заметьте, державой.
— А в этом что-то есть, — подхватил Федор, — Помню, в школе было такое упражнение – диктант. Учитель диктует, а мы пишем. Мы не можем написать, что-то другое, но и учитель отсебятину не гонит. А хороший результат нужен всем, и ему и нам. Кстати учительница у нас по русскому и литературе была красотка, грудь третьего размера…

Все, провал фрагмента. Потом откуда-то из середины. Зачем-то поехали искать Алекса, он проводил где-то занятия с группой вновь посвященных. Нашли. Небольшой офис, человек восемь по кругу на стульях. В центре Саша, вещает. Вежливо вошли, присели сбоку. Когда Саша, опасливо косясь, на друзей произнес: «Наша задача – не продавать, а помочь людям…» Федора вырвало. Не то чтобы прямо от слов, все-таки запой шел уже третий, или четвертый день, и внутри было сильно муторно и без слов. Но как-то не хорошо совпало. А вот не помню, князь уже в кителе был или по гражданке еще…

Так, а синяк откуда? Точно, это уже под финал. Сижу в ресторане, хороший ресторан, дорогой, кажется в «Country Club». Почему-то один, а весь ресторан занимает футбольная команда местного колледжа, победу отмечают всей толпой, игроки, тренеры, болельщики, девчонки из группы поддержки. Трусики, по ходу, оттуда откуда-то. Входит князь уже точно в кителе и фуражке. Вскакиваю, ору:
— Встать, архантропы, смирно!!!
Футболисты сидят, смеются, не со зла, просто им весело, они не понимают, думают прикол такой, шутка. Какой, на хрен прикол! Вам что, советский генерал, герой Советского Союза не указ уже?! Встать, суки, смирно! Не могу вспомнить, как это по-английски, ору по русски. Один, здоровенный такой поднимается, улыбка до ушей, руки раскинул, идет обниматься. Все еще не врубается в ситуацию, и руки не по уставу. Опускаю ему руки по швам и сразу бью в морду. По инерции валюсь рядом с футболистом. Боковым зрением успеваю увидеть, как поднимается команда и летит на помощь князь. Опять провальчик…

Ага, дальше сидим уже с футболистами за столом. Нормальные ребята оказались. Полицию не вызвали, подрались, посадили к себе. Уже друзья. Пьем мировую. У князя губа набекрень, у меня глаз пухнет. Ничего. Оглядываю спортсменов. Ага, есть. Мой, рядом сидит, помеченный, и улыбается все также. Зовут Боб. Откуда я это помню? С другой стороны девица из группы поддержки. Симпатичная. Как зовут-то?… Кладу руку ей на колено. Она не против. Да как же зовут-то? Не помню, блин. Напротив князь. Пьет брудершафт со своим спаррингом, тоже припухшим. Да, мы без боя не сдались… И им интересно, с русскими подрались наяву, а то все кино, да кино… Славные ребята, и девчонка такая, ничего себе, притерлась рядышком.

Потом, уже с другим футболистом сидим у пруда, в ресторанном дворике, в тени дерева. Курим самокрутку. «Хорошие вы ребята,; говорю ему,; славные, только зачем вы индейцев поубивали, падлы?» Он не врубается. Передаю ему самокрутку, он затягивается, вижу – негр. «Извини,; говорю,; вопрос снят, братан, лично ты не при делах». Он улыбается блаженно. Словно понял, что невиновен.

Снова ресторан. Откровенно тискаю девицу из группы поддержки. Она не сильно поощряет, но и не брыкается. Иду на абордаж:
— Will you marry me?
— You’re kidding… you’re funny…
— Funny, funny… фуяни.
Опять провал. Потом вдруг на берегу океана, сидим с Омом на крутом песочном бархане. Ветра почти нет, но океан гудит, бьется об берег, как сердце об ребра. Мы в раскладных шезлонгах. Между нами столик, вполне прилично сервирован. По берегу носятся две девочки из футбольной группы поддержки. Им весело, и нам хорошо. Ом говорит:
— Понимаешь, все дело в том, какими временными рамками ты думаешь. Обычно человек мыслит в пределах ста лет. Пятьдесят назад, пятьдесят вперед. И то много. В основном в пределах года. Если в пределах нескольких веков, до тысячи лет, начинаешь думать в рамках официальной истории своей страны. Потом узнаешь, что те, кто написал эту официальную историю твоей страны, все переврали. При ваших Романовых три немца сели и написали под заказ все, начиная с крещения. За что все трое получили хорошие деньги и должности, и только один в репу от Михайлы Ломоносова. Кажется, Михайло соответственно фамилии ему нос сломал. Их основной задачей было обрубить все, что было до крещения Руси князем Владимиром, и до прихода Романовых, а ведь то, что было до этого и есть самое важное и нужное для русского самосознания.
— Откуда ты это знаешь?
— Ты имеешь ввиду, откуда я, индус, это знаю?
— Да, я имею ввиду, откуда ты, индус, это знаешь?
— Во-первых, ни ты, ни я, никто толком не знает, кто такие индусы и кто такие русские? Во-вторых, мой учитель мыслил, даже не тысячами, миллионами лет. Для него история Ариев, из которых мы с тобой вышли, как для тебя времена перестройки. Для него развал Великой Тартарии, как для тебя развал СССР. И процесс даже чем-то похож, только по объему и по времени гораздо меньше. Но я не об этом сейчас.
— О чем?
— О памяти. Заменяя подлинную историю выдуманной, нам стирают память. Очень сильный инструмент. Как твой запой. Сейчас вот день четвертый, очухаешься ты дня через три, четыре, вспомнишь, дай бог отрывки, а мы с тобой уже второй день разговариваем. Я столько за всю жизнь не наговорил о таких важных вещах. Ладно, не суть. Я что пытаюсь тебе объяснить, а заодно и самому понять. Вранье ведь, как алкоголь. Пьешь, пьешь, первая колом, вторая соколом, третья… не помню уже как, но совсем легко. Потом вырубает напрочь, потом – бодун, и кто ты на самом деле, с бодуна не помнишь, и что ты делал, толком не помнишь, но тебе уже стыдно за все что делал. Ты заметил, что в русской истории, той, что написана для нас чужими людьми, нам всегда за что-нибудь стыдно. За жестокого Ивана, за тирана Петра, за блудницу Екатерину, за придурка Павла, за его убийцу Александра, за Николая Палкина, за безвольного Николая, за нелюдей Ленина и Сталина, за Брежнева, Хрущева, Горбачева скопом, за пьяницу Борю. Ну, ведь ни одного нет, чтоб за что-нибудь да не было стыдно. И нечего даже на Романовых пенять. После них подтерли так, что народ дальше деда не помнит. Редко прадеда. И вот ведь, что интересно, чем больше правитель для страны сделает, тем большим негодяем в истории выглядит. То есть, когда уже совсем невозможно скрыть достижения какого-нибудь нашего правителя, то, конечно, отметят, что во времена такого-то, такого-то и было кое-что достигнуто, но не его в том заслуга, так как сам-то человечишко был — дерьмо, а, дескать, так, мол, сложилось, и еще запад обязательно помог и народ выстрадал. Я не адвокат, у меня задачи оправдать нет. Но сам посуди, более чем сделали для страны Иван и Иосиф даже придумать невозможно. И их обоих так с дерьмом смешали все официальные историки, как никаких других. А у них, ничтожество Бонапарт, который дошел и даже вошел в Москву, а потом без боя сдал все, что захватил, включая всю Европу и свою любимую Францию, великий, блин, человек. И не только у них, во всем мире. А у нас Сталин, реально вторую мировую выигравший и полмира к ноге пристегнувший – тиран и «серое ничтожество». А тот – великий. Да он, Наполеон, если уж по результатам судить, Иосифу сапоги чистить не наработал, ан нет, пожалуйте: статуи, торт, коньяк и повторюсь – великий, блин, человек.
— Ты, Омушка, чего так разошелся?
— Да что-то я действительно… Не пил, не пил, а тут с тобой за компанию… Я, Федя, русский не меньше чем ты, ей богу. Мне за державу обидно. Поехали домой, ты спишь уже почти.
— Не сплю, Омушка, мне хорошо здесь и голова не болит. Дорасскажи мне про память, мне очень интересно. Вот если ее так стирали, как теперь восстановить? Ведь не скажешь завтра – все деточки… все, что мы вам до этого рассказывали – полная хернонтень, теперь слушайте сюда… и погнали, по новой. Головки детские не жалко? Ведь полопаются головки то, не выдержат перегруз такой.
— Нельзя, конечно. Хуже только будет. Нужно просто сейчас перестать врать. Это очень большое дело, практически национальная идея – перестать врать. И опереться обо что-то совсем недавнее мощное. И это недавнее мощное есть – Победа в Великой войне. Ведь не случайно Георгиевская лента. Вспомни герб, Георгий, поражающий дракона и мир, сотворенный в Звездном Храме, то бишь в Поднебесной, по результатом той войны. А теперь лента, Георгиевская, по результатом этой, последней. Ну, ведь, не совпадения же. Вот у тебя, ты говорил, дед погиб в ту войну, и у князя погиб, и у многих миллионов. Вот эта правда, об которую новая память опереться может. Очень сильно может опереться. Миллионы жизней положены в эту опору. После такого врать дальше невозможно. Нельзя. Тут главное не оступиться. Да нет, уже не оступимся. Ночь то проходит. Светает уже… Федя, поехали, наверное, домой. Засиделись мы тут.
А вот кто вел машину, не помню. Или Ом, или девочка из команды поддержки.

Часть 18.

