| Моменты личной жизни (рассказ)
И в сорок лет она, конечно, была женщиной красивой. Красивая сама по себе, от природы, потому что одеваться со вкусом и шиком, наводить макияж на своём лице она не могла, да и просто — не умела. А накрасится иной раз так, что ей секретарша директора прямо говорила: «У тебя, Танюха, или руки не тем концом вставлены, или ты специально, как папуасы, для устрашения врагов».
К ней все запросто обращались: Танька, Танюха. И она ни на кого не обижалась, не поправляла на «Татьяна Васильевна» и, даже, казалось, ей самой по душе такая форма обращения, мол, все её считают ещё молодой девчонкой.
- О-ох, - с надрывом, что аж сердце сжало спазмом, вздохнула Татьяна. Накатила на неё печальная минутка.
Татьяна смотрела на видимый из окна уголок по-осеннему невзрачного сквера с какими-то безжизненными, точно вырезанными из фанеры, деревцами, с мокрыми, облепленными павшими листьями скамейками - и все предметы перед её глазами двоились и туманились. То ли от запотевшего стекла - или от повисшей на ресницах слезинки.
С чего-то вдруг представилась перед Татьяной вся её жизнь в виде мохерового, клубочка, смотанного из нитей разного размера, одни более-менее длинные, другие - совсем коротенькие. Если размотать этот клубочек, разложить рядышком эти нитки, то и получится её жизнь к сорокалетнему возрасту.
Первая ниточка - это Саша, комсомольский секретарь их школы. Татьяне тогда было шестнадцать лет - а в семнадцать лет у неё родился Серёжка. Глупая была, вспомнить смешно. И ради какой-такой сладости столько позора перенесла - глупая и есть глупая. А Сашка стал потом директором таксопарка, а сейчас - толстый, старый - видела недавно - совсем некрасивый…
Потом был прапорщик Глотов, которого мама называла офицером и очень его обхаживала, думала, что он Таню возьмёт замуж. Но замуж прапорщик не предлагал, да и самой не хотелось, потому что Глотов был рыжий и злой, когда пьяный.
А после того, когда мамы уже не стало и оказалось, что жизни столько много трудностей всяких, о которых она и не подозревала, ей самой захотелось замуж, хоть за кого. Она даже стала сниться сама себе в белом платье и фате.
В это время появились у неё два друга, Гарик и Слава. Они знали кучу анекдотов и пели вдвоём под гитару хриплыми голосами, постоянно хохотали не поймёшь о чём, и всегда приносили пятилетнему Серёжке кулёк карамелек. Между собой Гарик и Славик никогда не ссорились из-за Татьяны. Раскидывали на картах, кому с ней оставаться, а кому уходить. По картам чаще всего выпадало Гарику, хотя ей самой больше нравился Слава: он был с хулиганистыми голубыми глазами и очень похож на Есенина…
- Та-а -ань! - громко, как в лесу, позвал Татьяну из-за соседнего стола Павел Петрович, её непосредственный начальник. - Не витай в облаках. Займись делом. И убирай своё вязанье. Нельзя же так явно в рабочее время. Вдруг, кто зайдёт.
Рассеянно, с улыбкой, замершей на губах, как след воспоминаний, Татьяна выдвинула ящик стола. Сгребла в ящик широким замахом разноцветные клубки шерсти, пластмассовые крючки и недовязанную шапочку. Села, будто примерная ученица, сложив руки на чистом столе.
- А что мне делать, Па-ал Петрович?
Весь в мохнатом волосе, круглый, похожий на постаревшего Чебурашку, Павел Петрович сердито дёрнул головой и, отставив мизинец, поскрёб ногтём поросшее чёрным мхом ухо.
- Баба ты, Танюха - первый сорт. - Павел Петрович добавил даже молодецкое «у-ух». - Но какая-то меланхольная. И ни для чего другого не приспособленная, кроме того самого… Чем должен сейчас заниматься инженер диспетчерской службы?
- Ах, да, - ахнула Татьяна, - Надо сводки собирать.
- Не сводки, не сводки! - Павел Петрович сердито заёрзал на стуле. - Сегодня сре-е-да. Надо – что? Гра-а-фик составлять.
Смущённо пожав плечами и жалко улыбнувшись оттого, что захихикали Вероника Фёдоровна и Света - тоже инженеры производственного отдела, Татьяна достала из шкафа рулон ватмана, развернула его на столе, придавив чугунными кругляшами. Устроившись поудобней на стуле, встав на него коленками, Татьяна принялась чертить большие и малые квадраты, высунув от усердия кончик языка. Квадраты у неё получались аккуратные, и её гибкое, худощавое тело в облегающем фигуру тёмно-коричневом платье красиво, даже эффектно смотрелось с любой точки комнаты. Татьяна напоминала большую сиамскую кошку, изящно выгнувшую спину в приятной, сытой истоме.
