Мой первый матмеховский друг. Яков Логвинович

Взгляните на заставку и улыбнитесь.

Фото сделано в 81 или 82 году прошлого века.

Лейтенанту еще нет 25-ти.

Он носит великолепные имя и отчество — Яков Яковлевич.

А служит в деревне Яковлевка Яковлевского района Приморского края.

Родом лейтенант из Белорусской Советской Социалистической Республики – попал с польской границы на японскую, куда ворон костей не заносил.

И плюс к тому он – не кадровый военный, а дипломированный специалист по высшей алгебре и теории чисел, несостоявшийся аспирант математико-механического факультета Ленинградского государственного университета.

Так сложилась судьба.

1

Поступление на матмех ЛГУ лихорадочным летом 1976 года осталось в моей памяти как давно пережитый, но не подлежащий забвению кошмарный сон.

Страшным было прощание со школой, где я служил символом успеха – настоящего и особенно будущего.

Еще более страшным оказалось вхождение в университет.

Я-абитуриент был Чеховской кошкой, которая ела огурцы после того, как ее две недели лупцевали кнутовищем.

Мне чудилось, что жизнь висит на волоске и в любой момент может сорваться в пропасть безысходности. Получив аттестат с золотой медалью, окончив две заочных физматшколы (ЗФТШ при МФТИ и ЗМШ при МГУ), будучи профессионалом в решении конкурсных задач, блестяще написав письменную работу, получив «пятерку» и освобожденный от остальных экзаменов, я не ощущал уверенности ни в чем.

Даже навестив приемную комиссию матмеха (прятавшуюся в мрачных дебрях Петровских «Двенадцати коллегий», где через год гулял Андрей Палыч Бузыкин из «Осеннего марафона») и найдя под мутным стеклом витрины свою фамилию в списке зачисленных, я не мог сразу успокоиться. Ходил и ходил взад-вперед, ожидая чего-то еще.

И в те нервные минуты ко мне вдруг подошел незнакомый паренек. Худенький, стройный, черноволосый и черноусый, с умным, но добрым взглядом темных глаз.

Мы познакомились, разговорились, поведали друг другу о себе, поделились планами — которые наконец мне показались реальными.

Первый человек, которого я встретил в статусе студента ЛГУ, мне страшно понравился, понравился абсолютно всем.

Умом, который стал ясен с первой секунды.

Тонким юмором, хитроватой лукавинкой в каждом слове.

И мягким выговором, какого я никогда не слышал в Уральских краях.

Потрясло даже то, что парня зовут Яшей.

Имев много приятелей, в 17 лет я знал лишь одного человека по имени Яков.

(Им был мой школьный учитель английского Яков Абрамыч Хвесин.

Высокий и нервный, бивший лодырей по мордасам и предрекавший лично мне плохой конец из-за излишней болтливости.)

Новый друг стал вторым и последним Яковом в моей жизни.

Я узнал, что Яша приехал в Ленинград из Белоруссии.

(Во времена отсутствия хороших географических карт этот факт был аналогичен тому, чтобы оказаться выходцем из Новой Зеландии.

Только спустя десятилетия, после эпохальной игры на «Поле чудес», весь мир узнал, что самогон из его родного села Дивин – лучший в мире.)

А его фамилию – Логвинович — я узнал позже, когда пришел в себя и стал оглядываться на происходящее вокруг.

2

При описании событий, происходивших сорок лет назад, трудно удержаться от заявлений, что с тем-то имярек мы дружили, и в совместный период были не разлей вода. То есть проводили все время вместе, жили, пили, пели в одной компании, смотрели одинаковые фильмы и гуляли с одними и теми же девчонками… и так далее, кому что придет в голову.

Так принято в мемуарной литературе; без деклараций о дружбе до могильной ограды воспоминания о человеке как бы обесцениваются.

Но, за всю свою жизнь не сказав слова правды по мелочам, врать в крупном я не люблю.

С Яшей Логвиновичем закадычными друзьями мы не были.

Не могли быть по объективным причинам.

Сама учеба есть социальная повинность, она подчиняет общим законам игры и тушует личности. Студенческая жизнь – для одних неповторимая пора радостей, для других короткие передышки между сессиями – идет не в аудиториях.

Быв оба иногородними, вне университета мы не пересекались.

Яша жил в общежитии, я – сначала у друзей-евреев, потом на съемной комнате, найденной через знакомых.

Яша занимался спортом, я увлекся бальными танцами.

Яша играл в шахматы, я играл на гитаре.

Яша был зампредседателя студсовета общежития (управлял 12-ю этажами 3-лучевых коридоров, населенных нецеломудренными оболтусами обоих полов), я стал замсекретаря комитета ВЛКСМ факультета (отвечал за 1750 шпаргонцев, из которых лишь 25% хотели добросовестно учиться).

Список повседневных расхождений можно продолжить, но он ничего не значит.

Первое мужское знакомство в новой жизни подобно первой любви в юношеском возрасте.

Сегодня я осознаю, до какой степени мне повезло.

Личные качества Якова Яковлевича Логвиновича располагают к нему каждого, узнавшего хотя бы мельком.

(Уверен, с этим моим заявлением не станет спорить никто!)

Моя мама, доцент Башкирского государственного университета, в свое время тоже окончила матмех ЛГУ. Ее оценки отличались максимализмом, ей никогда не нравились мои друзья (тем более подруги, не говоря уж о моих женах).