А дома в это время гуляло дворянство. Получилось так, что за все время знакомства князь и Ник вдвоем никогда не оставались, и с глазу на глаз не общались. Все время кто-то был рядом, или Федя, или Саша, или оба вместе. А тут вдруг сложилось так, что Ом с Федором куда-то уехали, Саша еще не вернулся и господа дворяне уютно расположились у камина и рояля.
Они никогда не говорили о своей принадлежности к древним дворянским родам Российской империи, тем более никогда не кичились этим, но оба повседневно эту принадлежность в себе несли. Род Щербацких, конечно, был более древним и знатным, чем род российских дворян, поляков Шимановских, который вел свое начало с середины семнадцатого века, и известен стал, благодаря только выдающемуся хирургу, профессору Юлию Карловичу Шимановскому. Остальные Шимановские чем-то особенным не выделялись, а просто исправно и верно служили Романовым. Род Щербацких вел начало, аж от Рюриковичей и первым известным родичем был воин, потерявший на поле Куликовом передние зубы, и от того прозванный Щербатым. Потом, как-то незаметно перешло в более приличное Щербацкие, и так и закрепилось за славным княжеским родом. Конечно, после потери империи, а тем более здесь, в иммиграции, меряться древностью и знатностью было бы смешно, но где-то внутри своего родового сознания князь Ванечка понимал свое превосходство, а Ник, также внутри, признавал его.
Ванечка сидел за роялем, в накинутом на плече генеральском кителе Ника, фуражка лежала на белой крышке. Князь лениво импровизировал. Угадывалось что-то знакомо-классичское, а что именно Ник уловить не мог. Потом вдруг понял и улыбнулся. Знаменитый мотив из «Щелкунчика» плавно переходил в «Jingle bells» и обратно. Потом внезапно появлялся мощный припев «Дубинушки» и опять колоколил «Jingle bells».
— Забавно, — сказал Ник, — елки не хватает и запаха.
— Ник, а вы какое Рождество отмечаете, Католическое или Православное? — перестав играть, спросил Щербацкий.
— «Православное Рождество»; самое нелепое церковное словосочетание, князь. Ничего более нелепого церковь не придумала.
— Я понимаю. «Правь» и «Славь» слова более древние и к христианству пристегнуты в силу необходимости выживания самих понятий.
— С вами всегда приятно говорить, князь. Все как-то не было случая выразить свое восхищения вашими знаниями.
— Спасибо, Ник, но вынужден разочаровать вас. То, что я знаю, вряд ли можно назвать Знанием. Просто пытливость ума, любознательность и начитанность, в сочетании с хорошей памятью. Я думаю, Знание есть у Федора, но он об этом еще не знает, простите за тавтологию. Оно у него, как бы, в спящем режиме, к тому же пьет, как лошадь.
— Не согласен. Вернее насчет Федора согласен, а насчет вас, князь, нет. Знание есть и у Федора и у вас, только в разной стадии пробуждения. Или вернее разные у вас пути пробуждения. То, что он пьет, как лошадь, это ни хорошо и ни плохо. Это его путь. Вы обратили внимание, что то, что он пьет, не мешает ему выстраивать бизнес и зарабатывать куда больше, чем Саша, вы и я вместе взятые. Я наблюдаю не первый год и диву даюсь, по всем американским понятиям и законам, он давно уже должен по миру пойти, а он прет и прет, как танк. Почему бы это, как думаете?
— Он везунчик, Ник. Я сам удивляюсь. У него там наверху не ангел-хранитель, а бригада ангелов крышует.
— Что есть – то есть, но не только в этом дело. Он не боится потерять, вот что главное. Вот возьмите Сашу. Он пашет с утра до вечера, у него по минутам все расписано, а не идет. А почему? Потерять боится. Он каждый доллар считает и в уме умножает на будущий профит, а Федя может в одночасье все к черту послать. Может ведь?
— Может. Я сам иногда боюсь, куда он скаканет в следующую минуту. Вот в ресторане давеча, стал футболистов строить, когда я вошел в кителе. А там их толпа, а за ними еще государство, закон и полиция, а он попер, реально как танк. Хорошо, хоть, ребята нормальные оказались, не сдали.
— Так ведь, и ты попер,; Ник внезапно перешел на «ты» и кивнул на распухшую губу князя.
— А куда деваться, Ник?! Их толпа, а он один.
— Правильно, князь, все правильно. Только попер ты не от начитанности в сочетании с хорошей памятью, а от Знания, что по-другому нельзя. Так что Знанием этим ты тоже обладаешь.
— Да, нет, Ник, это воспитание, а не Знание.
— И кто тебя так воспитал?
— Родители.
— Правильно. Родители, от слова «род». И родители не воспитывают. Они передают знания рода. Твоего рода. Воспитатели учат манерам, наукам и прочим инструментам. А полезть в драку учит род. Это знания рода. «Не прав свой, а при мне не бей».
Ник замолчал, налил водки в рюмку и сразу выпил. Посидел, подумал, потом сказал:
— А вот я бы не полез, князь. Как ни противно это сейчас говорить, но я знаю, что я бы не полез. Самое большее кинулся бы разнимать, потому что меня, как раз, воспитали.
— Так и я кинулся разнимать, а потом так сложилось, — князь потрогал губу.
— У меня бы не сложилось, — задумчиво сказал Ник.
— Да брось ты, — неожиданно выпалил Иван.
Ник посмотрел на Щербацкого, налил две стопки и сказал:
— Самое замечательное в этой истории, что мы, наконец, перешли на «ты», Ваше Сиятельство.
Князь Щербацкий поднял рюмку, посмотрел на Ника и весело произнес:
— Ну что, будем здравы, бояре?
— Дворяне, Ваш Сиятельство, дворяне, — улыбнувшись, поправил Шимановский.
Дворяне выпили и помолчали. Молчали уютно. Несмотря на разницу в возрасте им было хорошо в компании друг с другом. Князь был поражен, внезапно открывшимися знаниями Ника, его кругозором. Да и китель со звездой внес интригу, и так и не поняв всего события в его целом, Щербацкий не знал, как относиться к Нику в обличии советского генерала, то ли списать, как и говорил Ник, на Черкизовский рынок, то ли… А вот тут уже надо было копаться, и душу вынимать из Ника, но Ник все пути к душе отрезал, а копаться было некогда. Внезапно появившиеся чертовы деньги требовали быть пропитыми. И как ребята ни старались, пропивались деньги медленно и как-то необычно для пьянки экономно, хотя вроде ни в чем себе не отказывали, платили везде по Гамбургскому счету, а бабло если и таяло, то как-то вяло, как снег в феврале. Общак держал Ом, как самый трезвый, он же и платил везде по счетам, но на постоянный вопрос: «А сколько там осталось?», всегда отвечал: «До хрена еще, не парьтесь». Точную сумму этого «дохрена» никто не знал, но почему-то все понимали, что еще много больше половины, и ниже этой половины никак не опускалось. Алекс пару раз попробовал пропихнуть идею «все поделить», был назван князем презрительным «большевик» и отстал. Все почему-то понимали, что эти деньги имели только одно предназначение. Они должны были быть пропиты, даже если нужно ценой жизни.
— Скажи, Ник, а что выше диктатуры, что дальше? – вдруг спросил князь. Он много раз мысленно возвращался к этому разговору, когда Ник внезапно поразил его нестандартным взглядом на общественное мироустройство.
— Не знаю, Ваня, то есть наверняка не знаю, но думаю, что Державность.
— А это как? – не понял князь.
— Это вроде как местное самоуправление, только в большем масштабе. В масштабе Державы. Здесь есть здравое соединение элементов демократии и диктатуры. Я думаю, что Русское Державное Самоуправление – это и есть идеальная форма организации общества для России. Единственная форма власти при которой Россия выживет и разовьется.
— Но ведь это и есть структура власти в США. Здесь есть и сильное местное самоуправление, на уровне штата, города, графства и есть диктатура в виде федералов. И все как-то уживается, и неплохо уживается.
— Да, с виду все красиво. Организм выглядит сильным и даже щеки розовые, только кровь испорчена.
— Вот здесь поподробней, что значит кровь, и что значит испорчена?
— Организм штатов – государство, не держава. А кровь – это деньги. И самый большой оборот денег порожден библейской концепцией – «деньги в рост». Концепция паразита. Паразит ничего не производит, но очень быстро растет. Ты же биологию учил, знаешь. Есть в биологии раздел, называется «Паразитология». Теперь возьми и примени ее к кредитно-банковской системе, так называемого «свободного, западного мира». Отбрось на минуту все понты типа «права человека, женщины и педераста», «право избираться и быть избранным» и все остальные «права и свободы» и тогда останется одно главное право – «право свободного перемещения капиталов». А это что? Это – свободное перемещение паразита, деньги в рост в масштабах планеты Земля. И все действия всех «свободных» государств подчинены только этой одной цели. Все остальные «права» — просто мишура на новогодней елке, чтоб блестело и глаз радовало. Знаешь откуда пошла борьба за права женщин?
— От феминисток?
— Хорошо, от феминисток. А феминистки откуда взялись? Собрались, в конце девятнадцатого века несколько умных евреев, пощелкали счетами и выяснили, что денежный оборот можно легко увеличить в два раза, если вторая половина человечества будет не дома сидеть, детей нянчить, а пойдет работать. А, следовательно, платить подоходный налог, брать дополнительные кредиты и вообще, очень живенько участвовать в том самом продвижении капитала по миру. А еще пойдут бабы во власть, в искусство, в армию и много будет знаменитых, и маленькие девочки будут смотреть, восхищаться и тоже туда хотеть. А как сделать? Да очень просто, газеты все свои, можно начать борьбу за права. И пошло, поехало. И красиво, и интересно, но главное – очень прибыльно. Обрати внимание, князь, что основным результатом борьбы за любые права – всегда была, есть и будет финансовая прибыль. И ничего больше. И там где прибыль не светит, никакой борьбы за права не ведется.
— И что опять евреи виноваты?
— А вот здесь, Ваня, возникает другой вопрос, вопрос о евреях, иудеях и Сионе. Очень непростой вопрос. Крайне важный вопрос. Почему, у кого, и где возникла мысль о всемирном еврейском заговоре? И почему так на виду? Откуда протоколы? Тут никак не стыкуется с мудростью. Мудрость она никогда не на виду. А тут только ленивый не говорит, что все придумали и подстроили евреи. А кто такие евреи? А это огромный народ, очень продвинутый в материальном мире. Самый распространенный по миру, пошедший разными, часто очень противоположными путями. Одни скажут – они банкиры, другие скажут воины, третьи ученые, четвертые люди искусства и все они будут правы. Но почему они были гонимы всю свою жизнь, с самого начала их появления. И почему социалист Гитлер поднял идею тотального уничтожения евреев как нации. Да потому, что самая активная часть этой нации и была апологетом идеи «деньги в рост». Что было – то было, никуда не деться. И сейчас вся видимая финансовая мировая верхушка – это евреи. Но только видимая, а главную верхушку никто, не то, что не видит, даже имен не знает. И вообще непонятно люди ли там. И что они для нас? И что мы для них? И мы опять вернемся к первоисточникам, к Заветам, Ветхому и Новому. И даже к Коммунизму, и Советскому Союзу, и Советскому народу. Все коммунисты были советскими, но не все советские были коммунистами. Это так, для аналогии. Сионизм можно также приписать евреям, как марксизм немцам и коммунизм русским. Где-то было, что-то слышали, кто-то участвовал.
— Погоди, Ник, у меня мозг поплыл. Ты как-то все в одну кучу – баб, евреев, инопланетян, коммунистов, деньги в рост. Не осилю я все это сразу.
— А все сразу и не надо. Ты, князь, — парень умный, начитанный. И ты знать хочешь, вот что главное. А знания – это пазлы, ты их по отдельности сейчас рассматриваешь. А когда ты эти пазлы-знания вместе сложишь, появится Знание. Общая картина и все сложности исчезнут. И все станет настолько легко и понятно, что ты уже отдельные пазлы видеть не будешь, а только всю картину целиком. Наливай, князь, выпьем, чтоб мозг не плыл. Она, водка, на то и нужна, чтоб ум не скакал. Есть, конечно, и еще способы, получше, но пока и так сойдет. И ответ есть на все твои и Федора вопросы. И про деньги, и про память, и как жить нам всем дальше. И ответ очень простой, а потому и самый трудновыполнимый. Я тебе его сейчас не скажу. Ты сейчас не запомнишь. Нужно, чтоб он и тебе и Федору не в голову, а в душу вошел. У меня сейчас не получится. Тут другое состояние надо. Переходное. Ладно, не вникай, пока князь. Давай по крайней и спи спокойно.
Князь Ванечка реально поплыл. Выпив еще стопку, он неприкаянно походил по комнате, нажал пару клавиш на рояле, присел на диван, потом прилег и сразу уснул. Ник сходил в комнату, вернулся с подушкой и покрывалом, устроил князя, положил подушку под голову и накрыл покрывалом, подкинул дров в камин и сел в кресло. Он смотрел на Щербацкого и медленно, неторопливо думал: «Славный мальчик. Куда он лезет. Я тоже ничего не знаю. Я тоже собираю пазлы. У меня их много. Много больше, чем у него, а я сам картины не вижу. А может, боюсь видеть. Вот он не боится, и Федя не боится, но пока не видят. А там не все так благостно, как я им рассказываю. Наверное, просто боюсь смерти. А они? Нет, они не боятся. Пока не боятся. Дай им бог… А мне вообще Анархия нравится». И уже засыпая, и думая про ребят прошептал вслух: «Господи, спаси и помилуй…» и уснул тоже.

Часть 19.

