О друзьях-товарищах...

       Он сидит на старой резной лавочке, сделанной им еще в незапамятные времена, и тягуче-надоедливо тянет одну и ту же строчку непонятной песни «О-оох, бродяга я, прокатал я все свои часы и минуточки…». Клочковатые волосы у него седо-пегие, многодневная щетина покрывает дряблые морщинистые щеки. И зимой и летом дед Егор носит старый порыжелый ватник и выцветшие солдатские штаны. Нет, летом иногда «для форсу»  надевает застиранную до белизны бывшую клетчатую рубаху.
     Сидит, сгорбившись, полузакрыв глаза, и тянет-тянет свои «часы и минуточки»… Из-за забора раздается робкий голос жены:
— Слышь, Ягор, а Ягор. Ты бы шел в хату, а то от людей стыдно…
      Договорить она не успевает – на нее обрушивается ниагара отборной брани. «Ягор» во весь голос поминает всю ее родню, корит свою Машку в непутевости, лени, неумении вести хозяйство и еще в сотне грехов, используя очень сложные обсценные конструкции. Ругается он долго и совсем по-булгаковски, то есть помолчит – грянет, помолчит – грянет. Редкие прохожие, попавшие под  обстрел в период «грянет», ускоряют шаг.
     Из калитки напротив выходит мальчишка лет пяти и решительно направляется к «солисту».
— Деда! Мама сказала, что если ты не перестанешь ругаться, она сейчас палку возьмет и огреет тебя по башке.
      Странно, но Егор тут же замолкает, хватается за забор и, перебирая штакетник, старается попасть в калитку. Попытка удается лишь частично: в калитку он попал, но с ног валится и дальнейший путь продолжает уже на четвереньках.
     На другой вечер эта странная парочка опять сидит на той же лавке. Ромка держит в руках огромный сочный помидор, самозабвенно кусает его, обливаясь соком, а дед Егор заботливо подсаливает свой «гостинчик» крупной солью из бумажного кулечка, неловко захватывая щепотью. Пальцы у него изуродованные, кривые, с опухшими, утолщенными суставами. Соль просыпается мимо. Ромка хохочет:
— Деда, я уже совсем соленый.
— А ты ешь, ешь, дружочек. Кусна?
— Вкусно.
— То-то! Лучше моих помидоров по поселку и нету!
— Ага. Моя бабуля говорит, что ты старый черт и колдун огородный. Слово знаешь. А какое ты слово знаешь?
     Егор самодовольно хихикает и сворачивает очередную самокрутку. Курит он только собственный табак-самосад, к выращиванию которого не подпускает никого из домашних.
— Это твоя бабка Шурка мне завидует, я ж тут первый огородник. Она и Машке моей завидует, что я такой работящий да додельный ей достался.
     Ромка жует помидор и впитывает непонятную информацию: что такое зависть и зачем она нужна…
— На-ка, вот я тебе еще гостинца припас. Обидчика твоего ножка. Ешь его, гада.
     Он достает из кармана рубахи нечто, завернутое в обрывок газеты, и это оказывается вареной куриной ножкой с отпечатавшимися на ней газетными строчками.
— Петуха-то, который тебя клевал-обижал, я зарубил. Манька голосила-голосила, да хрен бы ей!
     Ромка сморщился, собираясь заплакать.
— Зачем ты… Жалко его, дед! Такой красивый был!
— Ты его не жалей. Он, вохра проклятая, аж через забор перелетал и за кошками с собаками гонялся, все в глаз целил, язва. Все — отгонялся. Ешь!
— Деда, а ты враг народа? – задает Ромка очередной вопрос.
      Егор от неожиданности подавился самосадным дымом и натужно закашлялся. Прокашлялся, вытер слезящиеся глаза.
— Да нет. Враги народа, они по 58-ой шли, были у нас в лагере. Много… А я так, «за колоски» сел, расхититель социялистической собственности. Пять лет всего и дали по малолетству, это потом уже в лагере еще «пятерик» накинули за буйство. А так-то я не враг народа. Понятно?
     Ромка обглодал вражью петушиную ножку, поделился косточкой с дворняжкой Кузькой и понимающе кивает:
— Понятно. А мама говорит, кто пьет свекольный самогон, тот враг народу и самому себе.
   Дед озадаченно крутит в руках потухшую цигарку, потом решительно вдавливает ее в землю.
— Тьфу, черт! Умная у тебя мамка, уважаю. Но ду-ура!
— А вот она про тебя говорит, что у тебя сердце золотое, душа светлая, а голова дурная.
— Вот   прям так и сказала – душа светлая?
— Так и сказала.
— Ты, слышь, дружочек, ты ей не говори, что я так-то про нее сказанул. Это я сдуру. А мамка у тебя хорошая, даром что шумит на вас иной раз.
— Без тебя знаю, что хорошая. Это работа у нее нервная. Ей на работе кричать нельзя, она с детями работает.
— Вот и договорились, милок. А мы вот с тобой завтра вечерком, как я управлюсь по дому, картох, да сала, да лучку зеленого возьмем да в посадки пойдем. Картохи печь будем.
— Пойдем. Только я у мамы спрошу.
— Спроси обязательно. Мамку спрашивать да любить надо.
— А ты, дед, еще будешь самогонку пить и песню глупую орать?
     Дед тяжело и виновато вздыхает.
— Ты на меня не серчай. Ну выпью, ну спою… Я тихо петь буду.
— Ну, если тихо, тогда ладно…
     Из ворот появляется дородная и вальяжная баба Маша.
— Связался черт с младенцем! Хватит уже лясы точить. Поди помидоры да огурцы полей, — тоном, не терпящим возражений, велит она. До следующего Егоркиного «концерта» в доме хозяйка – она.
— А сама-то, квашня рыхлая, не можешь полить, что ли? – осторожно огрызается дед Егор.
— Ноне праздник, а тебе, нехристю, все равно. Ступай давай!
— Тебе все дни – праздники. Лишь бы язык с бабами точить, а не работать
     Ромка вытирает о штанишки перепачканную в помидоре и курином жире ручонку и солидно прощается с дедом.
— Смотри, деда. Завтра не забудь, ты обещал…
     Баба Маша важно вплывает в ворота, опираясь на толстую палку-посох, а за ней мелко семенит Егор, едва доставая жене до подмышек.
— Лучше б я тебя, квашня, там на поселении и оставил бы. Притащил вот на свою голову. Раскомандовалась, вохра толстомясая, — тихо бурчит он себе под нос.  Потом стремительно разворачивается и бежит вслед за своим малолетним приятелем.
— Стой, Ромка, стой. Забыл я. Вот тебе подарочек от меня. Держи!
     Из бездонного кармана он достает два игрушечных железных танка и грузовичок – совсем как настоящие! — и торопливо сует их Ромке. Тот расплывается в счастливой улыбке.
— Ой, деда. Какие они… Ни у кого таких нет, а у меня есть!
***

     Егоровы танки и грузовик блестяще выдержали конкуренцию с жалкими китайскими однодневками и продолжили через десяток лет свой боевой путь в песочнице у соседского малыша. От счастья тот и «спасибо» забыл сказать. А в детской душе странный дед  оставил добрую зарубку…
-Ты помнишь деда Егора? 

— Это тот, что меня гостинчиками угощал и танки подарил? Конечно, помню. Эх, зря я тому мелкому танки отдал. Классные танки были. И дед был классный, хороший дед. Своего-то у меня не было…