Леший

Вечер в деревне. Солнце уходит за линию горизонта, разгорается на закате красно-алой вспышкой и медленно гаснет, забирая с собой рабочий день. В большой, тёплой печке шипят ветхие дрова. Утром их намочил проказник — дождь. Огонь соприкасается с древесиной и вытягивает влагу вместе с бледным дымком. Быстро горят опилки и старая кора, прыгают щепки. Вылетают из жара, с бешеной агонией искорки, языки огня дарят тепло и особенный уют. Печка белая, древняя, покрыта небольшим слоем рабочей копоти. Много лет этой белой трудяге. Изо дня в день топит она дом. Вот и сейчас, её старых, белокаменных стен касается пара несмышленых детских ручек. Печка не обжигает ребятню, а обнимает, убаюкивает, дарит крепкий, деревенский сон, прогоняя за порог холод.

Осень зябкая нынче, дождливая. Самое время доставать валенки, да телогрейки. Ночью температура стремительно ползёт вниз и уходит в минус. В бочках вода становится талой, появляется изморозь на жёлто-красном ковре из опавших листьев. Буйство красок постепенно переходит в бледность, осеннюю прозрачность и пустоту. По небу летит длинный клин перелётных птиц. Стоит крик. Певчий дрозд затягивает прощальную мелодию вместе с жёлтой иволгой, машет крылом пеночка – теньковка, а чибис ищет червячка, чтобы подкрепиться перед полётом в тёплые страны.
В саду облетели листья. Год выдался урожайным, богатым. Было много вишни, тёрна, сливы, чёрной смородины, клубники. Сейчас же валяются только красные яблоки на уставшей пашне, да мятая слива, которую девать уже некуда. Весь погреб усеян банками с компотом и вареньем. Кое-где, на антоновках, висят ещё розовые яблоки, не червивые, не поклёванные птичками.
Редко теперь можно услышать звонкие девичьи голоса, которые сливаются, образуют одно общее прекрасное звучание и несут по всем сторонам песню о смелом казаке. Уже редко где зальёт деревенскую улицу весёлая гармонь.
В курятнике петух раньше загоняет кур на жёрдочки. Раньше засыпают наседки, грея под собой горячую яичную скорлупку, в которой находится свежий желток. Можно ещё понаблюдать за стадом коров на пастбище, да на лошадок. Бурёнки лениво жуют уже выцветшую траву, бьют хвостом, точно верёвкой, отгоняя надоедливых мошек. Маленькие телята мычат, шагая рядом с мамкой, смотрят в тень дремучего леса, словно ищут кого-то, словно зовут обратно лето, желая отведать сочной, зелёной осоки. Лошади же машут длинной гривой, чешутся, бьют копытами. Звенят и сверкают подковы на их стройных, длинных ногах. Хрюшки в сарае чавкают варёной кожурой от картошки и хлебным мякишем. Их хвостик скручен в пружинку, весь в грязи.

В доме пахнет рыбой и грибами. Сушатся рыбацкие сапоги, нож чистит подберёзовик, иголка умело насаживает ножки и головки подосиновика и белого гриба на нитки, руки умело вешают одну ниточку за второй над печкой, чтобы быстрей высохло. Завтра будет грибной суп.
Потом руки берутся за речного карася. Реже мужики ходят на местную плотину ловить рыбу. Карась весь ушёл на нерест и улов мал. Бьёт хвостом карасик о разделочную доску, бойко сдирают чешую с него крепкие женские руки.
Сладко спят дети. Спит и кошка Мурка в плетёной корзине под лавкой. Вчера она окатилась. Принесла на двор 3-ёх рыжих и 2-ух бело-чёрных котят. А сейчас дремлет, мурлыча своим крохам тихую колыбельную. На лавке стоит ледяная колодезная вода. Только что её принесла в свой тёплый дом Настасья, женщина 30 лет.
Встаёт она рано. Двор большой. Бежит доить бурёнку с утра, спешит дать пшено курочкам и сена белой козе Зорьке. Ложится поздно. Укладывает сперва детей: маленькую Дуняшу, Еремея – мальчишку 6 лет и Ивана, которому 5 лет отроду. Напевает тихую, нежную песню, рассказывает сказку и устало целует в лоб.
В воздухе пахнет ладаном. Это в местной церквушке проходит служба. Горят свечи за упокой и за здравие у старых икон. Лик святых отражается в такие минуты каким-то особенным светом, будто Бог пускает солнечных, добрых зайчиков и дарит просветление и покой. Стекает от фитиля по тонкому стану воск, таинственно замирает в форме слезы. Читает молитву мудрый дьякон в подряснике и в чёрной рясе. Священник держит в левой руке кадил. Нежно плывёт из металлической кадильницы душистая смола восточных деревьев, окутывая всех пришедших благовонным фимиамом. Летит молитва по всей деревне, отгоняя нечистые силы. Мимо спящих и бодрствующих, мимо тёмного месяца, мимо холодных звёзд.
Лают псы. Вылез соседский Буй из своей будки, скулит, трёт задней лапой обвисшее ухо, слетают с него блохи и мошки. Смотрит на чёрное небо. В собачьих глазах оно кажется ещё больше, ещё необъятнее. Идёт пёсья перекличка от первого двора до последнего.
Где-то ходит муж Настасьи. Среди тёмных домов, среди горящих окон. Обливается сердце тоской у женщины от дурных мыслей. Третий день пошёл, как пропал милый сердцу её Ярослав. Простила она всё ему: и побои страшные, и пристрастие к самогону, и измену с Надеждой из второго двора. Простила то, что не всякая баба простит.
С утра, накормив детей и скот, Настасья шьёт крестиком. Ребятишки играют у колодца, смотрят в тёмное дно, кричат слова, а в ответ им летит быстрое эхо. Вот забава!

