Нет иного света

1. «В кровь израненные именами,

Выпьем, братцы, теперь без прикрас

Мы за женщин, оставленных нами,

И за женщин, оставивших нас.»

(Юрий Визбор. «В то лето шли дожди»)

2. «Женщины занимают отдельную нишу

в моей творческой чувствительности.

В них много волшебства.»

(Стивен Хэнкс.)

3. «…Я уже не в первый раз ловлю себя на том, 

что получаю удовольствие от чтения твоих рассказов и романов,

потому что они написаны вот с такой глубиной,

подробностями, цветными картинками и потрясающими сравнениями… 

Еще в них есть (иногда) такой веселый и проникновенный цинизм

и, конечно, через все это ну просто золотой нитью сверкает

твоя неистребимая и чудесная любовь к женщине.»

(Анна Данилова. Из частной переписки

с автором этой книги)

4. «…в те годы сам себе я казался порочным,

как артист Домогаров.»

(Виктор Улин. «В то лето шли дожди…») 

Мои имена

Будучи суеверным, как десять тысяч Пушкиных, я подвержен еще и магии имен.

Женских в особенности.

При выборе женщин я руководствовался прежде всего именами, а уже потом всем остальным.

* * *

То, что главной женщиной всей моей жизни является моя вторая и последняя жена, моя счастливая 11-я любовь -

единственная встреченная Светлана

— есть exceptioconfirmatregulam, не побоюсь еще раз повторить одно из своих любимых выражений.

И в стихотворении, ей посвященном (http://www.proza.ru/2018/05/19/453 ), я писал:

Но свету свет даруешь только ты

И в целом свете нет иного света.

* * *

Приверженность к определенным именам у меня порой просто катастрофична.

(И даже деструктивна, поскольку до определенного возраста для творческого тонуса мне было необходимо пребывать в состоянии перманентной влюбленности в какой-нибудь объект женского рода.)

* * *

Мою 3-ю по счету, но умопомрачительную (хоть и совершенно платоническую!) любовь, пронзившую в 3-м классе школы, звали Натальей (http://www.proza.ru/2017/11/15/776).

После этого, подпитанный мыслями о жене Пушкина (которую в те времена я еще уважал по недомыслию) и сходными инициалами, влюбился в свою первую жену Наталью Г. (http://www.proza.ru/2017/12/25/551), идущую в списке любовей под номером 8.

Впоследствии в списке женщин, сыгравших ту или иную роль в моей жизни, оказалось еще 11 Наталий.

* * *

Всерьез и осознанно я влюбился в 10-м классе в девочку по имени Ирина (http://www.proza.ru/2018/03/23/329).

Эта любовь имеет №5, но на самом деле является первой в классическом понимании. Она сопровождалась стихами, пылкими объяснениями, признаниями и серьезным телесным томлением, какого прежде я не знал.

Имя привязало навсегда; порой овладевая 7-й, 8-й или 10-й по счету Ириной, я воображал, что имею самую первую из всех, так мною и не познанную.

В результате Ирин в моей памяти осталось целых 14.

(Одной из них, сокурснице по матмех факультету, маленькой Ирине Ю. еще в 1978 году было написано стихотворение на обороте ее фотографии, сделанной мною на Сенатской набережной Ленинграда (http://www.proza.ru/2018/02/04/688 ).)

* * *

Но и это еще не предел!

* * *

Ощущая с детства имманентную тягу к одной из героинь великого романа, о которой писал в эссе «Онегин? Ленский… Германн!» (http://www.proza.ru/2018/07/27/447), я обозначил для себя 19 Ольг.

* * *

Одной из них (О.С.) посвящено много стихов, едва ли не лучших в моем наследии (http://www.proza.ru/2018/07/30/269 ).

Эта Ольга С. – моя (увы, оставшаяся не доведенной до конца) любовь №10, была самодостаточной и спокойной.

Спокойной до такой степени, что, работая санитарным врачом на тогда еще живой Уфимской кондитерской фабрике, пропустила сифилис у работницы на конвейере — беспрецедентный случай обсуждала вся местная медицинская общественность.

* * *

Что же касается Ольгиной старшей сестры…

Ни одной Татьяны в моих приятных списках нет.