Поступать в университет она меня привезла лично, ходила со мной везде.

Она видела Яшу один раз в жизни – даже не разговаривала с ним, только наблюдала, как мы общаемся у окна, выходившего на страшное, как смертный грех, закопченное здание НИФИ.

Но все пять лет, когда я приезжал в Уфу на каникулы, мама спрашивала:

— А как поживает Яша Логвинович?

Мне кажется, такое отношение лучше многих слов выражает человеческую привлекательность моего первого матмеховского друга.

3

В этом мемуаре я хочу написать о Якове Яковлевиче Логвиновиче – нарисовать его портрет тому, кто ничего существенного о нем не знает.

Но должен сразу оговориться.

Во времена матмеховского студенчества я знал о Яше только то, что он — отличный парень.

Я виделся с ним в коридорах и перед лекциями, перебрасывался фразами, травил анекдоты (преимущественно неприличные, как и положено 20-летним молодцам…) и радовался легкому общению.

Факты, приведенные тут, я узнал, возобновив общение с Яшей Логвиновичем спустя 38 лет после выпуска.

Почему так получилось?

Отчасти из-за свойств моего характера.

Отучившись пять лет в ЛГУ, я не имел на курсе настоящих друзей. Всерьез дружил только с механиком Андреем Бородиновым, который учился на год позже.

Дело в том, что как математик я был полный нуль, даром что получил «красный» диплом, поступил в аспирантуру и выжал из себя кандидатскую диссертацию раньше всех, опередив прирожденных ученых, каких на нашем курсе хватало. Просто я очень хотел хорошо жить, а звание доцента в ВУЗе советских времен давало пожизненную гарантию обеспеченности.

(О том я подробно написал в книге о своем старшем друге, доценте матмеха Денисе Артемьевиче Владимирове.

Повторяться не вижу смысла, изложу ситуацию тезисно.)

Учиться было трудно, математика давалась неимоверными усилиями, поскольку я не испытывал к ней неутилитарного интереса. Это, естественно, не скрывалось от тех, кто учился с удовольствием. На курсе меня не уважали как студента и не любили как человека, поскольку любить было не за что. Я этим не тяготился, я не считал себя сосудом чистого золота, который все должны любить.

(Как не тягоТюсь по сю пору.)

Я периодически сближался с кем-то из сокурсников – легко, не страдая отсутствием коммуникабельности – и так же легко расставался по исчерпании тем.

На матмехе я был чужим, как раввин на крестном ходу, что подтвердили годы, прошедшие после студенчества.

Слоган «Матмех лучше всех», традиционный для бывших однокашников, ко мне не имеет отношения.

Для меня матмех – это ад, мрак и крах.

(На 10-летие выпуска в 1991 году я пришел с радостью, пыжился гордостью от учебы в Литинституте и предстоящего вступления в СП СССР, хотел утереть нос ничтожным корнеплодам математикам.

На 20-летие в 2001 приехал по инерция, но не получил положительного, даже короткий чувственный опыт с одной из сокурсниц ничего не исправил.

А на 30 лет в 2011 — быв человеком, приплясывая на вершине жизни при двух иномарках и ИП со 100 тысячами неучтенной месячной прибыли – я уже не поехал.)

Нет ничего странного в том, что с Яшей Логвиновичем мы близкими друзьями не стали, студентом я ничего о нем не знал.

Причиной служила и личность Яши.

Выше я аттестовал вхождение в университет «страшным».

Я приехал в Ленинград из Уфы, неся на лбу печать «гордости школы».

(Гордостью и являлся.

В стремлении получить медаль и поступить с одного экзамена я был не просто круглым, а каким-то шарообразным отличником.

Да вот только школа наша была английской, математике учили так, что лучше бы не учили вовсе.

При отсутствии врожденного интереса ни заочные МШ союза, ни очная ЮМШ при БГУ, ни прочие рычаги не могли компенсировать атмосферу реальной спецматшколы, в которой детям — как говорила мамина сокурсница Елена Александровна Быкова-Максимова — «попу подтирают интегралами».)

В Ленинграде, центре российского интеллекта, насчитывалось немало математических школ. Самыми известными были №30, №239 и интернат №45, собиравший будущих Пуанкаристов всей области.

На нашем курсе выпускников подобных заведений имелось больше, чем достаточно.

Ясное дело, спецшколы для того и существуют, чтобы готовить студентов матмеха. Учиться в компании знающих ребят должно быть легче, чем среди дебилов, выражение

x + y²

читающих как

«ха плюс у – два наверху».

Но подчеркну слова «должно быть»; у нас на матмехе было наоборот.

Подростки – к которым относятся студенты младших курсов – врожденно жестоки, им доставляет удовольствие любым способом унижать ближнего. В ленинградских матшколах в самом деле чему-то учили; те самые интегралы, которые простым студентам читали в конце 1-го курса, им были приблизительно известны.

Но вместо того, чтобы создать атмосферу знания, «лауреаты» (как презрительно именовала спецгвардию другая мамина сокурсница, на тот момент уже член-корреспондент Академии Наук Галина Павловна Матвиевская), гнули пальцы, всеми силами подчеркивали свое превосходство над теми, кто интегралов еще не знал.

