| Евгений Жироухов Ночь без особых происшествий
(рассказ-хроника)
По пустому коридору с деревянными половицами гулким эхом отдавались шаги. Капитан Жуков остановился напротив Каёмова и спросил, прищурив круглые, черно-блестящие, будто баночки с гуталином, глаза:
— Дежуришь?
Каёмов на секунду задумался, что ответить на столь банальный вопрос. И ответил коротко «да», стараясь придать лицу и голосу бодрость, резкость и ещё что-то такое из суперменских характеристик, присущих лихому, опытному оперативнику.
— Тебя ещё так и не аттестовали?
— Нет, — дрогнувшим голосом ответил Каёмов на второй банальный вопрос заместителя начальника райотдела.
— Ну-ну, — произнёс Жуков и под его ботинками заскрипели половицы. — Я вот что тебе скажу. Твоя мечта — скакать по крышам домов с пистолетом и вопить восторженным голосом: «Ни с места, руки вверх, ваша карта бита!» — навряд ли когда осуществиться. Привыкай работать с бумажками. А то, насмотришься, блин, детективов — хрен потом работать нормально сможешь.
Погрустневший, склонив к плечу голову, Каёмов смотрел на цыганистое лицо капитана и виновато молчал.
Полгода уже отирающийся в стажёрах и всё ещё не аттестованный на офицера, сменивший профессию инженера на авиационном заводе на «романтическую» жизнь сотрудника угрозыска, заблудившийся на туманной границе умозрительных представлений и конкретной реальности, Каёмов теперь тоскливо слушал советы «привыкать работать с бумажками». И не верил этим советам. Потому что давал их ему почти его ровесник, уже дослужившийся до звания капитана, ходивший в авторитете среди «зубров» угрозыска, имеющий на рёбрах отметину от хулиганского ножа, а на плече — морщинистую круглую лунку пулевого ранения и, по той же причине — орден на парадном кителе. Не за работу же с бумажками все эти
отметины, авторитет и орден.
Красное старинной кладки трёхэтажное здание районного отдела внутренних дел напоминало своими архитектурными рудиментами угрюмо насупившегося старика. Одно за другим гасли окна на этажах и, казалось, озлобленный на всё окружающее, старик постепенно успокаивается, затихает его бурчание, глаза застилает сонное безразличие к бешеному, бестолковому миру вокруг.
У дверей райотдела покуривали, перекидываясь редкими фразами, трое из дежурной смены. Майор Васильченко, дежурный по отделу — широкоплечий, рослый, но в очках с толстыми стёклами, так портящими его богатырский вид. Участковый уполномоченный Галлиев — тоже в форме, с маленькой звёздочкой на погоне, да и сам Галлиев с виду, как его «мамлеевская» звёздочка — очень худенький и скромно – застенчивый. Третий, в штатском костюме — лейтенант ОБЭП Козлов, похожий на уставшего эстрадного певца после концерта.
Из здания райотдела вышел капитан Жуков, пристраивая на смоляные, пружинистые, как проволока, волосы форменную фуражку.
— Петрович, я домой, — обратился он к майору Васильченко. — Если что — я дома.
— Если что — тогда, конечно, — кивнул с улыбкой Васильченко. — Пока-то тихо, а там уж дальше, как получится. Стихия…
— Стихия-то стихией, но чтобы без висячек. С нераскрытыми у нас и так перебор. — Жуков оглянулся по сторонам и подошёл поближе к дежурному. — Каёмов с вами дежурит? Присмотри уж, Петрович, чтобы парень опять чего-нибудь не наколбасил. Его б энергию, да в разумное русло.
Васильченко, Галлиев и Козлов понимающе усмехнулись.
— Ну, не нравиться ему по мелочёвке работать, — Васильченко развёл руками. -Подавай ему крупняк, преступление века. И чтоб прям главаря мафии за ухо в кабинет прокурора притащить. Не меньше.
— Это ж полнейшим идиотом надо быть, — тоном явного презрения высказался Козлов.- Вчера, рассказывали, что он отчебучил. Простой угон мотоцикла превратил, по собранному материалу, в грабёж с применением насилия. А угонщика-то – нет. Его надо установить и найти.
— Вот – вот, — добавил Васильченко. — Искать-то — ему. А что мелочиться из-за простого угона? По грабежу оно… престижней.
— Почему, идиот? Диплом у человека, — робким голосом вставил Галлиев. — Просто он очень рвётся работать. Устанет — и будет, как все.
— Пока он устанет, других инфаркт хватит, — скривил губы Козлов. — Тут не диплом, тут талант нужен. Для оперативной работы.
Жуков покачал головой и пошёл к поджидающему его жёлто-синему Уазику.
Оставшиеся у входа поговорили немного об уехавшем Жукове. Козлов сказал, что их «зам-по-опер» прямо рождён для того, чтобы работать в угрозыске: крутой мужик, злой и мудрый.
— Если мудрый, то не может быть злой, — робко возразил Галлиев.
— А при нашей работе, если не дурачок святой, обязательно обозлишься. — твёрдо и окончательно заявил Козлов.
Под лёгким ветерком шуршали ветками деревья, падали на асфальт первые жёлтые листья. Вечер был прохладным, с сыростью, но не хотелось расходиться по кабинетам, где надоевшая обыденность казённой обстановки сама по себе навевает усталость, а за предстоявшую ночь дежурства сделается просто до чёртиков обрыдлой.
Из дверей выбежала с бумажкой в руке дежурная по пульту связи девушка-сержант в не по-уставному укороченной юбке.
— Борис Петрович! — помахала она бумажкой. — А на Пионерской, двадцать два семейный скандал с дракой.
— Ты как докладываешь? А? — майор Васильченко принял строгий вид. — Будто какую сплетню сообщаешь… А на Пионерской скандал… И вообще. Кто тебе позволил покидать своё место? Я же тебя предупредил, раз пришла на службу в таком безобразии, — майор чиркнул ладонью по нижней кромке своего кителя, — так и сиди, и с мета не поднимайся, не раздражай мне тут личный состав… Ох, Сорока, ну, Сорока…
Сержант по фамилии Сорока независимо мотнула короткой причёской и убежала обратно в дежурку. Васильченко взглянул на Козлова с Галлиевым, потом задрал голову, посмотрел на окна второго этажа.