Светало. Тоже очень замечательное слово. Как бы – само собой. Действительно и «смеркалось» и «светало» — понятия от людей никак не зависящие. Чтобы ни творили гомосапиенсы, солнце все равно встанет, а потом зайдет за горизонт и даст энергию тепла и любви на целые сутки, день и ночь, на миллионы лет. А нам все мало. Мы давай ее выкапывать везде, куда руки дотянутся. Сначала дерево жгли, чтоб себя обогреть и мясо пожарить. Ну это еще куда не шло, дерево сухое для того и высохло, чтоб красиво сгореть. Огонь вообще вещь божья, гармоничная. Но люди решили – маловато будет. Нынешнего человека сотворила жадность, не труд. Расковыряли Земельку, добыли уголь. Земелька поморщилась, но далась. Меня сильно не убудет, а ему очень, видно, надо. Стерпела Земелька. А зря. Надо было завалить первого шахтера, чтоб другим неповадно было, и чтобы тысячи других не погибло. Не завалила, Земелька, стерпела. Она, Земелька, по своему думает, и времени у нее поболе, чтоб посмотреть, что на выходе произойдет. И пошло, поехало.
Добыли нефть, придумали порох. Все это приблизительно в одно время. Интересно, да? К чему бы это, нефть и порох в одно время? Да чтобы продавать и убивать. Торговля и убийство, суть события одного корня и масштаба. Чем шире торговля, тем злее войны. Одно к другому настолько привязано, что победить одно, оставив неизменным другое, невозможно. Торговали сначала по мелочи караванами и кораблями, и грабили соответственно бандиты и пираты. Количество купцов всегда равно количеству убийц. Когда начали торговать государства, то они же вполне эквивалентно и стали воевать. Мировая торговля закономерно превратилась в мировую войну. Сначала первую, потом вторую. А третья началась с обрушения зданий Всемирного Торгового Центра. Случайность? Да перестаньте задницей вилять. Случайностей вообще не бывает, тем более такого масштаба. И нет ни первой, ни второй, ни третьей, есть одна вечная, мировая. Когда больше, когда меньше, но это всегда одна и та же война.
А человек все ковырял, ковырял и доковырялся до атома, до самого ядра. И расщепил его на хрен, с шумом и грохотом на весь мир. Тут уж Земелька вздрогнула и поежилась. И вот что интересно – а кто именно расщепил ядро? Христиане библейские, англосаксы, реальный коллективный Запад. Вцепились в бедный атом, терзали его, терзали, расщепили и на японцев сбросили. Просто посмотреть, что из этого вышло. А заодно Русский Мир пугануть. Русский Мир не сильно испугался, а взял и спёр чертежи и тоже атом расщепил. А посмотреть сбросил не на людей живых, а в пустыню ледяную. А потом изобретение доработал и так бабахнул, что обосрался уже коллективный Запад. А потом запустил русского парня Гагарина в космос. Что интересно Юрий – это вообще-то Георгий. Если отбросить всю информационную шелуху и беспристрастно посмотреть, кто чем занимался в двадцатом веке то интересную картинку можно увидеть. Коллективный, как теперь называют, Запад развязал мировую войну, и кучу революций, результатом чего стали бесчисленные массовые убийства людей. Коллективный Русский Мир все это пережил и прекратил, при этом понеся самые большие потери. А что такое этот коллективный Русский Мир? Это, боже упаси, не нация. Обозначение Русского Мира произошло от общего языка. Я не стану сейчас перечислять все национальности нынешнего Русского Мира даже не оттого, что могу кого-то забыть и тем обидеть, а оттого, что перечисление может занять все оставшиеся страницы этой книги. Более того, многие нации входящие в состав Русского Мира даже не говорят по русски. Более того, многие нации входящие в состав этого Русского Мира, были и остаются официально противниками и врагами России, и самые близкие и очень далекие. Само понятие Русский Мир достаточно условно и не может уже быть определено ни языком, ни религией, ни территорией. Более того, один, отдельно взятый человек в разные периоды своей жизни может быть и врагом, и другом, и частью русского мира. Ни в кого не буду тыкать пальцем. Этот человек – я.
А кто такой этот Я, спросит мой редкий читатель. А я – это Федор, князь Щербацкий, Ник Симс-Шимановский, Алекс, Ом Чатурведи Утар-Прадеш, Чертушка, отец Владимир, опер Пчелкин, убитый медведь Гоша, матушка Мария, в чем-то Усама Бен Ладен, в чем-то мартышка Марта, и даже, каким-то образом, девушка из команды поддержки, чьи красные кружевные трусики покоятся сейчас в кармане генеральского кителя. А имя этого бесполого, многоголового чудища напечатано на обложке книги, и имя это также мало относится ко мне, как и все здесь написанное.

Часть 20.

Вернулись Ом с Федором и двумя девушками из группы поддержки местных футболистов. Как-то так оказалось, что девицы притерлись в компанию еще в ресторане и вот уже вторые сутки как стали своими. Одна была той самой, которую тискал за столом Федор и даже сделал предложение. Предложение выйти замуж Федор делал всегда, когда был пьян и девушка ему реально нравилась. И всегда это предложение выглядело так, что было понятно, что это шутка, но все-таки так, что черт его знает, как оно там сложится. Девушку звали Рита и жила она по канонам одноименного закона, сама этого не понимая. Она была стройной, даже худенькой, с острыми коленками, карими глазами и русыми волосами, короткой стрижкой. Она только недавно закончила школу и поступила на первый курс колледжа. Второй была ее подружка по имени Сэма, по крайней мере, под этим именем она в компании и прижилась.
Федю в ресторане Рита заметила и выделила сразу, как только он появился. Да и появился он непонятно откуда. Ресторан был арендован весь под команду и фанатов, а этот незнакомый парень вошел, как к себе домой, но не нагло, а как-то слишком самостоятельно, так что ни у персонала, ни у посетителей не хватило духу спросить, мол, а вы кто или к кому. Даже покачиваясь, он дышал уверенностью, которая просто не предполагала какие-либо вопросы о его легитимности. Он сел к барной стойке и заказал водку и «Орандж», причем водку не стопкой, а бутылку. Бутылку попросил поставить рядом на стойку и сказал, что беспокоиться не надо, наливать он будет сам. Пил он тоже необычно. Наливал стопку, поднимал на уровень глаз, что-то говорил этой стопке и, кивнув ей, махом выпивал. За столиками продолжали говорить, но как-то уже тише. Центр внимания и событий в ресторане, как-то сразу переместился к стойке. А когда вошел еще один парень, в чужой военной форме, в зале повисла полная тишина. Сразу стало понятно, что два этих человека связаны между собой не только возрастом и внешностью, но и внутренней сутью, что называется из одного теста, и в ресторане мрачно повисло Предчувствие.
Потом парень за стойкой встал и что-то крикнул на неизвестном языке. Рита слов не поняла, но поняла, что это была команда и еще почувствовала, что язык этот ей знаком, и знаком не на уровне понимания, а на уровне вибрации. И совсем неожиданно почувствовала возбуждение внизу живота. Чувство совершенно животное. Так, наверное, чувствует самка оленя, когда слышит, как трубит перед битвой сильный самец.
И тут по законам жанра, от стола поднялся самый сильный самец от футболистов, но самец воспитанный. Он, раскинув руки, как для объятий, всем своим видом выражал толерантность и стремление сгладить ситуацию. За ним поднялось все стадо. Пришелец, однако, предложение дружбы не принял, и Рита впервые увидела настоящую драку во всей ее мерзкой прелести. Эти двое пришлых дрались так, словно за ними стояло огромное войско, и поначалу даже одержали тактическую победу, но потом их все-таки задавили и смяли численным превосходством. Прижатые и сдавленные соперником, они все равно не успокоились и кусали все, что могли достать зубами. Они не признавали себя побежденными. И тут стало понятно, что чтобы их успокоить надо их либо убить, либо выбить зубы, либо вызвать полицию и сдать. Но половина футболистов, по понятным причинам, к полиции относилась еще хуже, чем к новым врагам, а потому, воздав должное героизму соперников, их усадили за стол и предложили выпить мировую. Предложение выпить сняло агрессию, хлопнули по рюмашке и начали знакомиться. Познакомившись и примирившись, обе стороны признали ничейный результат битвы.
Непонятно как Рита оказалась за столом рядом с Федором, но она уже знала, как его зовут. Он все также излучал бешенную сексуальную энергию драки, она чувствовала, как бьется об ребра его сердце, и еще сильнее захлестнула ее волна возбуждения жертвы. Ничего не понимая и не думая, она уже сдалась на милость победителя. Какая там любовь, какие цветочки?! Даже имя не имело значения. Ее до пяток, до матки пронзило сладкое понятие «Хозяин». А он ее предназначение почувствовал и с ней даже не разговаривал. Правой рукой он мял ее ногу, в левой держал рюмку водки, а ртом разговаривал с соседом. Она видела только его профиль.
Потом появился человек в тюрбане. Сначала под окнами ресторана остановился шикарный кабриолет «Ролс Ройс» и все почему-то поняли, что эта машина может иметь отношение только к двум русским в их компании. А Рита осознала, что сейчас она уедет с Федором и, что своих друзей она покидает навсегда.
Все, молча, смотрели, как Ом подошел к барной стойке и, кивнув на друзей, что-то спросил у бармена. Потом вынул толстую пачку долларов и стал, сотня за сотней, выкладывать деньги на стойку пока бармен не кивнул и не накрыл стопку рукой. Это произвело за столиками впечатление не меньшее, чем драка. Возможно большее.
Расплатившись, Ом сделал рукой знак «ОК», мол, все оплачено, жду в машине и вышел. Друзья встали, подняли рюмки, выпили в знак окончательного примирения и пошли к выходу. В середине зала Федор остановился, словно что-то забыл, обернулся, кивнул головой Рите и вышел. Рита, ни с кем не прощаясь, вышла следом. За ней, вдруг, тоже не прощаясь, выскочила из-за стола ее подруга Сэма, что-то коротко спросила Риту, что-то коротко сказала, прыгнула в кабриолет и все уехали, оставив в ресторане атмосферу приключения, победы и подавленности.
Да, перед тем как выйти из ресторана, Федор увидел Чертушку, который, закинув ногу за ногу, сидел на швейцарском стульчике у двери и лениво аплодировал. Видно, что присутствовал здесь с самого начала и все произошедшее одобрял. Потом подпрыгнул, подобострастно склонился и отворил дверь выходящим. И, никто его, кроме Федора не заметил, каналью.
Итак, рассвет еще только пробивался, когда вернулись из поездки на океан Ом, Федор и Рита с Сэмой. Ник спал в кресле, князь Ванечка на диване. В камине краснели угли, на столе интеллигентный беспорядок ночных разговоров.

Часть 21.

