Когда наступит утро

— Я даже не представляю, что можно жить как-то по-другому. То есть, я хочу сказать, что вот как я сейчас живу — так я и хочу жить…
— Всегда, — подсказал кто-то.
— Ну-у, не всегда. Так не получится… А как можно дольше. Побольше и подольше…

     Язык у Володьки уже заплетался. Однако ему очень хотелось говорить. Говорить ярко, убедительно и доходчиво для всех. Но именно так у него и не получалось. Получалась сумятица мыслей и винегрет из слов. А Володька всё пытался и пытался выбраться из словесных дебрей и сформулировать чётко свою главную идею жизни.
     Он раскраснелся, распустил узел галстука, под светлыми усиками прилепилась, как хлебная крошка, виноватая улыбочка.
— А, ладно. Скажу лучше чужими словами. За то — чтобы молодость знала, а старость — могла.
— Наконец-то. Разродился мыслью, — с облегчением вздохнул парень лет двадцати восьми, по стилю одежды похожий на дерзкого рокера, а по лицу — на простого деревенского парнягу. — Сколько можно слушать твои бредни, Вовик?
— Пусть болтает. Он всё-таки виновник торжества, — с начальнической интонацией в голосе сказал полнеющий блондин с аккуратным прямым пробором.

      Залапанный стакан с тёплым армянским коньяком обошёл по кругу. Освобождающиеся от стакана руки потянулись вниз, к картонному ящику из-под экспортной водки, на котором горкой навалены колбаса, куски жареной курицы, мелко нарезанные яблоки.
— Для дамы, — Володька с дурашливой галантностью преподнёс куриную ножку единственной в этой мужской компании девушке, которая стояла в общем круге над ящиком с закуской, постукивая белым сапожком по бетонному полу и небрежно поигрывая концами длинного шарфа.
    Девушка откинула назад кудлатые рыжие волосы и ответно улыбнулась Володьке мокрыми от коньяка губами.

      В полукружьях окон  высоко над полом постепенно темнело. Включили свет. Высокие штабеля ящиков с пустыми бутылками загораживали мощную лампочку под потолком и бросали на всех присутствующих мрачно-трагические тени. Но полумрак и смягчал грубую обстановку подвального помещения, в котором размещался пункт приёма стеклотары.

      Коньяк уже оказывал своё разлагающее воздействие на психику и, как в химической реакции, характеры — у кого быстрей, у кого медленней, распадались на составляющие элементы. Постепенно одни из этих элементов растворялись без остатка, как будто их и не было, другие выпадали в осадок и никакая «царская водка» ничего не могла с ними поделать.
— Я извиняюсь перед своими гостями, что мы собрались в такой, хм… экзотической обстановке. Просто так получилось… экспромтом, можно сказать, Все мои друзья, которые в тот момент под руку, так сказать, подвернулись… — Володька, немного стушевавшись, поправился в выражении: — Не подвернулись, нет, нет… Которые, точнее выражаясь, оказались в тот момент рядом. Вот так лучше звучит.
       Володька опять разговорился на все темы сразу, блуждая в словесном тумане, но на него, казалось, никто не обращает внимания.
— А почему вы — виновник торжества? — перебила его словесные мучения девушка, в свою очередь, мучаясь с куриной ножкой, не зная, как укусить её наиболее культурным образом. — У вас что, день рождения?
Володя тут же сбился с мысли и замолчал с виноватой улыбкой. Потом перестроился на «волну» вопроса и всё с той же витиеватостью принялся объяснять, что вот ему присвоили новый чин. И, если подводить под общий табель о рангах, он в тридцать лет добился майорского чина, а…
— А в тридцать пять уже станет полковником. По табелю рангах. И дальше, и дальше… — вместо Володьки продолжил его фразу блондин с аккуратным пробором на головной растительности. — Надоел уже всем своими подсчётами. — Он выплюнул спичку, которой ковырял в зубах, и поднялся со своего ящика.
— Это – мой начальник, — с пьяной почтительностью шепнул Володька на ухо девушке.
      Та, в самом деле, или нарочно, сделала вид, что удивилась, и уронила на бетонный пол куриную ножку. Володькин начальник посмотрел на часы, разыскал среди бутылочных ящиков свой бархатно-кофейный кейс и без разъяснений и прощаний направился к выходу.
— Максим! Максим Альбертыч!.. Ну, Альбертыч… ну ты что?..- Володька с расстроенным лицом побежал за своим начальником.
      Через полминуты они вдвоём вернулись и виновник торжества поспешно достал из своего объёмного мятого портфеля очередную бутылку коньяка. В портфеле при этом красноречиво зазвякало и весь круг присутствующих у ящика с закуской, до этого загрустивший, опять оживлённо загомонил.

