(Поэзия И.А.Бунина…и не только его)
О радость красок! Снова, снова
Лазурь сквозь яркий желтый сад
Горит так дивно и лилово,
Как будто ангелы глядят.
Отчего же такая радость?! Без сомнения, от созерцания Творения Божьего! Сквозь земной сад «горит» Божественным огнём Небо — и глядят на Божий мир ангелы. Синий цвет, бездонная глубина небес, твердь небесная, которую можно созерцать очами плотскими, возводит к Миру Горнему, к «жилищу» сил бесплотных, поющих Славу Нашему Общему Отцу и Создателю.
«Смысловая гамма иконописных красок — необозрима, как и передаваемая ею природная гамма небесных цветов. Прежде всего, иконописец знает великое многообразие оттенков голубого — и темно-синий цвет звездной ночи, и яркое дневное сияние голубой тверди, и множество бледнеющих к закату тонов светло-голубых, бирюзовых и даже зеленоватых». Так писал в знаменитых «Трёх очерках о русской иконе» истинно русский мыслитель, страдалец – князь Е.Н.Трубецкой, имя которого ныне известно многим. И хоть в статье речь идёт не об иконах, а о русском литературном пейзаже, слова эти столь же «актуальны» — тем более, если говорить о поэзии Ивана Алексеевича Бунина. Многие стихи его как будто «раскрашены», вернее – «расцвечены». А синий цвет, кажется, — один из самых главных в творчестве поэта, о чём будет сказано далее.
И вот в приведённом в самом начале произведении для лирического героя с ангелами неразрывно связан пейзаж ранней русской осени, столь любимой многими поэтами. И даже ангельский мир воспринимается через цвет.
Удивительно – вроде бы нет в русском языке наречия «лилово», да и сам лиловый цвет получается от сочетания синего вовсе не с жёлтым. Однако, речь не о мольберте художника, а, как уже очевидно, о бесконечной «палитре» красок мироздания, отражающих и мир духовный, незримый человеческим оком.
И снова перед нами знаменитые «Три очерка», отражающие, словами самого же автора, «умозрение в красках» и соединяющие «два мира».
« …голубым представляется …тот общий фон неба, на котором развертывается бесконечное разнообразие небесных красок, — и ночное звездное блистание, и пурпур зари, и пурпур ночной грозы, и пурпуровое зарево пожара, и многоцветная радуга, и, наконец, яркое золото полуденного, достигшего зенита, солнца».
Все эти образы, так или иначе, воплотились и у И.А.Бунина.
О радость радостей! Нет, знаю,
Нет, верю, господи, что ты
Вернешь к потерянному раю
Мои томленья и мечты!
И «возвращается» лирический герой, созерцая вечную «палитру» земных красок, подаренную нам Самим Творцом!
Обратимся же снова к «палитре» поэзии И.А. Бунина – и столь любимому им синему цвету.
Березы желтою резьбой
Блестят в лазури голубой,
Как вышки, елочки темнеют,
А между кленами синеют
То там, то здесь в листве сквозной
Просветы в небо, что оконца
Как и в приведённом ранее произведении, перед читателем предстаёт сочетание синего с жёлтым – с «золотым». И снова ранняя осень – лучшее время для философского размышления о сути земного бытия, для осмысления своего духовного опыта. Конечно, сразу же невольно вспоминаются и «хрустальный день», и «лучезарные вечера», и «чистая и тёплая лазурь», «льющаяся» с небес, столь ярко описанные Ф.И.Тютчевым. (Именно образ осеннего сада, с которого начата статья, и эти с детства запавшие в душу образы, созданные поэтом девятнадцатого века, натолкнули автора книги «Смысл иконы» — Николая Михайловича Тарабукина на понимание того, что София – это «Предвечный замысел о мире и его судьбах» — и в книге об иконографии целую главу он посвятил философии пейзажа).
Есть в светлости осенних вечеров
Умильная, таинственная прелесть…
(Ф.И.Тютчев. «Осенний вечер»).
И снова образ тихой и светлой осенней природы, наполненной неземным светом, пробуждает чувство религиозное, мысль о «божественной стыдливости страданья», присущей каждому «разумному существу» — тому, для кого дух и душа не абстрактные категории!
Великий русский мыслитель двадцатого века Иван Александрович Ильин сказал, что истинно великое произведение искусства создаются там, где проносятся «веяния Духа Божьего», даже тогда, когда в произведении внешне нет ничего церковного и религиозного. Вряд ли эту мысль стоит оспаривать – тем более, применительно к русскому пейзажу – в том числе и литературному. Только «диапазон» «духовного» и «душевного» может быть очень большим – и даже всего лишь два приведённые здесь примера яркое тому свидетельство. А потому стоит внимательнее вчитаться, вернее даже, — всмотреться в созданный И.А.Буниным образ. Здесь можно узреть и отсвет неба, отражённый в русском осеннем пейзаже, и даже символ иконостаса — «оконца» в Царствие Небесное, о которых писал убиенный большевиками священник и философ Павел Александрович Флоренский. Хотя внешне перед читателем предстаёт лишь осенний лесной пейзаж.
