Тяжёлый рок
Евгений Жироухов
Миллениум, или тяжёлый рок
(рассказ)
Промозглый вечер, когда снег с дождём так размылил дорогу, что передние ведущие не слушались руля. Но в салоне машины тепло и уютно даже в эту паршивую погодку. Машину поставили на площадке у кинотеатра "имени Моссовета" и ждали сигнала от хозяйки.
— Выключи, пожалуйста, эту какофонию звуков, — вежливо попросила Эля.
— Ты что, подруга, — скривив губы, отозвался Стас, постукивая пальцами по рулю. — Это же вещь, мэтал-л, настоящий рок бацают. Я просто балдею… А тебе всё бы своего Моцарта слушать.
С переднего сиденья вмешалась Ленка, мощная фигурой гренадёр-баба:
— Нет, правда, Стас, музыка твоя, аж по мозгам бьёт.
Стас пощёлкал клавишами автомагнитолы и поставил слезливую попсовую песенку. На заднем сиденье «жигули-девятка», положив голову на плечо Эли, дремала, вздрагивая ресницами щупленькая Мариночка. Она могла дремать под любую музыку, умотавшись за день на смене в своём штамповочном цеху. Культя правой руки, которую Мариночка обычно прятала от взглядов, теперь открыто лежала на коленках в ажурных колготках.
— Вчера работы полно было, — вздохнула, то ли в расстройстве, то ли в удовлетворении, Ленка.
— Да-а, — с какой-то усталостью протянула Эля.
— Тебе, Элька, как всегда больше всех досталось, — с явной завистью произнесла Ленка. Хоть на Доску почёта выставляй — ударница сексуального труда. Когда из нас троих выбирают, сто баксов всегда ты выигрываешь… Вчера, наверное, целую тысчонку домой принесла?
— Я сама клиентам не навязываюсь, — тихо ответила Эля. — Сами выбирают.
— Девчонки! Хватит собачиться! — скомандовал Стас. — Всем работы хватит, лишь бы клиентура удовольствий жаждала. Всё вам лучше в тёплой машине сидеть, чем вот в такую погодку на ленинградке мёрзнуть. Мамка у нас жалостливая — сама прошла через эту тяжёлую долю. — Стас поднял лежащий на панели пейджер, посмотрел на тёмное табло. — Сечёте, как Мамка удобненько придумала для вас? Ей клиентура домой позвонит, она мне сюда информацию скинет — и едем в полном комфорте по адресу.
Ленка поелозила на сиденье, поправила двумя движеньями причёску «под горшок», хмыкнула:
— Мамка-то наша — та ещё заботливая мать-начальница. — Эль, сколько она вчера свою долю с твоих денег себе отсчитала?
Эля — блондинка с тонкими чертами лица, похожая на дисциплинированную белочку в клетке, поправила на своём плече голову спящей Мариночки и хотела было ответить бесхитростно, но Стас, как собачий тренер, рявкнул на обеих девушек, и Эля проглотила начало своей фразы.
— Вам, что было сказано: свои заработки не обсуждать. Мамка знает, с кого сколько свой процент брать. Она в вас свои средства вкладывает. И всё она правильно делает- свой бизнес развивает…
— Ну ты, настоящий котяра, — хмыкнула Ленка. — Верно служишь своей хозяйке. Как в сказке про Бабу-ягу.
— Так и должно быть в любом деле, — твёрдо и уверенно сказал Стас. — Я порядок уважаю, армейскую службу прошёл.
— А что ж ты тогда в шестёрки к нашей Мамке простроился? — ехидным голоском спросила Ленка.
— А где же сейчас путёвую работы разыщешь? Вон папашка мой — полгода на своём заводе без зарплаты. Только тем и живёт, что самогонкой своей душу себе облегчает и карман наполняет… Умелец он у меня в этом деле, ох, — с восхищением помотал головой Стас. — Ему на его наливочки и настойки за месяц вперёд заказы делают.
— Вот и организовал бы своё производство, — робко предложила Эля. — Сам себе хозяин. Самое милое дело — своим любимым делом заниматься.
