Онегин? Ленский... Германн!

Александр Сергеевич Пушкин всегда занимал не только первое место в иерархии художников, но был равен богу на лестнице моих человеческих ценностей.

Значение Пушкина в нашей жизни переоценить невозможно.

И не потому, что он написал много; его ПСС вместе с письмами составляет всего 10 небольших томов — какая-нибудь нынешняя ментовская аринина напишет вдесятеро больше.

Дело в том, как написал Пушкин и что это дало всей русской словесности.

От имени поэтов говорить не буду, но все мы прозаики вышли из его «Повестей Белкина» — первой настоящей книги, по сути дела обозначившей само явление современной русской беллетристики.

Я понимаю его как никто другой.

Он для меня — живее всех живых; прежде всего я вижу в нем человека.

Именно человека со всем комплексом чисто человеческих черт и качеств.

Эти черты множественны и противоречивы, о чем я писал еще в Литинститутской письменной работе по стихотворению «Воспоминание» (http://www.proza.ru/2018/04/30/355 ).

В высшем смысле Александр Сергеевич являлся художником и мыслителем.

В бытовом Пушкин был картежник, пьяница и гуляка.

Относительно последнего вряд ли станет спорить даже школьница 11 лет, прочитавшая лишь «Сказку о царе Салтане».

Второе столь же верно. Под словом «пьяница» мы обычно подразумеваем нечто, лежащее в рубище посреди лужи. Между тем пить можно по-всякому, а алкоголь является главным движущим средством любого художника: пив профессионально четверть века, могу это стократно подтвердить. Непьющий художник — такая же ошибка природы, как женщина в ватных штанах (их, конечно, можно надеть при необходимости, но…). Пушкин (по барским традициям тех времен!) не употреблял простонародной водки и не напивался до свинского состояния. Однако в том же Михайловском, где приходилось бывать автору этих строк, повесился бы с тоски, отправившись спать трезвым хоть три дня кряду. Александр Сергеевич пил непрерывно и ежедневно, о чем говорят постоянные упоминания жженки, пунша, шампанских, цимлянских и прочих вин в его стихах. А уж оду бордо в IVглаве «Евгения Онегина» (несколько строк, перед которыми гаснут классические оды нудного hijodeputo Державина, из-за которого я погубил цвет своего Литинститутского диплома…) писал явно не молоканин.

Первое же качество Александра Сергеевича проявляется не только в названиях известных ему карточных игр, но в 120 000 (Ста двадцати тысячах!) рублей долгов, оставленных им по смерти во времена, когда яблоко стоило 2 копейки. Пушкинский долг покрыл из казны Николай I — и этим ничтожный во всем остальном царь проявил себя по-человечески.

Свои чисто личные, человеческие качества Пушкин выражал в аутогенных героях.

В одной из Литинститутских работ о боготворимом мною человеке я писал так:

И к какому общему знаменателю привести судьбу человека, который всю жизнь стремился быть Онегиным, но не избегнул участи Ленского?!..

Сравнение Пушкина с главными героями главного труда его жизни хрестоматийно и на первый взгляд исчерпывающе.

Но недавно мне в голову пришло нечто иное.

«Евгений Онегин» стал моей любимой книгой с тех времен, когда я еще не умел читать до степени наслаждаемости стихотворным текстом — и слушал мамино чтение по отдельной книге 1947 года издания.

Впрочем, роль Пушкинской «Энциклопедии русской жизни» во всей нашей семье была первостепенной.

Например, «дядя» Сима — Серафим Александрович Хабаров, младший брат моей бабушки по маминой линии, двухметровый красавец с благородной внешностью Александра Блока, отец моих настоящих теток Ольги и Татьяны — знал великий роман в стихах наизусть и мог цитировать его с любого места и сколь угодно долго.

(Шурин моего деда был тонким знатоком русского языка. Помню, как именно он первым из всех учителей прояснил мне понятие гиперболы. В тот день они с дедом надымили до невозможности в маленькой ванной комнате, где разрешалось осуществлять вредную привычку.

