НАИРИ

НАИРИ

События имели место,

герои созданы из прототипов.

3

Тысячесильные пылесосы гудели спокойно, но их уверенность была иллюзорной.

У меня болело сердце.

Точнее, всерьез еще не болело — просто я чувствовал, что оно у меня есть. А здоровый орган не должен ощущаться, это говорила еще бабушка с отцовской стороны, участковый терапевт.

С раннего детства я слышал, что легко на сердце от песни веселой, а сердцу не хочется покоя, поскольку сердце не камень со всеми вытекающими последствиями.

Но сейчас мне показалось, что в левом боку лежит именно камень.

Лежит и дрожит, потому что какие-то невидимые щипцы охватили его со всех сторон и пытаются отколоть кусочек. Это не приносило боли — пока не приносило – но щипцы из твердой стали сжимались медленно, но верно.

Вероятно, прав был древний мудрец, утверждавший, что всему приходит свое время.

Мое время пришло и это меня не радовало.

Отдавая время жизни работе – вернее, зарабатыванию денег любыми способами без мыслей о «чести» и «совести» – и поддержанию дома, я все-таки не только работал и поддерживал.

И даже в последние годы время от времени что-то читал.

Разумеется, не на бумаге: свою старую родительскую библиотеку — весьма скромную из-за недоступности книг в советскую эпоху — я перечитал много раз. Современную чепуху: «Страсти Черного Палача», похождения ведьм и исповеди некромантов — я читал, а ничего иного в магазинах не находилось. Да более того, мне казалось, что стоит взять с полки переизданного Бунина, как и там найдутся «рекомендашки на симпатишные стиши, от которых будут обнимашки и почесноку улыбнет».

Я не выносил модных течений, не считал литературой детективы и фантастику, меня тошнило от боевиков.

Но в интернете еще встречалось что-то без страданий молодого бизнесмена в СВ на перегоне «Нурлат-Куяптыково» или пары десятков роботов-убийц, упакованных в пластиковые мешки.

Несколько лет назад на каком-то литературном сайте я нашел неожиданно хорошую книгу.

В памяти не осталось ни названия, ни фамилии автора, но я запомнил, что написала ее русская женщина, которую звали так же, как мою жену, а к именам я относился трепетно. Книга не содержала радикально нового, не содрогала сюжетом, не пыталась воссоздать историю средних веков. Она состояла из зарисовок ранней юности и заканчивалась фразой, от которой зазвенело внутри:

«В те годы мы казались себе вечными

Сейчас мне вспомнились именно эти слова.

Сердце меня никогда не беспокоило; учась в Ленинграде, я литрами поглощал кофе. Пил его и сейчас, хотя в нашем ужасном городе найти хорошие зерна было сложнее, чем свежий лед в Египте. Но я находил и наливался кофе, иногда даже запивал его коньяком.

Я не заботился о своем здоровье, поскольку чувствовал себя здоровым и действительно им был.

Летом, ничего не опасаясь, жарился на солнце; зимой ежедневно перекидывал кубометры сугробов, очищая парковку наших машин. Причем всех трех: моя нынешняя работа требовала мобильности, а любое утро могло обрадовать метром снега, выпавшего за ночь, поэтому «дачный» джип я всю зиму держал готовым к выезду. Но никогда не ощущал ни усталости, ни дискомфорта.

Не мысля далеко вперед, я менял места работы, продвигаясь выше и ближе к покою; сейчас достиг определенности, какую молодежь находила лет на двадцать раньше, но для человека моего поколения и это было прекрасно.

Я, конечно, не пребывал в уверенности относительно своего будущего, но оно не сильно тревожило.

Точнее, я знал, что впереди остались возможности для перемен.

Я занимался ремонтом квартиры, обновлял мебель и покупал дорогую бытовую технику. В последнее время стал думать о расширении жилья: критический возраст еще не подошел, мне бы не отказали в хорошей ипотеке. Я все сильнее хотел переехать из двухкомнатной крысоловки в новый светлый дом: купить большую квартиру, где имелась просторная гостиная с зеркалами, перед которыми жена могла вертеться каждое воскресенье, меряя по очереди свои шубы и пытаясь определить, какая из них — белая кроличья или черная мутоновая — смотрится лучше.

