Глухой телефон

Подрубив ладонью свет уходящего солнца, на высоком крыльце конторы колхоза стоит дед – ночной сторож, всматривается вдаль дороги. Его поставили в дозор. Он должен предупредить о приближении районного начальства. Председателю, в порядке солидарности, сообщили соседи: – К вам едет Сам Первый!

Срочно собрали Правление. За некоторыми отправили в поле нарочного. Задним числом заполнили декадные сводки косовицы и обмолота хлебов. Прикинули кандидатуру нового председателя колхоза. Выбор оказался трудным. После войны в селе мужиков осталось раз-два и обчёлся и все они по разу управляли колхозом. По второму кругу никто не согласился. Решили посмотреть – что предложит районное руководство.

Издали, поднимая пыль, катит к селу высокий вороной райкомовский рысак. Вперёдсмотрящий протёр слезящиеся от напряжения глаза, взглянул ещё раз на дорогу и закричал:

– Едут! Едут! – сорвал голос, вбежал в кабинет, и уже хрипло с испугом доложил, – Едут!

Все вышли на улицу. Встали по обе стороны крыльца. Председатель – в центре.

Бесшумно подкатила пролётка. Жеребец мотает головой, пытаясь ослабить вожжи. Молодой кучер, сидя на облучке, с фотоаппаратом на шее, всё ещё держит их внатяг. Секретарь осторожно ступил на землю, потоптался, разминая ноги, отёкшие за дальнюю дорогу, поздоровался со всеми за руку и прошёл с председателем в кабинет. Снял трубку телефона: – Девушка, соедините меня с райкомом. Мгновение и на том конце провода отозвался дежурный. Секретарь многозначительно посмотрел на смущённого председателя:

– Почему целый месяц был отключён телефон?

– Да связь у нас барахлит, неуверенно соврал председатель.

– Срочно собирайте общее собрание! – и стал неторопливо просматривать сводки. Председатель вышел к ожидавшим дальнейших распоряжений колхозникам: – Всем в клуб на собрание! – и вернулся в кабинет.

Мужики толпой отправились в клуб. У конторы остались только двое приезжих: мужчина лет сорока и юноша корреспондент.

Повестку дня собрания огласил парторг, он же завхоз, инвалид войны: – Доклад о международном положении и о ходе уборки урожая в нашем районе прочитает первый секретарь райкома партии товарищ Фролов Павел Тимофеевич. Второй вопрос – перевыборы председателя колхоза.

Докладчик рассказал, что в мире неспокойно, но страна успешно продвигается к победе коммунизма. Назвал цифры, сколько чугуна, стали и каменного угля приходится у нас на душу населения.

– Наши показатели выше, чем в странах загнивающего капитализма! Но вот по хлебу и мясу мы пока отстаём. Партия поставила перед нами, дорогие товарищи колхозники, задачу – догнать и перегнать Америку!

– Догнать-то может быть смогём, а вот перегнать-то стыдно будет, – шепнул на ухо соседу дедок, что стоял на стрёме, – шибко много заплаток на штанах сзади.

– Некоторые хозяйства района не дотянули до плана хлебозаготовок, – продолжал докладчик, – и весь район поставили под удар перед вышестоящими органами. Вот я сейчас ознакомился с достижениями вашего колхоза – честь вам и хвала! Вы намного перевыполнили план! И я решил, – не переведя дыхание, заявил секретарь, – недоимки плана перекрыть вашим перевыполнением! – и с надеждой на громкие аплодисменты поддержки взглянул в зал.

Ни один мускул не дрогнул на непроницаемых лицах мужиков, сидящих в первом ряду. И только молодые бабёнки перемигнулись лукаво, дескать, держи карман шире! Спокойная реакция колхозников была воспринята руководителем района за единодушное согласие. Что, мол, тут рассуждать: «партия сказала – колхоз ответил есть!»

– Переходим ко второму вопросу, – объявил ведущий собрания: – Перевыборы председателя колхоза. – Народ насторожился, – слово предоставляется первому секретарю райкома партии товарищу Фролову Павлу Тимофеевичу.