- Подол одёрни, краля, - с усмешкой сказала Вероника Фёдоровна, женщина пятидесяти трёх лет, имевшая мужа и двоих сыновей и поэтому считавшая себя человеком строгой морали. - Всё твоё приданое наружу.
Татьяна, не отрывая карандаша от ватмана, левой рукой одёрнула платье. Павел Петрович снял с кончика носа очки, посмотрел на Татьяну, вернее, на линии её фигуры, крякнул своё молодецкое «у-ух» и отвернулся, будто через силу. Вероника Фёдоровна и Света переглянулись между собой и захихикали с солидарным пониманием.
Вероника Фёдоровна как старый кадр этого производственного объединения, а из её рук, вернее, уст - и молодой специалист Света, знали то, отчего их начальник так от души произнёс своё «у-ух».
* * *
Было это давно, лет десять-двенадцать назад, когда Павел Петрович ещё не был таким мохнатым «чебурашкой», пропахшим дымом дешёвых сигарет. А Татьяна тогда, естественно, имела ещё больший потенциал привлекательности, магнетически действовавший даже на вышедших в тираж конторских мафусаилов, у которых при виде Татьяны появлялась в глазах туманность, словно у котов в начале марта.
Чудодейственно оживляясь в ущерб своей авторитетной осанке, эти былые творцы порывов энтузиазма, млели в присутствии «Танюшечки» от собственных сальных комплиментов. Не обращая внимания на участившиеся сердцебиения, хруст ревматических суставов и шамканье вставных челюстей.
« Какую, дурёха, могла подыскать себе партию, - иногда вздыхала Вероника Фёдоровна с таким сожалением, точно речь шла о её собственных просчётах. - Ведь могла жизнь себе устроить, да ещё какую жизнь. От нашей Таньки даже у генерального директора слюнки текли. Одним словом, бог для неё красоты не пожалел - а насчёт мозгов решил, что она и без них с голоду не умрёт».
Однако, не тая истину, именно в те благоприятные для неё времена, Татьяна и получила должность инженера при своём общем среднем образовании.
Павел Петрович ни в коей мере не относился к категории донжуанов или просто влюбчивых мужчин. Наоборот, он был исключительно примерным семьянином. Ни внешностью, ни должностью, никакими другими особенностями, фокусирующими на себе внимание женского пола, он не обладал. Но вот же, тем не менее, тоже полез в эту толкучку у Танькиной юбки. Непонятно - чем руководствуясь и на что надеясь. Бес в ребро ему, что ли, или общее чувство коллективизма проявилось.
О коллективизме, если вспоминать - в Танюхину молодость коллектив был дружный и сплочённый. Частенько и после работы задерживались, чтобы отпраздновать день рождения в кругу сослуживцев. И на пикники, и по грибы, и на рыбалки всякие дружно, коллективно выезжали. За пустую бутылку из-под коньяка, обнаруженную в кабинете, не вызывали на партком-профком и не грозили, если не признаешься добровольно, снять отпечатки пальцев. Всё как-то проще было, душевнее, без номенклатурного шовинизма.
Руководители коллектива, их замы и другие нижестоящие начальники не чурались общаться с подчинёнными в неслужебной обстановке. Подчинённые, в свою очередь, очень по — человечески понимали слабости начальства, когда оно, остограммившись, захочет вдруг спеть немузыкальным голосом, какой-нибудь романс, или положить руку на чью-нибудь круглую коленку.
Так что у тогдашнего Павла Петровича была возможность встретиться с Татьяной в неслужебной обстановке и объяснить ей, как он сам выражался, буйство чувств.
Они сидели у догорающего костерка. Уставший отдыхать коллектив храпел в палатках. Татьяна отгоняла веткой комаров и не очень вслушивалась, что ей, заикаясь, пытается объяснить Павел Петрович. Вернее, по опыту ей уже с первых всхлипов голоса стало ясно, о чём пойдёт речь. Ни о чём другом с ней мужчины никогда не разговаривали. Другая бы на месте Татьяны начала бы кокетничать, жеманиться, вертеть хвостом, по всячески злоупотреблять своим положением. А Татьяна очень просто и даже чуть с жалостью сказала:
— Да что вы, Па-ал Петрович, я же сейчас с Мишкой из снабжения… Не могу же я сразу с двумя. Я всё-таки порядочная женщина… Вы, наверное, обо мне плохо думаете? Да?
- Н-нет, н-нет, — Павел Петрович отчаянно замотал головой. От собственного волнения и от Татьяниной откровенности он ещё больше зазаикался. - Я н-не-не как все… Я в-в самм-мом серьёзном смысле… Семью брошу… Мы поженимся… Давай, а?