А что же Чертушка? А наш пострел везде поспел. Он действительно успевал везде, принимая, где надо разные обличия и периодически показываясь в своем, родном: смокинге и бабочке, с перстнем и татуировкой, таким, каким мы его с Федором и привыкли видеть. Он сопровождал друзей на штурм Сан-Франциско, вызволял из полиции, вызвал Ома, подкинул денег, поприсутствовал на берегу океана, послушал беседу Чатурведи с Федором, и Ника с князем. И драка в ресторане без него не обошлась. Мне сдается, что он ее и спланировал. Он вообще был везде. Да он, падла, порой выскакивал с экрана компьютера и стучал вместо меня по клавишам. Очень шустрый малый. Без него реально вода не освятится.
Если взять условные две спирали, из которых все и состоит, и которые все и вертят, то Чертушка мог вертеть любую, то по часовой стрелке, то против. Принципиальность у него отсутствовала напрочь, если вообще к нему это слово можно применить. Ему важен был процесс, а в какую сторону крутить – разницы никакой, лишь бы оно вертелось. Он и не вредил, и не помогал. Мы нашим человеческим умом всегда пытаемся дать оценку своим и чужим действиям. И бог с нами, мы так устроены. Но не пытайся, мой редкий читатель, оценить этого бесенка в параметрах Чернобога или Белобога. Он ни черный и не белый. Он может быть любого цвета из яркой гаммы флага сексуальных меньшинств, и даже совсем бесцветным. Я сам не до конца понимаю либо я о нем пишу, либо он меня пишет.
Он может быть и забавным и жестоким. Вот давеча поприсутствовал в кошмарном сне Федора. Такие сны нередки с середины запоя. Причем особенность этих снов, что они ближе к галлюцинациям. То есть, ты пока не проснешься, не понимаешь, что это сон. Иногда и проснувшись, долго еще живешь видением, и даже когда поймешь, что то был сон, сильно легче не становится.
Федор брел по ночному Нью-Йорку. Он точно не знал, что это Нью-Йорк, но почему-то так думал, что это именно Нью-Йорк, окраина, типа Гарлема. Сначала за ним увязались собаки, злые с мелкими, частыми зубами. Они все время кидались к ногам и пытались укусить. Не доставали, но ногам все равно было больно и страшно. Потом в каком-то очень ржавом месте он встретил компанию футболистов с бейсбольными битами. Он пытался что-то дружески спросить, но они молчали, и он опять побежал, перепрыгивая через кучи мусора и ржавые, железные трубы. Уже две компании догоняли Федора по очереди, то собаки, то футболисты. Он смутно видел их силуэты и очень четко мелкие зубы, и большие биты. И его вот-вот должны были настигнуть либо зубы, либо биты, и он очень ясно понимал, что спастись невозможно, но продолжал бежать, в последний миг уклоняясь от укуса и удара. И вдруг забежал во дворик своего дома, прямо за гараж и присел на скамейку у столика. И только достал сигарету и хотел прикурить, как дверь гаража открылась и из нее, пятясь спиной, появился Чертушка. За собой он тащил пулемет «Максим», установленный на деревянной тележке, этакой мини-тачанке. Он установил тачанку стволом в сторону противоположного забора и крикнул: «К стенке, сволочи!» Из-за угла дома вышли два полицейских, Черный и Белый. Их руки были связаны за спиной шарфами футбольных фанатов. Белый сразу встал к стене, а Черный идти не хотел. Из-за угла появился тот самый здоровый футболист, и ударил Черного бейсбольной битой по голове. Черный упал и футболист еще раз ударил его битой уже по ногам. Потом поднял его, поставил к забору рядом с Белым и ушел за угол. Чертушка громко передернул затвор и начал громко стрелять. Первое, о чем подумал Федор, что соседи сейчас вызовут полицию и их арестуют. Потом сообразил, что соседи почему-то выстрелов не слышат, и стал смотреть на обреченных полицейских. Пули кромсали их безостановочно, в стороны летели куски мяса и одежды, а они все не падали. «Ноги, ноги перебей!»; крикнул он Чертушке. Но черт в ноги попасть никак не мог. Тогда Федор подошел, отодвинул бесенка и начал стрелять сам. И вроде бы попадал, и даже увидел, как разлетелась коленная чашечка Белого, но они все не падали. И патроны не кончались, и копы не падали. И почему-то очень важно было их добить, надо было, чтобы они упали. А они не падали. Они превратились уже в месиво из мяса, костей, щепок забора и пуль, но все еще жили, и им вроде бы даже было не больно. И то, что они все еще жили, и им было не больно стервенило Федора до мерзости, раскалило пулемет и обожгло руки. А Чертушка стоял рядом и стрелял из огромного «Маузера» по шлемам футболистов, которые по одному появлялись из-за угла и разлетались как арбузы от каждого выстрела. А руки уже жгло до невозможности. Он поднял руки ладонями перед глазами, и стал на них дуть, и вдруг увидел между пальцев лицо Риты. Она опускала ему руки и что-то тихо шептала. Он слышал: «Что ты милый? Что ты? Успокойся, я здесь, спи, спи» и он уснул.
А Рита лежала рядом и тоскливо смотрела сквозь шторы на рассвет. Ее праздник кончился едва начавшись. Ее первый прекрасный мужчина лежал рядом, беспокойно ворочался, потел и похрапывал. Исчезла прелесть первой ночи, когда они накатывались друг на друга волнами южного, нежного моря, когда она изнывала от любви и делала все, что он хотел, все чего и представить себе не могла, и видела всего один раз, на той кассете, что принесла и показал ей подруга Сэма, когда родителей не было дома. Тогда она решила, что вот оно счастье и решила остаться с ним навсегда, или пока не выгонит. И не верила что он, рыцарь ее девственности, воин, поэт, музыкант, душа этой интересной, непонятной компании может ее прогнать. И тем более не верила, что она сама захочет уйти. Но уже со следующего утра, их первого утра, она наблюдала, как ее рыцарь, воин, поэт и душа стал медленно превращаться в тупое, пьяное животное, роняющее окурки на ковер и еду на колени. Он, то брал гитару, все еще считая себя центром этой маленькой вселенной, и пытался что-то спеть, то глубокомысленно о чем-то говорил, на непонятном, знакомом языке, то ругался с князем, то звал всех куда-то срочно ехать, то орал сразу на всех и показывал на дверь, а то и просто проваливался среди разговора и засыпал.
А Рита лежала и думала – что она здесь делает? Зачем она поехала сюда? Зачем вообще подошла к нему в ресторане? Зачем так искренне ему отдалась? Вековечный женский вопрос – зачем?
Никто никогда не определит, почему именно эта конкретная женщина выбрала именно этого конкретного мужчину и живет с ним, несмотря на все рано или поздно проявляющиеся мерзости его мужской сущности. Да, братья, да, мы, ругая баб всеми словами скверными, не видим, не в состоянии увидеть всю иную мерзость нашего существования. Мы, мужики, все пороки человеческие воспроизвели, отлелеяли и умножили многократно. Если мы о жадности заговорим, то сразу вспомним жадного мужика, если о трусости и предательстве, то о нем же. Каин убил Авеля, не Сара. И Христос, когда Нагорную проповедь говорил, явно мужикам в глаза глядел, и те явно глаза прятали. Оно конечно, и бабы не ангелы, но если взять главный их порок и главный наш им укор – блудство, то оно без нашего присутствия, поощрения и уговоров вообще исчезнет как таковое. Еще одна мерзость в нашу копилку – сначала поощрять порок, а потом им же и укорять. Красавцы! Устроились как всегда, с профитом. Сволочи, мы, мужики, сволочи. Все до одного, кроме меня. Я ведь об этом вот думаю и пишу. Хотя… писать то пишу, а коли надо воспользуюсь.
Так что же они ищут и находят в нас? А ищут и находят они отца ребенка и ничего более. Все остальное: внешность, воспитание, образование, обеспеченность и прочие прибамбасы – опять те же игрушки и мишура на новогодней елке. Но только вот мишура эта крайнее время застилает глаза нашим бабам и все реже видят они дерево, от которого род продолжится, а больше мишуру да игрушки. Вот в чем беда. И беда эта общая. Что значит «я выйду замуж только за богатого»? А это значит, что будешь ты покупать все, что захочет твое тело, а родишь, скорее всего, выродка. Не твоего рода племени последыша, а что-то рядом, у рода где-то в стороне. И предназначение свое, главное и единственное похеришь навсегда. И постареешь, несмотря на косметику, и сиськи отвиснут, и бриллианты осыпятся. А мужа, если доживет с тобой, будешь укорять отданной молодостью, а сына отданной жизнью. И все вокруг виноваты будут, только за то, что ты за мишурой дерева не разглядела.
Дальше копать не буду, а то пущусь во времена, когда невесту родители подбирали и правильно делали, кстати. И вспомню тех умных евреев, что придумали феминизм и выиграли борьбу за права, и надолго определили выбор женщины и главное достоинство мужчины – деньги. Опять к ним родным, ну куда денешься. Все хватит, лучше о Рите.
Она дерево увидела. А потом увидела мишуру. Другую, не блестящую. Нет, ту блестящую, она тоже увидела. Но следом вылезла эта. Бахвальство, занудство и грязная мерзость пьяного животного качнула ее качелями ровно на ту же амплитуду, где раньше были героизм, обаяние и доброта. И сейчас на этой мерзкой амплитуде она лежала рядом со своим мужчиной и думала – А что я здесь делаю? А ты, родная, качели уравновешиваешь, чтоб раскачивало его не так сильно, и чтобы все его выделения – бахвальство, героизм, занудство, обаяние, мерзость и доброта, успокоились, наконец, отцентровались и он достойно прожил и тихо умер. И чтобы род его продолжился, и ты стала частью его рода, и дети ваши передали все ваше Значение своим детям, а те своим и так вечно.
Она этого, конечно, не понимала и прочитать нигде не могла, потому что, когда она думала и задавала себе вопросы, я этого еще не написал, а тупо лежал, потел и похрапывал.
Не ведала девочка о своде законов «Рита» и понятия не имела о Телегонии (явлении первого самца), но нутром своим генетическим знала, что ее первый мужчина и будет отцом всех ее детей, независимо от того, кто будет ее мужем или даже мужьями. Еще в ресторане она в голубых зрачках Федора разглядела и душу, к которой прильнула ее душа, и тот веселый сперматозоид, к которому рванулось ее тело. А теперь ум ее беспокойный, а ум всегда беспокоен, подкидывал ей воспоминания, образы и сомнения. А зачем? А надо ли было? А что теперь будет? Вот они – эти подлые инструменты ума. Вечная попытка анализа прошлого, настоящего и будущего. Вечный эксперимент разделения. А если хоть на миг перестать разделять время и понять, что нет ни прошлого, ни настоящего, ни будущего? Что если представить и время, и пространство одним единым целым? Тогда ум перестанет задавать все эти нелепые вопросы и начнет, наконец, заниматься только тем, для чего и был изначально предназначен, безопасностью. На красный цвет светофора скомандует стоп, одернет ногу, занесенную над пропастью, сгруппирует тело при падении и предоставит, наконец, человеку жить в потоке и стать счастливым. Но нет. Не для того он придуман. Он заточен на разделение и сомнение, которое и возникает при разделении.
И только в минуты опасности, смертельной опасности, ум перестает задавать вопросы и начинает отдавать правильные приказы и спасает тело. Так же и народы. В мирное время разделенные религиями, территориями, богатствами, национальностями во время войны объединяются, перестают задавать вопросы, высказывать претензии и начинают лупить, грызть и душить врага пока не загрызут до смерти. Люди воюют всегда. В истории человечества нет ни одного дня мира. Даже когда великие державы на время перестают стрелять друг в друга, но продолжают воевать по-тихому, экономикой, политикой и пропагандой, все равно где-нибудь небольшие группы людей: страны, народности, племена, соседи стрелять не прекращают. Результатом войны всегда было, есть и будет – объединение народа, независимо от победы или поражения. Победа – это яркое, праздничное, радостное объединение, поражение – тихое, через сжатые зубы, горькое усилие воли побежденного народа. Это ни хорошо, ни плохо. Это есть. И видит бог, я не за войну. Я не люблю войну. Но я не люблю мороз и дождь. А как без них?

Часть 22.