– Товарищи! За несвоевременную передачу сводок о ходе уборки урожая в районные органы власти, за нарушение партийной дисциплины райком партии рекомендует собранию освободить Аристархова Егора Николаевича от занимаемой должности председателя колхоза.

В зале стояла полная равнодушия тишина. Люди готовы были к столь крутому обороту – они знали – за медалями и благодарностями председателей колхозов приглашают в райцентр, а в глубинку высокое начальство приезжает только лишь для замены местного руководства.

– Товарищи! Партия решила укрепить руководящий состав сельского хозяйства лучшими представителями рабочего класса. Двадцать пять тысяч коммунистов отправляются в колхозы. Один из них перед вами. Это инженер завода нашего областного центра Какаулин Иван Григорьевич. Прошу любить и жаловать.

Представив нового председателя, секретарь райкома занял свое центральное место в президиуме. Толкнул локтем выдвиженца в бок и взглядом отправил его на трибуну: – Расскажи колхозникам свою биографию, чтобы знали, с кем им придется работать.

Сидя в президиуме, кандидат в руководители колхоза, робко всматривался в лица присутствующих в зале и, постоянно натыкался на неприязненные взгляды мужиков из первого ряда. Здесь сидели члены правления колхоза.

Иван Григорьевич кратко изложил свой недолгий жизненный путь. Родился на заводской окраине, окончил институт и работал на том же заводе, где и родители. Возглавлял БРиЗ (Бюро рационализации и изобретательства).

– Я, товарищи, направлен к вам партией, чтобы поднять ваш колхоз.

– А он и не падал, – раздался женский голос.

– Поднять! – съязвила девица из конца зала, где кучковалась молодежь.

– Да он бабу не поднимет, чтобы в постель уложить, – девушки зажали рты ладошками, их глаза слезились от сдержанного смеха.

Претендент действительно был неказистым. Над трибуной была видна только голова с редкими белёсыми волосами.

– Я, товарищи, – продолжал оратор с жалкой улыбкой, пытаясь расположить к себе слушателей, – за всю свою жизнь не вскопал ни единой грядки, но вилы от лопаты отличить могу, – он был сейчас чуток ко всему, к любому возгласу и шороху, как птица перед первой линькой. – Как, коммунист, я обязан подчиниться решению партии, – закончил свою речь новый председатель колхоза.

Собрание, на радость всем, закончилось. Парни и девчата, посмеиваясь над новым начальником, быстро сдвинули скамейки к стенам, сдернули скатерть со стола президиума, поставили на него радиолу и закружились в беззаботном танце. Всё лето клуб был на замке – то покос, то уборочная.

А на улице в это время собрание продолжалось, но уже без официальных лиц. Решался вопрос к кому отправить на ночлег приезжих инженера и корреспондента. Выбор пал на Алексея Малозёмова. Он уж, как говорится, не даст молоку прокиснуть. Балагур, весельчак, острый на язык, но без дураков, в меру грамотный и даже немного образованный, должен был провести «идеологическую» обработку новичка, выведать его настрой, связи, а завтра всё доложить в неофициальной обстановке Правлению.

– Да ты там давай без вывертов, – наказали мужики, показав ему кулак, – не сорви заговор, – и громко рассмеялись.

Мужики выбрали не только дипломата, эту роль мог исполнить любой из них, но и его хозяйку. Не каждая женщина, принимая на постой нежеланного гостя, в состоянии сдержать неприязнь к нему. В какой-нибудь мелочи она всё-таки проявится. Вся надежда возлагалась на супругу Алексея. Он разглядел среди женщин, ожидавших своих благоверных, когда же они досмолят свои цигарки, Анну; показал ей большим пальцем через плечо. Она поняла: «У нас сегодня гости «сверху», – беги за бутылкой». Та, было, развела руками, взгляд метнула к небу, что означало: – «Ты, что, старый, ночь на дворе, да и сельпо закрыто».

– Ничего, ничего, Васильевна, дуй за бутылкой. Ты у нас нынче блатная. Как же, первая ночь с председателем твоя! – толкнула пальцем в бок и лукаво подмигнула подружка. Бабы закатились хохотом. Ох, уж это женское любопытство! И тут всё подслушали, подглядели. Смущённая Анна пошла в магазин.