— А папка говорил, что там живёт леший!.. Леший во всех водоёмах живёт! А в речке нашей ещё и русалки водятся! Говорят, волосы у них длинные, аж до пояса, а голос, как у сирен, услышишь хоть ноту – смерть! А ещё у них хвосты настоящие и жабры. Днём они прячутся, а ночью вылезают на берег и причёсывают свои кудри золотым гребешком! Вот как!»
Отношения между Ярославом и детьми были сложные. Хоть и дети все его, кровные, родные, отец не обращал на них особого внимания. Конечно, когда они были совсем маленькие, он качал их в люльке ночами, пел тихие колыбельные своим низким, хриплым голосом, рассказывал всякие небылицы, приносил иногда с базара сладких леденцов на палочке (вот была радость Дуняше, Еремею и Ивану тогда!), играл с ними, и в целом, был примерным. Но спустя некоторое время ему это надоело. Надоело играть в прятки, заплетать волосы в косу дочери, надоело учить жизни, которая в глазах детей кажется совсем неприступной и безопасной. Так произошло и с женой. Настасью Ярослав сначала любил. Любил трепетно, ласково. Любил той любовью, о которой только в книжках сказывается. А потом как-то приелась ему жена. Она – женщина хозяйственная, добрая, слова лишнего не скажет, правильная. Скучно стало жить Ярославу.
И пошли беды в семье. И измена с Надеждой подкосило здоровье Настасьи. Какой страшной тоской изливалось её сердце! Молва о грязной связи с порочной девкой Надей понеслась по всей деревне, заглянуло в каждый дом, и вырвалась из каждого рта. Сколько слёз горючих наплакала Настасья! Жалко было не себя, жалко было детей. Предал её любимый муж. Недолго думая, пошла Настасья к Надежде. Не ссорясь, не крича и не используя силу, поговорила она с разлучницей.

— Надежда, ну он же женатый! Это же мой Ярослав! У нас же 3-ое по лавкам! Как же я без него? Я люблю его, понимаешь?

— А мне то, что от этого? Я его тоже люблю, может»

И выбежала с горем на хрупком женском сердце Настасья из дома Надежды, хлопнув во дворе деревянной калиткой. Не показывала детям своих слёз мать. Была крепка. Как дальше жить? Что делать? Руки опускались. Падали тёмными ночами слёзы на дубовый стол, а после стекали на пол, а у печки спали дети, которые где-то глубоко, в своей непорочной детской душе чувствовали беду, которая настала в семье.
Любил выпить Ярослав. Пил страшно много. Опрокидывая в гортань одну стопку за другой, овладевал им хмель. Горели тогда чёрные глаза, голос становился вялым, слова путались. Чёрные, смолянистые кудри его как-то особенного ложились на буйной голове. Тогда летели обидные выражения в адрес Настасьи, тогда щёлкали больно оплеухи и удары по женскому телу за пустяки, за неровный взгляд, за не тот жест. Терпела Настасья. Терпела, потому что любила. Молчала после побоев, утирала красные от слёз глаза, воротила взгляд от чёрных синяков на своих ногах и тонких руках. Ходила в сарай, смотрела на кур и поросёнка. Казалось, что только они её понимают, потому что не делаю никакого зла. Живут себе и живут. Убежала бы Настасья в лес, к речке, в церковь, да привязано её сердце к своему мужу, к любимым детям.
Шёл уж четвертый день, как пропал её Ярослав. Ни у Надежды, ни у Петра, его верного друга, с которым он пил жгучий самогон, не было его. Запропастился. Переживала Настасья. Искала его везде, думала всякое разное себе, но всё было напрасно.
Нашли Ярослава в речке. Тело его было синее, вздутое, одежда размокла, не было пуговицы на бардовой накидке. Вытащили его мужики на берег. Чёрные мешки под глазами, битые кулаки, открытый рот. Пьянство сгубило его. Утопился оттого, что не мог простить себе, что изменил жене. Не любил он Настасью, но она была настолько чиста перед ним, что стыд его унёс в могилу. Не мог простить себе и пьянство. Он калечил себя, калечил других. Он любил самогон больше, чем собственную жену, больше, чем своё здоровье, больше чем собственных детей.