(В одной лишь моей 13-й группе таких кадров училось штук 5. А может, даже 6.

Ни об одном из них – ныне докторов наук и даже академиков – я не скажу доброго слова.

Из всех «спецвыпускников» помню с теплотой лишь тех, о ком писал уже много где: Борю Соломяка, Гришу Бомаша, Лёню Овэса, Шуру Кулика, Лёню Михлина, Мишу Чеповецкого… и, конечно, Роман-Романыча Запатрина.)

Недружественность обстановки поддерживали молодые преподаватели — вчерашние «лауреаты», витающие в эмпиреях сверхполноценности.

Никогда не забуду свой первый семинар по математическому анализу, случившийся на 1-й паре 1 сентября 1976 года.

Ассистент, бородатый бывший гений, начиркал нечто на доске, и пока я (прорешавший весь «задачник Кванта») пытался понять условие, один из подобных гениев – только завтрашних, не вчерашних – уже выдал решение. Остаток пары шел диалог между ним и преподавателем, забывшим о существовании других.

Потом все как-то снивелировалось. Некоторые «лауреаты» и вовсе отчислились с матмеха, не выдержали «головокружения от успехов» и безнадежно отстали в учебе. Но все равно аура факультета полнилась математическом снобизмом, причем зачастую – на пустом месте. На виду оказывались те, кто больше из себя строил, а не представлял.

Мой друг был человеком скромным.

Никогда себя не выпячивал, почти всегда оказывался на втором плане.

Там, где иной говорил сто слов вместо десяти, он обходился одним.

(Хоть и бьющим точно в цель!)

Среди непризнанных светил он оставался в тени.

Хотя по совокупности качеств Яков Логвинович – студент, математик и человек — был лучше большинства сокурсников.

Увы, в те времена все прошло мимо меня.

В остроумном, но сдержанном парне я не видел будущего ученого.

Не ведал глубин его математического ума.

Не знал даже, что Яша – замечательный шахматист. Кандидат в мастера спорта, победитель более сотни конкурсов, чемпион Брестской области по шахматам по переписке.

4

Итак о своем герое я практически ничего не знал.

И не узнал, пока осенью прошлого года не взялся за книгу о Денисе Артемьевиче Владимирове.

(Писать ее я стал не из ностальгии по матмеху.

Матмех оставил во мне только горечь растраченных лет.

Меня вели мысли о Владимирове, сокурснике и друге моей мамы, глубинная связь с которым к ЛГУ отношения не имеет.)

В контактной группе выпускников ’81 имелись контактные данные многих.

Но Яши Логвиновича там не было, его фамилию я нашел на «учительском сайте» Брестской области, написал наудачу куда-то в пустоту. Я даже сомневался, что почтенный учитель математики средней школы №6 города Кобрин Яков Яковлевич Логвинович — это Яша моих студенческих лет.

Удача мне улыбнулась. Яков Яковлевич оказался Яшей и прислал мне фотографии.

(В Литературном институте у меня был друг, ныне известный самарский драматург Александр Ануфриев.

Мы не просто дружили, а 5 лет селились в одной комнате «литобщаги», вместе ходили по театрам и даже ездили на пару к актрисам в Люберцы.

После окончания института в 1994 мы с Саней несколько лет переписывались, потом потерялись в бурях бытия, восстановили виртуальную связь лет через 15.

Получив мое новое фото, старый друг написал:

— Да, Витюшка, не пощадила тебя жизнь…

Шурец – которого она тоже щадила не сильно – был стопроцентно прав.

Мы не коньяки, чтобы с годами становиться лучше.

Жизнь щадит лишь тех, кто не живет, а существует.)

Из одного Яши нынешнего можно сделать двух Яш прежних, но тем не менее он ни капельки не изменился.

Усы остались на месте, глаза сделались еще глубже, вот только улыбка погрустнела.

(Как и положено умному человеку, с годами понимающему априорную печаль бытия.)

Радость общения превзошла ожидания.

Впрочем, ничего странного в том нет. Все 43 года, прошедшие со дня знакомства, мы с Яшей никогда не забывали друг о друге.

И вот теперь я наконец узнал о старом сокурснике все, чтобы пунктирно обозначить его жизнь.

5

Отношения Якова Логвиновича с математикой искренни и серьезны.

Если меня толкала мама, имев матмеховскую базу, то Яша избрал свой путь самостоятельно.

Мальчик из белорусского села Дивин (лежащего в 100 км от польской границы и в 10 от украинской) осознанно нацелился на математику.

Учился в Заочной математической школе при ЛГУ.

Был не только математиком и шахматистом, но и отличником, получил золотую медаль.

Яша имел все возможности поступить на матмех без усилий, письменную работу он бы влёгкую написал на «отлично», но судьба решила его испытать.

Я уже не помню, почему, но ему требовался вызов из ЛГУ, подтверждающий включение в состав абитуриентов.

Вызов Яша запросил, но на руки не получил: то ли замешкались в приемной комиссии, то ли не сработала почта. Выждав до последнего, мой друг отправился в Ленинград наудачу, где судьба продолжала испытания: он опоздал на первый экзамен, который во всех ВУЗах СССР проходил в один день.

Это могло означать крах всего.