— Ты что! Кто же ему такое позволит? — удивился Стас. — В водочной промышленности, знаешь, какая мафия. Хлеще, чем в нашем с вами деле… Ты вот, Эля, думаешь, что я тоже от ваших денег кормлюсь, как эксплуататор какой-то? Ошибаетесь, леди. Я по своему контракту перед Мамкой обязан за вас свою жизнь положить…
Эля не знала, а Ленка, вздохнув, вспомнила прошлую зиму и разбитое в лепёшку лицо Стаса. Поехали по вызову клиента в окраинный городской район.
Въехали во двор через кирпичную арку. Только остановили машину — и к ним направилась четвёрка развязных парней. По репликам легко можно было догадаться, что девчонкам предстоит ночь бесплатных мучений. И Стас, пробуксовав машиной на заснеженном дворе, выскочил с криком «девки, бегите!» — а сам бросился с монтировкой на шпану. Его тогда кучно замолотили ногами до сплошной синевы на теле, вспороли колёса на машине. А Мамка за колёса удержала с зарплаты: «Сам виноват, бдительность потерял».
Стас на Мамку был не в претензии. Мамку он уважал, как когда-то в солдатские годы своего первого командира роты: сильного, умного, красивого. Стас в глубине души и хотел себе в жёны к годам тридцати именно такого типа женщину, как Мамка. С такой спутницей по жизни в жизни не затеряешься, в авторитетные люди выйдешь и будешь на всех смотреть с прищуром, покручивая на пальце ключи от «мерседеса». Мамка умеет масть держать: красивая, гордая, как актриса Быстрицкая или Элизабет Тейлор.
По случайности, как-то заглянув в паспорт хозяйки, Стас обомлел: Мамке-то под полтинник лет… Но она иногда и сама клиентов берёт, когда особо щепетильные желания у клиентов, когда добропорядочные семейные пары ищут свежачка в пресной семейной жизни. Какое секс-шоу она им там устраивает — у Стаса даже не хватало фантазии.
На заднем сиденье проснулась Мариночка. И ещё не совсем проснувшись, по-детски захныкала, поводила из стороны в сторону культяпой рукой. Она всегда по ненастной погоде жаловалась на боль в несуществующей правой кисти. Уже полгода прошло, как ампутировали расплющенную штамповочным прессом кисть, а Мариночка всё хныкала, рассказывая как в больнице, баюкая, точно ребёночка, травмированную руку, умоляла медперсонал сделать укол, чтобы не было так пронзительно больно. Но ей кололи анальгин с димедролом и объясняли сложный прядок получения сильных лекарств от боли. Она и потом, после больницы, однорукая, осталась работать в своём цеху уборщицей.
Приделала к швабре петлю и умудрялась сметать с пола металлическую стружку и окалину. «Если бы мне дали вторую группу инвалидности, — с обидой кивая на кого-то вверху, объясняла она, — я бы не пошла в проститутки. А так сказали, что с одной рукой — это третья группа, а с ней вовсю работать можно… А ведь девушке в восемнадцать лет как надо красиво одеваться, чтобы замуж выйти. Тем более — с одной рукой. А я детишек хочу…»
— Эй, гейши мои! — зычно скомандовал Стас, разглядывая засветившееся табло пейджера. — В одну шеренгу становись! Вызов пришёл… Ага, тут рядом на Первомайской. Требуется одна пэ-э.
— Зачем же так вульгарно, цинично, грубо… одна «пэ-э», — обиженно заметила Эля и прикусила нижнюю губу.
— Одна «пэ-э» — это не то, что ты подумала, — ухмыльнулся Стас, включая зажигание. — Это Мамка обозначает, что клиенту нужна одна персона… Кто пойдёт? Чья очередь?
— Пусть вон Мариночка сначала пробуется, лениво заявила Ленка. — Если её забракуют, я пойду.
«Девятка», виляя, юзом по мокрому снегу, выехала с переулка и помчалась по широкому проспекту. Из магнитолы как раз зазвучала песенку про «вишнёвую девятку». Стас весело подсвистывал под мелодию. Вдоль проспекта празднично светились огни новогодней иллюминации.
Посматривая из окна, Ленка лениво спросила:
— А что такое миллениум? Вон вверху на доме большими буквами светится.
— Наверное, какое-нибудь баунти-сникерсы, — небрежно отозвался Стас.
