Марьины заботушки. Гл. 7

Забота пятая. Алёна

Алёнка (по паспорту Елена, но с пелёнок родители стали звать её Алёнкой, да так и прижилось это имя) после окончания того же техникума, что и Татьяна, работала совхозным бухгалтером. И она тоже, как и сёстры, была стройна, высока̀ и красива. Её рост отпугивалпарней, и девушка понимала, что ещё год-другой, и мать побежит к Матрёне – искать ей жениха. Она и так уже намекала дочери: 

«Выросла ты у нас, деушка, скоро двадцать четыре годика будет. А мне всё кажется – кабыть я недавно тебя родила». 

И вот решила Алёна уехать. Одна ни за что бы не собралась, да уговорила подружка Настёна Огневая. Вот уж кто, действительно, соответствовал своей фамилии: бойкая, острая на язык. Словом не девка, а огонь. Ребята на деревне её побаивались. Она, не задумываясь, могла высказать всю правду-матку в глаза, а ты хоть стой, хоть падай. Настёна работала помощником бригадира у Агнеи. 

– Алёнка, это не работа, а собачья должность, – жаловалась она подруге. – Заболела доярка, нет подмены – сама коров дою. Запила телятница, не выходит на работу, – опять я с телятами обряжаюсь. Сестрица твоя ныне в декрете, и вся бригада на меня повешена. Уехать я решила. Буду в городе жить. Давай поедем вместе, всё легче обживаться будет на новом месте. 

– Я бы поехала, да что родители скажут?

– Что скажут? Тебе ведь не пятнадцать лет, своя голова на плечах имеется. Мы с тобой девки красивые. Женихов в городе, что ли, не найдём? 

– Ты-то, может, и найдёшь, а куда мне, с моим ростом?

– И ты найдёшь.

– А где мы работать в городе будем? 

– Мне тётя Галя написала, что там штукатуры-маляры требуются. 

– Так ведь мы с тобой ничего не умеем.

– Тётя Галя работает на стройке бригадиром у отделочников, она обещала сначала на курсы нас отправить. Рассчитывайся, и поедем. Ты только дома ничего не говори, просто подай на расчёт и отрабатывай себе спокойно две недели. А как отработаешь, так и скажешь им. Две недели пролетели быстро. Уезжать бы пора, да Татьяна замуж собралась.

– Настёна, давай после Таниной свадьбы поедем, а то она обидится, если меня на свадьбе не будет. 

И вот сегодня у Алёны первый нерабочий день. Даже и не верится. Мать вот только закудахтала с утра. Вроде бы и не старая, а вот до того додружила с Матрёной – совсем, как она, заговорила: по старушечьи, как-то по-деревенски. Сначала было непривычно слышать её говор, да теперь все в доме привыкли. Даже отец иногда что-нибудь скажет так же. Ну, ладно, привыкнет мама, никуда не денется.

А Марья Петровна вся извелась, дожидаясь мужа с рыбалки. Она вывела детей гулять. Николай с Татьяной после подачи заявления пообедали чем Бог послал и ушли на работу. Ребятишки порхались в снегу, самый маленький ныл и просился «на ручки». 

– Да куда я тебя, экого тяжёлого, возьму на ручки? Сорву ещё пуп, кто вставлять будет? Матрёна остарела, да и сила у неё в руках уж не та…

В это время показался из-за поворота Иван Васильевич. Когда он подошёл к жене, та, округлив глаза, затараторила без передыху:

– Ваня, Ваня, ты знаешь, что у нас Алёнка удумала? В город, засранка, собралась! Али у нас ей худо живётся? Чего не хватает ещё? Сытёхонька, обута и одета! 

– Погоди, мать, не трещи. Робятушки, не озябли? – спросил он, наклонившись к детям. – Марья, да как хоть робёнков-то зовут?

– Охти! Да я ведь и не знаю – робёнки и робёнки. Танька, наверно, знает. Иван Васильевич присел перед старшим мальчиком: 

– А вот скажи-ко дедушке, как тебя звать и сколько тебе годиков? 

– Ваней. Мне шесть годов. 

– А тебя, куколка?