К чести администрации, документы у Яши приняли и к экзаменам его допустили (кажется, в те времена имелись какие-то официальные лазейки для попавших в форс-мажорные обстоятельства). Но «пятерку» за работу не поставили, к чему-то придравшись.

Не сомневаюсь, что Яша решил задачи лучше, чем их составители. Скорее всего, предметная комиссия матмеха решила избежать процессуальных разборок с медалистом, который, с одной стороны, подпадал под «систему одного экзамена», но, с другой — не по своей вине нарушил сроки.

(Для несведущих поясню.

В мои времена золотой медалист, сдавший первый экзамен на «5», в любом институте освобождался от дальнейших испытаний и зачислялся вне конкурса.

Во времена юности моей мамы — когда медали выдавались более строго — принимали вообще куда угодно без экзаменов.

В позднейшие времена медали рассыпались, как «железные кресты» над Сталинградом, и «системы» на какое-то время отменили.)

Подготовка Яшина оказалась столь высокой, что он без осложнений сдал все экзамены (2 математики и физику, написал сочинение) и прошел по конкурсу, опередив в списке иных «лауреатов».

Яков Логвинович самостоятельно вышел на рубеж, откуда начинается взлет на высшие эшелоны науки.

Рожденный быть писателем, я обладаю избирательной памятью на отдельные моменты жизни, которые кажутся важными.

(Например, пиша мемуар о сокурснике Александре Кулике, обнаружил, что помню слова его будущей жены Ларисы Мелиховой, сказанные в сентябре 1976.)

Обладая чертами шахматиста, для которого память тоже служит одним из важнейших инструментов, Яша тоже помнит многое, бывшее общим для нас в те годы.

Но видим мы одно и то же по-разному.

Точнее, он видит все шире, чем я.

Мы переписываемся интенсивно, делимся воспоминаниями о событиях и людях, в них участвовавших.

Но если для меня память о матмехе – сборник не всегда веселых анекдотов (о том, какой конспект потерял тот или иной сокурсник или насколько пьяным явился на экзамен тот или иной преподаватель), то Яша, не упуская таких деталей, еще и вспоминает о математических качествах.

Для меня математика – случайность, для Яши – сфера интересов.

Сам матмех факультет предназначен именно для таких людей, как он.

6

Во времена молодости я не знал слово «перфекционист».

Но человек совершенный вызывал восхищение всегда.

Вспоминается лето 1980 года, когда наш курс проходил военные сборы.

Сама армия видится мне абсолютным злом. Военная кафедра была бессмысленным пожирателем времени и стрессом, какого на самом деле не имелось. Майоры давили угрозой испортить балл диплома, хотя «спецподготовка» — секрет Полишинеля — не входила в зачетные ведомости.

(В те времена мы не задумывались сверх положенного.

Сегодня, включив статистику, я прихожу к выводу, что при одном дне в неделю в течение трех курсов, с учетом сессий и каникул, эта подготовка вычеркнула из нашей студенческой жизни три месяца.

Целую весну, лето или осень превратила в холодную военную зиму.)

Но тем не менее мы вынуждены были соблюдать правила игры, подчиняться законам, не нами установленными.

На сборах многие проявили свое истинное лицо, отдельные моменты остались в памяти на всю жизнь.

Вижу все, как было тогда.

ВЧ с 5-значным номером километрах в 20 юго-западнее Луги.

Летний день, раскаленный плац.

4 взвода – 100 с лишним будущих математиков, одетых в зеленое «ХБ».

Мерный голос из репродуктора, висящего на столбе между штабом и клубом:

— Вчера в Москве на открытии…

(или закрытии, мне это всегда было по псу)

-…Олимпиады-80 выступил генеральный секретарь ЦК КПСС, председатель президиума Верховного Совета СССР…

Диктор делает многозначительную паузу и продолжает прочувствованно, через точку:

— Леонид. Ильич. Брежнев. В своей речи…

Что именно сказал генсек в своей речи, мы не слышим, все перекрывает рев ротного старшины:

— Сержант Улин, ты чего козыряешь, как Ленин, когда даже до Брежнева еще не дорос?

Я не спорю. Радуюсь тому, что прапорщик не прибавил к моей фамилии 4 буквы: 3 согласных и 1 гласную – превращая ее в нецензурную.

— Курсант Б.! Что у тебя на голове?! *** или пилотка?

Гриша Б. – классический интеллигент, «го»-шник и пианист, краснеющий от матерных слов, пытается поправить армейский головной убор, но получается только хуже.

— Курсант П.! У тебя что – как в сказке: «Дерни, девочка, за веревочку – дверь и откроется»?!

Ваня П. – ныне член-корреспондент РАН – который хлопал ушам при раздаче обмундирования, остался без брезентового ремня и теперь подвязывает брюки веревочкой, не успевает моргнуть глазом. Старшина делает шаг вперед и с кошачьей ловкостью дергает за конец шпагата, свешивающийся из-под кителя.

С Вани падают штаны.

Рота ржет: минута смеха заменяет килограмм мяса, в армии это первостепенно.

Прапорщик неуёмен; что для нас мУка, для него – работа.

— Курсант К., *** твою мать! Опять вшивник поддел?!

Шура К. – впоследствии известный поэт – пытается заправить под обшлага край трико: в Ленобласти тепло лишь в полдень, по утрам форма для тропиков не греет, а холодит.

— Курсант С.! Ты что, беременный?