- У вас на лбу комар, - спокойно сообщила Татьяна и легонько хлопнула Павла Петровича веткой по голове.
- Я… я, знаешь, как тебя любить буду… Я… знаешь, какой хозяйственный…
Татьяна поднялась и жестом подозвала к себе Павла Петровича. Тот, мелко подрагивая, прижимая к сердцу обе руки, подошёл к ней и попытался чмокнуть в губы.
- Ну вот, - как бы разъясняя, сказала Татьяна, положив на макушку Павла Петровича ладонь, а потом чиркнув ею себя на уровне бровей. - Вы ниже меня на целых восемь сантиметров. Разве у нас получится счастливая семья?
- Танечка, в принципе, это не имеет никакого значения…
- Как же не имеет? - удивлённо возразила Татьяна. - В настоящей семье всё имеет значение… Идите, идите, Па-ал Петрович, спать. Ну-у, Па-ал Петрович… Ой, что вы, Па-ал Петрович!.. Прямо здесь? На траве…
В дружном коллективе, где по-настоящему развито общение между членами коллектива, совершенно невозможно что-либо скрыть. Это, наверное, единственное отрицательное качество дружных коллективов. Так впоследствии думал Павел Петрович.
* * *
Татьяна пришла на работу с печальным лицом. Она уселась на своё место и сидела, вздыхая, будто специально ждала, чтобы её спросили: «Что такое, Тань, случилось?».
- У тебя платье подмышкой разорвалось, - сказала Вероника Фёдоровна, обсасывая измазанный вишнёвым вареньем палец.
- Ой, где! - Татьяна всполошено, по-птичьи заглянула себе под мышку, обнаружила распоровшийся шов, из которого выглядывала розовая комбинация. Сконфуженно прикрыла дырочку ладонью. - Надо же, совсем новое платье. Толстею, что ли…
- Наверное, - кивнула Вероника Фёдоровна, аккуратно переливая горячий чай из чашки в блюдечко. - От хорошей такой жизни.
- Какой, уж там хорошей, - сказала Татьяна с глубоким вздохом и низко опустила голову. На шее у неё проступили острые позвонки, и шея казалась тонкой, беззащитной, как у ощипанной заживо курицы. - Вот Серёжку моего опять с работы выгнали. Опять пьёт, стервец. Опять со своей крыской из меня все соки тянуть станут.
- А сколько же его крыска получает? - заинтересованно спросила Света.
- А сколько же может получать уборщица в гастрономе… А у них - два спиногрыза. Ладно бы - родные внуки. Так один-то прижитой, ещё до моего Серёжки. Вот корми их всех, четверых… А у меня и своя личная жизнь.
С плаксивым выражением на своей симпатичной мордашке Татьяна прикусила нижнюю губу. Света сочувственно, но по — женски, с внутренним, всё-таки, злорадством пару раз поохала и три раза повздыхала.
- Вот и будут теперь с Серёжкой каждый день лаяться до мордобоя. То - ничего, дружные, в карты вместе играют, самогонку вместе гонят… А то, сцепятся, как собаки, из-за какой-нибудь чепухи… Может, Витька мой к его крыске без меня пристаёт? - спросила сама себя Татьяна в раздумье.
- Витька? Кто такой - Витька?
- Витька… так просто, один хороший человек, - Татьяна смущённо повела плечом. - Со мной живёт.
- Да хахаль её новый, - в открытую пояснила более информированная Вероника Фёдоровна.
- Так был же этот… Валерка? - опять не поняла Света.
- Был - да сплыл, - опять объяснила вместо Татьяны Вероника Фёдоровна. - Теперь - Витька.
- Уж больше месяца прошло, - добавила Татьяна. - Я же вам рассказывала. Вы, что ли, не помните?.. Валерка, конечно, как мужик - лучше Витьки. Хоть и Витька на шесть лет старше меня, но зато денег мне даёт иногда. Всё - помощь какая-то… А то как бы я на сто двадцать три рублей такую ораву кормила… Вот, если бы Серёжка не пил. Да ушли бы они куда-нибудь со своей крыской - тогда бы всё было ничего… - Татьяна глубоко вздохнула. - А так – одно мучение. Я со своей зарплаты даже за детский садик плачу…
- А Витька твой, кем работает? - спросила небрежно Света.
— Ой, - сказала Татьяна и возвела глаза к потолку. - Мне кажется, что он вором-карманником работает в автобусе…
- Ой, мама моя! - тоже ойкнула Света и засмеялась, будто заплакала. - Мама, я жю-ю-ю-лика люблю…
Вероника Фёдоровна, покончив с чаепитием и убирая в стол чашку с блюдцем, сказала авторитетно:
- Эх, Танюха, это тебе твоя беспутная жизнь боком выходит. Бог, как говорится, шельму метит.