— Нет, там написано «счастливого миллениума». Это что ж — счастливого баунти?
Эля тихо прохихикала:
— Миллениум — это новое тысячелетие. С этого нового года начинается новое тысячелетие.
— Да и хрен с ним, с этим миллениумом, — зевнул Стас и пропел: — Твоя вишнёвая девятка, она меня с ума свела…
Прибыли по адресу. Стас с Мариночкой вышли из машины, направились к подъезду. Мариночка в синтетической шубке, накинутой на плечи, в кофте с длинными, как у Арлекино, рукавами. Ленка с гримаской на лице посмотрела вслед Мариночке, потом сказала Эле:
— Учила, учила лохушку — а всё впустую. Говорила же, что жопой замес надо делать, как будто тесто месишь. На замес первый взгляд клиента всегда ложится. И на каблуках — так и не научилась ноги держать, того и гляди, ноги поломает… Эх, калека горемычная. Во-о, судьба проклятущая… — горестно вздохнула Ленка. — Одна радость у неё, что московская прописка, которую её родители-лимита добыли тяжким трудом. Таких теперь из столицы и лопатой не выгонишь… Ты, Эльк, тоже — приезжая?
— Да, — робко отозвалась Эля. — Меня муж замуж взял ещё студенткой. Сама-то я из Саратова.
— Муж — из московских стиляг? С квартиркой был?
— Да-а, — протяжно и грустно отозвалась с заднего сиденья Эля. – хорошая квартира была, в Сокольниках. С его мамой жили… — Эля вздохнула глубоко и замолчала в полумраке салона.
— Да уж. Со свекрухой жить — это смерть семейной жизни, — посочувствовала Ленка. — А что же сейчас в квартире съёмной живешь?
— Так получилось, — тихо ответила Эля. — Когда мы развелись, муж ушёл к новой своей… жене. А я сыном со своим со свекровью остались жить. Потом поняла, что мне лучше уйти. — Эля опять глубоко завздыхала. — А за съёмную квартиру, сама знаешь, сколько надо платить. На зарплату школьной учительницы… Эх… Вот и подалась в гейши, как Стас говорит. Получается, что одно унижение сменило на другое… Эх-хе-хе, такая вот жизнь.
— Сплошной миллениум, короче, — бодрым голосом сказала Ленка. — Но ты же английский язык в школе преподаёшь — ушла бы в переводчицы какие-нибудь. Где побольше платят. Чего так?
— Пробовала, конечно. Не получилось.
Ленка помолчала, потом сказала со вздохом:
— Ох, дурёха. Я, когда в челночихах была, в Польшу ездила, так там в Гданьске, те девки, которые по-английски шпрехали, какой гешефт имели…
Ленка, как старый кадр в команде Мамки, всех новеньких посвящала в свою «автобиографию». С человеколюбивой целью: чтобы предостеречь и научить «бабьим манёврам». Первый лозунг, которым Ленка встречала новеньких в команде: «Манда не лужа — хватит и мужу». Потом добавляла: «Главная заповедь французских проституток, знаешь, какая? Не суетись под клиентом. Запомни — пригодится». По мере знакомства, в трудовые ночи, Ленка излагала вкратце свой жизненный путь, подчёркивая при этом «пролетарское происхождение с детства». В школьные годы, в сознательном уже возрасте, всегда участвовала в торжественных мероприятиях в родной Костроме. Стишки читала с трибуны. С красным галстуком на белой кофточке.
А когда стала курсантом милицейского училища, уже со второго курса её отправили в «группе поддержки» на Олимпиаду в Москву. И она там «зацепиться изворотилась» и осталась в Москве для дальнейшего прохождения службы, приглянувшись длинными ногами и румяным личиком, вскормленным на молоке костромских коровушек, куратору за откомандированным контингентом.
До лейтенанта дослужилась в инспекции по делам несовершеннолетних. В смутные года перемен сама решила «скинуть погоны» и уйти, начитавшись брошюрок «Как стать миллионером», из милиционеров в челноки. «Деньги, — вспоминала Ленка, сглатывая слюну, — в натуре были бешеные». И, ошалев от бешеных денег, захотела ещё большего и влезла в долги «одному противному барыге» — и осталась без всего, даже без того позолоченного электрочайника из Парижа, письменно завещанного у нотариуса своему первому, пока ещё несуществующему в природе сыну.