Нюрка-продавщица уже вовсю суетилась за прилавком:

– Виданное ли дело? Ночью? Сухой закон во время жатвы распечатали! – ворчала она, едва успевая записывать на картонку фамилии с указанием суммы долга счастливчиков, получивших бутылку водки.

– Такой день, Нюра, – вернее ночь! В кои веки сам секретарь к нам пожаловал! Да ещё председателя из рабочих привез! Свои-то мужики, видно, не справляются, – никак власти угодить не могут, – балагурил Фёдор. Он первый бутылку отхватил. Стоял в сторонке и спешил выговориться – скучно одному в ночном дозоре.

Иван Григорьевич Какаулин дорогой к дому убеждал Алексея в том, что он не так прост, как выглядит. Переполненный впечатлениями от встречи с крестьянами, он был рад избавлению испытывающих взглядов, от которых по спине пробегал холодок. Он не мог простить себе маску, прилипшую к лицу во время чтения секретарём его заводской и райкомовской характеристик. Все они были лживыми. Никакой он ни организатор, ни руководитель. Ни разу не выступал на собраниях. Держался в сторонке от мероприятий. На собраниях выбирал место в последних рядах, прячась за спинами от взглядов начальства.

После института поставили его сменным мастером в инструментальный цех – не справился. Перевели в БРиЗ. Так и сидел бы он, перебирая бумажки до выхода на пенсию, если бы не взбрела в голову очередному генсеку партии большевиков бредовая идея послать представителей пролетариата поднимать разрушенные партией деревни. И когда поступила на завод разнарядка обкома на десять человек, кадровик представил директору список инженеров, отсутствие которых коллектив не почувствует. Как вы догадались, в этот список попал и наш герой. Есть вечный трепет у русского человека перед казённой бумагой, но есть и хитринка, и умение, как выполнить распоряжение не обидев себя.

Алексей перешагнул через порог, махом кинул кепку на гвоздь, – Раздевайтесь и к столу! – Сам нырнул под занавеску на кухню. Достал початую бутылку водки и торжественно водрузил на стол.

– Как вам наши палестины? – разливая по стаканам, спросил он.

– Мы ещё не успели рассмотреть село, скромно ответили гости, – вечер был напряжённый…

– Ну, за разрядку напряжённости! – и первым опрокинул стакан.

Молодой отказался. Иван Григорьевич медленно, прикрыв глаза, дотянул водку до дна, чтобы не обидеть хозяина.

Из сеней послышался шорох. Вошла хозяйка. Высокая, статная, с миловидным лицом. Взглянула на компанию. Алексей засуетился. Он по взгляду жены понял свою вину: «Усадил гостей за пустой стол, не дождавшись ужина, а схватился за бутылку, как последний пьяница». Он и прицокивал и прищёлкивал языком, запел кенаром: – Ну, баба ты моя, как цветочек аленький, как маргаритка розовая. А ещё не хотела на вечерний моцион. Еле вытащил на собрание – это он уже к гостям обращается, подмигивая.

– Сиди уж! – жена издали погрозила ему кулаком. Разделась, поправила волосы, подошла к столу, и спокойная с обаятельной улыбкой поздоровалась. Гости представились хозяйке.

– И чего опять заливаешь? Как у него, не знаю, язык-то не заболит – с утра до ночи молотит.

– А есть, есть, баба, маленькая натуга в языке, это ты верно подметила. Ну, только не кончено заседание, не вся истина выяснена…

– Истина от тебя… – рассмеялась Анна, – истина-то тебя, как чуму обходит стороной.

– Да по што так-то? Ты ведь у меня золото, а люди подумают – ржавчина… Так-так, баба! Ставь самовар, а то мы с тобой как нехристи – заморили гостей.

Хозяйка поставила на стол принесённую пол-литру, убрала порожнюю, принесла немудрёную крестьянскую закуску и пошла стелить постель.

Хозяин наполнил стаканы. Молодой опять стал отказываться. – Ладно, насильно я никого не угощаю, а сам вот весь, как в засуху ручей пересох.

– Хватит тебе, «ручей», берега-то размывать. Поёшь уже, как утренний петух, кукарекуешь, – отозвалась хозяйка из глубины дома.