- Кто шельма - я? - с покорной интонацией, без возражения спросила Татьяна.
- Ну, не я же. Сама ты, Таньк, и виновата. Помнишь, небось, как я тебе мужика сватала? Крепенький такой мужичок был, - Вероника Фёдоровна опять лизнула свой липкий после варенья палец. - Пенсия приличная, научная. Квартира отдельная, в квартире всё, что надо… Так ты ж, хлебнула коньяку - и давай перед его сыном своим задом вертеть… Разве какому приличному человеку такая женщина понравится, пусть даже и на мордашку смазливая?
Татьяна тихонько хихикнула, видимо вспомнив то сватовство.
- Ох! - сказала она, отмахиваясь своей ладошкой от тех воспоминаний. - Если кровь играет, что же мне со стариком себя заживо хоронить… Ещё успеется. Вон в газете сколько объявлений, где пожилые мужчины ищут молодых жён. Успеется ещё.
- Шалава ты, Танюх, - Вероника Фёдоровна плюнула в сердцах. - Слаба на передок, поэтому и женского счастья не имеешь. Вот.
- А может, женское счастье и есть в этом смысле. - Татьяна игриво повела головой, поправила локон над бровями и прищёлкнула языком. - Чтобы мужчины по тебе обмирали и чтобы всякий раз по-разному, по-другому… Так всё интересно-о… Я вот как начну вспоминать - и то интересно-о…
- Тьфу! - сказала Вероника Фёдоровна. А Света засмеялась и захлопала в ладоши. Вероника Фёдоровна посмотрела на Свету и ещё раз сказала: - Тьфу!
В кабинет вошёл Павел Петрович, вернувшись с оперативного совещания. Ему, судя по его виду, там здорово досталось. Он был молчалив и мрачен. Подлаживаясь под настроение начальника, замолчали и помрачнели его подчинённые. Но через минуту, начав с протяжного «о-ох!» , Татьяна проговорила:
- Нет, ну почему я такая несчастная!
На её «о-ох» никто не обратил внимания. Машинально водя авторучкой по журналу сводных отчётов, Татьяна смотрела на разложенные под настольным стеклом картинки и размышляла над своими горестями. «Может, попросить прибавку к зарплате? Так скажут - у тебя, подруга, и так должность выше образования… Устроиться по совместительству уборщицей? Рублей сорок прибавки - это было бы здорово… Но будешь приходить домой вся измочаленная - и Витька будет недоволен. А за Витьку надо держаться. Витька - мужик, настоящий трактор. Руки у него золотые, такие ловкие… А ещё говорят, что неполноценный, в школе учился для умственно-отсталых… Сами вы, неполноценные. С Витькой жить можно… Вот если бы Серёжка со своей крыской куда-нибудь уехали. Соседка рассказывала, что люди на Сахалин вербуются. Там, как-будто, большие деньги платят. Так, разве его спихнёшь. Присосался к матери. У матери, получается, никакой личной жизни… Уехал бы, в самом деле, в этот Сахалин, и всё бы наладилось. Не надо было бы в уборщицы проситься. Нормальная бы пошла личная жизнь…».
— Ой! - Татьяна громко пискнула, увидев, что страницы служебного журнала она непроизвольно искалякала жирными треугольниками и продолговатыми кругами, будто графически изобразив движение своих размышлений.
- Что такое? - сурово спросил Павел Петрович.
- Ничего, ничего, - Татьяна замотала стриженной причёской, как виноватая школьница. Посмотрела на Павла Петровича широко раскрытыми светло-зелёными глазами.
- Что ты всё айкаешь и ойкаешь?
- Просто так вырывается…
- Это она всё свои любови в памяти перебирает, - улыбнулась Света. - Даже завидно - есть что вспомнить человеку.
Вероника Фёдоровна подняла голову и произнесла как проквакала: «Да уж, да уж». Павел Петрович поёрзал на стуле, почмокал губами, похмыкал и сказал осуждающе:
- Ты у нас, Тань, прямо, как Клеопатра какая. До старости лет один секс на уме.
После этих слов щёки у Татьяны густо покраснели, глаза потемнели и сузились. Она порывисто вскочила и, стукнувшись по пути бедром об угол стола, выбежала в коридор.
Оставшиеся в кабинете молчаливо переглянулись.
- Ну зачем вы так, Павел Петрович?- с упрёком сказала Света.
- А что я? - начальник растерянно пожал плечами. - Что я такого обидного сказал? Никак в толк не возьму…
- Клеопатрой обозвали, - объяснила Вероника Фёдоровна, надевая очки, как всегда она делала в критических ситуациях. - Ну и правильно. Клеопатра - она и есть Клеопатра.