А теперь перед нами созданный тоже И.А.Буниным пейзаж весенний:
Раскрылось небо голубое
Меж облаков в апрельский день.
В лесу все серое, сухое,
И паутиной пала тень.
Змея, шурша листвой дубовой,
Зашевелилася в дупле
И в лес пошла, блестя лиловой,
Пятнистой кожей по земле.
Сухие листья, запах пряный,
Атласный блеск березняка...
О миг счастливый, миг обманный,
Стократ блаженная тоска!
О чём же «тоскует» лирический герой? И как тоска может быть «блаженной», да ещё и «стократ»?! Может, если научиться «переживать красоту», которая вне нас и понимать, что мы когда-нибудь уйдём, покинем этот мир, а эта красота будет вечно!
Настанет день – исчезну я
А в этой комнате пустой
Всё то же будет: стол, скамья
Да образ древний и простой.
И так же будет залетать
Цветная бабочка в шелку,
Порхать, шуршать и трепетать
По голубому потолку.
И так же будет неба дно
Смотреть в открытое окно,
И море ровной синевой
Манить в простор пустынный свой.
Это размышление лирического героя И.А.Бунина не столь «будоражащее» душу,
но, по сути, о том же. И «любимый» синий цвет, кажется, «вытесняет» все остальные – даже потолок становится голубым, символизирующим небо.
А сказал о таком «переживание красоты » тот, кому, по словам современников, как будто бы в насмешку над русским шовинизмом Господь даровал совершенно удивительное видение русской природы — И.И.Левитан. И, конечно, даровал ему Господь и «видение» вечной «палитры» природы. А потому, даже глядя на сочетание столь ярких и «радостных» цветов, невольно ощущаешь щемящую грусть. Это можно с полным правом сказать и о картинах великого живописца, и об удивительной, прекрасной русской лирике.
А ещё «стократ блаженная тоска» при созерцании небесной синевы невольно напоминает и «тоску мимолётности» И.Ф.Анненского. (Само приведённое ниже стихотворение называется «Закатный в поле звон», а «тоской мимолётности» можно назвать мироощущение лирического героя большинства произведений основоположника Серебряного века).
В блестках туманится лес,
В тенях меняются лица,
В синюю пустынь небес
Звоны уходят молиться...
Звоны, возьмите меня!
Сердце так слабо и сиро,
Пыль от сверкания дня
Дразнит возможностью мира.
Что он сулит, этот зов?
Или и мы там застынем,
Как жемчуга островов
Стынут по заводям синим?...
Синева небес не только наводит на столь присущие И.Ф.Анненскому мысли о быстротечности земного времени, но и передаёт ощущение трепета перед тайным, неизведанным, перед тем, что ожидает нас и что никому из нас неведомо. (А заодно – и отражает философскую суть символизма как литературного направления).
Грустит о небесной синеве, о невозможности приблизиться к ней и лирический герой В.С.Соловьёва, созерцая красоту Альпийских гор:
Синие горы кругом надвигаются,
Синее море вдали.
Крылья души над землей поднимаются,
Но не покинуть земли.
А в другом стихотворении упоминаемого уже И.Ф.Анненского «По снегам бежит сиреневая мгла» — символ мечты и устремлений лирического героя. ( Вспомним довольно близкий цвет – лиловый, через который лирический герой И.А.Бунина ощущает присутствие ангелов).
И снова перед нами цвет зримого неба уже в строках грузинского поэта Николоза Бараташвили, переведённых Б.Л.Пастернаком:
Цвет небесный, синий цвет,
Полюбил я с малых лет.
В детстве он мне означал
Синеву иных начал.
Подчёркнутые слова в лишних объяснениях не нуждаются – в произведении же отразился тот самый «диапазон» «духовного» и «душевного», о котором говорилось ранее.
Синева «сопровождает» лирического героя на всех этапах жизни – это – «цвет любимых глаз», и «цвет мечты», и «краска высоты», а потом и «легкий переход в неизвестность». Лирический герой как будто «растворяется» в синеве Вечности — потому что «в этот голубой раствор погружен земной простор», а значит, и все мы – и наша земная жизнь, неотделимая от неба!
И снова «смотрит» небо и на лирического героя И.А.Бунина, и на читателя – а на всё окружающее нас мироздание «ложится отблеск голубой»:
Ещё и холоден и сыр
Февральский воздух, но над садом
Уж смотрит небо ясным взглядом,
И молодеет Божий мир.