— Где наш стакан? Где наш стаканчик? — сюсюкающим голосом завопрошал Володька. А его начальник, видимо, продолжая начатый разговор, смотрел на Володькин портфель, бубня себе под нос:
— Меня возмущает такое поведение… Пьянствовать чёрте где, чёрт знает с кем. Со всяким ханыжьём… То в каком-то сарае грязном, то в какой-то подсобке подпольной шашлычной, то в какой-то бане полубандитской. Теперь в этом бутылочном подвале… Какой там к чёрту авторитет…

    Слова Максима Альбертовича насчёт «всякого ханыжья» обидели мужчину в кожаном пальто. Он выглядел постарше других в этой компании, лет под пятьдесят, и всё время до этого момента его одутловатое бледное лицо сохраняло выражение самоуважения и отстранённости от всего тут происходящего. Но теперь он вдруг, как встрепенувшись, выпрямил спину, вздёрнул надменно подбородок и возразил Максиму мягким баритоном:
— Почему вы так категорически, всех под одну гребёнку? Мы с вами не знакомы, но это не причина, чтобы огульно причислять меня ко всякому ханыжью. Я пришёл в прокуратуру по вызову Владимира Сергеевича. Он записал мои слова для протокола — а тут ему объявили приказ о присвоении чина… И он в общей возникшей суете потащил меня в этот подвал. Я просто так подумал, что у Владимира Сергеевича возможно ещё имеется ко мне ряд вопросов… Но причислять меня к ханыжью… Это, знаете ли. Если мы с вами не незнакомы, то…
— А давайте познакомимся! — задорно предложила улыбающаяся девушка. Начав с Максима Альбертовича, она протянула ему ладошку и, с кокетливым поворотом головы, назвалась: — Лина.
— Максим, — без всякого дружелюбия, тремя пальцами пожал он её ладонь. – И добавил: — Начальник этого обормота, виновника торжества.
— Давайте, вправду познакомимся, — пробубнил сам виновник торжества, поочередно разливая коньяк в единственный на всех стакан. — Мы все тут такие хорошие ребята…
— Действительно, когда пьёшь из одного стакана, надо знать, кого потом тащить на анализы, — хмыкнул парень в рокерской кожанке и пожал своей рукой в кожаной перчатке мягкую ладошку Лины. — Станислав, или просто Стас… Человек мужественной профессии, почти как пожарник, если уж тут ввели в оборот представляться в должности.
— Мужественной профессии, — прокомментировал виновник торжества. – Из уголовного розыска, старший опер. Опасен приёмами каратэ, которые применяет языковым способом, без предупреждения…
— Ну, зачем же так грубо фантазировать, — Стас в упор посмотрел на Володьку. — Этак я тоже могу соврать, что ты старший следователь областной прокуратуры.
— А у меня вот… нет профессии, — сказала весело девушка Лина.
— У тебя есть профессия, — хмыкнул Стас. — Не прибедняйся. Самая наидревнейшая профессия, дорогуша. А по современным критериям — самой высшей категории, грандесса.
— Николай, — представился скромно флегматичный парень в очках и старомодной кургузой шляпе. — Работаем вместе с Владимиром. Близкие, так сказать, коллеги.
— Виталий, если кто не знает, — по-гусарски щёлкнул каблуками высокий парень с широченными плечами штангиста и в синем рабочем халате. — Хозяин этого погребка. Извините за некомфорт, но это рабочее место. И стакан всего один поэтому. И потому, что сам — абсолютно непьющий, хотя и связан, в некотором роде, с алкогольной продукцией.
— Непьющий, — вставил реплику небрежным голосом Стас, — Потому что зашитый на смерть. Если выпил — сразу в гроб. А то ж такой гари давал, так зажигал…
Хозяин погребка, Виталий посмотрел на Стаса тяжёлым взглядом и тяжело перевёл дыхание, как перед поднятием тяжелой штанги.
— Я тоже — коллега Владимира Сергеевича, — пожимая ладошку Лины, робко сказал паренёк с худым конопатым лицом и по-девичьи большими карими глазами. — Дима.
— Воплощённая невинность, — добавил Максим Альбертович, иронично скривив губы, — будущий столп правосудия… Ну, столбы, за вас, ха-ха, — и резко выдохнув, Максим Альбертович приложился губами к залапанному стакану. Постепенно
подымая донышко стакана, втянул в себя всё его содержимое.
— А вы? — - спросила игриво Лина у мужчины в кожаном пальто. — Вы, наверное, ого-го-го — самый-самый важный?
— Ну, почему же? С чего вы так решили, девушка? — мужчина чуть смущенно повёл в сторону головой, пригладил седую шевелюру. – Конечно, такая обстановка и меня шокирует. Непривычно, однако. Но будем считать, что это просто дружеская пирушка. Но, пожалуй, я тоже представлюсь. — Секунду поразмыслив, он
приподнялся с бутылочного ящика, на котором сидел, и покивал направо-налево. – Гласов Андрей Петрович. Директор пятого универсама.
— То–то чувствую, что сервелатом попахивает, — заметил язвительно Стас.

      И директор пятого универсама сделал вид, что очень обиделся, с надменно-надутым видом отодвинул свой ящик подальше от Стаса, поближе к Максиму Альбертовичу.

      Максим, чуть ли не слюнявя губами ухо виновника торжества, громко шептал в нетрезвой таинственности и тряс указательным пальцем:
— Володя, почему он здесь? Почему он здесь, твой подозреваемый по уголовному делу? Владимир, ты совершенно забываешь о престиже и авторитете своей должности.
— Альбертыч, — улыбчиво возражал Володька своему начальнику, — Ну, мы же в неформальной обстановке. Почему бы не пообщаться с народом. Я так люблю общаться с народом. Чтобы… чтобы, ну, понятно, в общем, Максим Альбертыч?
— Эх, я так жалею, что затащился с тобой на эту помойку. Наприглашал всякую шваль. Подследственного своего — это ж надо было додуматься… Проститутку какую-то. Какой тут к чёрту авторитет.- Ой, — а одного ещё не хватает! — звонко воскликнула Лина, громко хлопая в ладоши для привлечения общего внимания. — Я помню, был ещё один. Такой смешно-смешной… Ой, помру со смеху. Было восемь, стало семь — а один усох совсем…