- Вы сказали, что она – старуха. Жалостливым голосом вступилась Света. - Для женщины её лет - это ужасное оскорбление. Вы поступили очень жестоко, Павел Петрович… Тем более, что у вас с ней… то есть у вас к ней… - Света замялась. - Ну, короче, у вас с Татьяной были… интимные отношения.
- Что-о! - взревел Павел Петрович, превратившись из «чебурашки» в разбуженного в берлоге медведя. Он хлопнул ладонью по крышке стола. - Ты понимаешь! Обо мне такое говорить? Ах, ты подлая какая!..
Света, залившись пунцовым цветом, демонстративно зажала пальцами уши. Павел Петрович орал, а Света хладнокровно делала вид, что ничего не слышит. Но тут она поймала на себе упрекающий взгляд Вероники Фёдоровны, поняла, что означает этот взгляд, поняла, что начальник есть начальник, работа есть работа и другой пока не предвидится.
Придавая голосу извиняющиеся интонации, сказала:
— Вы не думайте, Павел Петрович, что я об этом от кого-то что-то слышала. Дело не в сплетнях, просто это выразительно светится в ваших глазах…
- Что светиться! - рыкнул Павел Петрович. - Сплетни это!
- Ну, просто видно по вашим глазам, что вы неравнодушны к Татьяне. К её нескладной женской судьбе. Просто у вас, наверное, такая добрая душа. А я такой человек прямой - что на уме, то и на языке.
- Больше надо на уме держать, - с затухающим бухтеньем проговорил Павел Петрович. - А то можно до такого договориться… Я ко всем — с добрым сердцем. Что ж, значит, у меня со всеми интимные отношения? Даёшь ты…
В кабинет быстрым шагом вошла Татьяна, будто она специально дожидалась за дверью минуты примирения.
- Ой, что вы сидите, - с радостью на лице воскликнула она. - В буфет сардельки завезли. Я очередь заняла, пойдёмте быстрее. Хорошие сардельки.
-Ну вот, что я вам говорила, - хмыкнула Вероника Фёдоровна. - С нашей Танюхи всё - как с гуся вода… Какие сардельки — то, говяжьи?
Под Новый год Татьяна заболела. Что-то там внутри, по женской части. Её положили в больницу и она ежедневно звонила оттуда, хныкающим голосом упрекала сослуживцев, что «ко всем ходят, а к ней никто не ходит».
— Что, и Серёжка не ходит? - удивлялась Вероника Фёдоровна. - И Витька твой?.. Ну, дорогуша, а нам некогда. У нас дети, мужья, семья. Сама виновата - вот она, твоя кошачья жизнь сказывается… Да, кошачья! Сама знаешь, почему… Ну, ладно, ладно, заглянем как-нибудь, не все же свои добрые чувства по очередям растрепали. Что тебе принести?.. Какого пива, дура! Тебе витамины нужны, сколько кровищи потеряла. Вон голосок стал-то, как у полудохлой овечки… Эх, Танька, Танька. - Вероника Фёдоровна положила трубку и покачала головой. - Как живёт, дурища. Совершенно без ума, на одних чувствах.
- Да, да, - высказался Павел Петрович. - В Татьяне ярко выражено женское начало. И дальше этого начала её психология не развивается. Её развитие замерло на примитивно-чувственном уровне.
- По вашему получается, - фыркнула Света, - что Татьяна наша - просто симпатичная человекообразная обезьянка?
— В общем-то так, где-то на этом уровне… - Павел Петрович, когда начинал говорить умно, имел привычку надувать щёки и выпячивать грудь, будто выступая с трибуны торжественного собрания. - У простой обезьяны есть брачный период, а у Татьяны этот период круглогодичный и сплошь всю жизнь. И никаких обязательств, никакого супружеского долга, никакого материнского инстинкта. Вся суч-щность нашей Татьяны заключается в одном — единственном, - Павел Петрович поднял указательный палец, поросший короткой чёрной щетинкой, - но гипертрофированном качестве женской натуры.
- Да уж, это точно - поддакнула Вероника Фёдоровна.
- А-а, глупости, - не согласилась Света. - Обыкновенная женщина, добрая, ласковая, чувственная… Ну, и немножко глупая. И несчастная в своей судьбе, как и многие другие.
- Ну уж, - несогласно буркнул Вероник Фёдоровна. - Танька себя несчастной не считает. Куда там. Скорее, она тебя невезухой назовёт, потому что до двадцати шести лет всё пры- ы-нца дожидаешься. У Таньки к этим годам пры-ы-нцы шли, как через заводскую проходную к началу смены.