«Удача, — значительно говорила Ленка тупым новеньким из провинции, — она, как менструация. Ждешь, ждёшь — а она, то есть, то нету».
Из подъезда убогой пятиэтажки медленной походкой вышел Стас, на ходу пересчитывая деньги в руке.
— А, рублями расплатились, — сказала презрительно Ленка. — Кажись, лошак дешёвенький Мариночке попался.
Стас уселся за руль и спросил:
— Пейджер не маячил? Мамка не звонила?.. А ничего, Мариночка подошла. Ему, видать, хоть вообще без ног, без рук. Видать этот узбек таджикский совсем оголодал без своего гарема.
— А ты проверил? — спросила Ленка. — Там не групповичок намечен?
— Кого учишь! — надменно ответил Стас. — В квартире, кроме тараканов и мышей, никого. Я даже на балкон заглянул. Я же за вас! — Стас потряс вынутым из-за пояса пистолетом: то ли игрушечным пугачом, или настоящим. — Мамка сказала, чтобы купил, вас охранять.
Дожидаясь окончания тарифного часа, сидели-молчали в тишине тёмного салона машины. Дождь перестал стучать по крыше и сменился сразу густым снегом. Стас широко, зевасто разинул рот, точно дикий лев где-то в африканской саванне среди своего родного прайда.
— Ох, девчонки, спать хочу смертельно. То сна нету пять суток подряд, а то за рулём боюсь уснуть… Это у меня от контузия мозгового, там, в Чечне.
— Так поспи, Стас, — сказала уютненьким голоском, точно ребёнку, Эля. – Пока ждём, поспи хоть немножко, подреми.
Опять широко зевнув, Стас резко ответил:
— Ты, что дура? Я же, если усну — хрен меня разбудишь… Я, как в обморок падаю. Говорю же, контузия боевая.
— Стас, а в этой Чечне…. Ты людей убивал? — робким голоском, с видом испуганной белочки, спросила Эля. — Это же наши родные люди.
— Ты, Эльк, точно сплошная дура, — грубо высказалась Ленка и погладила Стаса по плечу. — А если приказ! Ты понимаешь, что такое приказ, училка?.. Это стреляй — и не думай. Ферштейн, май беби гёрл?
— Включу-ка я свой тяжёлый рок. А то усну иначе, — Стас помотал головой, как бык от оводов, включил магнитолу.
Сразу, резко, до всей мощи аудиосистемы ворвался звук, наполняющий буквально на разрыв пространство салона «девятки». На заднем сиденье пискнула Эля и зажала руками уши, а Стас замер, как в экстазе упоения, уставивший куда-то вдаль неподвижными глазами. Ленка смотрела на Стаса чуть искоса и взглядом самки, признающего своего вожака.
Мелодия в такте удара чугунной сковородкой по рельсе била по барабанным перепонкам, учащала сердечный ритм вскипевшей кровью. В двух ближайших домах сразу на нескольких этажах зажглись окна.
Эля в несдержанности, перегнувшись через передние сиденья, надавила кнопочку на магнитоле. В наступившей тишине послышался далёкий вой милицейской сирены, а где-то, совсем вблизи — тоненький зуммер пейджера.
Стас глазами маньяка посмотрел на Элю. Затем оттянув с горла шарф, дёрнул кадыком и сказал голосом зомби:
— Всё нормально, девчонки… Уже спать не хочется… А мы — где?
— Пейджер бери, звонит оно, — со вздохом выговорила Ленка и встряхнула своей причёской.
Протянув медленно руку, Стас взял пейджер и долго смотрел на его экранчик. Потом сказал:
— Вот ещё клиентура обозначилась, какая-то интересная. И совсем недалеко. В измайловский комплекс приглашают. И сразу троих «пэ-э» вызывают.