Впрочем, количество ее шуб стоило увеличить еще на одну — хотя бы норковую.

Я без конца менял машины, покупал новые себе и жене, не отставая от веяний автомобильного комфорта. Я не мыслил существования без подогрева сидений, электрозеркал, радаров и штатной навигации, в последнее время мечтал о системах автоматической парковки и контроле давления в шинах. Цены росли, каждый обмен требовал дополнительных средств, но меня не пугали автокредиты, я легко их брал и почти так же легко отдавал.

Я жил с размахом, не боясь завтрашнего дня.

В самом деле, я казался себе вечным.

И пусть в той «Розовой тетради» — название вспомнилось – мысли о «вечном» касались воспоминаний детства, но я и в сорок шесть не ощущал себя преходящим.

Я не казался, я был вечным.

Был вечным еще утром, когда смотрел вслед жене, спешащей к выходу из аэровокзала — уже тоскуя по ней, но зная, что мы разлучаемся ненадолго, что разлука лишь усладит возвращение, а впереди целая жизнь.

У нас она и была впереди.

Ведь жене, как я успел нахвастаться соседке, исполнилось всего тридцать девять лет, а мне до пятидесяти оставались четыре года – тоже вечные, как сама жизнь.

Все стоило планировать наперед, все… ну, почти все! — еще поддавалось изменению.

Я был вечным.

Так казалось час назад.

Всего час назад, но уже в прошлой жизни.

Настоящая дрожала в неизвестности, а будущей могло и не быть.

Теперь стало ясно, что женщина-писательница, носившая имя моей жены, сказала правду.

Я только казался; вечным не был никогда, не мог им быть, как не может никто из смертных.

Последнее тоже осозналось.

Не потому, что я ощутил собственное сердце, которое еще утром казалось надежным, как ничто иное.

То есть нет: не «не потому», а не только потому.

Конечно, ощущение камня, охваченного легированными щипцами грейфера, не несло радости, но не это было главным.

Главным осталось другое.

Я слишком хорошо разбирался в авиации, чтобы оставаться благодушным. Даже в автомобиле гайка, ослабшая на ходу, могла запустить «эффект домино». О самолете, качающемся в воздухе, не стоило даже говорить.

Современная авиация попала в тотальную зависимость от электроники, сбой какого-нибудь микрочипа мог привести, например, к одновременному отказу всех топливных насосов. Об этом было страшно думать, но это было так.

Правда, наш «Боинг» относился к пещерному веку, его системы оставались по-старому надежными, но в любой момент мог подвести усталый металл. Я, конечно, надеялся на лучшее; я пытался не впускать в себя знаний и не думать о том, что произойдет. Но щипцы неопределенности ни на секунду не ослабляли хватки.

Вечность осталась за бортом. Не имелось возможности говорить даже о перспективе ближайшего вечера, когда вокруг все звенело и дрожало, металлическая коробка салона переваливалась, проваливалась и всплывала вверх, чтобы снова провалиться.

Самолет трепала неустойчивость малой высоты. Но эта высота могла считаться малой лишь с точки зрения космоса; в сто раз меньшей хватало для того, чтобы разбиться насмерть при падении на землю.

Думая об этом, я смотрел вокруг.

Другие пассажиры тоже волновались. Они звонили и писали, переговаривались, без конца бегали в туалет и еще больше пили. И Раушания сбилась с ног, развозя воду и забирая использованные стаканчики.

Эта недобрая девушка тоже стала заложницей испорченного шасси.

На борту никому не могло быть хорошо.

Летчики, привыкшие подниматься за двадцать минут до указанного эшелона, включать автопилот, а потом сидеть с кофе, слушая радио да поглядывая на приборы, сейчас не выпускали штурвалов из рук. Мы совершали бесконечный полет по замкнутому контуру, а развороты вряд ли выполнялись автоматически. Пилоты были измотаны так же, как истомленные ожиданием пассажиры. А стрелки указателей остатка топлива опускались не быстрее, чем могли даже на режиме, при котором «пылесосы» жрали керосин бочками.