— Каёмова, что ли, послать, — вслух поразмыслил он. — Дело пустяковое, разберётся он там один, а?
Галиев быстро слетал наверх, позвал Каёмова. Тот предстал перед майором с уже готовым выражением решительности на лице, с плотно сжатыми губами и вздёрнутым подбородком.
— Ну, вылитый камикадзе перед последним заданием, — хмыкнул в сторону Козлов.
— Вот что, Каёмов, там это… возьми адрес у Сороки. Дело несложное — семейный скандал. Разберись по обстановке, если нужно оформишь протокольчик. Не торопись и не спеши. Так, чтобы всё аккуратненько и вежливо, — проинструктировал Васильченко.
Каёмов развернулся, придерживая звякующую в кармане куртки мелочь, побежал к выезжающей из ворот дежурной машине.
— Адрес!.. — крикнул ему вслед Васильченко. — Возьми! Ах, чтоб тебя… Не торопись!
Каёмов, опять бегом, туда-обратно, вернулся с адресом, запрыгнул в машину.
— Что – нибудь серьёзное? Такая спешка? — поинтересовался шофёр, притормаживая у светофора. — Может, мигалку включить?
— Давай, — коротко распорядился Каёмов, не оборачиваясь и глядя с каким-то напряжённым вниманием куда-то вперёд.
По указанному адресу в коммунальной квартире на три семьи Каёмов застал
обстановку полнейшего домашнего разора: стоял хай, как на потревоженном птичьем базаре, плакали дети, в ругательном диалоге слились в унисон визгливые женские голоса. Под подошвами хрустели осколки посуды.
— Всем спокойно! Всем оставаться на местах! — сунув правую руку в карман с мелочью, левой — показывая служебное удостоверение, Каёмов прошёлся по разорённой жилплощади. Остановил подозрительный взгляд на мужчине в разорванной майке, прижимающем к носу окровавленную тряпочку. — Кто вызывал милицию?!
Из тени коридора выступила женщина с чёрной чёлкой до глаз, в кофте из мохера нежно-жёлтого цыплячьего цвета.
— Пройдёмте на кухню, снимем показания. Остальных буду вызывать в порядке очереди, — голосом с хрипотцой объявил Каёмов.
Васильченко толкнул рукой широкую дверь из толстого стекла, на которой
красными буквами нарисовано: «Дежурный помощник начальника РОВД». Под надписью имелась маленькая рамочка, куда вставлялась бумажка с фамилией дежурного. Как на прилавке магазина: «Вас обслуживает продавец такой-то». Из помещения дежурной части выходила другая дверь, в помещение для задержанных. Оттуда слышались звуки азартного футбольного репортажа. Васильченко заглянул за дверь: плотненький круглолицый сержант, похожий на колобка в милицейском мундире, с застывшей улыбкой блаженства сжимал в руках маленький телевизор.
— Наши выигрывают? Оно и видно…
Васильченко вернулся в дежурную часть, посмотрел через плексиглазовую стенку в каморку оператора связи. За пультом телетайпа сержант Сорока увлечённо наяривала косметической пилкой по своим ногтям. Васильченко хотел было напугать Сороку, стукнуть кулаком по стенке — но передумал. Прошёл на своё место под большой цветной картой города, расстегнул китель, сел в просторное кожаное кресло на крутящейся ножке.
Будто только и дожидаясь этого момента, звякнул телефон городской АТС.
Дежурный плавным движением протянул руку к трубке и так же плавно, округлённым движением, поднёс её к уху.
— Слушаю. Дежурный по райотделу майор… Кто? Нет, мамаша! Светленьких
шестнадцатилетних девочек мы сегодня ещё не задерживали. Мой совет по жизненному опыту — поищите девочку в своём подъезде. На той лестничной площадке, где свет не горит... Пожалуйста. Дежурный покрутился на кресле, потом, что-то вспомнив, вынул из ящика стола журнал регистрации происшествий. Листая его страницы, услышал доносившийся с улицы шум голосов.
Распахнулась стеклянная дверь, вошёл рослый милиционер и принялся пропускать мимо себя подростков пятнадцати-семнадцати лет. За пятым по счёту парнишкой шествовал, точно римский полководец в триумфе, командир патруля наружной службы старшина Гарбузов. Грузный, с седеющими волосами, командир патруля вытянулся перед дежурным по райотделу, выпятил вперёд живот и скошенной буквой «г» приставил ладонь к козырьку фуражки.
— Товарищ майор, при пар — тур — лировании…
— А, давай короче, — отмахнулся от уставных формальностей Васильченко.
Старшина сменил стойку «смирно» на «вольно», схватился за локоть левой руки и жалующимся голосом начал доклад:
— Идём мы, как положено, маршрутом по Кольцевой улице, глядим, смотрим, значит, в садике у кафе толпа пацанов друг друга мутузят. Сначала думал, драка. Потом гляжу, смотрю, то есть, у них это трас — пар – ранты… лозунги, то есть, одним словом. И друг дружке нематюками простыми кричат, а научными, непонятными словами ругаются. Я сначала свистел, свистел, культурно призывал к порядку. Понимал, что драка политическая. А они, стервецы, прямо увечатся. Ну, после этого и влезли в кучу и стали их немножко того, успокаивать… И тут меня как кто-то шибанёт по костяшечке, — старшина поморщился болезненно и потёр локоть. — Вот, кой – кого доставили для принятия, так сказать, соответствующих мер наказания. Эти ихние плакаты мы там у кафешки заховали. Может, что-то там в них неприличное…
Майор Васильченко поднялся, прошёлся вдоль шеренги доставленных.
— Вот эти, спереди двое — монархисты, за царя, значит, — тоном экскурсовода пояснил старшина Гарбузов. — А те трое несли чёрные флаги с черепами. Называются анархисты. Те вообще ни за кого…
Из пятерых только один парнишка выглядел растерянным и подавленным.
Остальные все своим потрёпанным в столкновении видом выражали презрение к насилию и готовность к любой жертве за идею.
— Так, так. Допрыгались, доигрались в революцию — теперь в тюрьму. Всё — как в кино… Довольны, орёлики? — Васильченко испытывающим взглядом обвёл всех пятерых.
Парнишка с испуганным лицом позабыл про рассечённую губу, с которой он беспрестанно слизывал сукровицу, и кровь из ранки извилистой струйкой потекла по его подбородку. Высокий парень в чёрной ветровке с надорванным рукавом отвернул голову в сторону и ухмыльнулся, покачиваясь на каблуках.