— Да она что там Мамка наша, — встрепенулась Ленка, — башкой съехала? В Измайловском всё давно в цементе, чужих — нету… Мамка наша что — на смерть нас посылает? Нам какую там месть заделают. Спидуху прицепят, чтобы неповадно было!.. Всю родню позаражаем и будущее потомство!.. Ты понял, а?! У Мамки, видать, бешенство матки началось с метастазами на мозг…
— Смирно! — сказал Стас громко, но спокойно. — Обсудим манёвр. Я лично, нашей хозяйке доверяю больше, чем нашему президенту. Обсуждать, у кого-чего, какие метастазы — обсуждать не будем. Демократию всякую вырежу собственноручно, — Стас показал присутствующим два растопыренных, как ножницы, пальцы, — все детородные влагалища… Усекли?.. Гейши вы мои полудевственные, — Стас недобро усмехнулся. — С Мамкой не спорить. Я так воспитан: мы — патроны, а кто нами стреляет — тот знает цель…
Уйдя в угрюмо-враждебное молчание, Ленка отвернулась к окну. Эля превратилась в большую ёлочную игрушку, завёрнутую в потёртую дублёнку.
В наступившей тишине Стас включил дворники на залепленном снегом лобовом стекле. Щётки дворников сделали пару натужливых движений и остановились заклиненные тяжёлым мокрым снегом. Стас, находясь в глубоком раздумье, потянулся указательным пальцем к магнитоле.
— Не надо музыки, — пискнула мышкой Эля. — Давайте поедем все к хозяйке. Объясним ситуацию по словам Лены.
Ленка отозвалась хриплым голосом, не отворачиваясь от окна:
— А Ленку к этим разборкам не приспосабливай, училка… Ленка в своей жизни уже этих разборок нахлебалась… У меня перед Мамкой кредит за квартиру. Я, может быть, и на амбразуру за неё полезу.
— Вот-вот, — посмеялся Стас. — Зачем же нашей хозяйке своих должников на смерть посылать. Чего шугаетесь?.. Пойду-ка я из автомата ей позвоню, проясню ситуацию.
Стас выбрался из машины, сгрёб в пригоршню снег с лобового стекла и направился к светящимся вдалеке витринам магазина. По пути он лепил ладонями снежок и бубнил себе под нос: «Ох-хо-хо, своим умом жить непросто… Кому тогда верить… И чего такого натворили. Знал бы такую жизнь, и родиться бы не захотел…».
— А что, правда, так страшно туда ехать? — дрожащим голоском спросила Эля у Ленки.
Ленка, не отвечая, вслух проговорила свои мысли:
— Эх, если бы не этот квартирный кредит, с дуру взятый, да видела бы я эту кобру королевскую на розовом кончике. Я бы сама индивидуально смогла бы клиентов ублажать. Да ещё года два-три запросто. И все бы бабки на свой карман. А потом бы с чистой совестью на свободу — и замуж за тихоню-мужичка…
— Лена-а, ты это о чём? — робко переспросила Эля.
— Ах, да, — встрепенулась Ленка, как очухавшись. — Говорю тебе, училка, что надо на собственный хозрасчёт переходить. В смысле — создать собственную клиентуру и работай на дому. Все деньги к одному месту лягут. Откуда пришли, к тому месту и предназначаются.
— Как это? — опять переспросила Эля.
— Это я так, примерно. Ну, побыла ты с клиентом, видишь, что по смаку ему пришлась — и оставляешь записочку, мол, захочется чего-когда-если, звони по телефончику, договоримся. И дешевле станет, и сласти больше доставлю, чем по казённой надобности. То есть, на своей жилплощади работать. Ферштейн, бамбиночка? Камчугеза, короче.
Ленка бодро встряхнула своей короткой причёской, закурила тоненькую сигаретку. Эля, чуть помолчав на заднем сиденье, будто о чём-то раздумывая, заявила с решительными интонациями:
— Не-е, я так не могу. У меня Лёшенька дома. Как же я так — вот таким образом.
— Какой Лёшенька? Мужик, что ли?
— Мужик, — хихикнула Эля. — Уже три года мужичку. Растёт сынулька.
— Вот дура! — засмеялась искренним смехом Ленка. — Дурам всегда везёт.Ребёночка вот имеешь… А рожать, правда, больно? Больней, чем аборт? Я ведь ни разу не рожала, а абортов — четыре штуки. Это ж — не то самое?
Эля промолчала. Ленка ещё задавала вопросы по затронутой теме, а Эля, точно отключилась, думая о чём-то своём, очень важном. Затем она сказала с упрёком и, как бы открывая свою личную правду:
— Ох, вам этого не понять.