Зато моей неудачной любовью №6 была именно Татьяна (http://www.proza.ru/2018/03/20/892 ).

(Причем в фамилии своей лишь 2-й и 3-й буквами отличающаяся от Лариной, а по отчеству совпадающая с Татьяной Кузьминской, прототипом Наташи Ростовой из «Войны и мира». Моя одногруппница, ленинградка и генеральская дочь со всеми вытекающими безрезультатными последствиями романа.)

* * *

Была в моей чисто литературной жизни даже одна знакомая Нателла, со звучной греческой фамилией Папянци.

Вместе со своей сестрой Ольгой (!) она руководила двумя киностудиями.

Милые сестры-гречанки – красивые, как две Афродиты – 2 раза покупали у мене права на экранизацию моего «Зайчика» (http://www.proza.ru/2002/10/03-168 ) — подарили удовольствие два раза слетать в Москву за их счет (со всей атрибутикой VIP-сервиса вплоть до огромного плаката с моей неблагородной фамилией, который держал над головой присланный за мною водитель в Домодедовской толпе встречающих) и принесли мне доход в несколько тысяч долларов.

* * *

А вот с Иннами у меня все складывалось иначе.

Одну из них, подругу своей первой жены Инну П.-Я. (не после замужества, а с рождения носившую двойную фамилию в силу одинаковой значимости и матери и отца), я не воспринимал как женщину, хотя к тому не имелось причин.

Вторую — подругу второй жены, Инну А. — я ненавидел как человека, и к тому причины имелись.

Третья же, моя бывшая сокурсница по матмех факультету ЛГУ Инна Р., была женщиной замечательной со всех точек зрения. И относился я к ней более чем хорошо. Но однажды мы прожили с нею неделю в однокомнатной квартире. Общались целыми днями, гуляли по жаркому летнему городу, за ужином каждый вечер пили коньяк и спали, естественно, бок о бок — наши кровати были разделены полуметром. Но за все ночи я ни разу не протянул руки.

* * *

Психофизиологическое неприятие имени «Инна» нашло у меня литературное выражение.

Инной я окрестил самую несимпатичную женщину из моих произведений — жену главного героя в романе «Хрустальная сосна» (http://www.proza.ru/2003/10/21-171 ).

* * *

Все описанное иррационально, но все именно так.

Приверженность к определенным женским именам порой доходила у меня до абсурда.

Достаточно вспомнить 2 эпизода из среднего периода моей литературной жизни – из эпохи литобъединении Рамиля Хакимова при газете «Ленинец», о котором говорилось в мемуаре «Уфа» (http://www.proza.ru/2018/04/30/962 ).

* * *

Однажды на заседание «лито» пришла поэтесса Лариса К.

Впоследствии она выпустила книгу; стихов ее я не помню, а на современных порталах ее, к сожалению, не нашел.

Но имя «Лариса» всю жизнь относилось в числу самых приятных для моего слуха и самых любимых для моей души – и в те дни от той женщины я просто млел.

Она была не просто красивой, а заставляла меня трепетать.

Хотя реальную (разумеется, совсем другую!) Ларису – единственную за всю жизнь – я присовокупил к своему списку десятилетиям позже…

Но это – совсем иная история.

* * *

Приходила на Хакимовское литобъединение и поэтесса Лина С.

(Эта женщина состоялась и как поэт и как человек; сейчас она — доктор философских наук и профессор, и при том пишет очень хорошие, пронзительные и грустные стихи (http://www.proza.ru/avtor/january2 )).

Изначально я проникся к ней тоже из-за имени.

Оно напоминало мне об ушедшей эпохе советских номинативных неологизмов.

Например, мою маму звали «Гэтой», и непосвященные считали его либо кратким вариантом немецкой «Гертруды», либо усеченной «Гретой» не-Гарбо, либо русификацией еврейского «Гита» (хотя, увы, еврейской крови во мне нет ни капли). На самом деле имя было придумано моим дедушкой Василием Ивановичем в 1930 году, в эпоху буйства «Марленов», «Октябрин», «Красарм» и даже «Оюшминальдов». И возникло оно от аббревиатуры «ГЭТТ», что означало «Государственный ЭлектроТехнический Трест». Эту надпись прочитал мой дед – парторг ЦК одного из танковых заводов Ленинграда – на первом советском магнето…

(Впрочем, маму стоило назвать именно Гертрудой.