— Кто ещё? — Максим строго и подозрительно посмотрел на Володьку. — Кого ещё притащил за собой?
— Да не может быть, — удивился сам Володька. — Кто же это ещё мог припереться?
       А девушка Лина смеялась, по-ребячьи хлопала в ладоши и твердила:
— Был, был… Смешной такой…
— Вот так, на полном скаку теряем мы лучших товарищей, — сказал Стас, не отвлекаясь от колоды карт, которую они с хозяином подвала Виталием раскладывали на ящике в сторонке от остальных. — Что же ты, Вовик, забыл своего друга-горемыку, который наверняка спит сейчас, всеми позаброшенный – позабытый, где –нибудь за ящиками в сплошных антисанитарных условиях.
— Ах, точно! — Володька хлопнул себя по лбу. — Калистратов!.. Вы же его все знаете, адвокат, кореш мой со студенческих лет.
— Этого-то мы знаем, — согласился Максим, но опять неодобрительно. – Тоже личность — не идеал морали.
— Какая для горемыки мораль, — добавил издалека Стас. — У него вся душа изорвана борьбой с правосудием, а череп весь в шрамах от инструментов богини Фемиды.- Поэтому он стал пьянеть от одного стакана, — сочувственно вздохнул Володька, поднимаясь со своего ящика. — Пойду его искать. Ау!..

— Я же говорила! — обрадовалась Лина. Она пристроилась на коленях флегматичного Николая, обвив его шею концами своего длинного шарфа, и одновременно заигрывая с сидевшим рядом Димой. То строя ему серьёзные глазки, то шаловливо показывая розовый кончик языка. Дима вспыхивал застенчивым румянцем, прятал глаза и рукавом пальто стирал со лба капельки пота. — Ой, помрёшь со смеху! Как в лесу, друг друга растеряли, «ау» кричат. Ой, помрёшь со смеху…

      Володька подвёл к коллективу сонного, помятого, испачканного в пыли и паутине Калистратова. Худощавое, с впалыми щеками лицо Калистратова выражало муку и мольбу о покое. Виновник торжества помог своему приятелю опуститься на свободный ящик и затем, как в знак наказания за причинённое беспокойство, шлёпнул ребром ладони по шляпе на голове адвоката. Шляпа примялась и по-клоунски сползла на самые уши Калистратова.
       Всем сделалось очень смешно или, может просто общее настроение дошло именно до такой стадии. А девушку Лину смех до того разобрал, что она начала икать и, если бы не сидела на коленях Николая, то не удержалась бы на ногах. Виновник торжества достал из своего портфеля ещё одну бутылку коньяка и крикнул Виталию, увлёкшемуся картёжной схваткой:
— А мы пустую тару не выкидываем. За сегодняшний вечер на целый ящик тебе наберём, хи–хи. Как за аренду помещения, Виталь… Противно, наверное, трезвому среди пьяненьких дурачков?

      Калистратов движением обеих рук попытался вернуть свою шляпу на место. Но только он поправлял шляпу, как Максим Альбертович или виновник торжества снова хлопали по ней — и все опять заходились хохотом.
— Ну, что вы, в самом деле, — со слабым возмущением бурчал Калистратов и пытался очередной раз поправить шляпу. — Я устал. У меня сегодня тяжёлый день. Обтяпал в суде такой тяжёлый спорчик — уже года два тянулся, а сегодня, бац-бац — и в самую десятку. Клиент прямо обалдел. Я и говорю, не скупись, дядя, ответчика разгромили. Правосудие торжествует. Давай, дядя, не скупись. Повёл меня этот барыга в ресторан, там и встретил Володьку, который коньяком затаривался… Ну, ребята… Ну, Альбертыч, ты же начальник… — Калистратов перестал бороться с нахлобучиваньем своей шляпы, сложил руки меж колен и с грустны лицом затянул песню:
— Вот и встретились два-а-а а-адиночества…

      Девушка Лина пересела на ящик Калистратова, прислонилась бочком, доверчиво, словно была с ним знакома, по крайней мере, лет пять, и начала тихонько подпевать.
— Вот, точный горемыка, — хмыкнул Максим Альбертович, — Там, где другой адвокат поимел бы гонорарчик в много-много тыщ — этот тюха, хе-хе, за ужин в кабаке.
      Директор универсама, всё такой же отрешённый, замкнутый, как пленник благородного происхождения на пирушке диких разбойников, часто доставал из кармана носовой платок и утирал губы. Будто в задумчивости, опустив взгляд в бетонный пол, он внимательно и впитывающее прислушивался к тихому разговору виновника торжества и его начальника. Те говорили о работе, точно только сейчас поняли острую необходимость решить нерешённые раньше проблемы. Володька что-то объяснял с оправдывающими интонациями, а Максим перебивал его и часто повторял: «Ты запомни, что досрочный чин тебе присвоили благодаря мне-е». «Я помню», — кивал Володька и опять начинал что-то объяснять.
       Виталий, хозяин подвала стеклотары, и Стас, ни на что не обращая внимания, по очереди кидали друг другу карты. Виталий — с высокомерным презрением проигравшегося вдрызг графа, Стас — с ехидной улыбочкой человека себе на уме.
— Поосторожней с окурками! — ни к кому конкретно не обращаясь, раздражённым голосом предупредил Виталий. — У меня тут всё-таки какие-никакие, а материальные ценности…
— Не отвлекайся, — коротко бросил Стас. — Себе дороже выйдет… Мои, мои – не лапай.
Флегматичный Николай, как объевшийся рыбой тюлень, смирно сидел, прижавшись спиной к трубе батареи и уставившись в одну точку. То ли ему было очень хорошо, то ли, наоборот, очень плохо. Застенчивый Дима, морща конопатое лицо, мучился от каких-то внутренних борений. В конце концов, на что-то решившись, он тронул за плечо Андрея Петровича.
— Не скажете, сколько времени?
— Что… а? — Андрей Петрович вздрогнул и посмотрел на Диму так, как будто тот наступил ему на ногу. — Время? Без пяти минут десять.
— Так нельзя, — разговаривая сам с собой, вздохнул Дима. — Нельзя так.
— Это вы о чём? — насторожился Андрей Петрович и, уже с вниманием, посмотрел на Диму.- Жена меня ждёт дома. А я здесь. Мы три месяца женаты — а я уже гуляю. Нехорошо, правда?- Что ж, — рассудительно проговорил Андрей Петрович, — мыслите вы очень положительно. Одобряю. Я сам — сторонник домашнего очага.