Рита осторожно выбралась из-под одеяла, заботливо укрыла Федора и пошла в душ. Там долго мылась и плакала. Успокоившись, вытерлась большим Фединым полотенцем, взяла его зубную щетку, промыла ее с мылом в горячей воде и почистила зубы. Потом, закутавшись в то же полотенце, вышла на кухню. Там в таком же почти полотенце и тоже с мокрыми волосами сидела за барной стойкой Сэма, пила кофе и курила. В зале на диване спал Ник, благородно уступивший свою спальню князю с Сэмой. Все время, пока Рита, молча, наливала себе чай, Сэма за ней наблюдала. Наконец Рита присела рядом за стойку.
— Ну, ты как? – спросила Сэма.
— Нормально.
— А он?
— Спит.
— Ничего, проснется.
Они говорили по английски, вернее на американской версии, но я лучше напишу сразу на русском, чтобы читатель не мучился запоминанием циферок и чтением перевода в конце страницы, тем более что вековечные бабьи разговоры на тему «а как там твой», мало чем отличаются на любом языке, хотя этот именно разговор все-таки не был похож на другие.
— Они все какие-то странные, — сказала Рита, — я не понимаю, о чем они говорят, но, кажется, что они решают какие-то очень важные вопросы. И мне немного страшно.
— Я тоже заметила, — поддержала Сэма, — по-моему, они – мафия.
— С чего это?
— Они кидают деньги, не считая. Вчера мой князь, перед сном, просто вынул из кармана пачку стодолларовых и сунул мне в карман. Сказал – купи себе чего-нибудь. Я даже возразить не успела.
— Не успела или не хотела?
— Ну не хотела, какая разница.
— Есть разница. Теперь он будет думать, что ты проститутка.
— Не будет. Они вообще сильно не думают ни о нас, ни о деньгах. Они на какой-то своей волне, — Сэма на минуту задумалась, — А может они шпионы?
— Да брось ты, где ты видела шпионов, которые в военной форме дерутся в ресторане?
— Нигде не видела. Я вообще шпионов не видела, только в кино и они всегда русские и всегда пьют, даже когда шпионят. Слушай, а давай деньги поделим и уйдем, тихо, по-шпионски. Подожди, я сейчас.
Сэма выскочила из кухни и убежала в спальню. Минуты через три вернулась уже одетая и с сумочкой. Она вытащила пачку помятых стодолларовых купюр и стала считать. Получилось девятьсот долларов. Она отсчитала пятьсот долларов и положила в сумочку, оставшиеся четыреста протянула Рите.
— Вот возьми. Твои.
— Нет. Не возьму. И ты не возьмешь.
— Почему это?! Он сам мне дал. Тебе не нравится, что у тебя меньше? Так он, вообще-то мне дал, могла бы тебе и не говорить. Я по-честному решила, как подруга. Ну, хочешь, разменяю сотню и тебе полтинник отдам?
— Не хочу. Пойми, Сэма, здесь дело не в деньгах. Тут не может быть денег. Ты же видишь, как они их тратят. Да они их просто кидают. И если мы их возьмем, то мы с той стороны, куда они их кидают. А я не хочу быть с той стороны, я буду с их стороны. Я уже оттуда.
— Ты что влюбилась, дурочка? – охнула Сэма.
— Не знаю. Да я – дура, но дело в том, что и он дурак. И я такого дурака всегда ждала, — сказала Рита, помолчала и вдруг, улыбнувшись, добавила, -Он мой первый.
— Что, что, что?! Как первый? Да ты же сама мне рассказывала… Ой, ёёй, девочка моя, это ж надо… — опять охнула Сэма.
— Рассказывала, — скривила рожицу Рита, — потому, что стыдно было, что все уже того, а я, действительно, как дура… Вот скажи, Сэма, почему мне было стыдно, за то, за что стыдно быть не должно? Ведь это ненормально. Я за эти два дня многое поняла. И про стыд тоже, и про себя, и про него, и про них. Я ведь русского языка не понимаю, я только слушала, как они говорят и смотрела, что они делают. Да, они делали невесть что. Пили, дрались, пели, ссорились, мирились, любили. Я не знаю, о чем они говорили, но я вдруг, внезапно поняла, что все их безобразия, и все их разговоры мне нравятся. Просто как все это звучит и выглядит. И еще я видела в центре всего этого Федора, он не такой, как наши парни, он часть этого безобразия, иногда самая безобразная часть этого безобразия, но он…
Рита замолчала. Она тихо сидела и смотрела на Сэму с ясной улыбкой няни Саши Пушкина.
— Да ты реально влюбилась, подруга, — сказала Сэма. Ее смущал взгляд Риты, но она справилась, — В общем, ты как хочешь, а я деньги возьму, и мне не стыдно. Вот твои, хочешь бери, хочешь отдай своему русскому, мне все равно. А насчет проститутки, знаешь Рита, мы все в той или иной степени проститутки. Только я согласна на пятьсот долларов, а ты хочешь все. Извини, ничего личного. Просто цена разная. Мне ведь князь тоже понравился. И я ему. Но мы оба понимаем, что он все не отдаст. У вас, другая история, хотя твое сокровище просто дороже.
— Не злись, Сэма, — Рита удержала подругу за руку, видя, что она уходит, — тебе ведь князь понравился, я же вижу, очень понравился. Ну не уходи так.
— А как? Пойти чмокнуть парня и сказать «спи милый, все было прекрасно»? Или встретить утро в этом бардаке и опять смотреть, как они напьются? – она обвела взглядом зал и кухню.
Бардак был действительно потрясающим. При всем их старании сохранить хотя бы видимость порядка, повсюду на всех горизонтальных поверхностях: столах, подоконниках, рояле и даже полу, лежали тарелки с остатками еды и окурками, чашки из-под чая и кофе, множество рюмок, стопок и стаканов, либо пустых, либо с остатками спиртного всех цветов. В разных углах собрались компании бутылок и банок. Полотенца валялись где попало, шторы смялись. Мусорный бак на улице был уже забит и в комнате на выходе и в кухне стояли мешки с мусором. И все это пахло. На диване лежал, укутанный с головой, Ник и само собой, «воздуха тоже не озонировал».
— Сэма, у меня идея, — радостно воскликнула Рита, — ты ведь работаешь в компании по уборке. Ну, подрабатываешь, да? Сколько стоит сейчас все тут идеально убрать?
— Да ведь ночь на дворе.
— Я и спрашиваю, сколько бы это стоило днем, и сколько будет стоить сейчас ночью?
— Ну, днем максимум сотка, ночью не знаю, минимум в два раза дороже, или в три.
— Вот возьми, — Рита подвинула ей стопку «своих» долларов.
— Ты что хочешь, чтоб я тут стала убираться?! – обалдела Сэма.
— Нет Сэмочка, дорогая, любимая моя, я хочу, чтобы ты все это организовала. У тебя же есть телефоны. Подними своих, заплати любые деньги, но чтобы сейчас, до рассвета, пока наши не поднялись здесь было идеально чисто. Представляешь, они встанут, а тут чистота, порядок, завтрак готов и никого нет. Давай, а?
— А давай, — внезапно согласилась Сэма.
Ее вдруг тоже захватила идея. Любой наемный работник мечтает дожить до дня, когда он сам наймет. А тут вдруг можно нанять своих, да еще щедро вознаградить. И завертелось.
В первую очередь кое-как подняли Ника и почти отнесли в спальню к князю. Там подняли князя, в трусах и кителе, и переместили к Федору. Вроде разницы никакой, но так им показалось логичней. Уложили Щербацкого, укутали покрывалом, которое они вместе стащили в ресторане, посмотрели на «своих», даже похихикали и полетели организовывать чистку. Ом спал в спальне Саши, который на второй день разгула не выдержал и переехал на время к Марте, чтобы не только не участвовать, но даже не видеть, как бестолково тратятся большие, халявные деньги. Чертушка, присутствовал и при разговоре девиц и, потом, во всей процедуре уборки. Ему было одинаково интересно устраивать бардак и наводить порядок. Такое вот существо, как компанейский жид или как смерть на миру.
Сэма вошла в раж и народу назвала даже больше, чем надо. Потом одного, мужеского полу, послала в магазин и за косилкой, а троих девочек-мексиканок лихо распределила по дому и территории, строго настрого запретив шуметь и входить в спальни. Нагло подняв их среди ночи и, убедив тридцатью долларами в час, предварительно прикинув, что за три часа управятся, как раз до рассвета, она решила, что даст каждому по сотне и заранее порадовалась их радости и своей щедрости. Имея уже немалый опыт в уборке чужих домов, Сэма очень толково распределила обязанности трудящихся, вовремя перенаправляла их усилия, помогала в чем-то сама и, в конце концов, разошлась так, что даже потратила часть своих денег на закупки всего необходимого для уборки и заказала шикарный завтрак по телефону в круглосуточном ресторане. Рита тоже зря не сидела, прокралась, как мышка в комнаты, собрала всю грязную одежду, полотенца, носки, все что нашла, и выстирала в гараже в машинке. Потом, после сушки, аккуратно сложила и также тихо вернула в шкафы. Уже в рассветном сумраке заметила свои красные трусики, зажатые в кулаке Феди, хотела было вытащить, но потом, чему-то своему улыбнувшись, оставила, как есть, и интригу сохранила.

Часть 23.

Федор все также с похмельным наслаждением пил холодную минералку и складывал в уме пазлы запоя, когда в зал-гостиную вошел взъерошенный князь в трусах и кителе. Он, так же как до этого Федор, недоуменно оглядел идеальный порядок в доме, остановившись у окна, долго обозревал выстриженную по рекрутски лужайку, потом вернулся в кухню, поднял крышку кастрюльки на плите, понюхал еще горячий завтрак, закрыл крышку, развел руки и спросил:
— Это как же, вашу мать, извините, понимать?
Федор не ответил. Князь распахнул холодильник, поудивлялся вовнутрь, достал бутылку холодной минералки и, наконец, уселся на диван рядом с Федором. Открыл минералку, налил в чистый, прозрачный бокал и, не отрываясь, выпил. С памятью после долгих возлияний у него тоже было не важно.
Князь откинулся на спинку дивана, запустил руки в карманы и спросил:
— У меня два вопроса – кто такой Ник и почему так чисто?
Он вытащил одну руку из кармана, посмотрел на красные, кружевные трусики, потом одел их на палец, повертел перед лицом и добавил:
— Теперь три вопроса.
— Отдай, — сказал Федор, — это мои.
Обалдевший Щербацкий уставился на друга:
— Теперь у меня четыре вопроса и первые три уже не интересуют.
— Да, Ванечка, да, — решил поёрничать Федор, — когда-нибудь это должно было случиться. Наша дружба затянулась. Я никогда не относился к тебе как к другу, но я боялся, что ты не поймешь. А теперь я рад, что так все случилось, как-то само собой. Тебе понравилось, дорогой?
— Федя, это ни фига не смешно.
Князь давно знал привычку друга шутить на грани, причем так, что до конца не понятно где он шутит, а где нет. К тому же он с рождения жил в Калифорнии и всякого повидал. А Федор не унимался:
— Да какой тут смех, Ваше Сиятельство. Я юноша честная и вы у меня первый. Мне вот что интересно, как вы меня родителям теперь представите, кто к кому переедет, и какую фамилию мы возьмем. Вы ведь меня не бросите, князь. Вы порядочный человек, я давно Вас знаю.
Щербацкий встал и принялся растягивать трусики в разные стороны, потом протянул их Федору и сказал:
— Ну-ка примерь.
— Да, «неладно что-то в Датском королевстве», — возмутился Федя, — Ты не принц, Щербацкий, ты сволочь, я рассчитывал на туфельку.
Федор уже куражился и князь знал, что на этой волне ему друга не переиграть, легче игру принять.
— Да, похоже, я попал. Классическая схема. Шпион Ник, чертовы деньги, запой и ты, — ни разу ни Сингарела, подстилка Гэбэшная.
— Не верите вы в любовь, Ваше Сиятельство, а зря. А я той ночью поверил.
— Да перестань уже, Федор.
— Успокойся, Ваня, я не о тебе. Я о Рите, — Федор вырвал трусики из рук князя, растянул их перед лицом, и, обращаясь, к ним сказал, — прости, родная, я не стою ни слез твоих, ни крови твоей.
И он сложил трусики в карман халата.
— А если без пафоса? – спросил Щербацкий.
— А если без пафоса, Ваня, то все ужасно мерзко.
— Что именно мерзко?
— Я, князь. Я мерзок.
— Не накручивай, Федя, оно всегда так с похмелья. Ты же знаешь.
— Нет, тут другое. Я Мечту предал. Вот живешь, живешь и есть у тебя Мечта, такая Мечта, о которой никому не говоришь. Красивая, нежная, светлая. И вот она приходит, не приходит – появляется, как солнце утром, а ты начинаешь меленько и подленько бояться. Казалось бы – чего бояться, но ты понимаешь, что теперь так, как раньше ты жить не сможешь. Все конец твоему болоту. И тебе становится страшно терять всю свою мерзость нажитую, свое «превосходство», — Федя показал четырьмя пальчиками свое отношение к этому «превосходству», — свою «свободу», — он опять показал пальчиками, — и тебе легче испоганить Мечту, измазать своей болотной жижей, опустить до своего уровня, чем принять ее как есть. А потом, когда оттолкнул, изгадил, опустил, начинаешь понимать, что ты наделал, и кто ты есть на самом деле. Как будто ребенка ударил, когда он поцеловать подбежал. Или убил. И убил-то не просто, а как-нибудь зверски, как-нибудь по Достоевскому, гвозди в ручки.
Князь не отвечал. Он знал, о чем говорит его друг. Он и был его другом именно потому, что оба они много одинаково чувствовали и жили. И сам он также проживал уже то, о чем говорил Федор, и предательство мечты, и мерзость и пустоту душевную, и знал, что нельзя сейчас включаться и потакать, но и отталкивать друга тоже нельзя.
— Опять нажрешься? – спросил Щербацкий.
— Не знаю, Ваня, не знаю.
— А что тут знать-то, не бином Ньютона. Послушай, я не тот человек, который должен это говорить…
— И не говори, Ваня, не надо. Думаешь, я сам не понимаю, я все понимаю, и пить все равно буду. И не спрашивай почему? У меня нет ответа. Я знаю, что убиваю себя, но остановиться не могу. Мне зачем-то очень надо себя убить. Выживу ли я после этого неизвестно. Если выживу, то Мечта придет и останется, если нет… Этот вариант не рассматривается, то есть он возможен, причем пятьдесят на пятьдесят, но его последствия меня мало заботят. Пусть родственники парятся.
— Ты с ним часто местами меняешься?
— С кем?
— С чертом своим. Чертушкой.
— Не знаю. Один раз точно было, это помню.
— Да. Ты рассказывал. А потом?
— Не знаю. Хотя, вот те моменты, которые не помню… Наверное, да. Да, скорее всего. Да и те, которые помню, такое впечатление, что это не я там все делал. То есть я, конечно, но не сам по себе.
— А это не заразно?
— Только половым путем, князь. Так что не переживай, тебе не грозит.
— А Рите?
— Рите да. Может поэтому и лучше ее изолировать. Хотя они сами сваливают, когда начинают понимать, куда попали.
— Тебе их не жалко?
— Жалко, Ваня, очень жалко. Особенно каждую последнюю. Только сделать ничего не могу.
— Ты себя-то хоть любишь?
— Я себя ненавижу, князь.
— Значит любишь. Только ты и себя любишь как-то по-скотски.
— Ты уедешь сегодня?
— Нет. Дождусь капельницу, потом поеду. Куда тебя такого бросать? Ты же без меня и себя доведешь до ручки и все вокруг. Только пить не буду, надо отойти денек.
— Совсем не будешь? – улыбнулся Федор.
— Что значит совсем? – тоже улыбнулся князь, они слишком хорошо друг друга знаи, — Два к одному, как обычно, ты две я одну. Потом Леле позвоню, пусть приезжает, прокапает.
Ольга Николаевна Олсен, жена иммигранта из Ленинграда Артура Косых, принявшего вместе с американским гражданством скандинавскую фамилию, была их общей знакомой по церкви Св. Симеона Верхотурского, куда они иногда ездили пообщаться с отцом Владимиром и пофлиртовать, впрочем без последствий, с самой Ольгой, с Лелей, как они ее называли. В России, в Москве она работала медсестрой, здесь жила на содержании мужа, но навыки не теряла, и при необходимости оказывала простые услуги русской иммиграции, за небольшую, по сравнению с американской медициной, плату. С ребят она денег не брала, сколько они не пытались ей вручить, но и никогда не отказывала. Федор давно уже был ее клиентом и когда ее вызывали к нему, она понимала, что ехать надо, по мелочам ее не тревожили.