Ведь это имя в советском варианте расшифровывалось как «Героиня Труда».

А моя бедная мама всю жизнь протрудилась, как папа Карло, под руководством всевозможных дураков (единственным нормальным ее начальником был выдающийся советский математик, член-корреспондент АН СССР Алексей Федорович Леонтьев), не имея перед собой никакой цели кроме добросовестного выполнения должностных обязанностей.)

Имя «Лина» является сокращением от «СталИна» — пояснять этимологию не вижу смысла.

Правда, пик «СталИн» приходился на 1953 год, означивший конец Эпохи со смертью Генералиссимуса, а маленькая башкирочка была явно моложе даже меня, родившегося в 1959.

Но это не казалось мне важным; тем более, что Лина С. внешним обликом стопроцентно вписывалась в излюбленный мною женский тип.

В тот период жизни я уже поступил в Литинститут, оторвался от уфимского окружения.

После институтских творческих семинаров это «лито» было нужно мне, как гинекологу — вечер со стриптизом.

Но все-таки я продолжал посещать заседания вплоть до полного развала системы подготовки молодых литераторов в рамках ВЛКСМ.

И делал это исключительно ради того, чтобы посидеть рядом с Линой, не видя и не слыша никого больше.

Недавно выяснилось, что Лина С. к настоящей СталИне отношения не имела: ее звали просто «Линарой»…

И бог знает, проникся ли бы я имманентной страстью к этой черноглазой поэтессе, узнай в свое время ее полное имя…

Но это еще одна совсем другая история.

* * *

Помню также, как я был недолго, но всерьез увлечен своей сослуживицей по БГУ Эмилией Анатольевной Е. лишь из-за аллитераций ее имени и отчества.

* * *

Отмечу попутно, что магия имен в моих жизненных предпочтениях не была исключительно гетеросексуальной.

* * *

В раннем детстве – если быть точным, 12 апреля 1961 года – прохожие указывали на меня, одетого в детский комбинезончик стального цвета и говорили, что по улице Достоевского (бывшей Тюремной) города Уфы идет космонавт Юрий Гагарин.

После этого мне самому хотелось носить имя «Юрий».

Позже привязанность к имени переросла в отношение к его носителям.

Именем определялась моя изначальная расположенность к людям, среди которых были

уфимский поэт Юрий Андрианов (чьи имя и фамилию получил герой одного из моих последних и, пожалуй, самых глубоких произведений – повести «Пчела-плотник»);

уфимский журналист Юрий Федорович Дерфель (http://www.proza.ru/2018/06/30/610).

Сокурсники по Литинституту:

петербуржец драматург Юра Ломовцев;

украинец прозаик Юра Обжелян.

Разумеется, Юрия Иосифовича Визбора я люблю прежде всего за стихи, но имя играет в этой любви роль не последнюю.

Даже Лермонтов не был бы мне так дорог, не будь он Михаилом Юрьевичем…

И что уж говорить о моем московском дяде Юре – мощном харизматике, при каждой встрече знакомившем меня со своей новой женой.

* * *

Имени «Евгения» повезло куда меньше, хотя оно мне тоже нравится.

Среди моих женщин была всего одна Евгения. Да и то, будучи существом как бы женского пола, по своей ориентации она имела род скорее мужской, хотя отношения между нами все-таки достигли той степени, которая является изначальной целью в отношениях мужчины и женщины…

Я, кажется, запутался в словах — но знающий поймет все, что я хотел сказать, а незнающему поберегу невинность.

Но тем не менее именем Евгения как главного, аутогенного и автобиографичного, героя освещены два моих любимых романа: «Хрустальная сосна» (http://www.proza.ru/2003/10/21-171 ) и «DerKamerad» (http://www.proza.ru/2008/10/10/476 ) — причем в «Сосне» фигурирует еще и девочка – тёзка главного героя, сыгравшая важнейшую роль в разрешении его судьбы…

Но это не имеет никакого отношения к Литературному институту.