      Стас, потирая руки, поднялся со своего ящика за «карточным столом». Сказал взгрустнувшему хозяину подвала:
— Виталик, ты же знаешь истину — раз не повезло в картах, повезёт в любви. Вон и займись своей гостью… — Виталий подмигнул в сторону девушки Лины, которая уже второй раз обращалась в подвальное пространство с жалобным сообщением « я писить хочу». — А то у тебя одни расстройства. И сам не пьёшь, и толпа пьяненькая беспокойство причиняет, и в карты продулся. Должна же в жизни быть какая-то справедливость… Покажи девушке — где тут у тебя дамская комната…

— Вот вы говорите: справедливость, справедливость, — пробубнил пьяненький Калистратов, сидя в позе мыслителя. — Какая к хренам справедливость. Кто отвечает за справедливость, а? Справедливостью заведуют судебные органы… А это такие органы сам… самрег-лирущие… которые работают чуть-чуть в свою пользу, а в основном — как инструмент власти всякой… Чтобы власти разрешали им самим сам-рег-лироваться. Вот…
       Поддерживая Лину за плечи, Виталий повёл её куда-то в подвальную даль, за высокие, под потолок штабеля ящиков. Виновник торжества и его начальник что-то упорно доказывали друг другу. Володя — оправдываясь, а его начальник – упрекающе.

— Володька, Володька, ты — дурак, болван… Ты думаешь, я тебе указания даю от своего имени? Нет, дурачок, это вон, — Максим показал пальцем на питисоваттную лампочку на высоком подвальном потолке. — Мы — инструмент большого дела, которого мы с тобой не понимаем. Мы — исполнители.
— Максим, я не дурак и всё понимаю. Это когда я только начинал работать… Какие у меня были тогда дурацкие идеалы…
— Ну, вот!.. Тебе сказали – дурень, а ты опять споришь… Ты обнаглел, вымогаешь взятки уже у обвиняемых. Куда ни шло — у подозреваемых… Но наглеешь, Володька, наглеешь… Своим самоуправством большой политике вредишь, — и Альбертыч ещё
раз ткнул пальцем в потолок.
— Парни! — громким, но уже по-пьяному скисшим голосом воскликнул Дима. — Парни!..
— Ну, чего тебе? — будто щёлкнув кнутом дрессировщика, спросил Диму Максим Альбертович. — Парень?
— Мне п-пора домой, — совсем тихо промямлил Дима. — Жена ждёт. Вы меня извините, пожалуйста…
— Топай, — разрешил Максим. Потом посмотрел на другого своего подчинённого, окликнул: — Николай! Ты тоже пойдёшь или останешься?
      Николай поправил очки на носу и только после этого повернул голову на окрик. Ровным голосом радиодиктора сказал:
— Как прикажешь, шеф. Могу хоть до утра.
— Вот, молодец. За что и ценю. Всегда молчит и на всё согласен.
— Как наёмный убийца, — хихикнул Стас. — Давай ещё, что ли, насыпай коньяк в стакан, виновник торжества.

       Володька покорно полез в свой пузатый портфель, а Максим сказал с многозначительной улыбкой:
— Хе, подбирать подчинённых — это большая мудрость. Не того взял, ошибся в характере — так погореть можешь. Или какой-нибудь шустряк попадётся, сам тебя на повороте обойдёт, вперёд выскочит, и ты у него в подчинённых станешь… Тоже нежелательно.
— Лучшие подчинённые — это болванчики покорные, — согласно поддакнул Стас, кидая в рот ломтики яблок. — На их фоне сам себе умным кажешься.
— Совсем болваны — это плохо. Хлопотно с ними, ну их, — замотал головой Максим Альбертович. — В характерах нужно разбираться и держать вокруг себя такие кадры, устремления которых не противоречат твоим, но и имеют те же средства достижения. Тогда получается сплочённый коллектив…
— Это правильно. Это точно, — по-слоновьи закивал головой директор универсама. — Мудрые, ей-богу, слова. И вообще, я люблю честных, открытых людей.
       Максим и Стас одинаково удивлённо посмотрели на директора. Тут из полумрака с дальней стороны подвала послышался непонятный шум и перед компанией возник уже минут пять назад ушедший домой Дима.
Дима испуганно хлопал глазами на сильно пьяном лице.
— Там… эта девушка, — он показал пальцем себе за спину. — Ей плохо, наверное… Она лежит… и совсем почти голая. Что делать?
Стас, Максим и Володя разом засмеялись.
— Ничего не надо делать. – Виновник торжества поднялся со своего ящика, похлопал Диму по плечу. — Ничего не надо делать, иди, Димочка к заждавшейся супруге. Иди, иди, продолжай свою брачную ночь — подталкивая молодого коллегу, Володька ушёл вместе с ним, прихватив с собой стакан с остатками коньяка.