– Масей. Мне четыле годика. А это Витя, ему два годика. 

– Смотри, Марья, и тут тоже Иван да Марья. 

– Дак, Ваня, не зря люди говорят: «Дворище родню ищет». Что с Алёнкой-то будем делать? 

– А, пускай едет, – махнул рукой Иван Васильевич. – Да как это «едет»? Вдруг да обидит там неё кто? 

– Да она и сама кого хошь обидит. Задумала – пускай поезжает. Натрёт соплей на кулак – обратно воротится. 

Восьмого марта сыграли небольшую свадебку Татьяне с Николаем, и Татьяна перешла жить к Николаю, в другой конец деревни. А после пятнадцатого марта уехала и Алёнка. В доме воцарилась непривычная тишина. Правда, старшие дочери не забывали родителей. Навещали их с детьми, иногда и с зятьями.

Агнея порадовала деда и родила наконец долгожданного мальчика, одного. Сына они назвали Иваном, чему Иван Васильевич был безмерно рад. Он любил побалагурить с внуком, когда Агнея приходила с Ваняткой в гости:

– Ну, здравствуй, Иван Васильевич, младший. А я вот старший. Ну, чего весь сморщинился: попа мокра, обоссялся? Сейчас пелёнку поменяю. Агнея, давай пелёнку, вспомню молодость: пеленал ведь вас когда-то. 

Развернув внука, он был поражен тем, что ребёнок оказался сырой до самого ворота.

– Марья, это как же так получается? Не бывали у нас девки мокрёхоньки до вороту. 

– Дак это девки. Они в одно местечко ссят. А у него, смотри, петушонко-то кверху смотрит, вот и обоссял сам себя всего. 

– Агнея, переболокай сама мазурика. А то я, не дай Бог, сломаю нему чего-нибудь. 

– Не сломаешь, папа, – засмеялась Агнея, Васька на совесть постарался. 

Она ловко переодела малыша и приложила к груди.

– Как Алёнка поживает в городах?

– Да поживает, редко пишет, – ответила Марья Петровна. 

– Девки, помянете моё слово: воротится обратно. Что ей, деревенской девке, в городу-то делать? – улыбнулся Иван Васильевич. 

– Да хоть бы воротилась! – с надеждой отозвалась Марья Петровна. 

До половины июня Алёна с Настей учились на курсах, а потом пришли в бригаду отделочников к Настиной тёте – Галине Комаровой. Она доводилась сестрой матери Насти. Девушкам работа понравилась. Лето, тепло, правда, поначалу они сильно уставали. Хватало сил добраться до кровати в общежитии и затихнуть на пару часов. А потом уж они брались за еду.

Но вот пришла осень, и радости у девчонок поубавилось. Стало холодать, а зимой и того хуже – растворы порой замерзали, хотя девушки работали в помещениях. Но не везде были подключены батареи, а если и были подключены, то едва-едва теплились. Лица у девушек обветрели, кожа на руках потрескалась, никакие кремы не помогали. Настя приноровилась курить с мужиками. Алена тоже попробовала закурить, но долго, до слёз, кашляла и решила оставить эту затею. 

Мужики на стройке были совсем не такие, как деревенские: хамоватые, наглые и бесцеремонные. А как матерились они, из ма̀ти в мать, уши вяли и щёки жёг стыд. Алёнка с тоской вспоминала свой тёплый кабинет в совхозной конторе, где она сидела за бумагами, щёлкала костяшками на счётах и сводила дебет с кредитом. А тут – от запаха краски уже тошнит, руки болят. А ещё мать письмо прислала, домой зовёт. Вечером в общежитии Алёна сказала Насте:

– Настя, я решила домой уехать.

– Да ты что? И не вздумай! Зиму пережили, апрель на улице, тепло скоро будет. Я достала два билета на вечер в гарнизонный Дом офицеров, на завтра. 

– Не хочу, меня всё равно никто не пригласит. 

– Алёнушка, ну давай один разочек сходим, а потом уезжай. А то мне не с кем идти. А вдруг я там кому-нибудь понравлюсь. 

