От ненависти до любви. Проклятие пианиста

«В предрассветный час я могла бы многое тебе рассказать. Как пахнут свежие простыни, и как в мокром асфальте отражаются фонари. Я могла бы рассказать тебе о великих людях, и совершенно никчемных поступках. Я бы взахлеб говорила тебе о театре и о любви. И ты бы слышал, что я говорю. И ты бы понимал и улыбался бы, так спокойно. А глаза бы твои горели ровным светлым огнем».
Она сидела, согнувшись у окна, смотрела в небо, и ей казалось, что в звенящем воздухе мелькают чьи-то руки, переплетаются пальцы, играют на воображаемом фортепиано. И она прекрасно знала, чьи руки чудятся ей в такую рань.
Когда-то она встретила его, то первое, что она увидела, были руки. Кажется, в этих руках мог уместиться весь мир. Тонкие пальцы взлетали над клавишами и, то плавно опускались, то набрасывались на них и рвали ноты, выжимали крики и стоны из старого фортепиано. Когда руки замерли в воздухе в последний раз, ничего не произошло. В концертном зале стояла гробовая тишина. И, вдруг прозвучавшие в этой тишине хлопки, оказались одинокими и неуместными. И вскоре стихли. Она удивилась.
Почему, почему никто не разделили ее восторга?
Тем временем пианист встал из-за инструмента, стер пот с лица белоснежным карманным платком, кинул затравленный взгляд на зрителей и вышел со сцены. Люди начали расходиться, сердито обсуждая столь грандиозный провал. Она лишь негодовала внутри себя.
Почему? Неужели эти люди не слышали всего того, что слышала она? Неужели они не видели, как из-под рук его вылетали птицы?!
Погруженная в свои мысли, она спустилась в фойе, потянула на себя тяжелую входную дверь и вышла на крыльцо. Дождь нещадно бил по ступеням мраморной лестницы, по выходившим людям и их зонтам. У первой ступени стояло несколько музыкантов, которые в голос о чем-то спорили. Среди них она разглядела своего пианиста, и почему-то дышать стало труднее. Она стала спускаться, не раскрывая зонта, и по мере приближения к нему, все отчетливее слышала, как подходящие люди, обрушивают на пианиста свои негодования. А он молчит. Молчит, опустив голову. И с его волос падают ему на лицо и плечи капли дождя. В этот раз она не смогла справиться со своим гневом, праведным, как ей казалось, она подлетела к ним, скользя на мокрых ступеньках, буквально врезалась в толпу и, не успев остановиться, попала в объятья своего героя. Он недоуменно посмотрел на нее, пытаясь отстраниться, но она выпалила ему прямо в лицо: «Это было восхитительно!», и замолкла, напуганная своей смелостью.
— Вы, видно, совсем ничего не смыслите в музыке, — его ответ ее отрезвил.
Так же, как это сделали и ледяные капли дождя, падавшие ей за ворот пальто, и презрительные взгляды, стоявших вокруг, музыкантов. Она отстранилась. И заглянула ему в глаза. И в них она увидела столько боли, что ей мгновенно тоже сделалось больно. Она отошла, ошарашенная отвернулась, и неуверенным шагом пошла за ворота, опираясь на свой нераскрытый зонтик. Тут, когда она уже дошла до сквера, кто-то положил руку на ее плечо. Она обернулась. Глаза. Те же глаза. И тот же голос.
— Почему вы не открываете свой зонт? Вы же промокнете.
И тут же дождь кончился над ее головой, а на лицо ее упала тень от его зонта. Она попыталась улыбнуться. Взяла его под руку. И они пошли через сквер, потом мимо дачных участков. Вот так просто. Как будто все правильно, как будто, так и должно было быть. Он, конечно же, начал с извинений, мол, настроения не было, эта болезнь, из-за которой он не мог играть, но он старался, а люди, бессердечные люди. И голос его лился, то затихая, то набирая громкость. Она не слышала слов, она просто слушала новую мелодию, которую он творил, на этот раз не руками. Вдруг он остановился.
— Так как Вы на это смотрите?
Она тоже остановилась, непонимающе нахмурила брови:
— Смотрю на что?
— На то, чтобы присоединиться к нам этим вечером? Я звал вас пойти со мной к моим друзьям, мы хотим устроить небольшой послеконцертный сабантуй.
— Ах да! Конечно! С удовольствием! – только это могла она сказать ему в ответ.
Потому что, что еще она могла ему ответить? Он завладел каждой клеточкой ее разума, он бесцеремонно влез в душу, потоптался там, скинул, нагло, ботинки, и разлегся, требуя внимания, тепла и ласки. И готова она была идти за ним хоть на Пляску самой Смерти. Лишь бы только идти, лишь бы только за ним. Он значительно повеселел, и в глазах, вдруг, закружились какие-то маленькие огоньки, будто россыпь плеяд в августе. Она улыбалась. «Как же он прекрасен!». И он пошла за ним. И он вел ее по дороге, все дальше и дальше, потом через калитку, по огромному цветущему саду, по лестнице, в дом. В гостиной толпилась шумная компания, все пили и смеялись. Люди подхватили пианиста, затянули его в толпу, и женщина осталась одна. Ей мешала эта суета, она угнетала ее, и дробила ей душу. Поэтому незаметно она выскользнула из комнаты, которая будто кружилась вокруг нее, спустилась в сад, ливень усилился, она прислонилась к стволу огромной старой ели и прислушивалась к звукам, долетавшим из дома. Вдруг хлопнула дверь, это вышел он, сбежал по лестнице. Она вцепилась в ствол дерева, пытаясь слиться с ним, она не хотела, чтобы пианист вел ее обратно, она так не хотела делить его с другими людьми. Она жаждала его внимания, рук, слов, обращенных только к ней. Он все же заметил ее, быстрым шагом приблизился к ней.
— Почему Вы стоите здесь одна, в темноте, под дождем?
— Я слишком устала от шума. Болит голова. А здесь такая воля, и этот воздух. Сразу чувствуешь себя живой.
— Ну что же Вы, в самом деле, пойдемте в дом! Вы же можете простудиться!
  — Ничего. Все в порядке. Я не простужусь. Идите.
Он стоял вполоборота. Бросив на нее странный, заблудившийся взгляд, он пошел обратно к дому. Она вздохнула. Вечер слишком затянулся, ей хотелось уйти. Тут дверь дома снова хлопнула, по ступенькам сбежал пианист и вновь, быстрым шагом, устремился к ней. Остановился нерешительно, и, чуть, замявшись, протянул ей огромный букет флоксов… Она метнулась обнять его, пальто спало с ее плеч. Пианист медленно пустился, поднял с земли пальто и бережно накинул его обратно на плечи женщине. Его глаза, вновь его глаза. Его губы, скулы. Она бы жизнь отдала, чтобы видеть их каждый день перед собой. Он был смущен, пробормотал что-то о проулке. И они пошли. Под дождем по проселочной дороге, молча. Это был тот самый миг, кода все только зарождается… что-то великое и светлое. Но впереди, вдруг, замаячила фигура. Когда они сошлись под светом фонаря, это оказалась мать пианиста, началась неразбериха, скорее, скорее, концерт, срочно, самолет через два часа, девушка, отойдите. Последнее, что девушка видела – то что Он запрыгивает в машину, кричит что-то о встрече, и исчезает за поворотом бампер дорогого джипа. А волосы пианиста развеваются пшеничным полем под, открытым в машине, окном.