И пейзаж, как и у многих писателей, важен не сам по себе, а именно как некая причастность:
Нет, не пейзаж влечёт меня,
Не краски жадный взор подметит,
А то, что в этих красках светит:
Любовь и радость бытия.
Радость земного бытия показана как преддверие «бытия» Вечного – иначе, всё на земле вообще лишается смысла!
Но вот земное бытие завершилось – и над усопшими, по сложившейся веками духовной, благочестивой традиции, родственники читают Псалтирь. «Псалтирь» — и один из поэтических шедевров И.А. Бунина. Великое Таинство перехода в иной мир здесь тоже воспринимается через цветовую гамму – вечное «соседство» синего с золотым:
Бледно-синий загадочный лик
На увядшие розы поник,
И светильники гроб золотят.
И прозрачно струится их чад.
— Дни мои отошли, отцвели.
Я бездомный и чуждый земли:
Да возрадует дух мой господь,
В свет и жизнь облечет мою плоть!
Если крылья, как птица, возьму
И низринусь в подземную тьму.
Если горних достигну глубин. –
Всюду ты, и всегда, и един:
Укажи мне прямые пути
И в какую мне тварь низойти.
Можно, наверное, сказать, что эти два столь важных в иконографии цвета преддворяют мир незримый для созерцания, недоступный для понимания для нашего грешного сознания.
А теперь пришло время всмотреться в цвет, наиболее ярко отражающий и красоту земли, и некоторые чины Небесной Иерархии, — зеленый:
Там, в полях, на погосте,
В роще старых берез,
Не могилы, не кости -
Царство радостных грез.
Летний ветер мотает
Зелень длинных, ветвей –
И ко мне долетает
Свет улыбки твоей.
Не плита, не распятье –
Предо мной до сих пор
Институтское платье
И сияющий взор.
Разве ты одинока?
Разве ты не со мной
В нашем прошлом, далеком,
Где и я был иной?
В мире круга земного,
Настоящего дня,
Молодого, былого
Нет давно и меня!
Память – это ведь тоже ведь отражение Вечности. Не потому что не верит лирический герой в Жизнь Вечную – об этом речи вообще быть не может – а потому, что здесь и сейчас он как будто снова соединяется со своей возлюбленной, с которой их разлучила смерть. И не только с ней, но и собственной молодостью. А образ русской берёзы, окрашенной лучами заходящего солнца, «зелень длинных, ветвей» ещё и ещё раз напоминает о том, что любовь сильнее смерти — и что любившие здесь, на земле, встретятся там – в Вечности. А потому и погост изображён не как символ скорби, а, судя по всему, как преддверие этой встречи.
Всё темней и кудрявей березовый лес зеленеет;
Колокольчики ландышей в чаще зеленой цветут;
На рассвете в долинах теплом и черемухой веет,
Соловьи до рассвета поют.
Скоро Троицын день, скоро песни, венки и покосы...
Все цветет и поет, молодые надежды тая...
О весенние зори и теплые майские росы!
О далекая юность моя!
Чем-то похожие образы и размышления. Прежде всего, конечно, зеленью берёзового леса, символизирующего Россию. А потому в этом произведении уже зелёный цвет «господствует» над остальными.
Однако, нежная зелень берёзовых ветвей для русского сознания ещё и нераздельно связана с радостным, праздничным храмом, украшенным на Троицын День.
Удивительное произведение! Зелёный цвет берёзовых ветвей связал воедино и воспоминание, и «молодые надежды», и Праздник – один из главных для всего Православного Мира. Сам же Праздник как будто «присутствует» не сам по себе, а как неотъемлемая часть русской жизни.
А в произведении «Троица» «гирлянды молодых березовых ветвей», приносимые в храм простыми крестьянами, становятся символом смирения, покаяния и любви к Господу!
Твой нынче день настал, усталый, кроткий брат,
Весенний праздник твой и светлый, и спокойный!
Ты нынче с трудовых засеянных полей
Принес сюда в дары простые приношенья:
Гирлянды молодых березовых ветвей,
Печали тихий вздох, молитву и смиренье.
И «земной» зелёный цвет соединяется с «небесными» — синим и золотым. Для того, очевидно, чтобы отразить единство Неба и земли.
Гудящий благовест к молитве призывает,
На солнечных лучах над нивами звенит;
Даль заливных лугов в лазури утопает,
И речка на лугах сверкает и горит.
А ещё и «янтарный блеск свеч» сливается с лучами солнца. И становится совершенно ясным, даже почти физически ощутимым, что одухотворённая красота русского пейзажа является преддверием Красоты Вечной, Духовной. От глаз и ушей – к сердцу, к душе – а потом к Духу! Потому что, как писал упоминаемый в самом начале И.А.Ильин, «человек должен духом одухотворить и себя, и природу»
«То, что свершилось на небе, свершилось и на земле» — писал Святитель Николай Сербский в книге, название которой как нельзя более связано с одухотворённой пейзажной лирикой, — «Моление на озере». И, кажется, как нельзя более перекликаются его слова с образами, явленными в этом стихотворении И.А. Бунина – и не только.