— Сейчас — в тюрьму, потом — этап, потом — кандалы и каторга. Прощай молодость, прощай дискотеки и эта, как её… видеотека с коктейлями через макароны…
Затрезвонил один телефонов на столе. Дежурный быстро схватил трубку, ответил кому-то два раза «так точно» и заелозил рукой по столу в поисках авторучки.
— Галлиев! — положив трубку, громко крикнул Васильченко. — Ах, вот ты… Этого с разбитой губой отпусти. Пусть ведёт отцов всех этих гавриков. А их самих размести пока, чтобы не сбежали и под ногами не путались. — Эй, Сорока! — крикнул он уже в операторскую. — Ты там следи за телетайпом. Сейчас должны свежую ориентировку передать.
Ещё один телефон разразился настырными трелями.
— Так, так, гражданин, как это… пропало? Что, дверь взломана? Может… Я понимаю, вы не кричите, не кричите… Ладно, гражданин, сейчас выезжаем!
Васильченко крякнул и недовольно дёрнул щекой. По внутреннему телефону вызвал Козлова. Тот явился в плаще, с зонтиком, оглядел дежурку и спросил про Каёмова.
— Нету ещё Каёмова, — буркнул майор. — Ты поедешь — и следователь. Дуйте на трамвае, тут недалеко. Вроде бы — кража, а может быть, и нет. Разберётесь там на месте.
У входа райотдела затормозила машина, визгнув тормозами, и послышался
визгливый женский голос. Содрогнулась стеклянная дверь и в дежурку порывисто, с несмолкаемыми гневными восклицаниями, ворвалась женщина в пушистой кофте из мохера нежно – жёлтого цвета. За ней, едва поспевая, Каёмов со стопкой исписанных листков.
— Вас тут всех для чего посадили? — женщина, с ходу – в карьер, насела на Васильченко. – Как вы смеете!.. Я… что вам?! Я вам такое напишу — век не отболтаетесь! Ишь вы!..
— Спокойно, спокойно! Нас ещё не посадили. Мы, слава богу, пока ещё на свободе и сейчас начнём разбираться… Расскажите по порядку. — Майор достал платок и вытер со щеки брызги слюны.
Женщина в кофте цыплячьего цвета орала на одной истеричной ноте. Васильченко покосился на Каёмова, стоявшего с невозмутимо-нейтральным лицом, и вдарил кулаком по столу.
— Ты что такое натворил?! Законов не знаешь?!
Каёмов вздрогнул и инстинктивно втянул голову в плечи. Женщина в кофте
мгновенно успокоилась, обернулась к Каёмову и посмотрела со злорадством.
— Садитесь, миленькая гражданочка, сюда. Нате вам бумажечку. Пишите. Напишите всё, как было… — Женщина, улыбаясь, пришёптывая: «ишь вы», отошла с авторучкой и листком бумагик маленькому столику у дверей. Васильченко, как бы, между прочим, обратился вполголоса к недоумевающему Каёмову: — Ну, что там за история? Кто, что, в чём суть?
— Два соседа подрались, — со вздохом ответил Каёмов, придвигая поближе к майору стопку собранных им объяснений. — Я во всём разобрался. Вон сколько бумаги исписал.
— Она сейчас на тебя вдвое больше напишет, — кивнул майор на доставленную женщину. – Значит, два соседа подрались, а в милицию ты эту тётю притащил? А соседи – драчуны, что сейчас делают, дальше друг друга увечат? Тебя туда для чего посылали, спрашивается?
— Я во всём разобрался с полной объективностью, — возразил уже оправившийся от смущения Каёмов. — Соседи уже помирились, смотрят футбол по телевизору… А эта вот, Семёнова, в их коммунальной квартире постоянно всех провоцирует. Начинаются разборки, ругачки, скандалы. Сначала женщины сцепятся, потом и мужики вмешиваются, и — пошло – поехало, типичная гражданская война. А Семёнова всех перессорит, а потом бежит в милицию или в домоуправление жаловаться на соседей. У неё хобби такое.
— Хобби, говоришь? — хмыкнул Васильченко. — С людьми надо уметь работать. Не одни только бумажки писать. Люди — они такие в жизни разнообразные… Как насекомые в природе… Ну, ладно, иди пока почитай ориентировки у Сороки.
— Я уже читал, вечером, Борис Петрович.
— Иди ещё почитай. Эта — свежая.
В тесной операторской Каёмов приткнулся с блокнотиком к бедру сержанта в мини–юбке и принялся переписывать из ориентировки приметы похищенных вещей и пропавших людей.
— Ты что такой тоскливый? — спросила Сорока, наливая в чашку кипяток из электрического чайника.
— Я — тоскливый? Совсем даже наоборот, очень весёлый, аж подпрыгиваю от радости.
— По-моему, мне кажется, ты начинаешь разочаровываться в работе. Она тебе уже не нравится? — педагогически–рассудительно спросила Сорока.
— А тебе нравится твоя работа? — вместо ответа сам спросил Каёмов.
— А что в ней может нравится, — хмыкнула Сорока и обвела взглядом свою каморку.
— А что же тогда ты тут работаешь?
— Мне надо, — прищёлкнув языком, игриво ответила Сорока.
— Ну-у, — Каёмов спрятал блокнот в карман куртки, отхлебнул чай из чашки Сороки.- У меня за семь месяцев своего стажёрства такая мешанина в голове образовалась… Вот и ты даже заметила. И жена мне говорит, что я какой-то придурковатый сделался. Чёрт её знает, может, я привык к определённости, так сказать, к честности цифр и формул. Есть расчёт, есть чертёж — всё определённо. Всё именно так и не иначе. А тут… Что от меня требуется — никак не разберусь. И эти все люди, такие…
— Каёмов, быстро сюда! — раздался тревожный окрик дежурного.
У дверей дежурной части, прислонившись спиной к стене, прижимая к животу ладони, стоял бледный парень лет под двадцать пять. Из-под его ладоней на светлый линолеум капала кровь.
— Посади его на стул, — велел Васильченко, сам набирая номер «скорой помощи». И пояснил: — Говорит, что требовали денег, ударили ножом.
— Освободите место, — сказал Каёмов всё ещё находившейся здесь гражданке Семёновой.