– С каких это пор курица заставила орла кудахтать?! – прикрикнул Алексей, показывая: кто в доме хозяин.

Анна, сызмальства перепуганная властью, боялась, чтобы муж по пьянке чего лишнего не нагородил перед незнакомыми людьми. А потом махнула рукой и пошла спать.

Чтобы снять напряжение и смущение перед незнакомым человеком, да развязать ему язык, Алексей сходил на кухню, наполнил пустую бутылку самогоном – чем не пожертвуешь ради доверия земляков, – Вернулся к столу и продолжал разглагольствовать, отмывая мужское достоинство, как ему показалось, несколько запачканное женщиной.

Гость икнул – домашний напиток был тёплым, и он еле удержал его в желудке, – попытался сменить тему и вставить своё веское слово:

– Вот в «Правде» я читал, что колхозники живут зажиточно, – сказал он тихо, уткнувшись взглядом в овощную закуску.

– «Правда» она правду и писать должна. А про зажиточность нашу Демьян Бедный хорошо написал: «Есть и медная посуда: крест да пуговица. Есть и овощ в огороде – хрен да луковица».

– А ещё у нас, в городе, говорят, что есть три стадии алкоголизма, – не унимался гость, пытаясь выдать какой-нибудь смешной анекдот и, тем самым, создать весёлую, непринуждённую обстановку. – Первая, когда хочется выпить на посошок. Вторая – когда хочется опохмелиться. Третья это когда просят копейки на проезд.

– Ах, козырь, ты мой! «Так в городе говорят…». А в селе посошок тебе не нальют – спать будешь здесь. Опохмелиться тоже не придётся, иначе завтра секретарь увезёт тебя обратно безо всякого голосования и копейки за проезд не возьмёт… Ладно, мужики, посидели и будет. Идёмте спать. Рот его потянуло зевотиной.

Утром хозяйка с трудом растолкала мужиков, напоила крепким чаем и выпроводила за порог.

– А ты пока поспи, – пожалела она молодого парня. – Мы потом спокойно позавтракаем. – Она сняла старушечий платок, причесалась, надела красивую кофточку и села напротив. Она была ещё красива, красива последней бабьей красотой, а движения её были такими же девичьими. Глаза молодые, полные жизни. Легкая, синеглазая, грустная – не каждый день такую увидишь. Ах, как же рано старит женщину сельский труд, – в сорок пять они уже смиряются со званием «баба», «старуха».

Анна Васильевна взглянула своими ясными глазами, как бы оценивая, можно ли открыться перед юношей корреспондентом, не заложит ли он её крамольные мысли. И заговорила мечтательно воспоминающе:

– Был у нас третьего года председатель. Бабы все были в него влюблены и мужики уважали. Тоже из города прислали. Агроном после института. И жена ему под стать – такая же рослая, улыбчивая – зоотехник. Студентами ещё поженились. Понравилось им наше село. На первом же году обзавелись усадьбой. Дом поставили с размахом – баня, хлев для животных. Так ведь районные власти расценили это как «недопустимое проявление собственнических замашек со стороны руководителя». Дескать, какой пример колхозникам подаёшь? И поставили вопрос о снятии. А любил он, чтобы всё у него было по-особенному. И какой дом! Ладненький, высоконький, со светёлкой-чердаком, а у той светёлки-чердака ещё балкончик с точёными перильцами. Терем!

Начальству наша нищета колхозная, видно, больше глянется. Первая заповедь – государству отдай, вторая – засыпь семена, третья – обеспечь всякие фонды. Колхознику-то иной раз совсем ничего уже и не оставалось.