Всех объяло нервное напряжение, опустошающее души и тела.

Устал и самолет; он тоже не ведал, чем все кончится.

Но и он знал: если сломается что-то одно, следом начнет ломаться все подряд по цепочке, и если хватит времени, то сломается все до конца.

А время шло медленно, оно застопорилось.

И настала вечность.

Вечность застывшего мига между жизнью «до» и неясным «после» – вечность на высоте тысячи метров над землей, которая осталась недостижимой.

Я с трудом представлял размеры квадрата, ограничивавшего пространство ожидания. Однако предполагал, что периметр его вряд ли был меньше двухсот километров. Даже при скорости пятьсот километров в час без учета времени разворотов наш «Боинг» не мог преодолеть такое расстояние быстрее, чем за двадцать минут. То есть за три часа, по истечении которых остаток топлива мог уложится в нормы аварийной посадки, нам предстояло облететь маршрут не больше десяти раз.

На самом деле, вероятно, все происходило еще медленнее и повторялось от силы раз шесть.

Но мне казалось, что керосин никогда не кончится и мы будем вечно летать от угла до угла, и в арифметике не найдется числа для обозначения количества пройденных циклов.

Высота нашего круга позволяла рассмотреть в деталях все, что находилось внизу, но рассматривать было нечего. Вокруг Казани мы летали левыми разворотами, в иллюминаторе правого борта виднелись только унылые ландшафты, среди них периодически появлялась Волга — широкий плоский плес, отблескивающий тусклой желтизной.

Впрочем, карты в моей голове перепутались, расстояния представлялись с трудом. Возможно, летали мы не вокруг, а около Казани и внизу взблескивала какая-то мутная речка, вроде протекающей мимо нашего города Ак-Идели — «Белой реки», несущей серую глину с предгорьев Урала.

Да в общем не имелось разницы в том, Волга то была или не Волга.

Земля кружилась под нами и можно было сойти с ума от бесконечного повторения одной и той же картины холмов и перелесков, скудных полей, серой россыпи дачного поселка, одной и той же излучины, одного и того же берега над желтой водой – более далекой, нежели марсианский канал.

Земля была дальше Марса, дальше Венеры, дальше Солнца, хотя виднелась отчетливо за тройным стеклом под выпуклым боком фюзеляжа.

Я дрожал вместе с «Боингом» и думал о жизни.

Где-то далеко позади лежал нелюбимый город, в нем осталась любимая жена.

Мысли о ней были главными, время от времени отступали на второй план, но возвращаясь с новой силой.

Я тосковал.

Вспоминал, что вчера вечером жена принесла килограмм устриц, которые купила случайно, заехав в гипермаркет по пути с работы. Разумеется, цивилизованные люди ели моллюсков свежими, но мы жили вдали от цивилизации и даже замороженные, они были эксклюзивом в нашем городе, где на свадьбе гостям ставили миску вонючей конины, сваренной на костях. К устрицам следовало найти белое вино, причем не разведенный концентрат в картонном пакете, а настоящее — французское или хотя бы чилийское. Да и вообще, деликатес требовал неспешности, к нему не подходила предотъездная суета; пакет отправили в морозильник, благо срок хранения позволял отлучиться в Сиде.

А теперь могло оказаться, что попробовать устриц мне не суждено. И жене придется съесть их одной — если без меня она будет варить себе хоть что-то.

Два слова – «без меня» — не обдавали ледяным ужасом относительно собственной судьбы; стоило вспомнить прошедшие полвека, как становилось ясным, что я рисковал жизнью бессчетное количество раз. И школьником при занятиях спортом, и студентом в стройотрядах, и инженером в «колхозах», и потом — в командировках, при ненужных знакомствах, на дорогах. Моя жизнь никогда не отличалась покоем, в определенный период я мог осложнить ее даже нехорошей болезнью. Я часто повисал на волоске, который с каждым разом делался тоньше, но не обрывался. Возможно, сегодня ему пришло время, с этим я ничего не мог сделать.