Та поднялась со стула, с жадным любопытством смотрела на раненого, на брызги крови на полу, на горячившегося дежурного.Васильченко, действительно горячась, отдавал распоряжения направо — налево:
— Галиев, ко мне!.. Сорока, вызывай 12-го, пусть следователя сюда доставит. Козлов пусть дальше с кражей разбирается. У нас тут грабёж с подрезом… Гражданка, вы что тут под ногами? — гаркнул Васильченко на Семёнову. — Идите, идите домой, там закончите свой донос… Какие точные приметы у нападавших? — обратился дежурный к раненому парню. — Опознаешь этих двоих?
— Не-е… там, вообще-то, один был, — неуверенно ответил потерпевший.
— Ты же говорил, что двое на тебя напали? — удивился майор.
— Не-е, один. В пиджаке был, в полосочку… А второй, наверное, мимо проходил…
Дежурный сомневающе качнул головой, посмотрел на раненого уже другими, не сочувствующими глазами. Сказал голосом с более жёсткими интонациями:
— Ладно, разберёмся… Галиев, Каёмов, дуйте на место происшествия. Прошерстите там тщательно: кто – что видел-слышал?
Прибыла «скорая». Врач с медсестрой осмотрели раненого, залепили пластырем чернеющую на животе треугольную дырочку. Сказали, что ранение не опасное, не проникающее, но потерпевшего заберут в травматологию на обработку.
— Ну, мы тебя ещё сегодня навестим, — пообещал потерпевшему Васильченко.
Только отъехала «скорая помощь», в дежурку с весёлым лицом и портфелем подмышкой вошёл следователь Гаврюшин, усатый молодой человек в забрызганных грязью туфлях и замызганных на обшлагах брюках.
— Это терпилу «скорая» увезла?
— Угу, — буркнул Васильченко. — Ранение не проникающее. Галлиев с Кёмовым по делу на месте шарят пока. А как там у вас по краже?
— А никак, — легкомысленно отмахнулся Гаврюшин. — Со всех сторон домишко облазили, на чердак залезли. Ну, никаких следов проникновения. Дед этот, как он говорит, почётный партизан и чекист, просто в своём склерозе забыл, куда свои червонные зубы заховал. Нет там никакого криминала. Только загубил свой почти совсем новый костюм, как говорил классик сатиры Михаил Зощенко.
— У тебя вечно никакого криминала нет. А на дежурство надо форму носить. Даже по инструкции полагается.
— В форме я от собственного отражения в зеркале вздрагиваю.
— Хватит шуточками перебрасываться, — посуровел Васильченко. — Видишь вот, покушение на грабёж, да ещё с ранением… Висячка из всего этого может получиться.
— Может, — без улыбки поддакнул Гаврюшин. — Я тебя, Петрович, совсем огорчу: это не покушение на грабёж, а чистейшей воды разбой. Вторая часть.
— Ну? Разбой! — Васильченко почесал подбородок, представляя, как будет выглядеть в отчётности за его дежурство нераскрытый разбой. — Это ж ни в какие ворота… вообще.
— Разумеется, — Гаврюшин пригладил усы, пряча под пальцами улыбку. — И если останется нераскрытой кража зубных корок — не дослужить тебе до пенсии, товарищ майор… А вот и, — Гаврюшин поднял вверх указательный палец. — Ещё один всплеск, как говорите, социальной стихии.
С улицы доносился разноголосый шум, гомон, ругань, команды, обиженные
причитания. Помещение дежурной части заполнила, втекая через дверь потоком прорвавшейся канализации, разношёрстная толпа, видом отдельных личностей бесспорно показывая от противного эволюцию человека из обезьяны – и именно от обезьяны, а не от какого другого животного.
Бродяжки мужского и женского пола, мало отличающиеся между собой, старые и ещё не старые, схожие чем-то неуловимым в общих чертах, как близкие родственники, как выходцы из одного неизвестного для этнографии племени, рьяно не желающего приобщаться к цивилизации.
Собранные патрулём на вечерних улицах и городских задворках для отправки в приёмник-распределитель, где их вымоют, подстригут, накормят и расспросят о прошлой жизни. Потом проверят рассказанное, отфильтруют придуманное, выдадут новенький документ, удостоверяющий личность, похожую чем-то на благообразного гражданина великой страны.После этого их, с громадными хлопотами и бюджетными тратами, будут стараться пристроить куда-то, разместить где-то, чтобы они жили обще нормальным, смиренным бытием. Однако ж они, продержавшись мгновение, точно почтовые марки без клея, слетают с прикреплённого места, расползаются, разбегаются назад к своей «нормальной» жизни с однодневными птичьими заботами и мечтами.
Знакомая по многим дежурствам, сцена вызывала у Васильченко иногда смех, иногда раздражение. Но всегда удивляло, казалось странным — почему эти божьи пташки так болезненно переживают, насильственно лишившись ночлега где-нибудь в холодном подъезде на собранных в кучку половичках или на перине из стекловаты под трубами теплоцентрали. Будто бы их может ожидать что-то более худшее.
Бомжи, несмотря на усилия конвоя, направляющего толпу в помещение для
задержанных, растеклись по дежурной части. Они возмущались, выкрикивали многочисленные причины, по которым наивно можно было поверить, что их подобрали совершенно случайно.
Кого-то ждут из магазина дочка с зятем и грудной внучкой, кто-то ночевал в подъезде потому что поссорился с женой. Один костлявый испитой мужчина в несоразмерно длинном плаще кричал, что он инженер из города Щучинска, отставший от поезда.
— На место! — как на непослушную псину, орал майор на толпу бомжиков. — Разберёмся: кто инженер, а кто — муж с грудной внучкой… Всех проверим по адресному бюро. Лишних нам не нужно. Ах, чтоб вас…
К Васильченко протолкался в блестящей от дождя куртке радостно – возбуждённый Каёмов. По его лицу было видно, что из него прямо рвётся наружу какое-то известие.
— Ну? — сердито спросил его дежурный.
— Короче говоря, по улицам никого подходящего по приметам не встретили. Один мужчина — там он прогуливался с собачкой — сообщил, что видел полчаса назад парня, выходящего из подъезда…
— Ну и?.. — нетерпеливо вставил Васильченко. — Что ты всё вокруг да около.