        Андрей Петрович, несколько встревоженный, поинтересовался у Максима:
— Может, что-нибудь серьёзное?
— Всё в норме, — отмахнулся Максим. — Ребята без этого не могут. Так небольшое шоу.
— Совсем ма-аленькое шоу, — серьёзно покивал Стас. — Можете присоединиться, если желаете.
— У него такого добра — каждый день на работе, — Максим добродушно усмехнулся. — Наверно, шалите с молодыми продавщицами? А?
— Ах, вы об этом? — не сразу понял Андрей Петрович. — Ну, что, что вы… Жена – хлеще всякого цэрэу. К тому же, надо думать и об авторитете. Сотни глаз, сами понимаете. Ничего не скроешь.
— Вот-вот, — мрачно вздохнул Максим Альбертович. — Надо думать об авторитете, а какой, к чёрту, авторитет с такими шалопаями. Володька, то есть небезызвестный вам Владимир Сергеевич, живёт так, будто с цепи сорвался. Без оглядки как-то, даже страшно за него… Девчонки молоденькие, что только в нашу контору
устроились, о-ой, к его кабинету дорожку протоптали, как в бухгалтерию за зарплатой. Такой копоти даёт — дым коромыслом. Что вытворяет… Порой с потолка в его кабинете сперма аж капает…
— Что вы говорите — что вы говорите! — Андрей Петрович ошалело покачал головой.
— Любимчик нашего главного, что тут сказать, — почмокал губами Максим. – А порой и сам задумаешься: стоит ли разрываться между авторитетом и прелестями жизни.
— Не вижу проблемы, — Андрей Петрович придвинул свой ящик поближе к собеседнику. — Будет солидный авторитет — будет карьера. А чем выше ступенька, тем шире ассортимент прелестей жизни. Дефицит и широта возможностей — привилегия избранных, я так понимаю…

— Ну, споём, что ли! — хулиганским голосом вдруг вскричал Калистратов, точно петух, поспавший восход солнца. — Чего сидим, скучаем?.. Шлея попала мне под хвост — и я пою, как певчий дрозд. Но мне сказал один приятель, что я пою, как певчий… дятел. — Сделав стихотворное вступление, адвокат затянул свою любимую:- Вот и встр-е-е-тились два!.. ади-и-ночества-а!..

       Андрей Петрович демонстративно зажал пальцами уши и поморщился.
— Не обращайте внимания, — равнодушно сказал Максим Альбертович. — Он такой озорной гуляка. Башковитый был следак, у нас работал. Но, — Максим щёлкнул ногтём по своему кадыку, — какие-то свои мнения всё продвигать любил, начальство
не слушал. Теперь вот совсем опустился.
— Моё мнение, извините, был бы башковитый — не опустился бы.
— Тоже верно. Чтобы трезво оценивать окружающую обстановку, видеть, так сказать, второе дно жизни, мало просто природного ума и образования. Нужна жизненная мудрость… Вот!.. Вот, в этом смысле, мой главный… — Максим не стал называть конкретную должность и фамилию-имя-отчество «главного», просто показал указательным пальцем на лампочку под потолком. – Большой мудрец. Как обустроился, ка-ак укрепился! Поражаюсь!.. И сверху, и снизу. Не то, что пальцем не сковырнёшь — кувалдой из кресла не вышибешь.
— Таких — только динамитом. Как рыбу, — вмешался в чужой разговор Стас.
       Максим глянул исподлобья и нейтральным голосом спросил:
— Ты знаешь о ком я?.. Ну, если знаешь, так молчи! — крикнул он в спину поднявшемуся с места Стасу. — Ты куда направился-то?
— Я по нужде, — откликнулся Стас и тут же столкнулся с входящим в подвал Виталием. — А тебя где черти носили? Что это от тебя бензином тащит?
— С мотоциклом своим возился, — буркнул хозяин пункта приёма стеклотары, — Совсем он у меня барахлить стал и надо постоянно зажигание регулировать… Продавать, наверное, буду.
— Вот! Давай на кон его поставим. На весь твой сегодняшний проигрыш. А? — предложил весело Стас.
Виталий усмехнулся и ничего не ответил.
— А что это за молодой человек, такой нахальный? — поинтересовался Андрей Петрович у Максима Альбертовича.
— Стас? Это один матёрый в своём деле опер из угрозыска. С Володькой… С Владимиром Сергеевичем, то есть, одно дело сейчас ведут серьёзное…
— Так Владимир Сергеевич, вроде же, моим делом занимается? — как бы обиженно, спросил директор универсама.
— И вашим тоже. Вы что думаете — у нас работы мало?

