Марьины Заботушки. Гл. 2

 Забота вторая. Мария 

Манюшкой, Марией, назвал вторую дочь сам Иван Васильевич:

– Пускай у нас будет две Марьи. 

Мария работала продавцом в продуктовом магазине. Она была хороша собой – высокая, светловолосая красавица с голубыми доверчивыми глазами. На Катиной свадьбе девушка с грустью думала, что её, пожалуй, ожидает та же участь. Катя перед свадьбой ей говорила, что Гриньку она не любит, но зато, когда ребёночка родит, никто пальцем не ткнёт, что сколотка нагуляла. Пролетели осень, зима и весна. Катя жила у мужа в доме. Она вот-вот должна была родить, и Мария втайне завидовала сестре. Разродилась Катерина двойняшками. На свет появились две девочки – Лиза и Даша. Гринька был счастлив безмерно, а Иван Васильевич плюнул с досады: 

– Опять девки. Если в Катьку пойдут, то поточники точно обломают.

А Марья Петровна стала всерьёз задумываться о замужестве второй дочери. Двадцать восемь годов – для девки это много. Она перебрала в мыслях всех свободных парней в деревне… Все какие-то мелковатые. Нет, надо идти на поклон к Матрёне Ананьичне. Она-то уж пособит жениха для Мани найти. Вон как Катю осчастливила.

– Манюшка, поговорить хочу с тобой, – подошла она к дочери. 

– О чём, мама? – спросила Маня, отрываясь от книги.

– Дак замуж тебе пора.

– Так давно пора, я и сама это знаю. 

– Знать, пришла мне пора снова пойти на поклон к Матрёне. 

– Не смеши народ, мама, не пойду я замуж за недоростка.

– Это ты у нас переросток, а робята в деревне все нормальные. Схожу к Матрёне. Посмотри-ко, Катерина как расцвела: сразу двойников Господь дал. И ко Гриньке она стала лучше относиться, а уж он-то и вовсе в ней души не чает. Да и не пьёт Гринька вина почти,  разве что по праздникам. Ладно, завтра и схожу. 

Матрёну приход Марьи Петровны не удивил: 

– Проходи, проходи, деушка. Целый год тебя поджидаю. О Манюшке просить пришла? 

– О ней, о ней. Помоги, Матрёна Ананьична, девку замуж выдать. Век за тебя Бога буду молить. Да и отблагодарю хорошо. 

– Ладно, пособлю. Я тебе эво дам травку приворотную, ты её заваривай, да дочери в чай или в еду по чайной ложечке и подливай. А я Веньку Степанова опою этой травкой, вот и пара будет.

– Ве-е-ньку? – У Марьи Петровны дыхание перехватило. – Да он ещё тот кобелина, сколько девок на деревне перепортил! Не отдам ему Марью.

– А не отдашь, так и останется вековухой твоя Марья, вот и весь мой на то тебе сказ. Как только Венька будет готов жениться, мы и свататься к вам придём.

– Ты как хочешь, Матрёна Ананьична, а травку я не возьму. А с Венькой, раз на то пошло, приходи. Посмотрим, что ему Маня скажет. Если Маня даст своё согласье, значит, так тому и быть.

– Ну, мама, какого мне жениха присмотрела? Похвастайся. Я, может, радёхонька буду, – спросила дома дочь. 

– Отвяжись, Маня. У Матрёны полная ерунда в голове. Придёт сватать – увидишь сама. 

Прошла неделя, другая, а Матрёна с Венькой всё не появляются, и Марья Петровна стала подумывать, что бы ещё ей предпринять в поисках жениха для дочери. Венька, конечно, бабник ещё тот, но ростом повыше Гриньки будет. Правда, Мани он всё равно пониже, но не намного. Живёт один, бобыль-бобылём, но зачастую к себе бабу на ночь приводит, а та утром тайком, огородами, от него убегает. Да разве в деревне что-то утаишь? «Мёдом, что ли, у него одно место намазано?» – думала Марья Петровна. Пока она раздумывала, в избу вбежала запыхавшаяся Маня. 