— Смотри, — сказал мне дядя Сима, разгоняя перед носом сизые пласты. — Говорят — «накурено - топор висит», а на самом деле попробуй — даже шапка падает…)

По сю пору великий роман моего любимого поэта служит мне настольной книгой и по частоте обращения с ним может соперничать только Священное Писание.

Я купаюсь в «Евгении Онегине», черпаю в нем силы для новых попыток в литературе; я всю жизнь вставляю Пушкинские строки в свои стихи; персонажи Пушкина для меня куда ближе, нежели те питекантропы, что окружают меня в реальной жизни.

Но тем не менее я вижу героику «Онегина» не совсем под тем углом, какой зашлифован литературоведческими традициями.

Роман Пушкина является именно энциклопедией и именно жизни.

Сложнейшая фактура исторической ткани — черты и черточки той самой жизни (столичной и сельской, барской и крестьянской, девичьей и военной…) — создана со всей возможной выразительностью.

Убедительность картины достигается еще и типичностью «онегинских» персонажей.

Пушкинские образы — и центральные и побочные, вплоть до monsieurТрике! — списаны с обычных людей.

Типическая обычность персонажей видна в характеристиках главных героев, стоит лишь закрыть учебник, забыть все задолбленное средней школой и подпитанное литературоведением позднейших этапов жизни — снять шоры авторитетов и посмотреть чуть более внимательно.

Восприятие Пушкинского текста искажено еще и оперой, без которой стихотворный «Евгений Онегин» уже не воспринимается полнокровным «Онегиным» во всей глубине образов..

Музыка Чайковского сделала из Онегина титана мысли и чувств.

Ленский — особенно в трактовке Сергея Яковлевича Лемешева — может снисходительно похлопать по плечу самого автора романа.

А в Татьяне слышится полифония почти Баховской глубины.

Между тем по тексту — если читать его с пониманием Пушкинской мысли — эти образы вырисовываются куда проще.

Онегин — обычный светский хлюст; неглупый и нетупой, но все-таки представляющий из себя не более чем хорошо отлакированное топорище.

Деструктивно сентиментальный придурок, Ленский напоминает Пятачка из советского мультфильма про Винни-Пуха.

Татьяна со своей чудовищной «цельностью» — чугунная статуэтка, которой стоит проломить чью-то не в меру пылкую голову.

По сути единственно глубоким образом — веселой, взбалмошной, в меру пустоголовой и в меру рассудительной, то есть живой — является Ольга.

Живость проявляется даже в том, что она не читает громыхливых од, которые порывался писать Ленский!

Татьяна — разрушительница.

Только по ее вине Онегин и Ленский — люди в чем-то разумные, но снедаемые никчемным химерами «чести» и «достоинства» — вели себя, как два безмозглых самурая Мудакито.

Ольга же своим

«Зачем вечор так рано скрылись…»

пыталась спасти от гибели рушащуюся идиллию жизни.

Не спорю, в облаках юношеского прекраснодушия можно какое-то время восторгаться Татьяной.

Но жить стоит только с Ольгой.

(Уверен, что сам Александр Сергеевич — пусть подсознательно — больше всех тянулся именно к Ольге и потому нарисовал ее столь ярко.

Недаром тот же дядя Сима старшую из моих теток (впоследствии вышедшую замуж за брата моего отца) назвал-таки не Татьяной, а Ольгой.

Эта Пушкинская симпатия — идущая вразрез с хрестоматийной его привязанностью к «милой Татьяне» — видимо, с детских лет столь же подсознательно передалась мне.

Недаром в «Дон-Жуанском списке» моей молодости из 33 единиц имеется 6 Ольг.

Недаром Ольге С. посвящены лучшие мои стихи (включая 4 сонета)

Недаром последние 10 лет я пребываю в небесной дружбе с виртуальной Олей Бесс (http://www.proza.ru/avtor/ambrosia ).)

По большому счету, Татьяна со своей дубинноголовостью составляет прекрасную пару без меры восторженному Ленскому.

А вот разумному почти во всем Онегину идеально подходит Ольга.