Часть 24.

Как много людей вокруг тебя, если ты не отшельник. Маленькие дети просто подходят друг к другу и говорят: «Давай дружить» и дружат. Дети в школе собираются в стаи и начинают дружить против другой стаи. Взрослые дети, начав участвовать в «продвижении капитала», дружат выгодно. Вспомни, мой редкий читатель, любой банкет любого начальника. Где-то в середине застолья он обязательно возьмет слово, поднимет бокал и скажет: «Я счастливый человек, мне в жизни повезло с друзьями…» и сквозь слезу посмотрит на всех сидящих за столом, давая понять, что вы все его друзья. Ну не сука ли?! Какой ты мне друг?! Какой я тебе друг, падла лысая?! Но ты сидишь и почти счастлив, ты причастен. Ну не мерзко ли?! Мерзко!!!
Не ходи, мой редкий, любимый читатель, на эти банкеты. Не ходи на свадьбы и похороны, если они не твои. Если повезет и на свои не ходи.
Есть три этапа мудрости. Жизнь в городе. Жизнь у дороги. И жизнь вне дороги.
Живя в городе, ты связан бесчисленными нитями «дружб» и знакомств. Ты решаешь проблемы или «вопросы», маленькие разновидности проблем. Город обязан иметь проблемы, каждый день, каждое мгновение. Если вдруг в городе исчезнут проблемы, люди впервые по-настоящему посмотрят друг на друга, подумают «на кой черт мы здесь собрались» и разбегутся из города кто куда. Причем проблема одного жителя города всегда решается за счет другого жителя города, потому что основная проблема города – это распределение благ (деньги, еда, жилье, должности и т.д.) а их, этих благ, никогда не будет поделено поровну. Собственно все действия, всех жителей города, так или иначе, направлены на то, чтобы этих благ оттяпать как можно больше, у других жителей того же города.
Урбанизация – основной бренд двадцатого века. Нас взяли и согнали в города. А зачем? Движения огромных масс людей никогда не бывает бессмысленным. В огромном переселении народов в города нет смысла, но есть умысел. Какой? Нас легче захватить и нами легче управлять, вот и вся недолга. Во время войны, когда армия берет столицу области, объявляют о взятии всей области. При взятии столицы государства объявляют о падении всего государства. Но если большая часть страны согнана в города, то не нужна ни война, ни армия, в общепринятом смысле. В бой идут не танки, а банки. И средства массовой информации. И совершенно неважно, о чем пишут и вещают наши СМИ. Одни могут быть «за», другие «против», неважно за что они «за», и неважно против чего они «против». Их всех объединяет одно – Реклама. Смысл любой рекламы – КУПИ. Если человеку 99 раз сказать, что он свинья, на сотый раз он хрюкнет и купит. А если денег нет, то вот вам, пожалуйста – КРЕДИТ. А за кредит, ответишь, по закону, не по понятиям даже. Ближе, бандерлоги, ближе…
И что теперь, спросит мой редкий, любимый читатель, не жить в городах, не смотреть Тв, и не брать кредиты? Конечно, жить, смотреть, брать и, конечно, учиться. Просто понять, что город – это сейчас самое высшее учебное заведение. Нужно ходить на лекции, посещать семинары, сдать экзамены, получить диплом и уехать, к чертовой матери по распределению. Только распределить себя должен каждый самостоятельно, в зависимости от полученных знаний и навыков.
И если ты получил правильные знания и навыки, то ты уедешь из города и начнешь жить у Дороги.

Жизнь у Дороги – прекрасная пора. Ты все еще связан с городом финансами, родственниками, друзьями, собственностью, но ты уже на взлёте. Ты уже мчишься по взлетно-посадочной полосе. Еще неизвестно взлетишь ты или нет, но радость полета уже есть. К тебе еще приезжают друзья, и ты одинаково радуешься их приезду и их отъезду. У тебя есть, наконец, Женщина, которая уже не жена тебе, по браку и не невеста. Она уже ведает, что творит. И ты, наконец, правильно распоряжаешься деньгами. Кому нужно дашь, кому не нужно, откажешь. Ты радуешься одиночеству и поешь молчание. Тебя забавляют оставшиеся вредные привычки. Ты окружаешь себя домашними животными и даришь им имена. И начинаешь любить простую полезную еду, и сам готовишь, и счастлив, когда угощаешь.
Тебя пытается окликнуть город, подкидывая тебе свои обычные городские проблемы. Ты их решаешь походя, не напрягаясь, поглаживая кошку по шерстке. В мире людей тебе интересны только музыка и литература. Хорошие оба. Тебе нравятся ремонт и стройка, потому, что вокруг должно быть красиво, а к красоте приблизится любовь. Тебя начинают раздражать любые спортивные истязания, и ты их удаляешь из жизни. Ты творец и наблюдатель. В твое жилище начинает проникать Знание, пока в виде информации. К тебе приходят люди и хотят у тебя учиться, но если ты станешь учителем, ты останешься у дороги навсегда. И это тоже прекрасно. Жизнь у дороги, равно как и смерть у дороги, выше жизни и смерти в городе.

И, наконец, третий этап – жизнь Вне Дороги. Его нельзя описать документально. Те, кто живет вне дороги, не пишут книг и не дают интервью. У них нет ни финансовой, ни родственной, ни духовной зависимости от города и от мест у дороги. Они вне. Они не учат, они не говорят, потому что выходят за рамки слов и языка. Музыка, литература и политика уже не присутствуют в их жизни, они вырвались дальше. Их не волнуют такие мелочи, как зависимость ЦБ РФ от МВФ, войны и встречи президентов, искажение истории, уменьшение или увеличение рождаемости, противоречия и единство религий. Они потеряли индивидуальность и стали частью того Знания, которое проникало к ним, когда они жили у дороги. Они не обрели Знание, а сами стали частью Знания и исчезли. Их тело еще живо, но они уже умерли, и их жизнь и влияние на жизнь безграничны.

Вне дороги – это не место, это состояние. Живущий вне дороги может жить везде, в городе, в месте у дороги и в месте вне дороги. И если человек при жизни не доберется до состояния «вне дороги» ему придется опять возвращаться в город и начинать все сначала, но добраться туда придется каждому, и иначе никак. В мире все происходит с ведома тех, кто живет вне дороги, даже если они об этом не ведают.

На этом книгу можно было бы и закончить, кабы я был серьезный писатель. А меч вам в руку, Волобуев! Во всю вашу волобуевскую ладонь! Не серьезный я, и не писатель. Я просто на даче живу. Рассветы, закаты, банька.


Часть 25.

Я мечтаю о путешествии во времени. С огромным удовольствием я бы вернулся в прошлое и навешал люлей Кириллу и Мефодию. Из-за этих «святых» засланцев бьюсь я сейчас об железную клетку алфавита и не могу выплеснуть все, что есть внутри. Остались только велимировские междометия и родной до боли мат. Почему молчат, глядя друг на друга, влюбленные? Почему орут и матерятся дерущиеся? Да потому что обрезали им язык, убрали руницы и буквицы, кастрировали речь и если бы предки наши услышали, как мы разговариваем, они бы подумали, что мы тупо стадно мычим.

А потом, чуть позже, ленинский Луначарский дорезал остальное и объявил войну с безграмотностью и новоявленную безграмотность внедрил. Если кто помнит, было такое явление как «всеобуч», всеобщее обучение. Так вот, людей не учили, а переучивали. Очень надо было, чтобы они, люди, стали сильно проще, чтобы ушло образное мышление вместе с образной речью. А внедрив десятичную систему измерения, постепенно подвели всех, не только Россию, под мышление цифровое. И когда мы совсем перестанем мыслить «О» округлыми образами и начнем мыслить и жить колючими «Ц» цифрами, вот тогда и можно будет подать цифровую команду и все ее воспримут, как Евангелие новое и радостно подчинятся. Потому, что сопротивляться уже будет нечем, да и не надо.

А теперь внимание – ЕГЭ!!! Живет дело Кирилла-Мефодия-Ленина-Луначарского! Живет, дрянь этакая, и процветает!

Верните полновесные экзамены в школы! Или сделайте машину времени! Слетаю я к Кириллу и Мефодию, засуну им букву «Ять» под рясу и сильно проверну там, пару раз. Оно, конечно, не поможет уже, но хотя бы послушаю я, садист-филолог, как они орать будут, и что в оправдание скажут. Запишу на цифровой диктофон, вернусь и в ю-туб выложу, чтоб все услышали, как они орут и прощения просят. Хотя… зачем? Люди они подневольные, им сказали, они сделали. Пусть живут, но помнят, могу передумать.

А пока продолжим, чем их бог послал. Готовьтесь буковки, сейчас я вас строить в слова начну и, худо-бедно, допишу книжицу. Лучше бы музыкой, да не сподобил Господь.

Часть 26.