Цвет голубой и цвет зеленый,
Что боле радости виной?
Иль тот небесный, отдаленный,
Иль этот близкий нам, земной?
Я разрывался в раздвоеньи,
В непостоянстве, как во зле,
Искал порою утешенье
То в небесах, то на земле.
Цвета, любимые доселе,
Причина тишины и бурь, -
Жизнеликующая зелень
И духоносная лазурь.
Душе! Едино на потребу!
Мимоходящим отболей!
… И снова радуемся небу,
Не забывая о земле.
Этой нераздельной связи, отражённой в цветовой гамме, в «палитре» Вечности, посвящено и приведённое здесь произведение небезызвестного Иеромонаха Романа. А без этого единства нельзя увидеть, услышать, ощутить, понять, говоря его же словами, «примиренье неба и земли», от которого «дышится, как плачется, отрадно».
Кажется, можно было бы на том и завершить – только начали мы с удивительной поэзии И.А.Бунина — ею и завершим. Только прежде, чем приблизиться к финалу, думаю, следует вспомнить об одном посвящении автору.
В дыму зеленом ивы...
Камелии — бледны.
Нежданно торопливы
Шаги чужой весны.
Томленье, воскресенье
Фиалковых полей.
И бедное дыханье
Зацветших миндалей.
По зорям — все краснее
Долинная река,
Воздушней Пиренеи,
Червонней облака.
И, средь небес горящих,
Как золото, желты -
Людей, в зарю летящих,
Певучие кресты.
Строки эти принадлежат не самому воцерковлённому, да и просто благочестивому поэту – З.Н.Гиппиус. Однако, насколько же удалось автору этих строк проникнуть в суть бунинской поэзии – в его ощущение цвета как неотъемлемой части Вечности!
Да и, наверное, дело тут не только в гениальности поэзии И.А.Бунина. Нельзя не увидеть в этих строках духовного подъёма, полёта, устремления ввысь, которое, можно сказать, «совершается» на глазах у читателя. И называется стихотворение «Крылатое», что говорит само за себя. (Кроме главной идеи, в нём отразилась и суть символизма как литературного направления – однако, это не главное). И в этом «полёте» не только лирический герой, а, наверное, все, для кого духовная реальность, Жизнь Вечная не пустая выдумка, не сказка, а именно «реальность». «Полёт» от ив, «фиалковых полей» и долины к «горящим небесам» и Кресту, который, по словам не раз упоминаемого Е.Н.Трубецкого, — «огненный язык», которым всё завершается! И этот духовный подъём тоже воспринимается через вечную цветовую гамму Мироздания!
«Иконописная мистика — прежде всего солнечная мистика в высшем, духовном значении этого слова. Как бы ни были прекрасны другие небесные цвета, все-таки золото полуденного солнца — из цветов цвет и из чудес чудо. Все прочие краски находятся по отношению к нему в некотором подчинении и как бы образуют вокруг него «чин». Перед ним исчезает синева ночная, блекнет мерцание звезд и зарево ночного пожара. Самый пурпур зари — только предвестник солнечного восхода. И, наконец, игрою солнечных лучей обусловливаются все цвета радуги: ибо всякому цвету и свету на небе и в поднебесье источник — солнце».
Удивительно, но создаётся впечатление, что этот отрывок из знаменитых «Трёх очерков» как будто «иллюстрирует» произведение З.Н.Гиппиус – или, наоборот, но составляют они единое целое. Однако, между их создание разница в несколько лет, да и вряд ли авторы были похожи своим духовным воззрением. Просто, видимо, есть вечные темы и образы, при обращении к которым, пусть и на время, но отступает личное мировоззрение, уступая место Главному и Вечному. Рискну предположить, что это – тот самый случай.
А завершить размышление о духовном начале русского литературного пейзажа и роли цветовой гаммы, думаю, будет логично шедевром И.А.Бунина:
И цветы, и шмели, и трава, и колосья,
И лазурь, и полуденный зной…
Срок настанет — Господь сына блудного спросит:
«Был ли счастлив ты в жизни земной?»
И забуду я все — вспомню только вот эти
Полевые пути меж колосьев и трав —
И от сладостных слез не успею ответить,
К милосердным Коленам припав.
Многоцветье мира дольнего отражает Мир Горний – и связь эта неразрушима до Конца Времён. Потому и пробуждает в нас самые высокие чувства русский пейзаж – отражая в земных красках Вечное и Непостижимое!