Но она задвинута так глубоко, что даже в великой опере остается за рамками.

И прожив лучшие годы жизни рядом с музыкой, я не могу вспомнить ни одного великого сопрано, которая вела партию Татьяниной сестры…

Безусловно, в своих любимых героях Александр Сергеевич выразил отдельные черты своей личности. Каждой из них по отдельности хватило на создание целого образа.

Пушкин — это и Онегин и Ленский, и Татьяна и Ольга, и даже залихват Зарецкий…

Он — все они — и в то же время неизмеримо глубже всех вместе взятых.

Но все-таки…

(Думая о себе самом, выразившемся в своих героях по-разному в разных, но все-таки в ком-то сильнее прочих.)

Все-таки — в ком из собственных персонажей мой бог изобразил себя наиболее точно?

Я думал об этом всю сознательную жизнь в литературе, но некое новое озарение пришло совсем недавно.

Когда я решил записать очередной отблеск жизни.

Вспомнил своих милых и единственных на все века соседей по съемной коммунальной квартире №25 дома №15 по улице Конной, что прятался в глубине проходных дворов Старо-Невского проспекта в Ленинграде моей счастливой юности.

(Дом этот до сих пор приходит ко мне в редких светлых снах, а та комната-трамвайчик…

Та узкая длинная комната с окном в торце — которое я никогда не мыл по причине того, что не мог просунуть свою руку в узкую щель между рамами фрамуги…

Та комната — промерзавшая до льда на паркете по причине того, что лежала над продуваемой всеми ветрами подворотней.

Та комната — увешанная моими картинами и рисунками (один из которых, вид из моего окна в соусе, служит заставкой стихотворения «Серость» (http://www.proza.ru/2017/12/09/633))...

Та комната, где я познал свою первую женщину и написал свой первый роман, навек осталась моим единственно счастливым пристанищем и души и тела.)

Мои соседи, дядя Володя и Евдокия Матвеевна («товарищ генерал») Смирновы были для меня роднее всех родных и вместе со своим сыном, моим ровесником Славой («товарищем майором»), составляли важнейшую часть моей жизни.

Тот самый отблеск вызвали воспоминания о том, как 7 марта не помню восемьдесят какого года пьянехонький дядя Володя решил купить жене духи «Пиковая дама», и что из этого вышло… Одноименный рассказ в художественной форме выразил факты мемуара.

А когда я его писал, то вспомнил великую оперу того же Петра Ильича — великую хотя бы тем, что центральную партию там ведет не баритон, а тенор! — и в очередной раз подумал об Александре Сергеевиче.

И вдруг ко мне пришло почти полное тождество:

Пушкин = Германн.

В главном герое «Пиковой дамы» (литературном не меньше, чем оперном!) великий русский поэт выразил себя полнее всех прочих вариантов.

Германн — человек тонкий и сложный, обуреваемый страстями, верящий в свою расчетливую влюбленность, бросающий свою жизнь на алтарь сиюминутности в ожидании глобального результата…

И так далее — образ Германна настолько сложен, что при каждом новом этапе его осознания открываются только новые и новые глубины, новые и новые высоты.

Загадочность этого героя неоднократно подчеркивали маститые пушкинисты.

Неоднозначность видна даже в его имени.

Что касается имен, то трудно найти писателя, который относился бы к их подбору с Пушкинским тщанием.

Ведь даже вымышленного автора своих эпохальных повестей Александр Сергеевич назвал не Белецким, но и не Конюховым. А дал ему простую и благозвучную русскую фамилию. С одной стороны, вызывающим добрую улыбку по ассоциации с веселым зверьком. А с другой — созвучную с фамилией реального их творца.

Что же касается единственного в своем роде романа в стихах, то тут остается лишь молча восхититься. В пять информативных (я не считаю обязательного в те времена «ера») букв фамилии главного героя Пушкин сумел вложить неосознанно туманную аллитерацию двух «Н».

В оперном либретто центральный герой «Пиковой дамы» носит имя «Герман».

Пушкин же в повести обозначил своего безумного игрока «ГермаННом», с теми же Онегинскими двумя «Н», только рядом и в конце.