     Серые глаза Максима от коньяка становились всё прозрачнее и всё больше напоминали бутылочные стёклышки. Прямой пробор на прическе растрепался. Лицевые складки застыли, точно на гипсовом слепке. И только указательный палец сохранял подвижность и, будто автомобильный «дворник» мелькал перед носом Андрея Петровича. Директор универсама, чем-то очень довольный, со всем соглашался, кивал и часто повторял:
— Ну, что вы… Ну, что вы…
— Я только хочу тебя предупредить. — Максим уже перешёл с директором на «ты», — не пытайся обстряпать это дело в обход меня. Мимо меня оно никак не проскочит… Я — подписываю обвинительное заключение… Ты понял?
Калистратов, пропев раза три один и тот же куплет, закончил своё пение на завывающей ноте и, медленно кренясь, ткнулся физиономией в свёртки с остатками закуски.
— Ну вот, — развёл руками Стас, — испортил нам весь натюрморт. А я голодный, как собака… Эх ты, наш Плевако, защитничек ты наш горемычный.
       Стас перетащил адвоката к стене и уложил его на груду смятых картонных ящиков. На обратном пути к общему столу подобрал с пола куриную ножку, ранее оброненную девушкой Линой, осмотрел её со всех сторон, слегка почистил перочинным ножичком и стал уплетать с аппетитом весь день не евшего человека.
— Володька! — рыкнул Максим, жестом отстраняясь от Андрея Петровича, как от ненужного предмета. — Есть что-нибудь ещё у нас?.. Или я домой пойду!
— Эка вас всех одновременно повело, — подивился Стас, обсасывая куриную косточку. — Вот, Николай — ему хоть бы что, молодец. Сидит, молчит, со всем согласен. Песен не поёт. Ни с кем не спорит… Молодец, Коля!
— Володька!
— Ну, чего вопить? — опять сказал Максиму Стас. — Вон портфель, наливай сам да пей, сколько хочешь… если уже тормоза отключились… Зачем человеку мешать? Володька, каким бы подхалимом он не был — тоже человек. Надо ему снять стресс- надо! И надо прощать подчинённым их маленькие слабости.
— Маленькие слабости… — Максим посмотрел мёртвыми глазами на Стаса. – Если бы не я, он бы этого внеочередного чина сто лет не дождался. Я их маленькие слабости знаю-ю… — и указательный палец замелькал, точно подключенный к электромоторчику.
— Ну, ну, — усмехнулся Стас. — Не твоя нужда — ты бы и не почесался… Или я тебя не знаю?
— Меня ты не знаешь, — твёрдо и шипяще сказал Максим.
— Или ты меня не знаешь? — тоже твёрдо переспросил Стас.
      В стеклоподобных зрачках Максима сверкнул огонёк и он, пожевав губу губой, ничего не ответил.

— А вот и я! — подошёл Володька с неизменным выражением виноватой улыбки на лице, и застёгивая на джинсах тугую «молнию». — Сейчас всё будет, сейчас. Где-то наш портфельчик? Где же наш единственный стаканчик?.. Последняя бутылочка, - предупредил он, вздыхая со скорбным сожалением. — Неужели вот так и наша жизнь… когда-нибудь. Кажется, что ещё всё впереди — и вдруг уже конец, так неожиданно, что… — Володька, опять запутавшись в словах, выразился коротко: — Эх!.. Прекрасное далёко, не будь для нас жестоко, — размахивая наполненным стаканом, Володька обрызгал Стаса коньяком. — Прозит!
— Брось кривляться! — прикрикнул Стас. — Всё прекрасно… Всё хреново! И ещё хреновей будет!
— И что вы все на меня ругаетесь? Ругаетесь и ругаетесь. — Володька непонимающе пожал плечами и беззащитно как-то улыбнулся. — Я уже так привык к ругани, что прямо не могу без неё, как токсикоман какой-то. Даже не обижаюсь.
— Нет, а ты попробуй обидеться, попробуй. Не получится у тебя, потому что ты — трус. Трус — с бабьим воспитанием, чтоб утречком тебе на завтрак бутербродик с сыром и яичко в смяточку… Вот и прикидываешься таким добрячком. А добренькие — все трусы! Справедливым нужно быть! Справедливость — это главное
для людей, везде и всегда, при любых режимах. Даже в воровском мире…
— Ну, это мы докатились! С кем себя сравнивать! — возмущённо запыхтел Андрей Петрович. — Я понимаю, конечно, товарищ хочет пофилософствовать. Но зачем же скатываться до таких сравнений. Воры… Надо же! Коробит, ей-богу, прямо коробит.
— А-а, не ввязывайся, — Максим дёрнул директора универсама за рукав. — Это такой хмырина, его только заведи, и конца не будет… Начнётся сейчас сеанс душевного стриптиза. Ладно бы себя, а то и других, хм… Посторонних хоть бы постеснялся, псих. Сколько раз Володьку предупреждал, чтобы в той компании, где я, его не было. Обязательно скандал случится.
— Ладно, мужики, гуляйте на свободе… — Стас захихикал над какими-то своими мыслями. — Все мы прекрасные люди, Вовик прав. Даже те, от кого попахивает бензином-керосином, — он хлопнул ладонью по мощной спине сидевшего рядом Виталия, а другой рукой обнял обтянутые кожей круглые плечи директора универсама. – А от вас пахнет чёрной икрой и финскими сосисками, — громко шепнул Стас в ухо Андрею Петровичу.
Андрей Петрович поёжился и, немного поразмыслив, пока остальные смеялись, предложил:
— Если желаете, я могу вам… свой телефончик?
— Не надо, — Стас вздёрнул подбородок, как оскорблённый гусар. — Ваш телефон есть в записной книжке моего друга Вовы…
— Ой… Ой! Ой! — вдруг истошно завопил Андрей Петрович. — Пожар!.. Горим!