— Так вот, этот парень по приметам похож на нашего потерпевшего. И он шёл, сгибаясь и держась за живот. — Каёмов выкладывал своё сообщение с загадочной недоговорённостью, будто приберегал козырную карту для эффекта, отчего Васильченко опять вспылил. Каёмов обиделся, по-мальчишески надул губы. — Что вы кричите, Борис Петрович. Ну, проверили мы тот подъезд. На дверной ручке кровь, на ступеньках лестницы — капли крови. Ведёт кровавая дорожка к одной квартире. Квартира заперта… Галиев там остался в засаде, — слово «засада» Каёмов вымолвил со сладостным умилением, как имя любимой девушки, и повторил ещё раз: — Мы с ним в засаде будем, пока кто-нибудь там не объявится.
— Это уже кое-что, — Васильченко благосклонно посмотрел на Каёмова и дружески спросил: — А ты — то чего прибежал?
— Может, оружие выдадите, товарищ майор? А если там целая бандитская малина? Всякое может случиться…
— Что-о? — дежурный прищурил глаза за очками. — Ору – жи – е?
Каёмов по интонации сразу догадался, что вопрос об оружии решён отрицательно и быстрой походкой покинул дежурную часть.
— Слышал? — спросил Васильченко у Гаврюшина, понуро сидевшего на подоконнике и пощипывающего кончики усов. — Оружие ему выдай. Такому орлу выдай оружие, пальба будет стоять до самого утра.
— Пока патроны не кончатся, — усмехнулся Гаврюшин. — Ковбой. — Спать, что ли, захотел? — Васильченко повнимательней посмотрел на Гаврюшина. — Глаза вон, как у кролика, красные. Ты же хвастался, что можешь по двое суток не спать?
— Могу, — с усмешкой, в тон майору, ответил Гаврюшин. — Но мои вторые сутки уже кончаются. У меня тоже — стихия, процессуальные сроки… Пойду у Сороки чаю по-купечески заварю.
Гаврюшин оттолкнулся от подоконника и направился в операторскую, но тут зазвонил один из телефонов дежурного. Приостановившись, Гаврюшин проследил за выражением лица дежурного — лицо оставалось спокойным. И Гаврюшин, открыв дверь операторской, рявкнул:
«Сержант Ласточка, смирно!».
Старые, почти старинные, настенные часы в деревянном корпусе, сомкнув стрелки на цифре «12», обещающе зашипели, собираясь возвестить боем наступление полночи. Но, пошипев, они бессильно тренькнули и перешли на обыкновенное тиканье.
Васильченко, склонившись над журналом учёта происшествий, почёсывая переносицу кончиком авторучки, формулировал в уме фразы, которыми нужно зафиксировать в журнале криминальные события, произошедшие за его дежурство. Запись должна быть такой, чтобы на минимальное количество слов приходилось максимальное количество сведений, с обязательным перечислением времени, места, способа, субъекта и объекта посягательства.
Из операторской, сладко жмурясь и потягиваясь всем телом, точно султан после посещения гарема, вышел Гаврюшин.
— Поиздевался над девчонкой? — неодобрительно хмыкнул Васильченко.
— Угу. Со школьных лет обожаю над дурачками поиздеваться. Такое для меня великое удовольствие, аж настроение подымается… Пойду-ка я дальше свои обвиниловки нашлёпывать двумя пальцами. Уже гематомы под ногтями, вон, — и посмотрев на свои пальцы, Гаврюшин вздохнул и вышел из дежурки. Через секунду он вернулся и спросил: — Петрович, а что у тебя там пацаны какие-то маются?
— Ох! — дежурный хлопнул себя по лбу. — Совсем забыл, закрутился. Это их патруль за драку притащил. Вызвал родителей, да что-то никто не является… А ну-ка, давай их сюда.
Четвёрка «политических» выстроилась перед дежурным, теснясь друг к другу и хлопая сонными глазами, точно вытащенные а белый свет совята. Поникший вид монархистов и анархистов, по всей вероятности, удовлетворил майора. Он хмыкнул и сказал, сурово блестя очками: — Так как вы достигли озраста уголовной ответственности, ваша демонстрация без последствий не останется. На каждого составлен протокол. Понятно? — Все четверо покорно и часто-часто закивали головами. — А теперь — кышь по домам!
За стеклянной дверью дежурной части возник Козлов с раскрытым зонтом над головой. Чертыхаясь, складывая зонтик, он направился к столу дежурного, протянул майору тетрадный листок, исписанный разноцветным текстом.
— В гробу я видел такие дела. Без транспорта, под дождём, шлёпаешь по городу, как будто по своей нужде… У меня, вообще-то, служебный профиль — финансовая аналитика…
— Не бухти, финансовый аналитик, — заулыбался Васильченко, прочитав текст на тетрадном листке. — Видишь, как хорошо получается — нет никакой кражи, оказывается. Заявитель в письменном виде приносит извинения за беспокойство. Просто — напросто его бабка перепрятала дедовы сокровища, состоящие из двух золотых коронок, в более надежное место. Это ты молодец, что заяву такую взял.
Дежурный по райотделу, раскрыв журнал регистрации происшествий, с довольной улыбкой на лице сделал в нём короткую запись. После этого посмотрел, тоже улыбаясь, на Козлова, и сказал:
— Ты сюда — пешком? Ну, а теперь поедешь на машине. Давай по этому адресу. Там хулиганство в женском общежитие. Ты — мужик смазливый, с женским контингентом контакт наладишь. Бери адресок…
— Да что ж это всё я, — запыхтел Козлов. — Передохнуть не даёте. Пускай Каёмов пофигуряет перед девочками…
— Каёмова трогать нельзя. Он в засаде, — многозначительно и с иронией проговорил дежурный, подталкивая Козлова к выходу, и сам вышел вслед за ним.
Васильченко с минуту постоял на улице, подышал пахнущим прелью сырым воздухом, помечтал о поездке за грибами на пригородной электричке. И спешащей походкой вернулся в дежурку.
Не успел он допить принесённый Сорокой бокал чаю, как хлопнула дверь.
Поддерживаемый с двух сторон Каёмовым и Галиевым, в дежурку вошёл злой с виду мужчина в зелёной болоньевой куртке и домашних тапочках. Из-под мокрого, прилипшего ко лбу чуба смотрели пустые, по-пьяному бесстрашные глаза. Доставленного Каёмов и Галиев приставили к стене, но он сполз спиной и уселся прямо на полу.