Капельницу Феде поставили, как обычно, в зале. Не любил он прокапываться в спальне. И без того состояние на грани, а в тесной спальне, вообще как в гробнице. Леля приехала сразу, как только князь позвонил. Весело поздоровалась со всеми, познакомилась с Ритой, не выдав неприязни. И хотя она, будучи замужем, не принимала полушутливые ухаживания Федора и князя, но появление молоденькой соперницы ее задело, и тем более подчеркнуто-дружелюбно она отнеслась к Рите, чем более понимала ее полновесное здесь присутствие.
Появилась в компании и еще одна фемина – приехала жена Ома, маленькая Света Беренбаум. Еще по Питеру помня Омовские загулы, она не выдержала и, не смотря на все «браминские» отговорки, примчалась по адресу, носом своим, еврейским, учуяв новую опасность их ненадежному гнездышку. У Светы с Лелей состоялось быстрое знакомство-узнавание, и, уразумев, что они друг другу не помеха, между ними воцарилось товарищество с легким оттенком соперничества девушки-москвички с девушкой из Питера, давнее как оба города. Принадлежность Риты определенному мужчине, Федору, была Свете понятна сразу, когда она, только прибыв, была всем представлена.
Тут же были и Ник с князем Щербацким. В общем, собрались, как на похороны, все родные и близкие. Не было только Саши и Чертушки. Саша уехал на очередное собрание сподвижников Эмвея, на стадионе в Сакраменто. Чертушка увязался с ним. Очень он любил эти сборища. Чувствовал после них, словно у себя в Чертаново побывал.
Расположились уютно. Федя лежал на диване и смотрел на огонь в камине. Рядом стоял прилично сервированный журнальный стол, дубовый со стеклом. На нем, на одном краю лежали медикаменты для капельницы, Лелино хозяйство, на другом чинно отсервировалось выпить и закусить для Ника с князем. Рита сидела рядом с Федором, иногда уступая место Леле, когда она меняла бутылочки с раствором.
В прокапывании Федора была одна, давно устоявшаяся необычная деталь. В первый день процедуры, когда рядом выпивали Ник с Князем, наливали также три стопки, Леля наполняла шприц из стопки Федора и через резиновую крышку впрыскивала в бутылочку с физраствором. Вроде бы полный бред с медицинской точки зрения, но с первого раза так настоял Федор, а иначе не соглашался, и так и повелось. Причем Леля сама заметила, что так ему легче было выходить и не противилась.
Ом со Светой сидели за барной стойкой, и пили чай. Света потихоньку вживалась в новую компанию и обстановку, и стала замечать, что что-то ей здесь здорово напоминает квартиру Саши Бреславца на Невском, и хорошо бы старых утюгов наставить. Питерской своей памятью она понимала притяжение этой компании для Ома-брамина, а потому и опасность для Ома-мужа. Брамины – вообще мужья ненадежные, в любой момент, того и гляди, просветлятся и соскочат или просто соскочат под видом просветления. Тут глаз да глаз. Но и силком вырывать нельзя, может заартачиться, потому и была многоопытная Света нежна, дружелюбна и улыбчива. К тому же приехав и влившись в компанию, она сразу вычислила отсутствие женщины соперницы, а с просветлением она уж как-нибудь да управится. Не впервой. Дом, ужин, спальня. Все отработано. Да и не в этом дело, это все приемчики, а Ома своего она по-настоящему любила и берегла. Хочешь просветлиться, не вопрос, милый, но вместе, а один без меня ты и там пропадешь. И надо все-таки родить, наконец.
Рита приехала сама, без звонка, через сутки. Днем она оплакивала свою девственность, ругала Федора, ночью изнывала от воспоминаний, все утро мысленно спорила с собой и с Федором, а днем решила поехать и все ему высказать и поставить точки над i, не понимая, что над русской «и» точек нет. Приехав, застала всю компанию в сборе, уютно расположенную в зале, плюс добавилась Света, с которой они быстро познакомились и сошлись, накрывая на стол и ухаживая за мужчинами. Федор лежал на диване, бледный и больной, и поговорить с ним ни место и ни время не располагали. Потом приехала новая женщина, как оказалось старая знакомая князя и Феди, и развернула мобильный госпиталь. Тут Рита окончательно поняла, что ее Феде действительно плохо, смягчилась, подсела к нему и гладила по руке, пока Оля возилась с медикаментами.
Вот такая вот интересная компания собралась, разбилась на кучки и вела неинтересные разговоры. Так бывает. Мужчины за время загула обсудили проблемы «космического масштаба и космической же глупости» и как будто устали умничать. Женщины потихоньку возвращали их в реальный мир повседневности и, видит бог, это лучшее, что они могли сделать для их нравственного и физического здоровья. И делали они это не от ума, не от понимания, а в силу врожденного в каждой женщине стремления к балансу. Так мать целует ушибленную голову ребенка, и голова болеть перестает.
Света склонилась на плечо Ома и тихой мантрой лились ему в уши маленькие местечковые новости Сан-францисской иммиграции, и медленно, но верно возвращала она брамина в теплое болотце Гири-стрит.
Рита, наконец, поцеловала бледного Федора, и, отложив установку точки над «i» на другое время, весело раскрывала ему тайну завтрака и порядка в доме.
Леля, вся в роли медсестры, в медицинском смысле этого слова, осознавала свою важность и отдавала негромкие приказы-просьбы, которые расторопно выполнялись. Ей готовили кофе, предлагали присесть и всячески уважали.
Внезапно прибыл отец Владимир с матушкой Марией. Они ехали в церковь св. Симеона в Калистоге на службу и решили заскочить к Федору, проведать, потому, как на звонки он последние дни не отвечал. Отцу Владимиру давно уже надо было поговорить с Федором об одном очень большом, возможно, самом главном для него деле. Но все никак не складывалось. Вот и сейчас, приехав к Федору, они застали всю большую компанию и тет-а-тета опять не произошло. Приняли их, как всегда радушно. Леля засуетилась, накрыла стол с завтраком и чаем, быстро и облегченно вспомнив расписание постов. Матушка мгновенно со всеми новичками перезнакомилась и уже выспрашивала Ома и Свету о Петербурге. Со всеми молодыми матушка сходилась легко и через пять минут знакомства Света с удовольствием рассказывала ей историю их с Омом мытарств от Питера и до Сан-Франциско.
Отец Владимир с чаем подсел к Ванечке, Нику и Федору. С Ником они были знакомы давно и давно друг друга не любили, как многие близкие по рождению и образованию русские за границей. Они достаточно друг о друге знали и еще больше догадывались. Предметом их соперничества были князь Ванечка и Федор. Они бы никогда в этом не признались ни себе, ни кому бы то ни было, но именно борьба за умы и души этих молодых людей и была причиной их нелюбви друг к другу последнее время. До этого причина была другая. Отец Владимир, не без оснований, подозревал Ника в связях с масонами и спецслужбами. Ник знал о военном прошлом отца Владимира, когда тот насильно был призван в вермахт. Знал, что тот какое-то время воевал на Восточном фронте, недолго впрочем, потом попал в плен к русским, вернулся после войны в Югославию и связал свою жизнь с Православной церковью.
Впрочем, нелюбовь эта в ненависть никогда не переходила и когда они, волей неволей, встречались, то общались умышленно дружелюбно и с неподдельным уважением к прошлому и настоящему друг друга.
Сейчас речь зашла о возможном объединении Русской Православной Церкви за рубежом с Московским Патриархатом. Слухи об этом появились недавно и разделили паству и духовенство на два приблизительно равных лагеря. Помимо шкурной, финансовой стороны вопроса возникла и чисто христианская дилемма прощения. Практически вся пожилая часть русского зарубежного духовенства считала, что простить Московский Патриархат за сотрудничество с большевиками никак нельзя. Молодежь справедливо указывала на развал Советского Союза и отказ от идеологии коммунизма. Отец Владимир занимал нейтральную позицию, прислушиваясь к обеим сторонам и пытаясь понять правду. Ник считал, что объединение неизбежно, справедливо указывая на то, что русскому коммунизму всего несколько десятков лет, христианству уже тысяча, а сама Россия-Русь старше и коммунизма и христианства на десятки тысяч лет. И он никак не мог понять, почему это неизбежное объединение его так растревожило. Хотя он еще со вчерашнего дня чувствовал себя неважно. Годы уже не те, что б наравне с молодежью… И все таки не уходил к себе, не ложился отдыхать и даже зачем-то спорил со священником по вопросу для него не принципиальному.
Рита все это слушала, ничего не понимала, улыбалась чему-то своему и все гладила и гладила Федора по руке.
Из капельницы капал Федору в вену физраствор взбодренный водкой.
И тут появились Саша и Чертушка. Саша, как всегда весело крикнул всем «Hi» и прошел на кухню к Ому, Свете и матушке Марии. Никем незамеченный Чертушка застыл у двери и уставился на Ника. А Ник уставился на дверь, перед которой стоял черт. Самого бесенка он не видел, но взгляд со стороны двери очень чувствовал. Потом он увидел, как дверь сама по себе медленно открылась, и за дверью не было ни домов, ни земли, ни какой-либо другой тверди, а было то ли облако, то ли туман, что-то очень белое, вязкое и светлое. Потом Чертушка дверь закрыл, прошел в зал и залез на рояль. Там и остался сидеть, смотреть и слушать. И вид у него был серьезный.
Ник положил свою руку на руку священника и сказал:
— Отец Владимир, мне с Вами поговорить надо.
— Мне тоже.
— Пройдемте ко мне.
Ник встал, вышел на середину зала и, сделав общий полупоклон, тихо произнес:
— Простите, господа.
И ушел. Следом за ним вышел отец Владимир и Чертушка. Через некоторое время отец Владимир опять появился, но ничего не сказав, пересек комнату и, выйдя из дома, отправился к машине. Почти сразу вернулся со своим вечным, старым саквояжем, в котором возил необходимую для священника утварь. Так же, молча, прошел обратно и надолго исчез в комнате Ника.
Все это было так необычно, что никем и никак не комментировалось и не обсуждалось. Все пытались вернуться к разговору, но монотонное гудение голоса отца Владимира сбивало и наконец, все замолчали и стали слушать просто звук, слов не разбирая. Потом звук исчез. Видимо говорил Ник. Всем стало понятно, что это надолго, только что это, никто не понимал, но все понимали, что там за стеной происходит важное.
Вдруг засобирались Ом со Светой. Ом все еще был в Сашином халате и пошел в его комнату переодеться. Вернулся уже переодетый, в тюрбане и растерянный. Он подошел к столу с водкой и медикаментами и положил на блюдце пачку стодолларовых купюр, точно такую же, как была, еще не распакованную. Федор оглядел глазами комнату и Чертушку не нашел. Из-за стены снова послышался монотонный голос отца Владимира. Теперь было слышно, что это молитва, но не слышно какая.
Сначала все смотрели на деньги. Потом на Федора. Федор посмотрел на князя и кивком головы, молча, задал вопрос. Князь пожал плечами.
; Ладно, я знаю,; сказал Федор.
Он отодвинул Риту, сел на диване и вытащил из вены иглу. Смочил ватку в рюмке, приложил к сгибу локтя и сжал руку. Рюмку выпил. Потом встал, подошел к камину, открыл дверцу, разорвал пачку и кинул деньги на угли. Купюры скукожились, выгнулись удивленные лица президентов и вспыхнули сначала синим, а потом красным пламенем. Рита, еще идя к Федору, решила ничему не удивляться. Матушка Мария, умудренная годами, ждала разгадки. Леля удивилась, но не сильно и только Света Беренбаум не выдержала:
— Вы по утрам всегда деньги жжете? – спросила она и улыбнулась.
Федя посмотрел на Свету и тоже улыбнулся в ответ. Глядя на них, заулыбались Ом с князем, потом остальные. А следом вдруг рассмеялись все, даже Саша, правда, чуть позже, выдержав паузу, а потом как бы махнув на все рукой. И чем сильнее горели доллары, тем веселее смеялась вся компания. Из коридора на смех выглянул все также непривычно серьезный Чертушка, посмотрел на горящие деньги, потом на Федю, показал большой палец, кивнул одобрительно и опять исчез в комнате Ника.
И люди все смеялись, а деньги все горели. И горели они необычайно для бумаги долго. Постепенно смех умолк и слышнее стала молитва, а деньги продолжали гореть и трещать, как сухие березовые дрова. И все вдруг стали понимать значение молитвы. Потом появился отец Владимир, кивком головы позвал Федора и князя, и опять исчез в комнате Ника. Когда ушли князь и Федя, повисло молчание, и все смотрели только на огонь в камине. Так было довольно долго.
Потом матушка Мария поднялась со стула, повернулась к иконе на восточной стене и перекрестилась, и тогда все окончательно поняли – умер Ник Симс, Николай Александрович Шимановский.

Часть 27.