— Чего не понять-то? — Ленка обернулась порывисто назад. — Ты чего хочешь сказать?
— Вам, не рожавшим… Не так тяжело преодолевать свои чувства.
— Чего, чего? — у Ленки от удивления выдвинулась вперёд челюсть и оскалились зубы.
— Я читала специальную литературу, и я знаю, что только рожавшие женщины испытывают настоящий оргазм в интимных отношениях. Высший уровень проявления чувства. Но он — такой внешний уровень. Ах, как… — Эля захлюпала носом, достала платочек, высморкалась. — И вам этого не понять, как это противно. Лежит на тебе мерзкая, отвратная, вонючая, чужая для тебя туша… А ты… А ты отдаёшь ему высшие чувства своего, так сказать, организма…
Эля проговаривала эти слова, а сама выглядела так, будто эти слова у неё вытаскивают через пытку. И Ленке, перегнувшись через сиденье, захотелось отхлестать Элю по щекам, чтобы вернуть её из обморока.
— Очухайся! Дура ты! — крикнула Ленка в панике. — Чего ты себе навнушала всякой чепуховины! Подумаешь, обычная производственная техника, короче говоря. Ну, как будто физзарядку делаешь, чтобы не толстеть. Через силу — но на пользу. Я всегда так в такие моменты размышляю… Эх, ты, грейтбритан инглиш спик.
Из подъезда показалась Мариночка. Постояла, поколебалась, как одуванчик под ветром, сфокусировала свой взгляд на силуэте знакомой машины и двинулась к ней походкой циркового канатоходца.
— Ну, слава богу, — выдохнула Ленка. — Отработала своё — и живая.
Тут подбежал к машине Стас с радостным лицом и запыхавшийся. Протараторил:
— Никакой проблемы нет. Там в измайловском — свои люди, по моей наводке заказ. Всё схвачено, гейши вы мои целомудренные. Как раз все втроём, всей командой отработаете — и на сегодня норма выполнена. Можно по домам, и отдыхай своими гениталиями…
Ленка вмиг подобрела лицом, вскормленным молоком костромских коровушек, что-то подсчитала своим практическим умом, сказала одобрительно:
— Давай, гоним в этот комплекс. И по домам, точняк.
«Девятка» Стаса понеслась по шоссе Энтузиастов, подрезая в наглую «деревню» с немосковскими номерами. Стас опять врубил свой тяжёлый рок, отгоняя сонную контузию, и пояснил «гейшам» свой «удачный расклад», поначалу так их напугавший.
— Девчонки, я на днях с одним своим бывшим сослуживцем состыкнулся в пивнухе на Новом Арбате. Интересно получилось, скажу вам, вижу — морда знакомая, а — что, при каких обстоятельствах — вспомнить не могу… Контузия моя, конечно, изменила восприятие прошедшей жизни. Такое у меня случается, что начинаешь вспоминать сам себя в прошлой жизни — и, будто в зеркало, разбитое на осколки, смотришь. Кусочками себя видишь — такая хренотень получается: то я такой добренький, хорошенький, а то — ублюдок какой-то, аж сам себе противен… Вот так, девчонки.
— Не гони-и-и, — попросила Ленка, подтягивая коленки к подбородку. — Стас, ты так перевозбудишься от своей роковой музыки, что весь народ готов передавить на дороге.
— Нет, правда, — ответил Стас, работая обеими подошвами по педалям «газ-тормоз». — Мне по жизни что надо — чтобы эта тачка в моей собственности была, а не арендованная у Мамки. Я бы тогда свободным ковбоем себя чувствовал. Я бы…
«Девятка» со свистом колёс, проюзив левым бортом, остановилась перед перекрёстком на красный сигнал светофора. Стас хохотнул хладнокровно, точно Шварцнегер в кино, под визг запищавших девчонок и сказал значительно:
— Ша-а! Не ссыте кипятком, подруги боевые. Я вам, может быть, обеспечу постоянный плацдарм для ваших трудовых подвигов, что ни вам, ни Мамке нашей и не снилось. Тогда в пивбаре, я со своим корешом обговорили наши общие коммерческие интересы в этом деле. Тот, кореш мой боевой, мы с ним в одной палате лежали в военном госпитале. Он меня, знаете, как уважал за моё боевое ранение…
— Стас, — ахнула Эля, — тебя там подстрелили?