Андрей С., — уже обзаведшийся брюшком и не соблюдающий правило «длина ремня = окружность морды» — молча пожимает плечами.

— На кого вы похожи, ***, ***, ***? *** ***е!

Глаз старшины скользит по рядам.

— Б-балет-т…

— безнадежно шепчет азербайджанец Ильхам Ахундов, который не может выговорить русское слово из 5 букв, обозначающее древнейшую профессию.

Но наш похмельный воспитатель знает, что нельзя бесконечно ругать, нужен положительный пример.

— Иди сюда! Вот ты!

Строй расступается, выпуская подтянутого курсанта.

Сапоги его блестят, над ними можно бриться.

Убогое «ХБ», ладно пригнанное по фигуре, кажется свежеотглаженным.

Поясной ремень затянут до предела, начищенная пряжка режет глаза.

Пилотка выровнена звездочкой по переносице, идеально повернута набекрень, придавая оговоренный строевым Уставом «молодцеватый вид».

На этого бойца можно любоваться.

Он – само совершенство.

— Вот, *** ***ые, мать вашу дышлом из подмышки, смотрите все! Так, ***, должен выглядеть образцовый солдат!

Прапорщик вертит избранника перед строем, тот лукаво посмеивается из-под классических черных усов.

— Как фамилия?

Образцовый солдат вытягивается по стойке «смирно»:

— Рядовой Логвинович.

7

Умный читатель – для дураков и не пишу! – поймет, что предыдущей главой я стремился вызвать добрую улыбку.

На самом деле Яков Логвинович представлял совершенство во всем.

И в жизни, и в спорте – помимо шахмат, он занимался футболом и боксом – и, прежде всего, в математике.

Последнее я говорю серьезно.

Ленинградский государственный университет по комплексу интеллектуальных параметров, определяемых наследственностью поколений, был не просто первым среди ВУЗов СССР, а стоял на порядок выше прочих.

Математико-механический факультет, готовивший элиту чистого разума, являлся высшим в ЛГУ.

Это признаю я, не имеющий врожденной склонности, с этим не станет спорить ни один истинный математик.

Учиться на матмехе было нелегко из-за обилия дисциплин.

Поступление тоже представляло сложность, поскольку одно дело –историческая болтовня по заученным датам, а другое – умение применить знания к неизвестной задаче.

Но при этом конкурс на матмех бывал ниже, чем на «болтологические» факультеты из-за того, что там предстояло учиться, а не болтать.

Поэтому среди матмеховцев всегда присутствовал определенный процент людей случайных, поступивших из-за опасения «пролететь» в технический ВУЗ, в эру советских НИИ пользовавшийся ажиотажным спросом.

В таких условиях ярко выделялись студенты, которые выбрали математику осознанно и учились от души.

Подобные бывали разными.

В очередной раз подчеркну клановость интеллектуальных профессий. Значительный процент моих сокурсников составляли потомки бывших матмеховцев, дети работающих профессоров.

(Напомню, что к подобным «потомкам» относился и автор этих строк.

Другое дело, что по отцовской линии я был врачом минимум в 4-м поколении, и на том поприще, вероятно, достиг бы жизненных успехов.

Ведь меня всегда интересовали люди, а не формулы.)

Вторую категорию представляли математики «ненаследственные»: ленинградцы из интеллигентных семей, учившиеся в спецшколах и избравшие математику как основу своего будущего.

В третью входили целенаправленные ребята из провинции, на базе своих способностей принятые в 45-й интернат.

И, наконец, были вчерашние школьники из «глубинки», наследственных корней не имеющие, в специнтернатах не выучившиеся, пробивающиеся к свету самостоятельно.

Эти ребята виделись мне самородками интеллектуального золота.

Яков Яковлевич Логвинович, в моем понимании, есть лучший пример такого.

Помимо математико-механического, в ЛГУ существовал факультет ПМПУ – «прикладной математики и процессов управления», стоящий на порядок ниже и по уровню и по требованиям.

На самом матмехе имелось отделение «кибернетики», тоже куда более лояльное, все отъявленные бездельники учились именно там.

Яша определил для себя матмех и поступил на отделение математики.

А при специализации выбрал кафедру высшей алгебры – решил заняться наукой, лежащей в основе математики как таковой и представляющей ее вершину.

Учился мой друг прекрасно, его намеревались взять в аспирантуру.

(Тот факт ставит его на порядки выше автора этих строк, бывшего «целевым» аспирантом от Башгосуниверситета.

И выше «лауреатов», познавших интегралы на горшке. )

Итог учебы говорит, что он – человек, изначально нацеленный на высокую науку, способный достичь высот без посторонней помощи.

То есть один из тех, на ком держится наука как таковая.

Но в аспирантуру Яша не пошел.

По причинам личного характера отказался от предложения в самый последний момент.

И, разумеется, «загремел» в армию.

(В тот момент СССР – еще не поименованный империей зла – в очередной раз покрыл свой флаг позором.

В 1979 году была развязана афганская кампания (из-за которой цивилизованные страны бойкотировали ярмарочную «Олимпиаду-80», последний всплеск советской мегамании).

Офицеров не хватало, все достойные ребята нашего выпуска 1981-го были призваны «двухгодичниками».)

Образцовый солдат Логвинович стал столь же образцовым лейтенантом ВВС.