       Все вздрогнули от этого крика, потом мигом обернулись в ту сторону, куда были направлены выпученные от испуга директорские глаза.
     У дальней стены подвала подпрыгивали к самому потолку красно-чёрные острые языки пламени. Дым, не находя выхода и чадя копотью, свёртывался в густой, быстро разрастающийся клубок.

— Ай-яй-яй, что наделали! — завопил Виталий и схватился за голову, как от горя, которое невозможно пережить.
— Где огнетушители! — закричал кто-то. — Воды давайте! Где вода?!
— Бежим! Сгорим к чёрту!
— Пожарку вызывай, Виталька!
— Выход отрежет! Быстрей, быстрей, балбесы!..

     К охваченному огнём штабелю деревянных ящиков для стеклотары страшно было подойти. Сухие ящики быстро, как спички, вспыхивали в одно мгновение и в два мгновения превращались в пепел. Из огненной пирамиды летели по сторонам осколки, гвозди, хлопья копоти. Володька издалека нацелился из огнетушителя, но тонкая пшикающая струйка даже не долетала до очага. Схватился огнём ещё один штабель, потом второй, третий — и пламя окружала кольцом — и изъеденные огнём штабеля рушились со стеклянным звоном, как хрустальные замки.
      В дымном мраке, освещаемом только огненными языками, невозможно было ни дышать, ни что-либо разглядеть.
Первым закричал: «Бежим! Сгорим!» — Николай и он бросился вверх по каменным ступеням к выходу из подвала. Кто-то кашлял, захлёбываясь рвотой, кто-то стонал и ругался, чей-то тонкий голос визжал в писке живототного ужаса...

       Толкаясь, спотыкаясь и падая на крутых ступенях лестницы, пробкой вылетели наружу, открытыми ртами жадно хватали холодный воздух. Последним выскочил Стас, с прожжённым рукавом куртки, со слезящимся глазом, в который попала искорка. Бузудержно матерясь, Стас хватался то за дырку на рукаве, то за раненый глаз.        Подвальные полукружья окон уже лизало пламя и из распахнутых дверей пульсирующе выбивало густые клубки чёрного дыма.
      Максим с кейсом в руках, перебегал от одного к другому, ругался и толкал в спину..
— Чего встали… Быстро, быстро отсюда… Вы что, не понимаете?! Увидят если нас тут… Быстро отсюда!..

      Переулок был безлюден, лишь редкие окна домов белели светом. На тротуаре шуршала под ветром собранная в кучу листва. Однако бегущим казалось, что топот их ног слышат в каждой квартире и за ними, точно за финиширующими на стадионе спринтерами, следят сотни заинтересованных глаз.
      Мимо с оглушительным тарахтением, как ведьма на помеле, промчался на своём мотоцикле Виталий. Фалды его синего рабочего халата развевались сзади, будто космы волос страшилища-ведьмы.

     Не пробежав и с полквартала, директор остановился и, придушенно дыша, облапил тополиный ствол. Язык у него вывалился, пухлые щёки дрябло поникли, точно сдувшиеся шарики.
— О-о, о-о… — еле выговаривал он. — Что ж это такое… Куда я попал, мамочка моя… С ума сойти…
— Что встал? — злобно зашипел на директора Максим и в уголках его губ запузырилась слюна. — Что встал, кошачья жопа! — Андрей Петрович, всё цепляясь за дерево, бессильно мотал головой. — Николай, — негромко крикнул Максим, — хватай его, оттащим подальше, а там пусть хоть подыхает… Ещё засветимся из-за
этого болвана.
       Директор покорно поднял локти и отдался на волю Максима с Николаем. Бежавший впереди Володька, вдруг остановился, как споткнулся на ровном месте. Стоя, ошалело, он прокричал пробежавшим мимо:
— Эй! Эй! — А Калистратов? Мужики, а Калистратов!...
      Развернувшись в обратную сторону, Володька опять побежал быстро — но пьяными зигзагами. Максим бросил директора и кинулся вслед за Володькой.
— Стой, дурень! Ты понимаешь, куда бежишь?.. Уже всё, уже поздно, — Максим схватил Володьку за полу пиджака. — Не поможешь, только навредишь и себе, и… и всем нам. Представляешь, если узнают, что мы там были — какая компра… Твой внеочередной чин будет последним в твоей карьере… А Калистратову уже не поможешь. Такой огонь… Да-а. — Максим, морщась, потёр кулаком испачканный сажей лоб. — А он и сам виноват. Закономерный итог его безалаберной жизни…
       Подошедший Стас тоже тоже принялся уговаривать Володьку, что все попытки спасения уже бесполезны, сами еле-еле из такого огня ноги унесли. И Володька перестал рваться, стоял с понурой головой, тяжело дышал и смотрел в асфальт.
— И эта ещё… Лина. Тоже там, — спокойным голосом диктора сказал Николай, зловеще блестя очками под светом уличного фонаря.
— Да-а, — протянул Стас, — вот повеселились. До смерти не забудешь такого веселья… Девчонка-то эта — чёрт с ней, туда ей, шалаве, и дорога… А вот Калистратыча жалко от всей души… Кто бы мог подумать про такой расклад…