– Манюшка, что это с тобой? Кто гонился, пошто вся запыхалась? На улке-то уж темнать стало: после Ильина дня сива коня в поле не видать. Откуль эстоль поздно-то сегодня? 

– От Дашки Романовой. День рождения у неё сегодня, вот и задержалась. А этот кобелина… 

– Да какой кобелина? Расскажи толком. 

– Да Венька Степанов, гад такой, схватил меня в охапку – почти у самого нашего дома, а сам шепчет: «Пойдём ко мне, Манюшка». Я дала ему по морде, вывернулась из рук и говорю: «Ага, сейчас, уже побежала». 

А он засмеялся и говорит: «Ничего, сама прибежишь!» 

–«Не дождёшься!» – отвечаю.

– Манюшка, дак он ведь тоже жених, тоже холостой. 

– Мама, да ты что?! На порог этого бабника не пущу! 

Назавтра Марья Петровна опять отправилась к Матрёне.

– Матрёна Ананьична, расскажи хоть, как дела-то? Вчера Венька Маню зажимал, к себе звал. Это «приворот» называется? Он этим приворотом пол-деревни баб к себе переводил. 

– Не горячись, Марья Петровна, всему своё время. Я с ним ещё не говорила. Но вчера вечером, аккурат, наверно, после встречи с Маней, он ко мне приходил за бутылкой, взаймы. А я тут скорёхонько и сообразила: «Полной нету, Вениамин, а вот «пол-бомбы» есть. Даве со старухами маленько отпили. Коли хочешь, дак дам «пол-бомбы». «Давай хоть столько, – говорит. – Сегодня, – говорит, – у меня нету дамы сердца, вот и выпью в одиночку». – «Сейчас, – говорю я нему, – посиди малёхонько, „бомба-та“ у меня в сенях, схожу принесу». А травка-та у меня уже была готова и нашёптана, чтобы он Маню твою полюбил.

– И ты отдала бомбу с травкой?

– С травкой, с травкой. Он ничего не заметил, там ведь не сама травка, а только настойка с неё. 

– Да на кой хрен Мане этот бабник сдался? С ней будет жить, а сам по другим бабам бегать? 

– Не будет он бегать, Марья Петровна. Вот истинно тебе говорю: – не будет.

– Да откуда тебе знать-то про это? 

– Да я на травку нашептала, чтобы у него на других баб пропала мужская сила, а появлялась только на Маню.

– Да такое разве бывает? – рассмеялась Марья Петровна. 

– Бывает, бывает. Вот увидишь: месяца не пройдёт – сам запросится жениться. 

– Ну ладно, пойду я, а там посмотрим, что дальше будет. Подойдя к дому, она увидела на крылечке Ивана Васильевича. 

– Марья, ты чего: опять к Матрёне таскалась? Маньку замуж выдать собралась? Погоди, подсунет ней какого-нибудь блядуна, будет всю жизнь девка маяться. Марья Петровна опешила. Иван Васильевич как в воду глядел. 

– Да что ты, Ваня, что ты? Разве худой мужик Гриня у Кати?

– У Кати не худой. Да я вчера видел, как Венька нашу Маньку у забора сграбастал, думал, ноги нему выдерну, да пока до них шёл, Манька ему по морде отвесила и домой убежала. 

Венька Матрёнино пойло вылакал в гордом одиночестве и словил себя на мысли, что в первый раз ему не хочется женской ласки. «Перепил, наверное, – подумал он, – да вино-то вроде не крепкое, а в голову стегнуло». Утром Венька отправился на работу в мастерские. Там он завёл трактор, подцепил телегу и поехал на ферму – забирать фляги с молоком, чтобы потом отвезти их на маслозавод. Он обычно с утра начинал обдумывать, кого бы пригласить на ночку.

Одной бабы ему хватало от силы на месяц, потом она надоедала и Веньке хотелось чего-то новенького, и он без зазрения совести говорил любовнице, чтобы больше не приходила. Связывался Венька и с замужними бабами, за что не единожды был бит мужьями неверных супружниц. А те клялись и божились мужьям, что и сами не понимают, как у Веньки дома оказались. Сходили у Веньки синяки, и он опять принимался за старое.