— Гражданин Лобанов. Живёт Лесная восемь, прописка есть, работает на вагонном заводе, не судим, — скороговоркой доложил Галиев, точно камердинер своему хозяину о визите важного гостя. – Очень злоупотребляет спиртными напитками, жена ушла, соседи говорят — плохой человек, пустыми бутылками с балкона кидается.
— Кто говорит? Кто говорит–то?! — Лобанов оскалился на Галиева и попытался приподняться с пола. — Ты мне скажи, кто на меня такую грязь льёт?
— Ты вот что, Лобанов, ответь — зачем человека ножом пырнул? — спокойно и будто без всякого интереса спросил Васильченко. — Ведь нехорошо, правда?
Лобанов исподлобья взглянул на майора и отрицающее мотнул своим чубом.
— Не-а, Никого я не пырял… ножом.
— А отвёрткой? — ещё раз спросил Васильченко, а потом быстро добавил: — Так ты ж его напильником!
— Никого… ничем не пырял. Чего пристали!
— Потерпевший перед смертью прямо указал на тебя, Лобанов! — Васильченко поднялся с кресла, застегнул китель на все пуговицы, поправил на поясе кобуру, будто бы собирался в сей миг зачитать смертельный приговор и тут же привести его в исполнение. — Ты признаёшь, Лобанов, что факты — вещь железная? Признаёшь, а?
Напрягая все мышцы тела, Лобанов приподнялся с пола, затравленно уставился на дежурного.
— Что… перед смертью? Он что… того… умер?
— Ну! — коротко прикрикнул Васильченко.
— Как же это. Я, вправду, не хотел… Он же — дружок мой. Гуляли у меня вместе…
— Зачем деньги у него требовал?! Где нож или… чем ты там его?
Лобанов не ответил. Он совсем ослаблено опять опустился задом на пол, закрыл ладонями глаза. Губы его скривились и мелко задрожали.
Вернувшись на своё кресло-вертушку, Васильченко расстегнул китель и позвонил по внутреннему телефону Гаврюшину:
— Приходи, забирай, оформляй показания. — Потом Васильченко с прищуром через очки посмотрел на Каёмова и улыбнулся. — Как говорил один мой старинный знакомый: «так и запишем в протоколе». Учись, студент, ловить момент истины.
— Ещё задания есть, товарищ майор? — Каёмов с бравым видом сделал шаг вперёд.
— Тьфу-тьфу, слава богу, пока тихо. Идите, ребятишки, обсушитесь пока. Пока социальная стихия даёт нам передышку.
По гулкому коридору раздались усталые, пришаркивающие шаги Каёмова и Галиева.
Из операторской вышла Сорока в своей неуставной юбке и со скучающим видом прошлась по дежурке.
— Вот до чего этот Гаврюшин вредный, товарищ майор, — неизвестно с чего пожаловалась она дежурному — Вечно шуточки, подковырочки какие-то глупые…
— Угу, — занятый своими мыслями отозвался Васильченко.
— Пол надо вымыть, товарищ майор, грязь ужасная, — посоветовала Сорока.
Светлый линолеум на полу дежурной части действительно был заляпан отпечатками грязных подошв, брызгами запекшейся крови, откуда-то взявшимися клочками бумаги, окурками. Майор вторым «угу» согласился и с этим.
— Вроде бы образованный человек, интеллигент с высшим образованием, а ведёт себя с женщинами совсем некультурно.
— Кто? — рассматривая грязный пол, спросил Васильченко.
— Да про Гаврюшина я говорю… Вроде бы образованный…
— Пройдёт. Молодой ещё.
— Вот, Каёмов — сразу видно, что интеллигентный человек. Вежливый, обходительный. Рассказывал мне сегодня, как он инженером работал. Так интересно. Настоящий культурный интеллигент.
— Кто? Гаврюшин, что ли? — рассеянно переспросил Васильченко.
— Какой Гаврюшин, Борис Петрович! Я вам про Каёмова рассказываю…
Майор разозлено крутанулся в своём кресле и рявкнул:
— Что ты привязалась ко мне со своими интеллигентами. Это тебя из-за короткой юбки на интеллигентов потянуло?? Или — наоборот?
Сорока обиженно фыркнула, в своей манере встряхнула причёской и танцующей походкой удалилась в свою каморку. Вошли Гаврюшин и заметно протрезвевший Лобанов, но сомлевший, как переваренная макаронина. Прямо от дверей Лобанов с упрёком заявил:
— А зачем вы, гражданин майор, сказали, что Колька умер?
— А пить меньше надо! — рявкнул Васильченко. — В камеру его, Гаврюшин.
— Не надо в камеру, — вяло сказал Гаврюшин, потирая утомлённые глаза. — Пускай идёт домой. До него всё дошло.
— Ка-ак домой! — Васильченко привстал с кресла. — Я же уже собрался в управление докладывать о раскрытом по горячим следам разбое, вторая часть…
— Нет никакого разбоя. Простая бытовуха с легким ранением.
Васильченко расстроено покрутил головой, а Гаврюшин уселся на подоконник и закурил, не спрашивая разрешения у некурящего дежурного. Раздражённый от сорвавшегося победного рапорта оперативному дежурному по управлению, о раскрытии разбоя по горячим следам, Васильченко резким шагом прошёл в помещение для задержанных.
— Туранов, выдели-ка одного трудолюбивого бомжика полы помыть.
Сержант Туранов, с важным лицом заполняющий бисерным почерком протоколы на бездомную братию, осмотрел взглядом полководца сидяще-лежащее перед ним воинство, выбирая достойного. Перед ним на столе были расставлены стеклянные трёхлитровые банки, в которые складывалось содержимое карманов задержанной публики.
— А это что у тебя тут такое? — Васильченко, тряхнув одну банку, вытянул из неё круглую серьгу белого металла с маленьким беленьким камушком посерёдке. — Это чьё?
Туранов взглянул на номер банки, потом — в свои бумажки.
— Это имущество Бриллиантовой. Дешевка, наверное, товарищ майор. Из алюминия.
— А может быть, золото с платиной, — подмигнул ему Васильченко. — И камешек, видишь, малюсенький какой. Из стекла таких маленьких не делают. — Васильченко сделал шаг к окну и чиркнул по стеклу серьгой. — Точно — бриллиант. Как, говоришь, её фамилия? Бриллиантова? Ишь, какую фамилию себе придумала. Где она?