— Почти. На растяжку наткнулась наша коробочка, а я снаружи сидел. Ну, меня шандарахнуло взрывной волной, башкой об дерево. Ну так вот: Игорёк, этот кореш — он из интендантских войск, на складе там солдатскую лямку тянул. Короче говоря, каждый по своему заставлял мятежный народ сохранять конституционный порядок. Игорёк с дизентерией лежал в госпитале, понос его замучил. Он теперь тут в охранной фирме работает, в этом комплексе. И может нам очень пригодиться. В дальнейшем, когда контакт наладим. А сегодня его смена себе девчонок заказала. У одного из них день рождения.
В движении по широкой улице мелькали провисшие от снегалозунги с новогодними поздравлениями, мигали ёлочными гирляндами стриженные «под ноль» деревца.
Стас свернул внезапно с широкой магистрали на территорию парка и повёл машину по парковым аллеям, чавкая колёсами в расквашенном снегу. Через пять минут «девятка» оказалась прямо у главного подъезда гостинично-туристического комплекса.
— Вот как мы лихо, — горделиво сказал Стас. — Я пойду, разберусь в конкретике. А вы ждите и не пукайте в испуге. Вам же лучше делаю, подруги мои боевые.
На заднем сиденье встрепенулась от дремоты Мариночка, захлопала глазами-блюдцами и сказала весёленьким голоском:
— Прикиньте, а! А этот Махмудик даже не заметил, что у меня руки нет. Прикольно, да?
— Ещё как прикольно, — хихикнула Ленка. — При твоей смазливой мордашке руки-ноги не важны. Правильно кто-то сказал, красота страшная сила.
Эля вздохнула и с выражением грустной белочки в клетке проговорила задумчиво:
— А мне как-то недавно подумалось, что человек из обезьяны произошёл не оттого, что трудиться начал. А оттого, что его… то есть обезьяну, к красоте потянуло. И он, то есть обезьяна, стал свою жизнь стараться сделать красивее. Так я думаю — красота двигает эволюцию.
Шустрой походкой, скользя подошвами по тротуару, вернулся Стас. Обычной своей скороговоркой протараторил:
— Всё нормалёк. Ждут вас. Стол накрыт. Им как раз троих и нужно… А свои местные гетеры — дорогущие сволочи.
Эля с Мариночкой вопросительными взглядами уставились в затылок Ленки: «Что скажет матёрая?». Ленка молчала раздумчиво. Потом она махнула рукой: «Пошли, что ли, девчонки. Где наша не пропадала. Бывало и хуже. Бог в помощь».
В цепочку, как гусята на прогулке, посеменили за Стасом, петляя между множеством машин на автостоянке.На первом этаже во втором корпусе, в дальнем конце длинного коридора у дверей с табличкой «Служба безопасности» Стас оставил свой контингент, а сам вошёл внутрь. В коридор с вальяжным видом работорговцев вышли трое парней в чёрных форменках американских полицейских. Двое щуплых, а третий — «шкаф» с лысой башкой и с выражением физиономии, точно у переднего катка асфальтоукладчика.
Они осмотрели критически притихших дамочек. Ленка по-голливудски скалила зубы. Эля и Мариночка улыбались с жалким видом. Охранники покивали одобряюще. Стас протянул раскрытую ладонь, и один из щуплых вложил в ладонь пачечьку купюр. Они обнялись, похлопав друг друга по спине.
— Я жду в машине! — крикнул, уходя Стас. — Счастливой охоты!
Усевшись в машине, Стас, слюнявя пальцы, принялся пересчитывать деньги. Деньги все были однодолларовыми купюрами. «Чаевыми набрали, горемыки, себе на день рождения», — подумал Стас.