Мне бил ужас при мысли о жене.

О моем единственном родном существе, для которого я тоже был единственным, несмотря на живых родителей и замужнюю младшую сестру.

Жена была моим всем и я был всем для нее.

И потому в голове вертелась мысль о том, что в случае…

В случае того, что не исключалось, ее ждало море проблем, способное утопить.

Например, ее нынешняя машина сошла с конвейера лишь весной, но свечи зажигания требовали осенней замены; я никогда не экономил времени и средств ради того, чтобы зимой двигатель в любой мороз заводился одним нажатием брелока около кухонного окна. При мне — то есть со мной — жена не имела представления о том, как это делается и сколько стоит в автосервисе, а без меня…

Думать о том, как жене придется жить без меня, было невыносимо.

Я смотрел вниз и проклинал час, когда покинул землю.

А земля вращалась под крылом по часовой стрелке и ей было все равно.

От бессмысленного кружения у меня кружилась голова, мне становилось все хуже и хуже, хотя в воздухе я всегда чувствовал себя превосходно.

Закрыв глаза, я понимал, что земля стоит на месте, а движется наш «Боинг»: все вокруг куда-то стремилось, но никуда не приходило.

Солнце то заглядывало в иллюминаторы, то пряталось впереди или сзади, чтобы потом заглянуть с другой стороны.

На каждом отрезке прямой старая учительница ходила в туалет, потом долго усаживалась на место, и этому не виделось конца.

Развороты были пологими, но все-таки самолет кренился, правый борт полз наверх, соседка скользила ко мне.

В первый раз она попыталась удержаться, потом уже не старалась, наваливалась на меня.

Я не отстранялся; ее плечо прижималось ко мне и я чувствовал, что женщина дрожит.

Не мелкой дрожью от вибрации планера, а глубинной тряской, исходящей из естества.

Я думал о жене, но другая половина меня твердила, что сейчас с женой не все так плохо.

Что она, должно быть, выспалась после суматошного утра, встала, приняла душ и тщательно причесалась. Потом позавтракала авокадо: очистила картофельным ножом, разделила пополам, нарезала кубиками. Затем еще раз вымыла руки и надела свое любимое праздничное ожерелье из красных кораллов с нефритовыми вставками, подаренное мною три года назад. И включила в гостиной музыкальный центр и поставила на автоповтор свою любимую «Hafa-na-na». И теперь, не задергивая штор: соседи из дома напротив вчера уехали в деревню — танцует по квартире в одних туфлях. Красных, украшенных розочками, на длинных золотых каблуках.

Правда, туфли на жене были из плотной ткани и стоили раза в три дешевле, чем кожаные на соседке.

Вечером она собиралась сбежать во двор, юркнуть в свою красную «кореянку» и мчаться в фитнес-центр, куда я купил карту на год: ее здоровье составляло мой главный жизненный приоритет. В выходные жена занималась только тем, что спала, ела, танцевала и ездила на фитнес; стирала стиральная машина, посуду мыла посудомоечная, а убиралась домработница, приходившая без нас по пятницам.

Жизнь дома шла по обычному распорядку.

Жена осталась далеко, она была спокойна. Сейчас она ничего не знала, могла не узнать вообще ничего: в случае благоприятного исхода я не собирался расстраивать ее ненужными страстями.

А женщина, тоже любившая красные туфли, сидела рядом и страдала. Во всем самолете — среди полутора сотен пассажиров, занятых радостью опасности, разделяемой с близкими — до нее никому не было дел.

Она осталась наедине со своим страхом.

Но около нее оказался я.

Я давно не интересовался посторонними женщинами, однако соседку требовалось спасти; она нуждалась в помощи, которую могла получить лишь от меня.

Она была небезразлична и я это понимал, хоть и не мог объяснить причин.

И витая в пульсирующем подсознании, все оставшееся время жизни я уделял этой женщине.

Ей и только ей.

Я не знал, какими интересами не дать ей утонуть в пучине отчаяния, мы не знали друг друга. Оставалось плыть на потоке слов — говорить обо всем, что придет в голову.