* * *

Равно как не имеет к нему отношения и моя имманентная привязанность к Жене Козловской (http://www.proza.ru/avtor/eviniya ) — уфимской писательнице, прозаику и поэту.

С которой нас объединяет прежде всего общая любовь к птицам как сущности окружающего мира.

Правда, с Женечкой связан эпизод юмористический.

* * *

Жена моя, прозаик и поэт, находится в курсе всех литературных дел и контактов.

Она знает, что на сайте проза.ру я общаюсь и с землячкой Женей Козловской и с самарским прозаиком Женей Жироуховым (http://www.proza.ru/avtor/89083868016 ), в миру квалифицированным адвокатом.

Когда я делал рестайлинг ХХХ-романа «Приемщица» (http://www.proza.ru/2008/07/25/202 ), то углублял образ одной из центральных героинь, лесбиянки Саши с печальным уголовным опытом и хотел прописать диалоги, не делая слишком грубых ошибок. И, естественно, обратился к юристу Жироухову.

— Кто тебе там пишет так много?

– спросила жена, видя, как внимательно я читаю комментарий.

— Женя помогает мне сделать юридически безупречными две главы в романе.

— А почему?

— Так она же в тюрьме сидела, — спокойно ответил я.

— А за что она сидела?

— Человека убила.

-Твоя Женя убила человека?! — изумилась жена.

«…Ну спасибо, Вить!»

— с чувством написала мне Женечка Козловская после того, как я поведал ей эту историю в стиле чисто английской комедии.

«Да, Вить, запутаешься с этими Женями»,

— философски ответил Женя Жироухов.

— «У меня вот жена — Женя…»

* * *

Знавал я трех Галин; всего трех.

Первая Галька была сокурсницей моей 1-й жены и отличалась тем, что при большой очереди в буфете (а из буфетов матмех факультета она всегда выбирала тот, где скапливалось больше всего народа) никогда не пыталась пристать к кому-то из знакомых.

А лишь просила взять ей чего-нибудь попить и поесть – тихо и ненавязчиво, не вклиниваясь в ряды и не вызывая бешенства.

Секрет ее скромности заключался в том, что ни за кофе, ни за пирожные, купленные добрыми друзьями, денег она никогда не отдавала. Все поедаемое Галькой за чужой счет стоило в общем копейки, да и на стипендию в те годы никто не жил. Но тем не менее перманентное нахлебничество без всяких на то оснований быстро надоедало и эта девушка постоянно искала новых приятелей. Платить за еду сама она не хотела принципиально.

Подружку будущей жены я раскусил достаточно быстро и перестал ее кормить, в буфете пропуская вперед себя (как полагается делать человеку с хорошими манерами). Она прекрасно понимала стиль своего поведения, моя разгадка ее хитростей была принята, и мы остались друзьями. Однажды я даже чинил ей (как всегда, бесплатно) оправу очков: в те годы оптика еще составляла проблемы.

Эта Галька была не более женственной, чем плюшевый мишка, и за женщину я ее никогда не принимал.

Вторая Галина возникла в постленинградские времена: она была моей партнершей в ансамбле бального танца одного из домов культуры Уфы, где я подвизался в конец 80-х годов; о ней я не помню вообще ничего.

Зато третью — Галю Ж. — я принимал за женщину… скажем так, слишком сильно.

Мы познакомились уже в начале нынешнего века.

Она была моложе меня на 22 (или даже 24) года, работала менеджером в филиале московской транспортной компании, которым я руководил, и всегда носила брюки, хотя обладала парой ног изумительной красоты.

Последняя Галя оказалась для моей жизни сакраментальной.

Встретившись с нею через 15 лет – посидев с нею двадцать минут в машине на передних сиденьях – я через час попал в ДТП, сделавшее меня инвалидом.

Впрочем, все то гораздо изящнее описано в уже упомянутой «Пчеле-плотнике».

* * *

Были у меня Маргарита, Розалия, 3 Лилии (одна очень сильно нравилась мне в школе), Ландыш, Фиалида (с ударением на последнюю «А») и Гульшат (что означает «цветок радости»)

Знал я Вилену, Владлену и двух настоящих СталИн.

Альбину, Назиру, Земфиру и Раушанию.

Эльвиру, Эльмиру и Гульнару.

А также Гульназ и Гульфию.