***
Дома она была уже ближе к рассвету. Усталое кожаное кресло заскрипело под женщиной и печально приняло ее в свои пыльные объятья. За окном блеклое небо начинало приобретать ненавязчивый бледно-голубой цвет. Женщина сама не заметила, как погрузилась в полудрему, разбудил ее грубый толчок в бок. Она открыла глаза. Перед ней стояла девушка, можно сказать девчонка, со сладкой вызывающей улыбкой, ее длинная матово-белая рука покоилась на спинке, вмиг побледневшего рядом с ней, кресла.
— Ну что, подруга, как ночка? — девушка ощерилась и грубо взъерошила волосы сонной женщине.
— Ты-то что здесь забыла?
— О, дорогая, видишь ли, поступил сигнал, что ты посмела нарушить свои обязанности, своевольно поступаешь с неким пианистом с пшеничными волосами и длинными тонкими пальцами. И ты же понимаешь, прекрасно, что за этим последует.
Она провела рукой, и на оконном стекле пошли видения. Как пианист играет концерт, как рукой убирает челку со лба, как смеется, говорит, что-то поет под гитару. Сердце Женщины в кожаном кресле забилось как бешеное, дыхание стало прерывистым. А девчонка улыбалась и елейным голоском прошипела:
— А он и вправду хорош! Любить его будет сплошным удовольствием.
— Нет, пожалуйста! Не забирай его у меня. Любовь, пожалуйста!
— Но, милая Ненависть, разве он недостоин любви? Купаться в ее лучах, быть окутанным ею? Разве заслужил он ненависть и боль, ты ведь можешь принести только это. Это твоя работа. Так что изволь уж, оставь его в покое и предоставь мне. Я знаю, что с ним делать. А ты бы лучше позвонила Шефу и все объяснила, он рвет и мечет. А ты страдаешь какими-то глупостями. Не в твоем стиле, ой, не в твоем.
Девушка Любовь улыбнулась. Ее десны были темного бордового цвета, а зубы похожи на маленькие лопаты. Поэтому улыбка ее была кроличьей, а волосы хоть и были длинными и вились, но больше походили сейчас на паклю. На ней было надето платье бледно-изумрудного цвета, и, по мнению Ненависти, она была похожа на самодовольную жабу, которую сколько не целуй, а принцессой она уже не станет. Через минуту в комнате ее уже не было, и только легкий аромат ряски томился в воздухе.