В традициях Пушкинского времени мужчин-героев аттестовали исключительно по фамилиям (Онегин, Ленский, Дубровский, Чарский, Езерский, Рославлев), а женщины (Татьяна, Ольга, Маша, Лиза) проходили по именам.

В той же «Пиковой даме» герои (Нарумов, Сурин, Томский, Чаплицкий, Чекалинский, Елецкий) не имеют имен вовсе.

Исследователи утверждают, что удвоив «Н», Александр Сергеевич подразумевал под «Германном» фамилию.

Но при этом почему-то упускают факт того, что в немецком языке это давно обрусившееся имя пишется как раз с двумя «Н» и имеет четкий смысл:

Hermann = Herr + Mann

(Господин + Мужчина).

Между тем при Пушкине в русском произношении иноязычных имен господствовала еще не разумная транскрипция, а примитивная транслитерация.

Так, философа Дени Дидро (по-французски Diderot) именовали каким-то околозаборным Дидеротом.

А фамилию обожаемого мною Робинзона Cruzoe(http://www.proza.ru/2018/07/24/729 ) произносили как «Крузоэ».

Отмечу — чего не находил ни в одной литературоведческой работе по Пушкину! — что тексте «Пиковой дамы» [«А.С.Пушкин. ПСС в 10-ти томах, издание третье». М., «Наука», 1964. Т. 6, с. 355, стр. 10-22 сверху] Александр Сергеевич вдруг именует своего героя ГермаНом с одним «Н» (одно из этих предложений я взял эпиграфом к своей «Пиковой даме»):

Чекалинский стал метать, руки его тряслись. Направо легла дама, налево туз.

— Туз выиграл! — сказал Герман и открыл свою карту.

— Дама ваша убита, — сказал ласково Чекалинский.

Герман вздрогнул: в самом деле, вместо туза у него стояла пиковая дама. Он не верил своим глазам, не понимая, как мог он обдернуться.

В эту минуту ему показалось, что пиковая дама прищурилась и усмехнулась. Необыкновенное сходство поразило его…

— Старуха! — закричал он в ужасе.

Конечно, потерянную букву — два раза подряд через одну строчку — в наши дни можно было бы принять за опечатку. Но академическое издание середины прошлого века, имеющее в каждом томе вклейные листки корректорской вычитки исходного текста, такого рода огрехи исключает. Каждый знак был перенесен на страницы в абсолютном соответствии с рукописным оригиналом, хранящимся в сейфах Пушкинского дома АН СССР.

ОписАлся сам Александр Сергеевич?

Вряд ли. Будучи эфиопски безалаберным в делах, литературно Пушкин был скрупулезнее ста немцев.

Так что это?

Почему творец «Пиковой дамы» в одном месте ни с того ни с сего убрал второе «Н», уже совершенно точно превратив фамилию героя в имя?

Думаю, у него были к тому некоторые причины, толкнувшие на этот ход.

Во всяком случае, получившийся дуализм подчеркнул многогранность и бесконечномерность Германна-Германа… приближающуюся к неисчерпаемости самого автора.

Причем неслучайно он сделал это в самом патетическом месте своей поздней (написанной в 1833 году), самой совершенной (единственной завершенной из этого ряда) и самой сильной (рисующей потрясающие повороты человеческих ощущений) повести.

Ведь дама пик — сыгравшая роковую роль в жизни героя — явно сыграла злую шутку и с автором вечного произведения.

И потому Германн мне кажется самым комплексно аутогенным героем во всем наследии Александра Сергеевича Пушкина.

А как подшутила пиковая дама с моим соседом дядей Володей [дядей Гриней] — вы сможете узнать, прочитав рассказ (http://www.proza.ru/2018/07/26/389 ), написание которого подвигло меня на новые мысли о любимом художнике.

2018 г.

© Виктор Улин 1980 г. — «Зимняя канавка (монотипия) 16х20.

© Виктор Улин 2018 г.

© Виктор Улин 2018 г. — дизайн обложки.