Русская печка

Почему в зрелых годах хочется перенестись не в будущее, как в молодости, а в прошлое? Причём чем дальше, тем томительно грустно на душе. Вот уже сами мы бабушки и дедушки, а хочется вспомнить себя ребёнком, вспомнить покосившийся домик в деревне, где всё такое родное, где жила радость и безмятежность.

Только сейчас осмысливаешь этот вечный круг человеческой жизни и уже путаешься в воспоминаниях, то ли это дед твой, а может это ты. А тот босоногий сорванец, что полез на крышу, и которому дед кричит: «Слазь, не то уши оборву», может ты, а может твой внук.

Наверное, человек приходит к тому в своей жизни, от чего уходил. Понимаешь, став дедом, что твой дед был, возможно, гораздо мудрее тебя, и его жизнь принесла ему то же, что и тебе твоя.

Вспоминаю его с химическим карандашом и тетрадкой, в которую он, помуслив карандаш во рту, записывает какую — то свою осмысленную мудрость.

Я сижу за компьютером и отстукиваю на клавиатуре, наверное, ту же самую мудрость, к которой пришёл на закате жизни. Я есть альфа и омега, начало и конец — написано в Библии. Этим всё сказано. Вот он круг человеческой жизни. Какой длины путь от детской беззаботности до старческой мудрости? Длина человеческой жизни. И не важно, в какое время ты живёшь.

Вспомнилась русская печь в доме моего деда. Это главное украшение любой деревенской избы. Исчезла профессия печника, а ведь какие мастера были. Сложить русскую печь это искусство.

Чтобы не дымила, чтобы в её чреве испечь самый душистый и лёгкий хлеб и истомить в чугунке или глиняном горшке домашнего петуха. Чтобы на лежанке можно было прогреться и выгнать из тела вместе с потом любую простуду. Там же просушить зерно, а зимой обувь. Поставить квашню с тестом и жбан с брагой.

Подсадить на печь и спрятать за занавеской расшалившихся детей, сунув старшему сказки Пушкина, чтобы он читал младшим. Там же лежит большой кот или кошка, прищурив глаза и поигрывая хвостом — с домовым играет, который тоже живёт около печи.

Печь в деревенской избе — лицо хозяйки. Женщины забеливают её и разрисовывают, чистят от золы. Около печи есть закуток, что зовут куть. Там стоит утварь, которую имеет право брать в руки только хозяйка.

Это сковородник, ухват, лопата для хлеба, кочерга, веник, мутовка. Однажды моя бабушка, вытащив из печи горячий чугунок со щами, несла его на стол. Деревянный черенок ухвата подгорел у основания и, не выдержав тяжести, обломился.

Бабушка на лету подхватила падающий горячий чугунок голыми руками, поставила

на стол, а потом взяла сломанный черенок и легонько стукнула деда по лбу.

— Идол старый, сколько тебе раз говорила, смени палку, вить дождался.

— Ежели, можно было бы сменить, то сменил бы давно.

— Ты глянькось, он ещё шуткует, пенёк старый.

После еды я подошёл к деду и стал искать у него на лбу шишку.

— Деда, тебе больно было?

— Да не очень, бабушка она слабая.

— Ага, слабая, вон как чугунок то схватила.

— Это она от жадности, боялась щи разлить, вот, поди ка к ней и спроси — пошто она такая жадная.

Я, не понимая подвоха, пошёл и спросил бабушку;

— Бабуль, а почему ты такая жадная?

— Ой, с чего это ты, миленький, так взял?

— Так, деда сказал, что ты за щами пожадничала.

— Не слушай его, он всё шуткует, испугалась я, что вы голодные останетесь, ты иди, иди, поиграй, а деда больше не слушай.

Нет уже давно ни моего деда, ни бабушки, а я сам теперь дед и иной раз отправляя внука с подобной шуткой до бабушки, довольно улыбаюсь.

А ещё вспоминается, как мама выпекала в русской печи хлеб.

Летний деревенский вечер всегда короткий, для заигравшихся детей, не замечаешь, как начинает смеркаться и нас одного за другим начинают звать домой.

— Васька, бегом домой! — кричит с другого конца улицы моя мама. Голосом её Бог не обидел, она запевала среди всех деревенских женщин, потому её хорошо слышно в любом конце деревни. От её голоса не спрячешься и не скажешь, что не слышал. Если она кричит «бегом», то значит лучше бежать к ней, иначе она сама заявиться, и тогда выволочка неизбежна.

— Ты закваску у бабки Хреси взял? Я тебя кудапосылала?

— Взял.

-И где она?

-Там лежит — я вспоминаю на ходу, где я её бросил.

— Быстро неси, одной ногой там другой здесь, не успею опару поставить — выпорю.

— Хоть бы собаки не сожрали — думаю я, несясь на другой конец улицы. Но повезло, газета развёрнута, а кусок кислого вонючего теста не тронут, наверное, собаки такое не едят.

Давно уже перестали люди выпекать свой домашний хлеб, есть пекарни, а если и стряпают, то пользуются дрожжами. А тогда в каждом доме была квашня с весёлкой, и раз в неделю хозяйка пекла хлеб.

Четыре, пять круглых больших караваев хватало на неделю. В квашне оставлялся небольшой кусок теста — закваска для следующей выпечки.

Хозяйка наливала в квашню тёплой воды, размешивала его весёлкой, готовя опару. Когда та забродила, добавляла муки из ларя. Тесто подходило и иногда вываливалось из квашни, его подбивали. Мы детьми любили отщипывать от него кусочки в рот, оно было кислое и пахло праздником.

Выпекала мама хлеб ранним утром, мы ещё спали. Она разжигала русскую печь, раскладывая в её утробе костёр из поленьев.

По комнате, по стенам, потолку носились сполохи от этого костра, и тянуло теплом, от которого наши глаза ещё сильнее слипались.

Сквозь полудрёму я видел, как мама месит тесто на столе, делает караваи, а когда прогорали дрова, накалив кирпичи русской печи, она выскребала кочергой золу и угли, подметала гусиным крылом кирпичный под печи и ловко деревянной лопатой садила будущие буханки в печь и закрывала заслонкой.

Когда по дому из печи расходился запах горячего хлеба, мы просыпались, а мама вытаскивала караваи лопатой из печи и стряхивала их на стол, летом на капустные листья.

От листьев хлеб напитывался мягкостью, потом она смазывала караваи сливочным маслом, от этого корочка их становилась блестящей, маслянистой. И наконец, доставала чистый расшитый петухами утиральник, накрывала им горячие буханки.

Нам доставалась горбушка, которая была горячей с пылу, жару, и мы, разделив её, на пять частей, съедали, хрустящую и неописуемо вкусную.

Закваска. Что — то было, наверное, в ней, если я и сейчас с благодарностью вспоминаю тот наполовину ржаной хлеб, который пекла наша мама и другие мамы своим детям.

А может вместе с этим хлебом закладывалось в наши души что-то напоминающее закваску, от которой крепче была наша память и любовь к родному дому.