– Хорошо, сходим. Только я завтра же подаю на расчёт. Мама писала, что меня обратно возьмут. Главный бухгалтер, Анна Павловна, ушла на пенсию и место освободилось. Мама уже и похлопотала за меня, чтобы немного подождали, пока я рассчитаюсь. 

Как и ожидала Алёнка, в Доме офицеров на танцы её никто не приглашал. Зато у Насти отбою от кавалеров не было. 

– Девушка, можно вас пригласить на вальс? 

От неожиданности Алёнка даже вздрогнула. Перед ней стоял высокий моряк.

– Можно, – ответила Алёна и подхватила моряка под согнутую в локте руку. 

Моряк танцевал легко и красиво, увлекая за собой Алёнку. Вскоре все пары расступились, образовав широкий круг, в котором вальсировала Алёнка с моряком. После танца он проводил девушку на место, но не ушёл, а остался около неё. Сердце у Алёнки трепетало от чувства чего-то неизведанного и непонятного. Они познакомились. Моряка звали Сергей Афанасьев. Он проводил Алёнку до общежития и сказал, что ему очень жаль, но завтра он должен уйти в море, в плавание, аж на полгода.

– А я домой уезжаю.

– А где Ваш дом, Алёна? 

– Отсюда не видать. 

– Скажите ваш адрес.

– А вы мне, что ли, с моря напишете? 

– Если и не напишу, то буду знать, где потом вас найти. 

Алёна назвала ему свой деревенский адрес, и Сергей ушёл. Отработав положенные две недели, девушка рассчиталась и вернулась домой, а Настя осталась в городе. 

Радости у Марьи Петровны не было предела. Сели они вечером вдвоём с дочерью на кухне и проговорили всю ночь. В пять часов утра Иван Васильевич заглянул на кухню: 

– Девки, вы что, ещё спать не валились?

– Не успели ещё, папа. 

В наружные двери постучали. Да не просто постучали – забарабанили.

– Да кого к нам несёт в рань такую? – заворчал Иван Васильевич и пошёл открывать двери. 

– Василий! – удивился он. – Да ещё с бутылкой!? Ты, часом, время не перепутал? Утро ведь, кажись, рано ещё пить! 

– Батя! В самый раз! Агнея мне двух парней родила! У вас в роду в моде это, наверно, – по двое рожать? 

– Радуйся, что не троих, – ответил Иван Васильевич. Потом, сообразив, в чём дело, обнял зятя: 

– Ах, мать твою за ногу да налево! Ай да Агнейка! Не то что те, одних девок приносят, да ещё пачками. Обожди, дак и Манька с Катькой кабыть опять беременны! И Танька тоже!

– Ох и плодовитые у тебя дочери, Иван Васильевич! 

– Это вы что тут расшумелись? – спросила подошедшая Марья Петровна. 

– Дак Агнея родила. Девки, с нами выпьете? 

– Да по капелюшечке. 

«Девки» немного пригубили.

– Пойдём, Алёнушка, полежим, ты, бывает, поспишь, а я в семь часов обрежаться пойду. 

Уже лёжа в постели, Алёна спросила у матери:

– Мама, а как Таня у нас поживает? Как сынок у неё?

– Андрюшенька-та? Да растёт потихоньку. Николай порато хороший мужик оказался. Робёночка на себя записал, жалеет Татьяну. 

– Они ведь без любви женились, привыкли уже, наверное, и живут теперь ради детей.

– Да что ты эко говоришь! Её Николай страсть как любит! Ничем не попрекнул. Я как-то раз зашла к ним врасплох, а он Таньку на руках несёт, да за стол усаживает, а она смеётся. Увидели меня, засмущались. Сейчас вот она опять беременна, Николаю своего робёночка хочет родить. Что вы, молодые, понимаете: по любви, да не по любви… Какая любовь? Не знаю, что это такое. А вот когда Вани долго дома нету, мне кабыть воздуху не хватает, я кабыть как рыбина на берегу. 

– Так, мама, это и есть любовь. 

– Ну, вам, молодым, виднее, Алёнушка. А ты, когда в городе-то бурлачила, – неужто тебе никто не поглянулся?