Служил в деревне Яковлевка, которая на рамке фото обозначена символом: уссурийский тигр напрыгивает из-за двух сопок.

(Сейчас, при свободе Яндекс-карт, я за 5 секунд нашел Яшину Яковлевку Яковлевского района.

Равноудаленная на 300 км от китайской границы и от побережья Японского моря, она лежит среди зеленых возвышенностей и тигры там наверняка прыгают.)

Часть относилась в ГРУ ГШ.

Яков Яковлевич попал в военную разведку.

Офицеры отдела, где он служил, рассчитывали, когда в зону видимости попадут иностранные спутники, и снимали с них информацию. Наблюдения за 7 полётами (начиная со 2-го!) американских «шаттлов» были проведены при непосредственном участии лейтенанта Логвиновича.

Американцы, при всей карикатурности их облика в советской прессе, дураками никогда не были. Спутники, важнейшие для нашей разведки, много времени бывали видимы, но постоянно меняли коды. В 1982 году, используя принципы сверточного кодирования, Яша написал программу, которая путем решения линейных систем подбирала их варианты. Кроме того, не будучи «электронщиком», лейтенант Логвинович в 1983 году — за 3 месяца до своего увольнения — обнаружил ошибку подключения декодирующей аппаратуры, после чего она стала функционировать.

Этот результат в течение полугода не могли получить дипломированные московские специалисты с двумя «просветами» на погонах.

Телетайпы заработали как надо, Москва осталась довольна, штатные
офицеры отдела боевого применения, в котором молодой лейтенант исправил ошибку, были поощрены — кто фотоаппаратом, кто именными часами, кто чем-то еще.

(Двухгодичник Логвинович остался за полями приказов.

Никто не подсчитал количества денег, которое Яша сэкономил стране, подумав всего 5 минут и еще 2 минуты затратив на подтверждение догадки.

СССР давно нет, а мне обидно до сих пор.)

С одной стороны, это подтверждает мнение о том, что из всех делающих одно и то же дело математик всегда сделает лучше.

Но с другой…

Когда я думаю, какие интеллектуальные силы СССР задействовал в работе, которая по результатам оказалась бесполезной, меня гложет тоска.

Радует лишь один факт: во времена, когда могучий Союз умирал от голода на излете застойной эпохи, мой друг слегка отъелся икрой и красной рыбой.

Но если говорить всерьез, служба в армии равносильна тюремному заключению. Она не несет ничего положительного, опустошает душу, истощает тело и забирает невосполнимое время жизни.

Я не знаю человека, которому армия дала что-то хорошее, позволила после демобилизации вернуться без потерь к прежним занятиям.

(Впрочем, вру — знаю.

Мой старый друг Иосиф Гальперин – писатель, журналист и общественный деятель – отслужив, не умер как художник.

И, пожалуй, стал даже выразительнее.

Но он — исключение, подтверждающее правило.)

От мыслей о математической судьбе Якова Яковлевича Логвиновича я впадаю в грусть.

Мои талантливые сокурсники-ленинградцы сейчас живут в Америке и Израиле.

Талантливые иногородние стали ленинградцами и процветают в Санкт-Петербурге.

Все они доктора наук и профессора, заведуют секторами академических институтов. Носят регалии, фиксирующие достижения, и делят между собой гранты, отстегиваемые богатыми меценатами.

Яша – более талантливый, чем большинство талантов! — работает в средней школе провинциального городка.

30 лет назад он получил звание учителя высшей категории, но ни «учителя-методиста», ни тем более «заслуженного» (или «народного») ему давать не собираются.

Сам он о себе не хлопочет, не имея на то ни времени, ни сил, а наверх его никто не тянет.

8

В сравнении с «лауреатами», достигшими формальных признаний, Яша Логвинович вроде бы не реализовал своих внутренних возможностей.

Но это не так.

Я захожу в контакты, общаюсь с горсткой сокурсников, оставивших в памяти тепло.

И смотрю страницы других, читаю перечни их успехов.

Вижу умные лица, кафедры и конференции.

Узнаю о должностях, званиях и членствах в зарубежных академиях.

И начинаю смотреть на все иначе.

Ведь я, повторюсь, не математик и к этой науке имманентного благоговения не испытываю.

Я выразил в книге о Д.А.Владимирове мнение, что общечеловеческая значимость ее завершилась на Банахе.

Современная чистая математика представляет игры авгуров.

И разрази меня гром, но я считаю, что наука современных академиков и лауреатов нужна только им самим – для их лауреатств.

Но когда я смотрю на фотографии Якова Яковлевича Логвиновича, присылаемые мне по почте…

Когда я вижу его в окружении школьников, у которых он был классным руководителем, выталкивал из тьмы в сумерки.

Или среди благодарных родителей.

На школьной олимпиаде по математике.

На интеллектуальной игре.

На подведении итогов Интернет-конкурса.

На телепередаче, посвященной детям нового поколения.

Или где-то еще…

То я понимаю, что мой друг дал людям неизмеримо больше, нежели все академисты, вместе взятые.

Яков Яковлевич Логвинович – человек глубокий, душевно богатый и умеющий делиться своими богатством с другими.

9

Я интернационалист, что неустанно подчеркиваю в произведениях.

Но тем не менее к разным народам имею нюансы отношения.

