«Окончательный ответ на вопросы»
Игорь Викторович, возвращаясь как-то домой из своего университета позднее обычного, заглянул у почтовых ящиков в приоткрытую дверь, которая вела в подвал. Он сделал это из чистого любопытства, чтобы утолить детский порыв: то подсмотреть, сё подслушать. Дверь — на удивление хорошо смазанная — отворилась, и на Игоря Викторовича дохнула маленькая исподняя многоквартирного человечества. Игорь Викторович подумал: «Уф!» Но сказал только: «Ну и ну… Запашок!» Его чуткий нос тотчас же напал на след чего-то необычайного, точно гончая на кабанов, и ноги Игоря Викторовича, не согласуясь с головой, повели профессорское тулово вниз по выглаженным временем ступенькам. Голове же его промелькнулось, что липкая темнота прячет от его ума какую-нибудь вкусную тайну, как шкаф — бабайку.
В неприятной прохладе подвала, среди труб, сам-то скрытый ото всех с волос до пят, Игорь Викторович вынул из кармана брюк дешевенькую зажигалку, которая чиркнула, и пошел плутать с нею в руках по лабиринтам да тупикам всяческого ржавого, давно пользованного, непригодного и даже жуткого. Сюда пойдет — уткнется в коробки (телевизор, фен, утюг), мусор (стеклянные банки из-под солений, упаковки, щетки и пр.), непонятно чью рваную робу; дернется туда — найдет часы с трещиной (производство завода «Ракета»), бумажки (чек, больничный талон, школьная тетрадь, крестики-нолики и щемящее «Надя я тебя люб»), газеты (сохранились анекдоты), сахар, объедки; пойдет прямо — потеряется, будто в лесу каком. Спустя битый час блужданий, когда и зажигалка погасла, и урчанием напомнил о себе живот, Игорь Викторович все-таки разуверился в намерении выяснить, почему открыта дверь, кто ее открыл, что тут, мол, такое происходит: «Как бы то ни было, а здесь, видать, бежит вода, и больше ничего». Он хотел было возвращаться, но, развернувшись, увидел перед собой те же трубы, которые вились вдоль стен. Игорь Викторович сказал себе: «Ничего не понимаю», – и это признание, по правде говоря, могло бы увенчать все его жизненные труды, если бы Игорь Викторович поверил в него на полном серьезе. В трубах скользила вода, закручиваясь вверх и ухая вниз, чтобы в конце концов пропасть где-нибудь в пачкотне подвала.
По углам пищали крысы. Иной раз Игорю Викторовичу мерещилось, что их писк делался откровенным подхихикиванием, словно местная фауна, узнав о профессорском несчастии, устроила себе из него потеху. Сбитый с толку, Игорь Викторович направился дальше. Ему и людское казалось: голоса глухие, прикосновения, шаги, хлопки, почесывания, сопения и храп. Однако эта дрянь перебивалась гулом в трубах, который нарастал минута к минуте, упрямо сводя профессора с катушек.
Вдруг —радостное, полное надежды «вдруг» — сгубились разом в тишине и крысы, и подвал, и галлюцинации, и Игорь Викторович услыхал за углом шипение, отвлекся на него и засеменил в ту сторону на подкошенных ногах. Он давно уже двигался на ощупь, позабыв про осторожность и где-то потерянные очки. Шипение, тошное, выводящее из себя, как смех старого пьяницы, зацепило его, будто он приметил в нем что-то знакомое или родное, будто это шипение сулило свободу, могло вытащить его из осклизлого подвала куда-нибудь выше, к людям, на сквозняк и воздух. Когда Игорь Викторович, теряющий последнее самообладание в черной тесноте, поскальзывающийся, шепелявящий любопытству ядовитые проклятия, – когда он настиг источник звука, то осекся. Он вскрикнул, схватившись за онемевшее лицо, и с широко раскрытым ртом зарыдал, точь-в-точь ребенок на детской площадке. Труба, яростно харкаясь брызгами и паром из прорехи, готовилась со свистом выпустить на всего профессора гущу кипящей, пузырящейся, истосковавшейся по воле воды. Разумеется, что рядом не нашлось никакой силы, способной спасти или утешить Игоря Викторовича.