Мой-то ведь тоже был председателем. Как же я за него переживала. Кричат, бывало, по телефону: – «Сей! Мать твою, так!» А на поля снег выпал: на лыжах сеяли. Осенью опять кричат: – «Жни! Всю сводку районную портишь». А как жать-то, колос ещё «не подошёл», не вызрело зерно. Центр всю жизнь пытался подтянуть Сибирь к срокам Кубани. Мой-то что учудил… Телефон отключил, контору на замок и всех в поле: и учителей, и ребятишек, кто постарше, и фельдшерицу, и библиотекаря с завклубом – одним словом, всю сельскую интеллигенцию. Одни старики с детьми малыми в селе остались. Связистов из района прислали. По всей линии телефонной проехали и обнаружили у нас отключённый телефон. Шуму-то было, не приведи господи. А ко времени телефонистов, мы уже и урожай поделили: сперва на семена, потом полной мерой на трудодни, остальное на гос. закупки. Правда, немного не дотянули до плана… Но выгребать из сусеков колхозников власть не осмелилась, не те уж были времена. Моего-то и сняли за самоуправство, слава Богу, ещё в тюрьму не спрятали. Мужики-то и осмелели. Что посевная, что жатва – избушку на клюшку и в поле. Рапортовали только по окончанию работ.

– Как ты думаешь, почему колхозники молчали, когда секретарь предложил забрать у нас сверхплановое зерно? Да потому, что в закромах колхоза оставлен лишь один сверхплановый процент.

По второму кругу избирать местных мужиков власть районная не стала, привозят сейчас вот таких, – и Анна Васильевна показала на то место, где сидел вчерашний гость. – Ой, недолго он продержится – сбежит.

Вновь избранный председатель ранним утром предстал пред светлые очи районного партийного руководителя, и не вызвал у него никакого сочувствия. У Ивана Григорьевича был вид человека, утомлённого тяжкими ночными бдениями. Сидел он на стуле обречённо, как бы заранее и добровольно определив себе место подсудимого. Тугие мешки набрякли под его глазами, но глаза были спокойны и даже чуть сонливы. Руки неподвижно лежали на коленях.

Павел Тимофеевич отвернулся к окну и долго молча, смотрел на ранний рассвет: – «Какого же идиота я подарил мужикам лучшего в районе колхоза!» В душе он их понимал и сочувствовал. И сам он бывший председатель колхоза из соседнего района. За организаторские способности выдвинули его на руководящую партийную работу.

«Ну что с ним делать?» – подумал секретарь, – не везти же его обратно.

– Ты, Иван Григорьевич, сиди, в основном, на телефоне и вовремя передавай сводки. Большего от тебя пока не требуется. Мужикам не мешай. Постепенно вникай. Завтра же отправь подводы с хлебом на элеватор. Желаю успехов.

И уехал.

Вечером того же дня Алексей Малозёмов после плотного ужина скрутил цигарку самосада, с мычанием и причмокиванием приткнулся к керосиновой лампе, почти всё пламя через пузатое стекло вобрал в себя, затянулся, хлебнул дымку, закашлялся глубоко возникающим громким кашлем. Его колотило изнутри, трясло так, что волосы на голове подпрыгивали и рассыпались соломой.

– Иди на улицу! – прикрикнула Анна, – от твоего табачища икона плачет, все глаза выело.

Именно это «благословение» и нужно было, чтобы без лишних вопросов выйти из дома и отправиться на заседание «Совета старейшин».

Промельком сверкали цигарки, светящиеся в вечерней первотеми, да раскалывал тишину натужный кашель.

– В общем так, мужики, новенького я определил к бабке Нефёдихе. Она будет ему кашеварить, а питие придётся обеспечивать всем селом, через ту же старуху.

Так и порешили. Сводки и рапорты подавали председателю такие, что радовали слух районному руководству, а хозяйствовали так, как учили их старики.

По окончании сева «теневое правительство» колхоза разработало коварный план. Местная самодеятельность с энтузиазмом поддержала его. Загодя вымыли тракторную тележку, а заодно и трактор, постелили половики, установили вдоль бортов скамейки.

Ранним воскресным утром, пока деревенский люд от мала до велика, не высыпал на улицу в честь праздника «Красной борозды», молодёжь в сарафанах и с гармошкой заняла места на тележке. Мужики в полной тишине вынесли и положили в усмерть пьяного одного из двадцати пяти тысяч пролетариев, «надорвавшего» своё здоровье на ниве неподъёмного сельского хозяйства. Рядом поставили «на посошок» бутылку водки и тарелку винегрета.

К вечеру весёлый карнавальный экипаж прибыл к подъезду РК КПСС. Крепкие руки парней под приглушенный смех девиц внесли тело и осторожно положили на диван приёмной секретаря райкома.