– Понравился, мама, мне один моряк, да мы с ним один только вечер и знакомы были, он назавтра на полгода в море ушёл. Правда, адрес у меня спросил, я ему сказала, что обратно в деревню уезжаю. 

– Ты чего, ждать него собралась? 

– Да какое «ждать». Он не просил. А попросил бы, стала бы ждать. 

- Сейчас апрель, значит, в октябре придёт. 

– Мама!

– Не буду, не буду! Алёна, годики-то не стоят на месте, времечко-то тикает. 

– Мама, ты только не вздумай к Матрёне идти. 

– А то что? Принца али моряка будешь ждать? 

– Мама, я сплю. 

На другой день Алёна оформилась снова в совхозную бухгалтерию, и у неё появилось чувство, что она никуда и не уезжала. А через неделю, в тёплый апрельский денёк, Марья Петровна нос к носу столкнулась со Степанидой, и опять у колодца. «Да что же это такое? Хожу за водой раз в год, и то по обещанию, и в каждый разик столкнусь с этой змеюкой!» – подумала Марья Петровна.

Степанида уже собиралась уходить, но, увидев идущую Марью Петровну, поставила вёдра и стала поджидать её. Марья Петровна замедлила шаг. 

– Что это ты, Марья Петровна, едва поползла? Уж и видеть меня не хочешь? 

– Да пошто не хочу? Вот ступила неловко, ноге больно, потому и тише пошла. 

– Я чула, Алёнка у тебя наехала. 

– Приехала. 

– Насовсем али как? 

– Насовсем.

– Небось, сколотка носит, то и явилась? 

– Ох и поганый язык у тебя, Степанида. 

– Да уж не поганее твоего. Не удивлюсь, если ты завтра же к Матрёне побежишь. 

– А если и побегу, тебе-то какое дело?

– А то и дело, что ты мою девку с ног до головы обосрала, когда она без мужика родила. 

– Господи! Степанида, что ещё не вспомянешь? Девка-та у тебя давнёхонько замужем, да ещё двоих принесла. 

– Ну и что с того? Первый-то сколоток!

– Да я давно про то забыла, и люди не помнят, а ты всё шипишь. Поди прочь с дороги, дай воды спокойно достать! 

Пока Марья Петровна доставала воду, Степанида выжидающе стояла. А когда та взяла в руки вёдра и пошла к дому, Степанида вдруг окликнула её: 

– Марья Петровна! 

Та оглянулась и опешила. Степанида стояла, наклонившись вперёд, со спущенными штанами и с задранной на спину юбкой, и хлопала руками по голой заднице.

– Тьфу ты, страмина, – плюнула Марья Петровна и пошла домой, а довольная Степанида расхохоталась. 

Дома Иван Васильевич спросил у жены:

– Марья, а что такое интересное ты у Степаниды высмотрела?

– Ты про что это, Ваня?

– А зачем голу-то задницу она тебе показывала?

И Марья Петровна рассказала мужу, что Степанида так ей отомстила. 

– Ах, мать твою за ногу да налево, – расхохотался Иван Васильевич. 

– А ты увидел-то как? 

– Да пошёл вёдра у тебя забрать, а как увидел экую Степанидину красу – и дар речи потерял, повернул обратно. 

– Да она, стерва, не даёт мне никакого спокою с девками. 

– Ладно, Марья, не расстраивайся. Говорят: «Собака лает – ветер носит». Не убудет тебя от Степанидиного лаю-то. Да ведь и сама-то ты хорошо погавкиваешь на неё. Вы одна перед другой красуетесь, уступить никоторая не хочет. Мировую, что ли, выпили бы. А то обе живёте по принципу: хвост и гриву оставлю, а на своём поставлю. 

Марья Петровна даже опешила от такой речи мужа. 

– Ты чего это, Ваня? Мелешь-то пошто не с краю? Какая такая мировая? Я с ней на одно поле срать не сяду, а ты – «мировая».

