Христо Ботев "Хаджи Димитр"
Хаджи Димитр (Перевод)
Он жив! Он жив! Там, на высоком склоне
Лежит он, весь в крови, едва заметен.
Он ранен в грудь, от боли тихо стонет;
Герой-юнец, и жизнь его в расцвете.
Лежит юнец, а в небе солнце светит,
Печёт немилосердно и сердито;
И песни жниц разносит ветер где-то
И хлещет кровь из ран его открытых.
Но вот и утро. Вот и склон Балкана.
Здесь юноша лежит, исходит кровью.
И волк ему зализывает рану,
И солнце у него над изголовьем.
Хаджи Димитр (Оригинал)
Жив е той, жив е! Там на Балкана,
потънал в кърви, лежи и пъшка
юнак с дълбока на гърди рана,
юнак във младост и в сила мъжка.
Лежи юнакът, а на небето
слънцето спряно сърдито пече;
жътварка пее нейде в полето,
и кръвта още по-силно тече!
Но съмна вече! И на Балкана
юнакът лежи, кръвта му тече, —
вълкът му ближе лютата рана,
и слънцето пак пече ли — пече!
Хаджи Димитр (Подстрочный перевод)
Он жив! он жив! Там, на Балкане
в крови он тонет, лежит и стонет
юнец с глубокой раной в груди,
юноша, мужчина в расцвете сил.
Лежит юнец, а в небе
немилосердно печет солнце;
жница поет где-то в поле,
И кровь продолжает течь все сильнее.
Но вот уже вечер. И на Балканах
лежит юнец, и кровь его течет, -
волк лижет его страшную рану,
и солнце продолжает нещадно печь.
Елка Няголова Армянские глаза
Армянские глаза (Перевод)
Любовь моя детская… Смутное воспоминанье
Проснулось в мелодии вальса, знакомой до боли;
Душа моя — клетка, свобода – всё то же изгнанье,
И клавиши плакали, что-то шептали бемоли.
Глаза его – чёрные клавиши на фортепьяно,
Печаль в них такая – совсем как стенанья бемолей.
Пьянящая музыка, странное это признанье...
Из запертой клетки душа моя рвалась на волю.
В армянских глазах было столько тоски и печали!
А день был так ясен, он тоже был весел и молод.
А ноты всё капали с неба, светились в тени и молчали,
Вращалась планета, и надвое день был расколот.
Арменски очи (Оригинал)
Моя детска любов, от мъглявия спомен излязла,
ми тактува сега във три-четверти валсов такт.
Беше клетка за птица мойта още девича пазва,
И звъняха клавишите, а бемолите се повтаряха.
Бяха черни очите му — клавиши в пианото старо,
И печални — почти като стенещите бемоли.
Само с музика нещо ми казваше оня Вартан.
Само с музика нещо за мечтите си дръзки се молеше!
Там кръжаха наоколо тези черни арменски очи,
А денят светлоок бе. А денят бе дете като нас.
Само дете не знаеше още, че пианото ще замолчи.
И ще капят отгоре в годините нотите неопазени...
Армянские глаза (Подстрочный перевод)
Моя детская любовь, в памяти проснулось воспоминание,
пульсирует в ритме вальса — раз-два-три.
Моя девичья душа была клеткой для птицы,
И клавиши звенели, и бемоли повторялись.
У него были черные глаза, словно клавиши старого пианино.
И были печальны они — как стенающие бемоли.
Только языком музыки со мной говорил Вартан.
Только в музыке жили его смелые мечты.
Там в вальсе кружились твои черные армянские глаза,
А день был светел. День был так же молод, как мы.
Только дети не ведали, что пианино однажды замолчит,
Что сверху будут незаметно капать ноты — на наши годы...
Пейо Яворов "Армяне"
Армяне (Перевод)
Изгнанники жалкие, щепки, обломки
Народа, который прошёл через ад,
Их матери в рабстве, пусты их котомки,
Они – как сады, пережившие град.
Ютятся в чужбине, вдали от отчизны,
Худые и бледные, плачут и пьют;
Вином заливают страдания жизни
И песни сквозь горькие слёзы поют.
Арменци (Оригинал)
Изгнаници клети, отломка нищожна
от винаги храбър народ мъченик,
дечица на майка робиня тревожна
и жертви на подвиг чутовно велик —
далеч от родина, в край чужди събрани,
изпити и бледни, в порутен бордей,
те пият, а тънат сърцата им в рани,
и пеят, тъй както през сълзи се пей.
Армяне (Подстрочный перевод)
Изгнанники несчастные, жалкие обломки
некогда храброго народа-мученика,
дети матери, оказавшейся в рабстве,
и жертвы, готовые на великий подвиг;
вдали от родины, в чужом краю ютясь,
худые и бледные, в таверне дешевой
они пьют, заливают вином раны сердца,
они пьют и поют сквозь горькие слезы.