Туранов окликнул командирским баском фамилию, но лишь после третьего окрика с задней скамьи отозвался сонный жеский голос:
— Ну-у, чего-о?
— Иди сюда, тебе говорят! — прикрикнул сам дежурный.
Спотыкаясь через оги собратьев, к майору нехотя подошла брюнетка лет сорока, кода-то, наверное, лет пять назад, красивая женщина, смуглолицая, с тонкими чертами лица — теперь же: бесформенно оплывшая, как потухшая свечка, со свежей царапиной через весь лоб. Она мельком взглянула на серьгу, согласно кивнула.
— Ну, моя. А что?
— Где взяла?
— Муш-штина подарил…
— А вторая где? — со смысловым нажимом в голосе спросил Васльченко.
— Такса. Сколько заработала — столько и заплатили. — Женщина взяла со стола металлическое пресс-папье и приложила его к своему оцарапанному лбу. — Если б ваша мусорка не подъехала, может быть, и вторую заработала бы…
— Кто? Ты его знаешь? — спросил майор торопливо.
— Первый раз видела. На большом рынке он меня встретил. Обещал ещё прийти, но тут меня подмели — и вся любовь. — Бриллиантова, будто растрогавшись от воспоминаний, высморкалась в воротник кофты.
Васильченко вернулся к своему столу, позвонил дежурному по управлению.
Переговорив, радостно потирая ладони, вышел в коридор и крикнул Каёмова. Потом накричал на Гаврюшина, курившего на подоконнике одну за другой сигареты.
— Гражданин майор, где можно набрать воды, чтобы заняться наведением чистоты в вашем негостеприимном заведении?
Дежурный удивлённо оглянулся. Позади него с ведром и шваброй в руках тянулся по стойке «смирно» отставший от поезда инженер из города Щучинска. Прогромыхав по гулкому коридору, в дежурку вбежал Каёмов, в не зашнурованных кроссовках и курткой подмышкой, с тревожно блуждающими глазами. Васильченко аж вздрогнул и сказал с упрёком:
— Что ты — как с печки упал? Кошмар какой приснился?
— Я думал — что случилось?
— Дежурство, мать честная. Здесь всегда что-нибудь случается… Повезёшь сейчас одну ханыжку в Заводской райотдел. У них по краже квартирной проходит серёжка, которую обнаружили у этой дамы. По крайней мере, с описанием в ориентировке сходится… Сорока! Ну-ка там, запроси двенадцатого! Где этого Козлова черти носят по женскому общежитию. Вот волынщик, мать честная, как куда уедет, так хоть письма ему пиши: как, мол, твоё здоровье…
Каёмов засмеялся, зашнуровывая кроссовки. Потом спросил:
— Как там наш Лобанов? Раскололся?
— Насчёт Лобанова следователь сказал, что — простая бытовуха. И домой отпустил.
— Ка-ак домой? — обомлело переспросил Каёмов. — Махровый бандюга. Своими руками брал. Печёнкой чую, что у него за спиной не одна мокруха… Будем разводить мерихлюндии всякие, преступность утопит всех нас мутной волной…
Дремавший на подоконнике Гаврюшин встрепенулся, как воробей на заборе. И захихикал, прямо-таки подхрюкивая.
Инженер из города Щучинска принёс ведро с водой, замочил тряпку и, вздыхая вслух «ох-хо-хо», начал смывать с линолеума следы прошедших событий.
— Что вздыхаешь, горемыка? — улыбающийся Васильченко перевёл взгляд с хихикающего Гаврюшина на инженера с шваброй.
— Да вот, мысленно рассуждаю, какие только случайности в жизни не случаются. Кто бы мог предвидеть такие повороты судьбы?.. Интересно бы было только знать — божественный ли перст указал мне сие унижение как смирение гордыне в душе, либо тут происки дьявольского воинства.
— Ты же говоришь, что — инженер? — с прищуром под очками спросил Васильченко. — Значит — материалист. А в бога веруешь.
— Ох, — опять вздохнул бомжик. Он опёрся о швабру и сказал, благостно закатив глаза: — Все мы — инженеры, милиционеры — несмышленые куры, которых высшая, непостижимая для нашего ума сила разводит в огромном, размером в целый мир, курятнике…
— Вы, правда, инженер? — с удивлением спросил Каёмов.
— Воистину, — скромно потупил глаза бомжик.
— А как же вы докатились до такой жизни? — Каёмов показал пальцем на грязный линолеум.
— Представьте себе — отстал от поезда. Без документов, без денег. Чужой город… Подходит милиция: спрашивают, есть документы? Я говорю: какие документы?..
— Что ты его слушаешь! — вмешался Васильченко. — Подобрали его в нашем районе. До вокзала час езды. Ин-же-нер, мать честная!
— Вот, если вы тот, за кого себя выдаётё, объясните, например… Что такое логарифм? — и Каёмов со значением посмотрел на майора.
— Пожалуйста, — быстро согласился «отставший от поезда инженер». — Но, боюсь, что моё чисто научное объяснение будет вам непонятно.
— Почему же, — коварно улыбнулся Каёмов. — Объясните, я пойму. Я тоже инженер, по
летательным аппаратам.
— Э-э… я, к сожалению по другому профилю, по сельскохозяйственному… Пол чистый, — обратился он к майору. — Можно отдыхать?
— Валяй, отдыхай… товарищ инженер, — разрешил Васильченко.
Бомжик хихикнул, вытер руки о подкладку плаща и юркнул мышкой за дверь, во владения сержанта Туранова.
Васильченко расслабленно потянулся, сидя в кресле. Широко зевнул, потом снял очки, протёр стёкла.
— Засыпает город, — меланхолично произнёс он. – По себе чувствую. Как в городе тихо — и на меня сон накатывает. Примерно с третьего часа ночи, по моему опыту, наступает затишье. Во сне граждане правопорядок не нарушают.
— Полночь — самое время для убийств. Когда нет лишних свидетелей, — с высоты своего сыщицкого опыта заявил Каёмов.
— Тьфу ты, чёрт, — дежурного аж передёрнуло. — Типун тебе на язык. Какие убийства… Ага, вот и Козлов-дорогуша, собственной персоной. Наверное, уже у себя дома побывал, поужинал?..