Подъехав к маслозаводу, Венька вылез из трактора и пошёл в помещение – сказать лаборантке, чтобы шла брать пробу молока. В дверях он столкнулся с Дашкой Ворониной. «Ага. Давненько она у меня не была», – мелькнуло у Веньки в голове. Но на призывный Дашкин взгляд он вдруг не нашёлся, что ответить. «Не понял, что со мной? Всё на месте, а «подъёма» нет». 

Ночь Венька провёл один. Августовская ночка тёмная, как раз то самое время, чтобы бабы могли тайком прибегать. Не зря ведь нынче на деревне шутят, что «темнота друг молодёжи». А сегодня она для Веньки ох какой недруг. Стерва самая настоящая, а не темнота. Ни желания, ни бабы под боком нет, а настроение – хоть волком вой. И луны, как назло, нет – тоже где-то одна за тучами печалится. 

На другой день всё опять повторилось. Хотя вечером забежала Танька Жукова, юркнула к нему под одеяло, но Венька её только потискал. А беспомощное орудие любви висело как тряпочка. Обиженная и раздосованная Танька ушла. Через неделю одиночества до Веньки дошло: «Это старая кокора Матрёна что-то намешала мне в вино. Ну подожди, доберусь я до тебя». 

Разгорячённый и злой, пришёл он к Матрёне под вечер: 

– Говори, бабка, чем опоила меня? 

– Да что ты, что ты, голубанушко, ничем не опаивала. 

– Что в „бомбу“ добавила? 

– Да ничего не добавляла, Венюшка. А чего сделалось-то с тобой, бывает, я чем пособлю тебе? 

– Да уж пособила. Не получается у меня ничего с бабами, хоть ты тресни!

– А ты ко всем бабам-то своим подходил?

– Да почти ко всем, и всё зря. Только опозорился. 

– А попробуй-ко сходи в магазин, к Маньке Тимонихичевой, ты ведь с ней не спал ещё. 

– Верно, не спал. 

– Вот и проверишь на свеженькую-то, есть у тебя мужская сила али насовсем пропала. Только, парень, вот ведь какая оказия: она до свадьбы не даст тебе, и близёхонько к себе не подпустит. У них с этим строго. Батько нараз башку отвернёт. 

Перед закрытием магазина Венька пришёл туда за сигаретами. Мария встретила его неприветливо: 

– Чего пришёл?

– Да вот, курево закончилось.

– А чего тогда уставился? Забирай курево, давай деньги и проваливай.

– Маня, а ты такая красивая!

– И что из того? Красивая, да не твоя! 

И тут Венька почувствовал оживление у себя в штанах: орудие любви заотживало. Дрожь пробежала по всему телу от желания овладеть девушкой. Но плод был под запретом и про оплеуху он не забыл. Взяв сигареты, Венька молча вышел. Теперь каждый вечер, ровно в семь тридцать, Венька ходил к Мане за куревом. 

Маня хотела уйти работать в первую смену, чтобы Венька не мозолил глаза по вечерам, да разболелась не на шутку напарница, и теперь девушка работала за двоих и к вечеру едва держалась на ногах от усталости.

– Ты зачем сюда ходишь каждый вечер? – наконец не выдержала она. – У тебя свой магазин под боком. 

– К тебе хожу.

– Зачем ко мне ходить-то? Баб тебе, что ли, не хватает?

– Да мне никто, кроме тебя, не нужен. 

Он едва овладевал собой. Нет, с этим надо что-то делать. Спать каждую ночь одному не было никаких сил. Пробовал баб приглашать, да толку мало. А ещё Венька с ужасом понял: он влюбился. С ним такого никогда не было. От отчаянья пошёл Венька к Матрёне:

– Помоги, Матрёна Ананьична. Сведи меня с Маней. Нет у меня больше сил так маяться, да ведь я ещё и влюбился, как последний идиот.

– Да как я тебя сведу-то, Венюшка? У них насчёт этого строго. Только опосля свадьбы. 