У меня есть духовно близкие белорусы.

(Упомяну, например, своего Литинститутского сокурсника и друга Толю.

Сегодня поэт, прозаик, публицист, бард и общественный деятель, человек с гражданской позицией Анатоль Кудласевiч известен всей Беларуси.

Яша прислал фото Кобринского краеведческого музея, где стену одного из залов украшают выдержки из Толиных стихов.

Отмечу так же, что сбрив бороду и оставив усы, поэт Кудласевич внешне стал схож с математиком Логвиновичем.)

К Яшиному народу я испытываю глубокое уважение по многим причинам. А прежде всего уважаю белорусов за трудолюбие в лучшем смысле слова: умение работать на результат.

(Про трактора «Беларусь», работавшие по всему СССР даже не стоит говорить.)

Республика Башкортостан, где мне выпало несчастье родиться и еще большее несчастье жить, по площади равна 70% Республики Беларусь и относится к черноземной зоне.

(Моя бабушка, эвакуировавшись сюда в 1941 году от Череповецких глин, не уставала повторять:

— Вот это земля! Палку воткни – и та вырастет!

И была права.)

Помимо почвы, Башкирия радует климатом, рельефом, необозримостью лугов среди пологих гор.

При рачительном отношения эти края можно превратить в сельскохозяйственный рай на благо всего региона.

Увы, «коренное» население здешних мест (нелицеприятно аттестованное еще Максимом Горьким в «Жизни Клима Самгина») превратила все в бесполезную помойку.

Картошку мы покупаем египетскую, от молочных продуктов, воняющих немытой коровой с гнилыми копытами, стошнит даже бомжа.

Мы едим «Брест-Литовскую» сметану, которая моя жена Светлана ласково именует «Яшиной».

Этот факт поражает до глубины души.

В моем понимании Белоруссия — сплошные леса и болота, и комары, вьющиеся над чапыжником; я не представляю, где там можно пасти серьезные стада.

Но Беларусь снабжает сметаной пол-России.

В Яшином Кобрине процветает крупнейшая в Европе страусиная ферма.

Бюстгальтеры «Мiлавiца» радуют российских женщин (в чем – в чем, а в женской груди я профессионал!)

И сам я еще в прошлом году носил сапоги от «Белвест».

У меня создается впечатление, что из всех народов бывшего СССР лишь белорусы способны создать что-то свое, а не торговать китайским.

10

Я рассказал о Яше привычным языком писателя, опираясь больше на эмоции, чем на факты.

Но факты остаются фактами, с их упрямством стоит посчитаться.

Результат деятельности белорусского математика, учителя и шахматиста Якова Яковлевича Логвиновича я изложу конкретно.

Начну с перечисления им написанного.

Книга «Шахматная задача на Берестейщине», изданная в Бресте в 2003 году, имеет одним из авторов Я.Я.Логвиновича.

Помимо исторического экскурса, она содержит неимоверное количество задач и этюдов.

Мой друг является известнейшим в Беларуси шахматным композитором; этот термин я впервые узнал от него.

Яков Яковлевич занимается интеллектуальными играми – организацией состязаний «Что? Где? Когда?», давно почивших в бозе на центральных каналах, но активно продолжающихся среди школьников в Республике Беларусь.

Информация оформлена в добрый десяток сборников.

Первая из книг — «Вопросы и ответы. Часть I» — издана в Кобрине в 1997 году.

Последняя (на данный момент) «Оскар-2019» существует только в виде «вордовского» файла, поскольку турнир, для которого она писалась, прошел лишь в апреле этого года.

А еще есть «Часть II», «Кобринские сезоны», «До первого крика совы», 4 части «Сидя у телевизора», 4 тура «Ласточки», «Открытый Чемпионат города Кобрина», «ЧГК – биология и экология», 2 «Брэйна» и 4 «Шпаги»: «Своя игра», «Суворова», «ЧГК» и «Эрудит-лото».

(Я ощутил себя всерьез потрудившимся, даже перечислив сборники, составленные Яковом Яковлевичем Логвиновичем!)

Объем их – многие сотни страниц, вопросов и ответов – поражает трудом, затраченным на поиск материала, сортировку и структуризацию.

Стиль радует еще больше. Даже между строк я вижу Яшину улыбку, покорившую еще в 1976 году.

Например, первый сборник, посвященный «законам Мэрфи», заканчивается фразой:

Последний закон Логвиновича.

Не принимайте все близко к сердцу: Мерфи был пессимистом.

А что касается содержания…

Моя жена человек строгий и к литературе и к информации, ей очень угодить трудно чтением. Но она часто открывает Яшины книги и отмечает, насколько приятно в наши дни читать что-то, посвященное не вопросам «где купить и как продать», а относящееся к области знаний, непосредственно не связанных с процессами жизнедеятельности и оттого особенно ценных.

Сам я подбиваю Якова Яковлевича переоформить книги, посвященные интеллектуальным играм ЧГК, в пригодный для публикаций вид и разместить на всемирных издательских площадках.

Ведь информация такого уровня имеет общечеловеческую значимость.

В 2016 году в рамках проекта «Туристический Кобрин» был представлен маршрут «Польские следы в истории Кобринщины и Брестчины».