— Вы думаете, там так легко было разобраться? — взъершился вошедший в дежурку Козлов. — Вам отсюда, товарищ майор, всё просто кажется.
— Так, Каёмов, бери ту мадам с серьгой, вещдок и быстренько мухой туда-обратно, — распорядился Вачильченко. – А ты, Козлов, не бурчи. Иди подреми полчаса. Потом меня подменишь, посидишь на моём месте, посмотришь, как раз, что отсюда кажется… Стоп! — дежурный поднял вверх ладонь, а потом протянул эту руку к городскому телефону.
Все находившиеся в дежурке уставились взглядами на выражение на лице
дежурного. Лицо дежурного через мгновение приобрело напряженное выражение. Положив телефонную трубку, Васильчиков сказал расстроенным голосом всем присутствующим:
— Кладбищенский сторож звонил. Трупак там на кладбище… Дед чётко доложил, видимо из старых оперов, ещё из тех, видать, рождённых революцией. По его умо-зак-лю-чениям — самоубийца. Вот… — и дежурный посмотрел на Гаврюшина. — Вызываю судмедэксперта?
— Вызывай, конечно, вызывай, Борис Петрович, — спокойно отозвался Гаврюшин, отталкиваясь от подоконника. — И следака прокурорского вызывай. Их подследственность. Это у них, у прокурорских — два года стажа и уже асом считается. Это не у нас — пять лет работы, а всё мальчишка на побегушках… Пойду к себе, дальше бумажки на машинке своей, чёрт бы её побрал, шлёпать…
Теперь Васильченко перевёл свой взгляд на Каёмова:
— Ну, пророк, мать честная, бери машину, дуй на кладбище. Организуй до приезда следователя охрану места происшествия… И сам руками ничего не лапай и ногами не топчись, — уже с угрозой добавил он в спину энергично направившемуся к выходу Каёмову. — А ты спать иди, — рыкнул майор на Козлова.
Оставшись один, Васильченко, зевая, походил по дежурке. Заглянул к Сороке: та, прикорнув у пульта, прикрывшись плащом, то ли спала с открытыми глазами, то ли витала в своих девичьих мечтах. Майор зашёл в помещение для задержанных. Тут уж угнетённое паспортной системой население храпело, сопело, присвистывало, будто средней величины оркестрик исполнял оригинальное музыкальное произведение. Лишь «бдящий» сержант Туранов часто-часто моргал глазами и дымил в потолок сигаретой, чтобы нейтрализовать табачным дымом густой запах прелых носков и немытых, наверное, со дня крещения тел.
Васильченко вышел на улицу подышать. Моросил мелкий дождик. Тихо, хорошо, на улице — пусто, людей – нет. Ему опять пришли на ум мечты о загородной поездке за грибами. Как пойдёт он по лесной тропинке, шебурша прутиком по опавшей листве. Как умилится он найденным, стеснительным малышам в сопливых шляпках. И кругом в лесу хорошо, людей — нет…
Каёмов энергично шагал по дорожке кладбища. С верхушек древних тополей по кепке Каёмова шлёпали тяжелые, как свинцовые дробины, капли. Позади него, едва поспевая, пришаркивал кладбищенский сторож в промокшей насквозь солдатской шинели.
— … Он так быстро прошёл. И с ружьём… Что я даже испужался, — в спину Каёмова давал пояснения сторож.
— Разберёмся, разберёмся, — уверенно отвечал Каёмов.
— Идёт он и всё выкрикивает кому-то «я вам, суки, покажу… я вам покажу, суки… на всю жизнь запомните». И матерится, и матерится, не знай, на кого…
— Разберёмся, разберёмся…
— А потом — выстрел, ба-бах…
У старой могилы-склепа лежало туловище мужчины в пижаме… и без головы. Две бродячие псины что-то жадно лакали в области отсутствующего органа. Каёмов успел только заметить торчащую из шеи нижнюю челюсть с бледно желтеющими при свете луны зубами и резко рванулся в сторону, споткнулся через ствол упавшего давно дерева и задёргался всем телом в рвотных конвульсиях. Сторож рядом спокойным голосом пояснял:
— А вон егойное ружьецо валяется. Кажись, иностранное ружьецо, красивое, зараза…
— Ага, вот здесь, — сказал подошедший мужчина предпенсионного возраста. — Ну что ж, с первого взгляда понятно — типичный суицит, и к бабке не ходи. — Я — эксперт, — представился сторожу подошедший. — Следователь на месте?
Сторож кивнул на коленопреклонённого Каёмова, но сам Каёмов отрицающее замотал головой, не оборачиваясь. Подошёл парень с фонариком в руке, в белом плаще и широкополой шляпе.
— Следователь? — спросил эксперт.
— Следователь, — уверенно ответил парень.
— Ну вот, смотри… Эх-хе-хе, — прокряхтел эксперт, наблюдая как следователь, отбежав метра три, схватился, согнувшись в поясе, за тополиный ствол. — Кто же будет в протокол записывать?.. Диктую. Черепная коробка снесена, вероятно, дробовым зарядом…
Васильченко посмотрел на часы, начиная раздражаться на долго отсутствующего Каёмова. Майору уже мерещилось, что этот оголтелый стажёр увязался в погоню за каким- нибудь померещившимся ему «мафиози», разобьёт дежурную машину или сотворит ещё какую-нибудь «фантазию» на голову своего начальства. Но вскоре мимо окна прогудел дежурный Уазик, заезжая во двор, и через минуту появился собственной персоной Каёмов.
Васильченко недоумевающее всмотрелся в своего подчинённого. Тот, бледный, будто с размягчёнными коленями, вяло опустился на стул и спросил, еле шевеля губами:
— Ничего больше нет, товарищ майор?
— Ничего. Отдыхай. Кончается наша дежурная ночь… Устал?
— Угу, — выдохнул Каёмов. — Как будто вагон кирпичей разгрузил.
— Это с непривычки, — кивнул дежурный. — И от избытка впечатлений. Пройдёт со временем.
Шаркая мокрыми кроссовками по недавно вымытому и уже опять затоптанному слякотными следами линолеуму, Каёмов на подгибающихся ногах вышел из дежурки.
Настенные старинные часы показывали своими ажурными стрелками две четверти восьмого. По стеклу в наступившей тишине монотонно барабанил грибной дождик. Кончалась очередная дежурная ночь. Обычная ночь. Ночь без особых происшествий.
=== * ==== |