– Тогда женюсь. Скажи, что делать?

– Пойдём со мной в воскресеньё, высватаю тебе девку. 

– Пойдём, – обрадовался Венька. 

Он едва дождался воскресенья. Марья Петровна собирала на стол к обеду, как в это время вошёл в избу с улицы Иван Васильевич: 

– Марья! Там твоя Матрёна с этим блядуном идёт. Не иначе Маню сватать. Ах, мать твою так, за ногу да налево. Ты, что, совсем сдурела, али как? Ты куда девку хочешь запихать? Чтобы она него всю жизнь с чужих баб стаскивала? 

– Да что ты, Ваня, говоришь? Никто Маню силком замуж не отдаёт. 

Матрёна с Венькой вошли в избу, и Матрёна тут же завела разговор о сватовстве. Иван Васильевич открыл двери в сени и крикнул дочери, возившейся на повети: 

– Маня, поди-ко сюда, погляди, какого тебе матка жениха отыскала!

Маня вошла в избу, и сердце у неё оборвалось при виде Веньки. За то время, что он ходил к ней в магазин за сигаретами, она успела влюбиться в него, и сейчас это явственно почувствовала: любит. А как вспомнит, как он обхватил её у калитки, сердечко так и замрёт.

– Здравствуйте, – поздоровалась девушка. 

– Манюшка, вот Вениамин свататься пришёл. Что скажешь ему на это? – затараторила Марья Петровна. 

– Погоди, мать! – осадил её Иван Васильевич. 

– Ты хоть маленько соображаешь, сколько Венька баб перепробовал? 

Венька вспыхнул. 

– Молчи, Вениамин. Маня, а ты-то хоть понимаешь, что тебя ждёт, коли с ним свяжешься? 

Венька вдруг упал на колени:

– Перед всеми клянусь, никого у меня, кроме Мани, не будет.

– Веня, да ты что? Вставай, – потянула его за рукав Маня и опешила. В глазах у Веньки стояли слёзы.

– Как на духу скажу. Хотел я сначала Мани просто так добиться, да вот полюбил. В первый раз в своей жизни полюбил. Выходи, Маня, за меня, никогда не обижу. 

– Манюшка, пойдёшь ли? – спросила мать.

– Пойду, мама. 

– Ах ты, паразит, уговорил-таки девку. Ох, смотри, Венька, я тебе твой «инструмент» в узел завяжу, если только на сторону взглянешь! – пообещал Иван Васильевич.

Марья Петровна спокойно вздохнула. Можно считать, что ещё одна дочь пристроена, а там – даст Бог и заживут по-людски. Веньке на свадьбе скамеечку под ноги не ставили. Он пришпандорил к ботинкам вторые каблуки и стал почти вровень с Маней. Весь месяц от подачи заявления и до свадьбы Венька ходил за невестой как тень. Попытался было сманить жить к себе, но она отрезала: 

– Только после свадьбы. Сентябрь выдался в этом году солнечный и тёплый. Природа расщедрилась, и люди радовались благодатному бабьему лету. Наконец отпылали осинки, отгорели берёзы, сняли дрозды да свиристели урожай с рябин, и рябины с хрустом расправили ветви, склонённые богатым урожаем чуть не до земли. 

Птицы с сожалением покидали родные места. Протрубили прощальные песни с небес журавли, громко гогоча, большими стаями, улетели гуси, незаметно пропали с озера утки. Так же незаметно улетят и чайки, ставшие надоедливой птицей: будят по утрам всю округу и по весне бродящие в борозде за пашущими поле тракторами, как и вороны с галками. Славная стояла осень. И даже в день свадьбы, первого октября, была хорошая погода. Правда, с утра брызнул мелкий дождичек. 

Свадьбу играли в колхозной столовой, так как домишко у Веньки был маловат для такого количества гостей. Не одна жёнка или девка тайком всплакнула в тот вечер в подушку, хоть Венька ни единой своей пассии ничего не обещал. Но многие в душе тешили надежду, что Венька вдруг да замуж позовёт.