Павел Петрович крякнул и заёрзал на стуле.
- Вот ведь морока с женским контингентом. Опять все сроки отчёта пропустим. Давайте, товарищи женщины, не отвлекаться на посторонние вопросы.
За двадцать лет Татьяна так вписалась в интерьер и атмосферу производственного отдела, что без её коротко стриженной головы, простодушной болтовни по любому поводу, её айканья и ойканья ощущалась какая-то непривычная пустота. Во всех разговорах, будь то по служебной тематике или просто в общем житейском, не хватало её мнения - самого наивного, неквалифицированного, по сравнению с которым остальные чувствовали себя мудрецами и специалистами.
Что там говорить, скучал коллектив без Татьяны и, когда она после больницы явилась на работу, ей душевно обрадовались. Стали расспрашивать: что - и как?
Татьяна сказала, что «ужас», у неё теперь кошмарный шрам на животе и «мужикам теперь это не понравиться».
- Какие мужики! – возмущённо ахнула Вероника Фёдоровна. - Таньк, ты посмотри на себя, на кого ты стала похожая. Худющая, вся синяя, волосишки - торчком… А всё про мужиков.
- С ума сошла! - тоже ахнула Света, прижав ладони к щекам. - Тебе полгода нельзя никого к себе не подпускать. Ты что - такая операция. Не вздумай!
Павел Петрович закрякал и закачал головой.
- Да-а, - сказала Татьяна грустно. - Меня врачи уже предупредили. А всё равно - Витька-гад куда-то смылся, пока я в больничке валялась. Всё своё забрал. Наверное - с концами…
- Ну и… - Вероника Фёдоровна выразилась неприлично, но в своём кругу это позволялось, - с твоим Витькой. Найдешь потом кого другого.
- Да-а, - надув губы, Татьяна сделала лицо, как у обиженного ребёнка. - Уже возраст не тот, чувствую. Раньше на меня никогда мужики не кричали, а сегодня в автобусе один дурак накричал. Старею, что ли.
- Что ж ты хочешь, подруга, вечно молодой оставаться? Это ж за какие святые поступки тебе такое благоденствие? - вдруг вскипела Вероника Фёдоровна, словно Татьянина молодость приближала её собственную старость. - Теперь всё! - сказала она категорично, - начнёшь стареть прямо на глазах. Свечкой таять… Каждое утро, глядя на себя в зеркало, рыдать будешь. Есть такой закон в женской природе - кому это постепенно, а кому - всё, бац, и сразу. Расплата за личную жизнь, называется. И в один миг, блямс-с - и ты чистая старуха: волосы седые, лицо в красных прожилках, на ногах вены вздулись, руки трясутся…
- Ой! Что вы такое говорите! - Татьяна в панике замахала на Веронику Фёдоровну. - Совсем меня запугать хотите сегодня.
- В самом деле, - заступилась Света, у которой тоже от таких предсказаний муражки побежали по коже. - Человек из больницы, ослабленный - а вы ему ещё больше состояние усугубляете. Вот уж, воистину - женская солидарность.
- Может быть, и нет, - повлажневшим голосом проговорила Татьяна. - Вот оклемаюсь после больницы, накоплю денег на новое платье, схожу в парикмахерскую - вы ещё сами скажите: посмотрите, какая у нас Танька хорошенькая.
- Ду-у-ра! - Вероника Фёдоровна аж подскочила на стуле. - Когда я тебе такие слова говорила? Десять лет тому назад? * * *
Короче говоря, коллектив отдела снова заработал в полном комплекте. В чём-то и как-то это сказалось, наверное, на общей производительности труда, потому что через месяц управление вдруг выполнило план, который всем всегда казался недостижимым, как линия горизонта. И, разумеется, сотрудникам управления выдали премию пропорционально должностному окладу.
Отойдя от зарешёченного окошка кассы, Татьяна в радостно порыве поцеловала тоненькую пачечку трояков, потом свернула их в рулончик и спрятала на груди, куда обычно женщины прячут самое ценное и не очень габаритное.
- Ой, сколько я всего накуплю, - уже вернувшись в отдел, Татьяна размахнула в мечтательном восторге руки и сладко прижмурила глаза. - Магнитофон мне надо - раз, новое платье - два, зимнее пальто - три…
- Сколько ж тебе премии выдали? Сорок два рубля? А то уж мне показалось, что две тысячи… Столько всего накупить собралась.
- Ну, не всё сразу. Хоть что-нибудь одно, - не теряя ощущения счастья, объяснила Татьяна. - И то как хорошо.
- В первую очередь платье купи, - посоветовала Света.