Для оговоренной заранее суммы не хватало двенадцати бумажек. «Ох, — хмыкнул Стас, — интенданты не исправимы. Во всём, хоть капельку, но схимичат…». Он вспомнил с чего-то военный госпиталь, комиссию врачебную и как завидовал этот крысятник складской ему, комиссованному по контузии. «Под дурака теперь косить
сможешь — в жизни пригодиться». От воспоминаний у Стаса в мозгах, как что-то для него обычное, запульсировало — и он для успокоения чувств врубил на полную громкость свой тяжёлый рок. От музыки в салоне завибрировали стёкла — но ослабла пульсация в контуженных мозгах, и Стас в дрёме прикрыл глаза.
Оплаченный охранниками тарифный час закончился, но девчонки не появлялись. Стас подождал ещё десять минут, приплюсовав «льготное время» на прощальные церемонии. Однако ж вышло и льготное время — девчонок не было. Стас, накручивая в себе праведный гнева, вылез из машины. И тут увидел в свете фар пробирающихся среди машин на автостоянке своих гейш. Впереди, поддерживая под руку Элю, шла Ленка. Намного приотстав — Мариночка, мотая арлекинскими руками и подкашиваясь на каблуках. Стас удовлетворенно хмыкнул, уселся в машину.
Ленка, как тяжело больную, подсадила Элю на заднее сиденье. За Элей протиснулась Мариночка и обняла её левой рукой, а культёй поглаживала напарницу по затылку. Ленка грузно шлёпнулась на своё место и длинно, от души проматерилась:
— … Сволочи твои кореша, Стас. Ох, какая мерзкая и паскудная сволота…
Стас поинтересовался с настороженным лицом, что такое, мол, случилось, и Ленка опять излилась длинным вычурным ругательством:
— У этого гада, урода, гоблина… у него шары зашиты… Чтоб всё отсохнется у него там…
— И чо-о-о? — непонимающе спросил Стас.
— А то! Узнал бы что такое на себе — понял бы «чо-о»… Элька в обморок упала… Визжала поросёнком…
Стас по-нервному дёрнул ключом зажигания, резко сдал назад, разворачивая машину. «Девятка» смачно вдарила капот иномарки своим багажником. Но Стас, ни чуть не среагировав, дал по газам и с пробуксовкой умчался с площадки под обиженное поквакиванье иностранной сигнализации.
На заднем сиденье Эля тоже как будто поквакивала в коротких, спазматических всхлипах. Волосы её разметались слипшимися прядками, тело подрагивало. Мариночка гладила культёй её по волосам, А Ленка, продолжая материться, приговаривала молитвенно:
— Тишенько, тишенько, лапулечка. Всё пройдёт, дидяточко. Ко всему привыкнем, ко всему приспособимся. Судьбинушка наша такая. Рок тяжёлый, как крест свой несём. Несём и несём…
И Мариночка тоже добавила:
— Меня такими словами и в больнице одна старенькая нянечка успокаивала. Когда я там от боли хотела в унитазе утопиться. Так, говорила, судьба наша случилась. Рок у нас такой — и терпеть нужно. Мне помогло…
— Жизнь наша — сплошной хер-рор, или хор-рор, по-английски говоря.- Авторитетно заявила "матёрая". — Это значит, ужас, кошмар, страсть такая, что уссаться можно… Но мы, бабы всё выдюжим. Детушек понарожаем, в люди их выведем, правильными людьми их сделаем. На зло гадам всяким...
Стас оглянулся коротким движением на скрючившуюся Элю. И выключил свой любимый тяжёлый рок.
— Эля, — сказал он тихо и пощёлкал по клавишам магнитолы. — Я тебе сейчас Моцарта поищу… И ничего, ничего, на сегодня уже отработали, норму для Мамки сделали. И можно по домам и спатеньки…
Ленка как-то странно, будто с таинственным видом, пригнулась ближе к лицу Стаса и прошептала ему на ухо:
— Ты знаешь, Стас, у нашей дурёхи-училки до нашей работы никогда ни одного мужика не было, кроме её первого мужа. Ты понимаешь?.. Во-о, дурёха… А ещё английский язык знает.
Эля медленно подняла голову, осмотрелась вокруг. Вокруг мелькали весёлые, разноцветные огоньки, обещающие счастливый новый год, новое счастливое тысячелетие. И Эля, вытянув тонкую шею, пропела каким-то дурашливым, каким-то мультяшным голоском, какими-то непонятными словами:
-Джингл бэлс, джингл бэлс… Джингл-джингл… бэлс.
— «» -------------