(Не говоря уж об Альфире и Гульфире.)

И даже Венеру.

(Причем не одну; это заимствованное имя распространено среди татар и башкир.

Есть даже мужской вариант: «Венер»; одного из моих студентов уменьшительно звали «Веник».)

Предыдущее имя сначала набрал с ошибкой, поменяв местами буквы «Р» и «Н» — так вот, Верену я тоже знал.

А еще имелись Штеффи, Марион, Сабина, Коринна, Корнелия и даже Кармен; все были немками.

Но немками не были татарка Ильза и башкирка Эльза.

(Или это Ильза была башкиркой, а Эльза – татаркой…)

Одна Оксана была украинкой, вторая – татаркой.

Одна Раиса – татаркой, вторая – кореянкой.

И ясное дело, что Лаура и Симона были голландками, Андреа – еще одной немкой (все Андреи были геи), а Хелена – еще одной полькой.

Валерии женского рода прошли мимо меня, зато Валерии мужского играли этапную роль (даром, что один из них был совершенно голубым).

Мною пренебрегли Саша и Маша — последняя в «Камраде» (http://www.proza.ru/2008/10/10/476 ) нарисована как Даша.

Зато благосклонной оказалась Каша (что является лишь сокращением от польского варианта Катерины, а обычная Катя числилась молдаванкой).

Алиса из того же «Камрада» была просто Влада.

Звали турчанку на самом деле Танарой (http://www.proza.ru/2005/01/23-138 ), или я неправильно прочитал бейдж на ее округлой груди, сказать трудно, а проверять поздно.

Могу сказать точно лишь то, что костариканку сокращенно звали Мариэлос, а полный набор своих имен даже сама она выдавала с запинкой

Еврейками с необычными именами могу назвать Софию и Беллу.

(Увы — Фейга, Шифра, Шера и Мирра остались у Шолом-Алейхема…)

Не знаю, кем считались Яна и Майя, однако Марина и Эмма была эстонками, а Лайма – латышкой.

Возможно, я выбирал не тех Юлий, но при звуке этого имени меня прохватывает ощущение, будто мыши наплевали в суп.

Мимо прошли Нины.

Миновала меня Любовь, единственную в своей жизни Надежду (актрису Люберецкого народного театра, куда мы с другом Саней ездили специально, имея вполне определенные цели) я упустил на крыльце литобщаги (она пошла с Ануфриевым, не со мной), а с Верами мне везло еще меньше, чем с Татьянами.

Зато в ленинградском Дворце культуры работников связи я однажды танцевал с Леонтиной!

Слова же о моих Аннах – впереди…

Перечислять я могу бесконечно — но, пожалуй, пора приостановиться.

* * *

Отмечу лишь, что «Овода» я читал школьником, но на 5-м десятке меня однажды чуть не избили в ресторане из-за женщины по имени Джемма…

* * *

Когда мужчина на закате жизни начинает вспоминать своих женщин, это воспринимается как анализ «списка побед».

Возможно, для кого-то все так и есть, но у меня никаких побед в жизни не было, мой «список» есть список моих поражений.

Из своих бесконечных романов я всегда выходил с ощущением, будто по мне проехал танк.

Отряхивался, приводил себя в порядок – и снова лез в окоп.

В тот же самый, или рыл новый – и ждал очередного танка на свою голову.

А те женщины, которые меня не уничтожили, лишь являются исключением, подтверждающим правило.

Но сейчас я пишу только хорошее, что после них осталось в душе.

* * *

И стоит наконец вернуться к моим эпохальным женщинам.

Точнее, совсем не моим, но составившим часть моей жизни.

***************************************************

ВЫ ПРОЧИТАЛИ БЕСПЛАТНЫЙ ФРАГМЕНТ КНИГИ

***************************************************

Женщины, женщины, женщины… В судьбе автора этой книги они играли первостепенную роль. Обращая память к своим сокурсницам по Литературному институту, он невольно вспоминает и других. Восстанавливает в памяти мельчайшие детали отношений, проводит параллели и делает противопоставления — вновь и вновь убеждается, что не может быть в жизни иной ценности, кроме Женщин.

© Виктор Улин 2018 г. – дизайн обложки.

228 стр.