- Ты думаешь? - Татьяна погладила рукава своего коричневого платьишка, потеребила материал, истёршийся на локтях до просвечиванья, и вздохнула. - А я хотела магнитофон.
- Вот теперь и я готова на тебя заорать, - с жалостным видом сказала Света. - Какой магнитофон! Та-а-нь!
- Ну, как же без магнитофона? Вам хорошо, у вас есть. А мне, знаете, как без музыки скучно. Так по вечерам одиноко бывает. Даже плакать хочется, - шёпотом, как тайну, произнесла Татьяна. * * *
Прямо на глазах, как по колдовскому наговору, как забытый без полива комнатный цветок, Татьяна и в самом деле начала блекнуть, дурнеть, спала с тела и сделалась беспричинно плаксивой. На висках у неё гусиными лапками собрались морщинки, кожа на лице сально блестела, волосы, наоборот, потускнели и свалялись, как вата.
И хотя наступил апрель, расцветала весна, так любимое Татьяной время года, сама она напоминала ноябрьский скверик за её окном - грустный и жалкий под холодным дождём.
Мужчины управления уже не приставали к ней в коридоре с шуточками и не лезли оказывать знаки внимания, входя в технический отдел. Напротив, грубили, когда Татьяна по общественной нагрузке просила приобретать марки общества охраны памятников старины.
И Павел Петрович - начальник строгий, но заботливый - вдруг перестал принимать близко к сердцу её панические междометия, раздражался злобно на малейшие Татьяны промашки и даже пригрозил один раз поставить вопрос на аттестационной комиссии о профессиональной пригодности Татьяны занимаемой должности. Как будто занимаемая ею должность необходимо требовала смазливой мордашки.
Конечно, в такой обстановке душа, привыкшая к любви и вниманию, сжималась в клубок от резкой смены сезона жизни.
- Я всё думаю, думаю, думаю - почему я такая несчастная, - как-то начала жаловаться Татьяна Светлане, единственному человеку, кто ещё внимал с сочувствием её охам и ахам. – И решила потом, что во всё виноват комсомол…
- Почему? - ахнула Света от такой логики.
- Потому что, если бы я не пошла вступать в комсомол, я бы не встретилась С Сашкой. - Татьяна загнула один палей на руке. - А не встреться я с Сашкой, может быть, никто другой меня бы не уговорил, - Татьяна загнула второй палец. - Сашка здорово умел уговаривать. Такой был болтун, прямо кошмар…
Все причины несчастной личной жизни уместились на пальцах двух рук. Однако фаталистически настроенная Света сказала, что судьбу не обманешь. И, не будь Сашки, был бы Яшка, или какой-нибудь Леопольд.
- Да-а? - надломленным голосом протянула Татьяна, всё ещё держа перед собой девять загнутых пальцев. - Помню, мама-покойница тоже что-то про судьбу говорила. Когда у меня пузо расти начало. А я дурочка была, ничего не понимала. Думала, вот подожду немного - и придёт ко мне моё счастье.
- Ждёшь, ждёшь… - с глубоким вздохом, точно заразившись от Татьяны, сказала Света, перебирая листки настольного календаря. - Будто стоишь в очереди за счастьем и не знаешь уверенно, хватит ли на твою долю кусочек.
- А что у нас без очередей достанешь. А во всем очередь, - хлюпнула носом Татьяна, сложила лодочкой ладони, ткнулась в ладони лицом и беззвучно заплакала.
* * *
На улицах города стаял снег, но деревья ещё не распускались. Было жарко и пыльно. Мобилизовав все свои материальные ресурсы, Татьяна прибарахлилась на весенний сезон и теперь приходила на работу в тёмно-зелёной шляпке с залихватски торчащим пёрышком, в жёлтом пальто-распашонке и белых кроссовках отечественного производства. Она старалась держать прямо спину, смотреть весело - но всё равно взгляд у неё получался какой-то виновато-заискивающий.
На субботник все служащие управления явились, как и было объявлено накуне, одетыми по-рабочему и полные трудового задора. Шум и гомон в коридорах, сквозняки от распахнутых настежь окон, гимны энтузиастов из настенных репродукторов создавали праздничную атмосферу коллективного труда.
Руководящий «треугольник» в костюмах, при галстуках, как крестным ходом, обходили отделы и сектора, поздравляли коллективы торжественно - но, непонятно, с чем. Исключая руководящий «треугольник», только Татьяна выделялась нерабочей формой одежды и, даже, с пришпиленным к платью «бантиком для особо важных случаев».
- У меня сегодня очень важный день - объясняла Татьяна, поблёскивая глазами, чего за ней давно не замечалось.
- Сегодня у всех важный день, - бурчал Павел Петрович. - Но все пришли без бантиков.