– Да ну тя к лешому, – рассмеялся Иван Васильевич. – Про вас и так на деревне говорят: сорока вороне дивуется, да обе живут на улице, – и, увидев возмущённое лицо жены, махнул рукой. – Не горячись, Марья, я шутейно. Пойду на улке что-нибудь поделаю. Вёснушка пришла. Денёк ишь какой разыгрался. 

– А я, Ваня, грачей сегодня видела, – заговорила, успокоившись, Марья Петровна. – Ходят обочь дороги, важные такие, тычут носами белыми под ноги себе, кабыть что-то там и есть поклевать.

– Да как же нету-то, Марья? Сколько лошади натрясли помёту на дорогу – там, небось, и зёрна овсяные непереваренные есть, да мало ли чего склюнут. Солнышко пригревает, больно хорошо на улочке, пошёл я.

– Поди, поди, я тоже чем-нибудь займусь по хозяйству. Надо рукотертники на снег выбросить, пусть солнышко отбеливает. Ужо сейчас я них замочу да простирну, а опосле расстелю по снегу – белёхоньки будут. 

За апрелем пришёл май с зелёным маревом берёз, с птичьим гамом, с первой травкой, что дружно протыкала острыми шильцами травинок оттаявшую землю. 

А тут и летико подоспело с заботами да трудами насущными. Мало ли в деревне забот у справных хозяев? Как всегда, оно пролетело скоро и незаметно. 

К концу сентября в деревне убрали весь урожай. Справный хозяин к Рождеству Пресвятой Богородицы – к двадцать первому сентября – старается закончить все работы на огороде. 

Дела осенние закончены, и Марья Петровна заподумывала – надо сходить до Матрёны. Алёнке скоро двадцать пять годков, а где экой версте самой жениха найти! В воскресенье, обрядившись по дому, Марья Петровна засобиралась.

– Мама, ты куда? 

– Да по гостям схожу. Бывает, хоть к девкам зайду, робёнкам по гостинчику снесу. 

– Ох, матка, это сколько гостинчиков-то надо снести? – спросил Иван Васильевич. – Чуёт моё сердце, к Матрёне собралась. 

– Мама, не вздумай! 

Марья Петровна ушла. И первым делом – к Матрёне. Внуки обождут, а замужество ма̀лой дочери дело неотложное. Матрёна лежала на кровати. 

– Матрёна Ананьична, что с тобой? 

– Да вот, приболела я малость.

– Может, тебе по хозяйству пособить али в лавку сходить? 

– Не беспокойся, Марья Петровна. Олюшка, племянница моя, навещает меня. Она и делает всё по дому. А ты, небось, Олёнку замуж собралась отдать?

– Её, её. 

– Приходи недели через две. Я окрияю маленько и подумаю, за кого сосватать. 

А Алёнке запал в душу тот моряк, ничем не вытравишь. Она прикинула, что на днях он должен вернуться из плавания. Да что с того, ведь не поедешь к нему в город. И Сергей тоже не забыл эту девушку – высокую, красивую и, вероятно, очень добрую. Как он ни пытался прогнать мысли о ней, а они всё лезли в голову, не давая молодому моряку покоя. 

В половине октября он пришёл с моря. Мать встречала сына на причале. Дома Сергея ждал праздничный ужин, который готовила вместе с матерью соседка Светочка. 

«Без меня меня женили», – подумал Сергей. Поужинав, он сослался на усталость и ушёл спать. Утром мать увидела на столе записку: «Мама, не сердись. Я женюсь, поехал за невестой». Ту чуть удар не хватил. 

До Алёнкиной деревни Сергей добирался на попутках часа два. И надо же было ему в деревне встретить первой Степаниду. Он спросил у неё, где проживает высокая красавица Алёна, и получил обстоятельный ответ: 

– А ты кто такой: жених? 

– Знакомый.

– Вот что я скажу тебе, знакомый. Она цело̀й год где-то в городу̀ шлялась. Типериче прикатила обратно домой. Я думала, со сколотком, ан нет – пустая. А Марья, матка нейна, уж сбегала до Матрёны, чтобы та высватала Олёнку, да Матрёна было приболела. Не вышло сватовства-та. Типериче она поправилась и будет жениха Олёне искать. Четырёх Марьиных дочерей Матрёна уж высватала, эта последняя осталась. И Олёну она высватает. Помяни моё слово.