Мы качались в воздухе над незнакомым ей городом и я рассказывал про него.

На самом деле я был в Казани всего один раз, и то проездом.

Несколько лет назад я работал директором местного филиала Нижегородской сетевой компании, имел служебный кабинет и корпоративную машину. На ежемесячные совещания в центральный офис я добирался автобусом; тысячу километров до Нижнего сухопутный корабль преодолевал за шестнадцать часов, в течение которых я отдыхал: спал, ел и прогуливался на каждой станции. Но когда фирма сменила название, машины потребовали переклейки логотипов и всем приказали прибыть своим ходом. В своем городе я был сам себе начальник, решил добираться в два этапа: отправиться на день раньше и переночевать в Казани, лежащей на половине пути. Тем более, что Айдара, директора татарского филиала, тоже ждало совещание.

Я прибыл ближе к вечеру, мы встретились на улице Пушкина и сразу пошли в ресторан — то ли «Собинов», то ли «Шаляпин» — прихватив бухгалтершу, милую сорокалетнюю женщину с простым именем Гузель. Шаляпин имел выход на крышу, откуда все наслаждались силуэтом Богоявленского собора на бархатном заднике заката, имевшем тот же цвет, что и форменный сарафан Раушании. Мы хорошо поужинали и крепко напились, затем отправились бродить по городу и к концу вечера я, кажется, свободно говорил по-татарски. Переночевал я у Айдара, воспользовавшись тем что его жена и сыновья были на даче, а утром мы поехали в Нижний – колонной, поскольку сослуживец знал лучший выезд из города на трассу.

Этим ограничилось мое знакомство со столицей Татарии.

Но насмерть перепуганной соседке я представил все так, будто в Казани провел целый год.

Я не жалел красок и слов, на ходу придумывал детали.

Вслед за эволюциями самолета по десять раз обращался к одному и тому же. Рисовал мелочи, без конца вспоминал собор, слонов из дерна на газонах, медную карету на пешеходной улице и многогранный знак, определивший центр города. Пытался описать отделку станций метро, которым мы ехали уже ночью, оставив мою машину на стоянке у ресторана. Правда, количество синих минаретов у мечети, выглядывающей из-за белой кремлевской стены, оказывалось у меня равным то четырем, то шести, но женщину это не волновало.

Я рассказывал и рассказывал; забыв свой страх перед будущим, я заливался, как механическим соловьем, а она становилась все бледнее.

И дрожь ее тела, не проходящая, но лишь усиливающаяся, передавалась мне.

Параллельно прочим мыслям в меня вползало что-то еще.

Я думал, что сейчас рядом со мной оказалась не жена.

И никто: ни бог, ни царь и ни герой, ни я сам, умный и достойный – никто на свете не мог гарантировать, что эта женщина не окажется последней, которую я вижу в своей жизни.

Ведь вечным я не был.

И даже уже не казался.

***************************************************

ВЫ ПРОЧИТАЛИ БЕСПЛАТНЫЙ ФРАГМЕНТ КНИГИ

***************************************************

Что движет человеком, когда жизнь его висит на волоске в ситуации, не поддающейся контролю? Порыв души или томление тела? Об этом написано много книг, снято много фильмов, но истинную правду может поведать лишь тот, кто пережил все сам. Художественная повесть, основанная на реальных материалах, описывает авиационное происшествие на рейсе Уфа-Анталья, в котором автор побывал 13 июля 2010 года. Персонажи вымышлены, события подлинны, детали достоверны.

******************************************

2019 г.

© Виктор Улин 2019 г.
© Виктор Улин 2019 г. – фотография.

© Виктор Улин 2019 г. – дизайн обложки.

Ссылка на произведение на www.litres.ru:
https://www.litres.ru/viktor-ulin/nairi/

 

Прочли стихотворение или рассказ???

Поставьте оценку произведению и напишите комментарий.

И ОБЯЗАТЕЛЬНО нажмите значок "Одноклассников" ниже!

 

+1
09:27
513
RSS
Нет комментариев. Ваш будет первым!