«Проект» представляет собой книгу в 64 страницы – прекрасно написанную и снабженную десятками отлично подобранных иллюстраций. Сегодня нет недостатка в работах по краеведению и путевых заметках, на сайте «проза.ру» они представлены обширно по всем регионам. Но при чтении большинства произведений, созданных «писателями» – членами РСП, СРП, МСП, ИСП и т.п. – у меня скулы сводит от скуки. Маршрут «неписателя» Якова Логвиновича оставляет досаду тем, что кончается слишком быстро: увлекательное изложение не отпускает за последней точкой.

Эта вещь, написанная Яшей, готовилась к состязаниям регионов и потому не обозначена авторством. Я надеюсь, что Яков Яковлевич соберется опубликовать ее под своим именем: книга того достойна!

Отмечу также, что инернет-сайт «Туристический Кобрин», поддерживаемым отцом и сыном Логвиновичами, вызывает желание посетить старинный белорусский город.

Но не только интеллектуальными играми и краеведением замечателен мой бывший сокурсник.

Мне кажется несравненным его талант рассказчика – сдержанного и в то же время искрометного.

Он пишет серию миниатюр «Прикольные случаи из школьной жизни». Ясное дело, что «приколов» хватает в жизни каждого учителя, но не каждый умеет изложить их парой строчек и заставить смеяться полчаса.

Каждое Яшино письмо наполнено воспоминаниями о матмеховской жизни.

Недавно он прислал мемуар «Ах, Александр Сергеевич!..», посвященный безвременно ушедшему поэту Шуре Кулику-Гуревичу. Написал так искренне и сильно, что подвиг и меня присоединиться к теме.

Логвинович-писатель не уступает Логвиновичу-математику.

Кроме того, хочу отметить иные достижения моего друга.

Основатель интеллектуального движения на Кобринщине Яков Яковлевич Логвинович более 30 лет ведет кружок «Интеллектуальные игры» при районном центре детского творчества города Кобрина.

Он организовал авторские международные турниры по играм ЧГК для школьников: «Ласточка», «Шпага Суворова», «Открытый Чемпионат Города Кобрина», «Оскар» (математический турнир ЧГК) – в них участвовали команды Беларуси, России, Украины, Армении, Латвии.

Ежегодно Яков Логвинович организует для младших школьников дистанционную математическую Олимпиаду имени своего земляка Оскара Зарисского.

Его ученики регулярно побеждают на районных, областных и республиканских состязаниях интеллекта.

Яша воспитал победителя Балтийского («Малый Хрустальный Шар») и Белорусского научно-инженерных конкурсов.

Сам Яков Яковлевич является интернет-призером конкурсов «ТИБО-2014» и «ТИБО-2О16», финалистом конкурса «Стартап года 2015», дипломантом национальной премии «Познай Беларусь 2017», победителем конкурса Министерства Образования Республики Беларусь «Компьютер. Образование. Интернет» в 2015 и 2016 годах.

Я не люблю слов о сеянии «разумного, доброго, вечного»; в наши времена они отдают фальшивым пафосом.

Но когда вижу фотографии Якова Яковлевича Логвиновича — учителя математики из средней школы №6 города Кобрин, центра Кобринского района Брестской области Республики Беларусь – то понимаю, что он именно сеятель.

11

Существуют вещи простые, но не теряющие остроты, несмотря на давность осмысленного.

Повторение одних и тех же азбучных истин их не обесценивает.

К таким я отношу понятие времени.

Восприятие его дискретно: мы отмечаем годы, даты, часы, фиксируем отдельные минуты.

Но на самом деле время непрерывно.

Нет скачков в развитии; лишь нами размеченное, время течет сплошным потоком.

Каждая секунда ничтожна.

Но можно подсчитать количество секунд, отделяющих момент прочтения этой фразы от часа рождения Пушкина.

И первого выброса Везувия.

И от скрипа ковчега о камни горы Арарат.

И еще есть один необъяснимый парадокс, рожденный неощутимостью времени.

Сам себе ты долго кажешься молодым. Лишь взглянув на ровесников, осознаешь толщу лет, отделяющих тебя от светлой поры мальчишества.

Я подумал о том в очередной раз, когда получил письмо от Якова Яковлевича Логвиновича и открыл вложенное фото.

Там стоял дом его Дивинского детства – крашенный голубым, с суриковыми ставнями в белых узорах.

Окна улыбались, трава зеленела, подмигивала желтыми одуванчиками. Казалось, все там осталось, как было всегда. Но за обрез уходила вверх могучая раскидистая ель – посаженная, когда мальчику Яше было 10 лет.

Сейчас этой ели 50.

А на 1 июня 2019 года пришлось 60-летие Якова Логвиновича.

Поблизости находится 31-й день рождения его младшего сына, моего тезки.

И тогда же отметил свои 20 лет Яшин кот.

Его зовут Наполеон, он имеет пищевые предпочтения: вместо молока лакает воду из аквариума — а чертами лица сильно напоминает хозяина.

* * *

На этой легкой ноте – столь характерной для самого Яши – пожалуй, стоит завершить.

Я приурочил маленький мемуар к юбилею своего сябра.

Ведь он -

МОЙ ПЕРВЫЙ МАТМЕХОВСКИЙ ДРУГ.

2019 г.

© Виктор Улин 2019 г.

© Виктор Улин 2019 г. — дизайн обложки (оригинал частное фото).