Глаза Вероники Фёдоровны и Светы намагниченными стрелками следили за чрезмерно возбуждёнными телодвижениями Татьяны. Та хотела казаться таинственной и почти целый час ничего не объясняла, а потом выпалила, точно новость международного значения:
- Глотов вернулся. Вчера пришёл вечером и очень-очень просил остаться. Чуть ли не на коленях стоял. - Объясняя, кто такой этот Глотов, Татьяна скороговоркой протараторила: - Был у меня в юности один офицерик, бегал за мной ещё при маме. Так вот, он теперь приехал из-за границы… Ну, и очень умолял оставить его на ночь… А я сказала «нет» - и всё.
- А потом всё-таки оставила, — твёрдо сказала Света, сузив глаза.
- Ага, - смущаясь, кивнула Татьяна. - Что-то жалко его стало.
Павел Петрович крякнул, Вероника Фёдоровна засмеялась каким-то нервным смехом, потом спросила:
- Правда, что ли, мужик из-за границы?.. Ну, так хватай его за воротник и тащи в загс, пока у него на тебя охотка не пропала. Чего ушами хлопаешь?
- Я не хлопаю. Сегодня и пойдём. - Татьяна разгладила бантик на груди, а затем вытащила из своей сумки мужскую сорочку и бутылку водки. Оказала всем как главное доказательство. - Вот, подарок, по такому случаю.
- Загс сегодня не работает, - капризно сказала Света и швырнула тряпку, которую держала в руках, в ведро с грязной водой.
- Глотов сказал, работает. Сегодня у всех субботник.
Подвязавшись фартуком, Татьяна плавными, вальсирующими движениями принялась намывать стенные панели. Погрузившись в свои мысли, сладостно жмурясь, точно котёнок у тёплой батареи, она водила направо-налево намыленной губкой и вдруг замурлыкала весёлый мотивчик. Остальной коллектив выглядел почему-то расстроенным.
- Ну, мне пора, - ровно в полдень объявила Татьяна, решительно снимая фартук. - сейчас Глотов пришлёпает.
- Ох, ты, - громко хмыкнул Павел Петрович, сметавший шваброй паутинки на углах кабинета. - Ну, что ж, иди с богом, - и он в задумчивости почесал волосатое ухо о черенок швабры.
- Счастливо тебе, - по-матерински серьёзно напутствовала Вероника Фёдоровна. - Может, и сладится у вас. Мужик-то обеспеченный.
- Не забудь на свадьбу пригласить! - с неестественной весёлостью крикнул Света вдогонку Татьяне.
Татьянины сослуживцы, развернувшись на сто восемьдесят градусов, руководствуясь единым желанием, выстроились у окна наблюдать Татьяну, спешащую навстречу своему счастью.
- Вон тот, в скверике, на скамейке. Видите, в серой шляпе? - шипящим голосом сказала Света. – Вот повезло шалавушке нашей, какого шикарного мужчину подцепила… А тут, не знаешь для кого себя хранишь.
- Не-е, - замотал головой Павел Петрович. - У неё же офицер. Должен быть в форме, в парадной.
- Ой чёрт! Умру от зависти, - пискнула Света.
- И не говори, - поддакнула Вероника Фёдоровна. - Военный. Из-за границы… Завалит теперь Танюху фирменными тряпками.
- Вон, вон… побежала. Ишь, как скачет, - грустно заметил Павел Петрович.
Женщины примолкли. Все почувствовали себя, будто перед окошком кассы, когда вдруг в ведомости на премию оказалась лишь одна фамилия Татьяны.
- Ну-у и офицер, - протянул Павел Петрович и пошевелил черепной растительностью. - Сразу видно - из-за границы…
- Фу-у, - поморщилась Света, - какой мерзкий тип. Нам таких и задаром не нужно. - И она с надменным лицом отошла от окна.
Смущаясь, точно уже в зале регистрации браков, Татьяна чмокнула в щёку подошедшего навстречу ей мужчину в мятом клетчатом пиджаке, с причёской «полубокс», с рыжей щёточкой усов на лошадиной физиономии кирпичного колера. Татьянин жених заглянул в её сумочку, ощерился малосимпатичной улыбкой, после чего подхватил Татьяну под руку и они быстро пошли в ногу по песчаной дорожке скверика.
- Да уж, - сказала своё слово Вероника Фёдоровна. - Как была дурой, так дура и осталась.
- А мы губы раскатали: свадьба, свадьба… - Света, усмехнувшись, развела руками. - А всё-таки мне её жалко. Чисто по-женски жалко.
В скверике на ветках корявых чёрных деревьев незаметно для глаза лопались почки, и на белый свет проклёвывались дождавшиеся новой весны наивно-удивлённые листочки зелёного цвета надежды.
---------------- « » -------------
|