– Конечно, высватает, – улыбнулся Сергей.

– А вы не подскажете, где Матрёна живет и как ей отчество?

– Она Ананьична, а живёт в самом конце деревни. Пойдёшь по этой дороге – не ошибёшься. 

– А Алёна, наверное, на работе? 

– На какой работе? Сегодня воскресенье, выходной у неё. 

Сергей без труда отыскал домишко Матрёны. Старуха приветливо встретила незнакомца. 

– Здравствуйте, Матрёна Ананьична. Я слышал, что вы хорошо девушек сватаете? 

– Да сватаю маленько.

– А не высватаете ли и мне? 

– А пошто не высватать? Высватаю. А кого? 

– Да Алёну Самойлову. 

– Не знаю, парень, я такой.

– Как же «не знаете»? У неё мать Марьей Петровной зовут. Вы ей четверых дочерей высватали. 

– Дак ты бы сразу и сказал – Тимонихичеву. 

– А почему Тимонихичеву, она разве замуж вышла? 

– Да нет, не вышла. Это у них прозвище такое. Дедка у Ивана звали Тимоня. А бабку по дедку – Тимонихичева. Вот и пошло – Тимонихичевы. Да ты, парень, не удивляйся, у нас тут всех по прозвищам зовут. 

– Ну так пойдём свататься, Матрёна Ананьична.

– Сейчас, что ли? 

– Сейчас. Я вот Вам и аванс дам. Он достал бумажник и положил на стол три десятирублёвых купюры. У Матрёны загорелись глаза. Пенсия всего двенадцать рублей, а тут этакое богатство. Она торопливо засобиралась. 

Иван Васильевич черпал воду на колодце и, уже собравшись уходить, увидел невдалеке Матрёну, идущую с бравым моряком. Они о чём-то оживлённо беседовали. Он подхватил вёдра – и скорее домой. Войдя в дом, он поставил вёдра прямо к порогу и обратился к Марье Петровне: 

– Ах, мать твою за ногу да налево! Сбегала-таки до Матрёны? 

– Не бывала, Ваня. Она заболела, я завтра хотела сходить.

– Ну, тогда радуйтесь! Она опять с женихом к нам идёт. Да больно уж шикарный жених-то в этот раз. Выписала она его, что ли, откуда? 

Алёнка глянула в окно и обомлела: 

– Серёжа! 

– Здрасьте-приехали! Она ещё и жениха знает. Откуда?

– Он меня один раз в городе после танцев провожал, а потом в море на полгода ушёл. 

Гости вошли в дом, и Матрёна, по старой привычке, завела свою песню про купца и товар. Сергей перебил её. 

– Подождите, Матрёна Ананьична. Можно, я сам. Дорогие Мария Петровна и Иван Васильевич, я пришёл просить руки вашей дочери. И обратился к Алёне: – Алёнушка, ты выйдешь за меня замуж?

– Выйду, Серёжа. Да как ты нашёл меня, да ещё и Матрёну Ананьичну? 

– Да одна добрая женщина мне всё обстоятельно рассказала. 

– Степанида, – охнула Марья Петровна. – Вот зараза, и тут успела. Увезёшь ведь от нас Алёнушку? 

– Увезу. Мы будем приезжать к вам, а вы к нам. 

– Ладно, мы с маткой согласны, – сказал Иван Васильевич. Только свадьбу играть – у нас, в деревне. Это моё условие. 

– Да я и не возражаю, – улыбнулся Сергей. 

– Мы завтра у вас в сельсовете и заявление подадим. Правда, Алёнушка? 

– Правда, Серёжа, – ответила счастливая Алёнка.

– Ну, Матрёна Ананьична, мать твою за ногу да налево, ведь всех девок у меня высватала. 

А Марья Петровна сидела и счастливо улыбалась. Всё, последняя гора с плеч свалилась, последняя заботушка дочери все пристроены. А что ей ещё надо? Да чтобы дети и внуки жили хорошо, а большего матери и не надо.

Заключение следует