      Опять развернулись — и тихо побрели переулком. Андрей Петрович шёл уже своим ходом позади всех.
      На перекрёстке, с пересечением с трамвайными путями увидели Виталия, понуро сидевшего на асфальте рядом с валявшимся на боку мотоциклом.
— Я же говорил! — почему-то пискляво вскрикнул Виталий, обернувшись к подошедшим к нему. — Говорил или нет, чтобы окурки не бросали куда ни попадя?!
— Заткнись, морда, — глядя в одну точку, злобно сказал Стас.
— Тише, тише вы, — прикрикнул командно Максим. — Что произошло, не изменишь. Теперь главное — самим не погореть из-за этого. Разбегаемся — и молчок… А тебе лично, — Максим ткнул пальцем на Виталия, — в особенности, когда начнутся разборки с твоим этим пожаром…
— С нашим… пожаром, — Виталий, лязгая от холода зубами, хотел что-то ещё добавить, но Стас так взглянул на него тяжёлым взглядом, что хозяин подвала быстро-быстро, согласно закивал головой.
— Ты постой, — Стас придержал Виталия, потащившего было свой мотоцикл к тротуару. — Будет разговор.
— Какой разговор!.. Не видишь, задубел весь.
— Задубел, говоришь? Так иди погрейся в свой погребок… Пожар — твоих рук дело?
— Ты что! — Виталий, уронив мотоцикл, отскочил от Стаса.
— А то! Недостачу решил скрыть? Керосинчиком побрызгал, чтобы лучше горели твои баночки-бутылочки?.. Или — бензинчиком? Учти, нюх у меня собачий, профессиональный. Я ещё там заметил, что бензином от тебя попахивает… Не дёргайся, не дёргайся… Ну, куда ты убежишь? — Стас держал Виталия за рукав халата и Виталий, несмотря на в два раза большую массу и рост, выглядел
растерянным, перепуганным мальчишкой.
— Не докажешь! — истерично выкрикнул Виталий.- Не докажешь!..
— Я-я не докажу?.. Я докажу, что ты на луне родился, если надо будет. Нет проблем… И не ори, не буди свидетелей своего преступления. Ты, гад, моего дружка погубил. Я этого тебе в жизнь не прощу. Ты у меня до-олго в должниках ходить будешь… Справедливость должна торжествовать.
Виталий понуро вытащил двумя пальцами из заднего кармана брюк свёрнутую рулончиком пачку денег.
— На. Больше нет… Вымогатель.
— Это пока. Пока, — со значением повторил Стас, накрывая ладонью деньги и незаметно пряча их, как в карточном фокусе.

     Он повернулся и рысцой побежал к трамвайной остановке.

     Громко бренькая в отдающейся эхом ночной тишине, подкатил почти пустой трамвай. Володька бессильно шлёпнулся на сиденье. Рядом сел Николай.Максим, Стас и Андрей Петрович встали за их спинами. Затем Андрей Петрович сходил к кассе и оторвал пять билетов. Все молчали.
— А на душе-то как муторно. Так противно — аж до блевотины, — поморщившись сказал Стас. — Может, купим у таксистов? А? Помянем Калистратыча?
— Надо бы, — кивнул Максим, — чтобы стресс снять… От таких впечатлений психика совсем расшаталась… Ты как, Володь?
     Вместо Володьки, понуро молчащего, подал голос Андрей Петрович:
— Я пас, товарищи. Домой, понимаете, надо… и всё такое.
— Да-да, конечно, — кивнул Максим. — Вас и никто не держит. У нас своя компания.
— Я, только вот, хотел… — замялся Андрей Петрович, — для успокоения, так сказать, решить окончательно и поставить точки… С моим делом, как?
— Чего? — по-недоброму усмехнулся Максим. — С вашим делом?.. Чего вы лезете со своими шкурными делами… в такой момент. У нас — горе, неужели непонятно? Могу уверить, что с вашим делом всё будет в рамках законности.
     Андрей Петрович вспыхнул румянцем и вдруг, преображаясь на глазах, вздёрнул подбородок, гордо повёл обтянутыми хромовой кожей плечами.
— Так, так, значит, в рамках законности… И попрошу не оскорблять меня! – громко заявил он, что даже обернулись два пассажира с передних сидений. — Вы просто издеваетесь! Я не позволю, я найду управу!.. Не последняя инстанция… Найду, найду, — повторял директор, пятясь к дверям. — Ещё пожалеете… Знаем, знаем,
теперь…

       Трамвай остановился и Андрей Петрович, не докончив фразы, шустро спрыгнул со ступенек.
— Мразь какая, — огорчённо проговорил Максим. — Ещё возьмёт и телегу накатает…
— Такой типчик накатает, — равнодушно поддакнул Стас.
— Это всё вот — Володька. Якшается вечно со всякой мразью… А мне неприятности потом на мою голову… Вот, чёрт возьми.
        Погрузившись в свои мысли, Максим замолчал. На следующей остановке он кликнул за собой Николая и вышел, не попрощавшись.

       Стас сел рядом с Володькой, заглянул снизу воспалённым багровым глазом в лицо приятеля, бодрячески хлопнул его по колену.
— Ладно, Вовик, мы-то живём. И, как ты любишь говорить, хорошо живём. Наплюём на все печали… — Володька не отвечал. Он сидел, опустив ресницы, не шевелясь и как будто не дыша, был похож на тусклую, наполненную дымом только что перегоревшую лампочку. — … Вот придёшь домой, ляжешь под бочок жене. Выспишься — и на утро мир станет прекрасным, а жизнь бесконечной.
— Ты знаешь, — через силу, словно выдавливая из себя слова, проговорил Володька, — я боюсь, что наступит утро… Я почему-то боюсь утра. И когда… когда наступит утро, мне кажется, я не выдержу…
       Заглушая Володькины слова, мимо трамвая пронеслись две пожарные машины, сверкая маячками и истошно воя сиренами, как от невыносимой зубной боли.


============= ** ===============