А хороших героев нельзя убивать. Они должны тихо и счастливо, все сделав, умирать сами. Хорошая фраза – «Привезли его домой, оказался он живой».
Ник распорядился похоронить его в России, в имении дворян Шимановских. Это он сказал сам отцу Владимиру перед смертью и передал ему все необходимые бумаги.
Пока вызывали скорую и полицию, которые зафиксировали смерть Ника, написали нужные бумаги и увезли тело, отец Владимир просто сидел за столом и ничего ни делал. Только перед приездом властей вынес из комнаты Ника свой саквояж и положил в машину. В саквояже лежал большой запечатанный конверт, который Ник попросил отца Владимира забрать и вскрыть после похорон. Насчет похорон он распорядился отдельным документом, оформленным по закону, с нужными печатями и подписями, чтобы сомнений в подлинности ни у кого не возникло. Документ этот лежал сейчас в папке на столе в компании пяти, также прочно заверенных, копий. Отец Владимир текст документа уже изучил и сейчас сидел и размышлял, что и в какой последовательности ему надо сделать. Потом он вышел из дома, достал телефон, позвонил по одному из двух указанных в документе телефонов и сообщил, что умер Николай Александрович Шимановский. Абонент ответил по русски: «Спасибо, принято» и положил трубку. Потом позвонил по второму, сообщил ту же скорбную весть и получил тот же ответ по английски.
После этого отец Владимир вернулся в дом, и попросил Федора и князя уделить ему несколько минут приватно. Вышли во внутренний дворик, присели у садового столика.
— Ребята, так получилось, что я теперь душеприказчик Николая Александровича. Он так захотел. Сами понимаете, от таких поручений не отказываются. Покойный передал мне конверт с документами, там завещание, письма и еще какие-то документы. Я не знаю, что в завещании, но там есть два письма адресованных вам, и согласно его просьбе я их вам передам после похорон. Похороны состоятся в России, на кладбище рядом с бывшим имением Шимановских. Вам не надо ни о чем беспокоиться. Ник оставил письменные распоряжения о похоронах, там же указаны номера телефонов, по которым я уже позвонил. К вам скоро приедут, и вы передадите две копии этого документа. Есть еще копия для его родственников, и две копии для вас. Я не знаю зачем, просто делаю то, о чем он просил. Оригинал документа останется у меня.
Он достал все пять копий документа и положил их на стол.
— Почему он умер? – спросил Федор.
— Не знаю. Мне кажется, он сам так решил, — ответил отец Владимир, — а что касается медицинской причины, диагноз напишут врачи после вскрытия.
— Он что-нибудь просил передать на словах? – теперь спросил князь.
— Да. Перед смертью он сказал: «Совместное ведание бытия. Скажи ребятам, что это ответ». Это, видимо, касается ваших прежних разговоров. Я не знаю о чем это именно, просто передаю слово в слово. Вы понимаете смысл этих слов?
— Нет.
— «Совместное ведение бытия» в современном русском языке означает – Совесть. Я не знаю, какие вопросы вы ему задавали, но ответ подходит к любому. Федор, мне нужно будет с тобой поговорить, но это все потом. Сейчас начнется суета и вам обоим придется в ней участвовать. Я тоже пока останусь, а вы пока не пейте ребята, подержитесь, хорошо?
Он обнял по очереди Федора и князя и вернулся в дом к матушке.
Друзья сидели за столом и долго молчали. Было не хорошо, не плохо. Пусто. А над ними повисла смерть Ника и огромное, еще не осознанное «совместное ведание бытия».

Часть 28.

Где-то через час появились двое из ларца. Приблизительно одного возраста мужчины в стильных, черных костюмах с внимательными глазами. Один представился Русланом и вторым секретарем российского консульства в Сан-Франциско. Второй оказался из Госдепа и назвался Стивом. Появились они по очереди. Сначала Руслан, а потом, минут через пять Стив. Друг другу они тоже представились, хотя судя по взглядам, знали друг друга, или друг о друге, и друзьями явно не были. Они получили каждый по заверенной копии Никовского документа, изучили их и уединились в заднем дворе, где минут десять вежливо пообщались на хорошем английском, после чего Стив откланялся, а Руслан остался и попросил показать ему комнату Ника.
В комнате, вопреки ожиданиям, он ничего не искал, а просто уселся в кресло и задумчиво оглядывался по сторонам, как будто устал и решил отдохнуть с дороги. Потом встал, подошел к полкам с книгами и долго читал названия на ребрах книг. Вытащил одну, открыл, снова уселся в кресло и начал читать. На ребят он внимания не обращал совсем и чувствовал себя очень уютно. Князь с Федором стояли рядом и были похожи на официантов.
Руслан оторвался от книги, поглядел на ребят и спросил:
— А можно чаю?
— Легко, — ответил Федор и, кивнув Ванечке, вышел из комнаты. Щербацкий вышел следом.
Минуты через две князь вернулся с журнальным столиком и поставил его рядом с креслом. Затем церемонно вошел Федор с подносом в руках и быстро столик сервировал. Оторвавшись от книги, второй секретарь увидел на столе бутылку водки, граненый стакан и блюдечко с куском черного хлеба. Дипломат в штатском не оплошал. Он налил полный стакан, встал и сказав: «Царствие небесное, Николай Александрович», не отрываясь, выпил, понюхал хлеб, уселся, на минуту задумался, потом посмотрел на ребят и спросил:
— Почему люди смерти боятся?
И, не дождавшись реакции, сам же и ответил:
— Так жить удобней. Многое можно оправдать. Вот у меня, например, дипломатический паспорт, а какой я на хрен дипломат? Мне платят за то, что я шпион, а какой я, на хрен, шпион, когда я, в душе, буддист.
Алкоголь быстро набирал обороты в дисциплинированной голове шпиона-буддиста. Друзья сообразив, что реплик от массовки монолог не требует, присели на никовский диван и, молча, смотрели на блудного сына.
— А какой я, на хрен буддист, если я числюсь за аналитическим отделом. А аналитик, который получает зарплату, уже не аналитик, а официант. Ему кроме зарплаты светят чаевые, если он хорошо отсервирует и правильно улыбнется. Вот он был Аналитик, — Руслан показал на кровать, на которой умер Ник, — С большой буквы «А». Вы думаете ему зарплату не предлагали? Предлагали. И наши, и ваши. А он ни в какую. Потому, что знал – дальше чаевые, а потом можно со счетом поиграть, а потом всё – рабство. Он свои записки аналитические посылал в обе стороны, на русском и английском. И все это знали, да он и не скрывал. Он своими работами постоянно нам всем говорил – Вы что охрененли совсем?! Уникальный был человек, ваш Ник Симс, он же наш Николай Александрович. Кстати он первый вывел термин – «Столкновение концепций». Не коммунизма и капитализма, не Востока и Запада, а именно концепций — Библейской и Ведической, и доказал, научно и исторически, что именно это столкновение и определяло жизнь на планете Земля, последние почти 5 тысяч лет. И борьба этих концепций существует не только между государствами. Главная борьба внутри каждого из нас. Вечная драка между личными удобствами и благом общим. Между библейским допущением и отпущением греха, и ведическим неприятием даже его возможности. Николай Александрович очень чётко вывел единственный спасительный закон – Закон Совести. Не знали? На китель повелись? Про Черкизовский рынок, небось, рассказал? Ну да, было дело. Только китель и все на нем – настоящее. Наши умники решили на тщеславии взять. А он взял и, через своего знакомого в Москве, всю эту мишуру продал перекупщикам на Черкизоне, а потом сам же и выкупил втридорога. Как будто отстирал. Так что он вам не соврал, просто не все рассказал. Врать он физически не мог, может и умер поэтому. Время сейчас такое, настает. Стремное времечко. А может устал просто и решил, что все, хватит. А может на вас понадеялся. Что то такое он в вас разглядел. Как он говорил – последнее поколение смертных. Вот так вот ребята. Я думаю вас вести будут и наши, и те, «партнеры», пропади они пропадом. Но жить вы должны сами, без привязки. Тебе, князь, главное карьерой не увлечься, она у тебя и так попрет. А ты, Федя, с чертями своими разберись и не бухай так то уж, сломя голову. Вам еще детвору нарожать надо, тех что уже бессмертные… или следующие… я точно не знаю. Короче, все что нужно я вам сказал. Да последнее, вряд ли вы в курсе – Ник был очень небедным человеком. Что, откуда – никто не знает, и что куда уйдёт по завещанию тоже ещё не известно. Несмотря на то, что и мы, и «партнёры», — он сделал жест пальцами, — его сильно вели, ни они, ни мы ничего до конца не знаем. Теперь всё, поехал я. Можете не провожать, дорогу найду.
Он взял книгу, поклонился в пояс и ушел, старательно ровно. Проводил его Чертушка, под руку поддержал и дверь машины открыл-закрыл. Дипломат сказал ему, — «Спасибо, милый» и уехал. Чертушка козырнул вслед машине и вернулся в дом.
А князь Щербацкий с Федором еще долго сидели и молчали. Потом князь спросил:
— А что за книгу он забрал?
— Не знаю. Я вообще не знаю книга это или дневник для записей. Ник, последнее время то ли читал, то ли писал туда. Я спрашивал, что он делает, он отвечал, что пазлы составляет. И ещё, что осталось совсем немного и картинка сложится.
— Видимо сложилась.
— Да, сложилась. Пойдём помянем.
— Да, пойдём, помянем.
Они вернулись в комнату где всё также молча сидела вся компания и смотрела, как в камине горят доллары. Они всё горели и горели, и не заканчивались, как будто не десять тысяч было там, а миллиарды или даже триллионы, и как будто кто-то невидимый подсыпал и подсыпал туда эти «вечные» зелёные бумажки.
Деньги горели ровно сорок дней и сорок ночей. Потом вспыхнули и навсегда погасли.

Часть 29.

Какая прелесть в каждом миге нашей жизни. Начиная писать эту книгу я был другим. Заканчивая читать эту книгу и ты, любезный мой читатель, стал другим. А как хорошо задержаться на этой строчке, на этом миге, на этой земле, посмотреть, как рано утром сливается море с небом, и, в молчании штиля, знать о шторме, а в мерцании каждой звезды ночью видеть солнце дня, закаты и рассветы. И знать, что твоё одиночество тихо окружено друзьями, родными, и многими любимыми, которых нет рядом, но они всегда где-то есть, протяни только руку.

Смерть – серьёзный аргумент. Но и только.

На сороковины собрались все месте. Ник играл на рояле. Над генеральским мундиром, румянилось молодое лейтенантское лицо. Исчезла седина, фигура стала стройной и китель висел на ней мешковато. Тонкие дворянские пальцы легко летали по клавишам. И он совсем не выглядел мёртвым. Наоборот, во всех его движениях, улыбке и даже румянце сквозила готовность к Пути. Как будто, вот-вот закончится выпускной бал и молоденький лейтенант весело отравится к новому месту службы, оставив позади нелепые курсантские проказы и печали. Он красиво и задорно импровизировал на проигрыше любимой песни. И только благодаря его виртуозной, жизнелюбивой аранжировке она не была грустной.
Верхом на рояле, в позе лотоса, сидел Чертушка, весь праздничный, в смокинге и бабочке. Он смотрел на Ника приветливо, с оттенком лёгкой, беленькой зависти. Его руки аккуратно перебирали тридцать три нефритовые косточки на ниточке.
Живые сидели за столом и даже не пытались грустить. Князь отстукивал ритм по бутылкам и стаканам. Саша привстал и дирижировал. Фёдор приласкивал гитару.
А камин, за сорок дней сожравший весь напечатанный запас Федеральной Резервной Системы, теперь вкусно кушал настоящие берёзовые дрова и потрескивал точно в такт песне.

То не ветер, ветку клонит,
Не дубравушка шумит,
То моё, моё сердечко стонет,
Как осенний лист дрожит.
Извела меня тоска-кручина,
Подколодная змея,
Ты гори, догорай моя лучина,
Догорю с тобой и я…

Аудиофайл:
50-eto-navsegda-immigranty-ivan-zherdev-razreshite-mne-ne-vrat-2003.mp3

 

Прочли стихотворение или рассказ???

Поставьте оценку произведению и напишите комментарий.

И ОБЯЗАТЕЛЬНО нажмите значок "Одноклассников" ниже!

 

+1
08:11
686
RSS
Нет комментариев. Ваш будет первым!