***
Ненависть быстро шагала по улице, бормоча себе под нос что-то из ранней Ахматовой. Светило солнце, светило ей, светило миру. В кафе за углом должен был ждать ее молодой мужчина, при одном только взгляде на которого, хотелось лета, прыжков с тарзанки и любви в необъятном пшеничном поле. Светило солнце, светило в глаза – светило. Ненависть уже повернула за угол. Перед ней раскинулась стеклянная витрина кафе, и за витриной этой шло немое кино, а женщина всматривалась в героев, в их лица, руки. За столиком немного поодаль от окна сидел пианист, а рядом с ним трепетала девушка, в зеленом платье и с волосами похожими на паклю. Оба они смеялись, его рука лежала на ее цепких пальцах, которыми она держала его за горло, а он не замечал этого и гладил наивно по смертельному орудию – по ее цепким пальцам. Они сидели так, визави. И его глупая улыбка говорила всем окружающим, что он сражен, что он жаждет прикосновений и полушепота, что девушка в зеленом, это не жаба вовсе, а сама Мать Природа, опутанная цветами, детьми ее, а не болотной ряской. Ненависть стояла молча. По ней стекала вниз горечь и боль, которые с шипением разъедали асфальт под ногами. Прохожие оборачивались, чертыхались и иногда плевали себе под ноги. И вот Любовь взяла в руки нежное лицо пианиста и притянула к своему – кроличьему. Губы их соприкоснулись и стали едиными — ее губами. А после и лицо его – Ее. И весь он растворился в ней. Любовь поглотила и его пшеничные волосы, и голос, и дрожащие отчего-то колени. И на последней минуте пианист бросил взгляд в окно, прямо на женщину, стоящую вплотную к нему. Ненависть поймала его взгляд – он был пустым, невидящим. Музыкант не узнал ее и отвернулся, чтобы любить. Ненависть опустила руки и пошла прочь. По закону жанра ливанул дождь, который смывал с нее все самое светлое, все воспоминания, цветы, глаза, голоса. Вышла она из него очищенной. И ненависть стала Ненавистью.

***
Однажды в консерватории известный пианист, маэстро давал концерт. В первом ряду сидела женщина. Лицо ее избороздили морщины, а глаза темнели на бледном лице, затягивали в себя, лишали возможности мыслить. Рядом в кресло села девушка, посадив подле себя мальчика лет пяти, с невероятными светлыми волосами. Она говорила ему “сынок” и указывала пальцем на сцену, где за роялем к концерту готовился пианист, с такими же волосами. Женщина с морщинами долго смотрела на маленького будущего гения, а после встала и вышла из зала. Любовь родила сына от человека, который не должен был быть ее. Но разве кого-то будет это волновать. Ведь все произошло так, как происходило в добрых сказках – Любовь победила. А у Ненависти, которая не успела дойти до выхода из консерватории, остановилось сердце, и она тяжело рухнула на каменные ступени. Пианист заиграл свой последний концерт.


2017 год.