— Странное дело, мужики. Был человек, а вот и нет человека. Как просто всё на свете» — говорил старый дед Никонор, прижав шапку к сердцу.

— Утопился, дурак! У него же дети, жена, хозяйство! И как теперь Настасья без него? Жалко бабу! Ванька меньшой, наследник растет – настоящий богатырь!

– Ну, ладно вам! О покойниках плохо не говорят. Что есть, то есть.

— Папку хороним вашего сегодня, Дуня. Надень платок чёрный и юбку в пол. Ивашка, а ты проказничать брось! Не дело это в такой день так себя вести!» — говорила Настасья своим детям, облачаясь в одежду тёмных тонов. Она теперь вдова.

Хоронили Ярослава за кладбищем, в закрытом гробу. Мужики вырыли глубокую яму, приготовили крепкие верёвки. Настасья держала крепко за ручку маленького Ивана, а Дуню и Еремея прижала другой рукой, обхватив их за плечи. Она еле сдерживала горькие слёзы. В больших глазах, казалось, был целый океан боли. Лицо её было бледное, красные прежде щеки стали невидимыми, скулы впали, изображая на женском лице несчастье.Пришли проститься с Ярославом его друзья, знакомые, зеваки, подруги Настасьи, которые наведались в такой день из жалости. Не пришла лишь Надежда. Средь цветов, венков и грустных лиц острее всех ощущала потерю только Настасья. Из-под её густых чёрных ресниц показались градины. Она бросила горстку мокрой земли в яму, в которой катышки глины и грязи щелкали по гробовой крышке, сливаясь со щелчками осеннего дождя.
А после были поминки. Пригласила в свой дом Настасья всех, кто пришёл. Столы были усеяны картошкой варёной, яйцами, хлебом, солёными огурцами и прочими соленьями, которые были закрыты для зимы и томились в погребе. Наевшись и опрокинув вина, гости затянули грустную русскую песню.
Разошлись все ближе к ночи. Настасья перемыла всю столовую утварь и села на лавку. Стянула она со своей головы чёрный платок, опустила руки и долго думала о том, что не увидит больше своего мужа, что не скажет ему слова, а он не обнимет её своей крепкой рукой.
Где-то скреблась мышка, шуршал ветер за окнами, бросал врассыпную ветки вишни. Так и уснула Настасья на лавке, поджав под себя ноги. Снилось ей, что уходит боль, отступает, заживает рана, что где-то ждёт её светлый луч, который укажет, как жить дальше.
А на утро выпал первый снег. Мелкий, редкий, подтаявший. Ивашка с Ерёмой играли в снежки, катали снеговика по уставшей земле. Скоро они будут летать с горы на санках и наслаждаться прекрасным детством. Пруд окончательно замер и опустел. Не квакают в нём больше квакушки, не летают над ним стрекозы. Идут тонкие кружки от снегопада. Снежинки, соприкасаясь с водой, тают и исчезают.
В доме Настасья печёт сладкие ватрушки и греет чай. Всё чаще захаживает к ней добрый лекарь по имени Время. Осенняя печаль отступает, приходит зима, от которой нужно спастись, согреть душу и не потерять сердце в ледяных вьюгах. Что-то новое таилось в голове у Настасьи, что-то неизвестное берегло в ней те лучшие качества, которые заложила в ней мать с ранних лет. Всю себя она отдавала сыновьям и дочери, тем, кого она носила когда-то под сердцем и берегла от напастей.
Жизнь повернулась другой стороной, пустота существовала, но становилась незаметной, с каждым днём она отступала, бежала прочь. И только однажды ночью, когда дети думали, что мать спит, Ерёма, Ивашка и Дуня завели тихий разговор:
«Папы нет давно. Папу леший забрал. Папка теперь в колодце живёт, и в пруду, и в речке. Папка везде теперь. Папка – ангел наш»
«И вправду!» — прошептала Настасья, улыбнулась тоскливо, перевернулась на левый бок и уснула.

Тихо спала кошка. На небе горела полная луна, освещая своим тусклым светом потёртые половицы и большой дубовый сундук. Ветки худой берёзы до самой зорьки царапали стекло, просились внутрь, плакали о чём-то своём. Бродил сквозняк по скрипучему полу, сопел и завывал колыбельную.
Чей-то лик заглянул в тёплый дом в поздний час, улыбнулся, прижался влажной ладонью к окну, вытер большую слезу с левой щеки, что-то зашептал, что-то заговорил медленно себе под нос, а после ушёл восвояси в холодную ночь. 

+31
22:03
733
RSS
Комментарий удален
21:56
Март 16
Комментарий удален