​Пространство «тёмного царства» и пространство иное.

Пространство «тёмного царства» и пространство иное.

( По произведениям А.Н.Островского)

Глава первая «Пространство без любви»

Пространство – что вкладываем мы в это слово?! Разве только стены дома или улицу, на которой живём? А то, что внутри человека или семьи и очами не зримо?!

А «тёмное царство», если по самой сути, являет собою беспросветность жизни без любви и уважения к человеку – оно вне времени. Тоже некое «пространство», границы которого не очертить...

Итак, перед нами столь присущий Замоскворечью середины позапрошлого века купеческий дом. Хозяин, его супруга, дочь — одна почему-то, что для русской семьи непривычно.

Сразу оговоримся – речь пойдёт не совсем о сюжете – тем более, что произведения, к которым будем мы обращаться, многим хорошо известны.

Пьеса, всколыхнувшая умы и принесшая известность драматургу, — «Свои люди — сочтёмся». Всё происходит в одном доме – в одном пространстве – и не потому, что живущие в этом доме никогда и никуда не выходят. Всё – начиная с изображения бальных фигур мечтающей о женихе из благородных Липочкой, заканчивая поздним осознанием Большовым того, что «мы совесть продаём», как «Иуда Христа за деньги продал».

Так он сам первый и «продал», когда сделку заключил и дочь принудил против воли за приказчика замуж идти. Её согласие соединить свою жизнь с «дураком необразованным» очень напоминает «сделку» на получение бархата, шёлка, орловских лошадей, дома в каретном ряду и т.п. За это, получается, и у алтаря солгать можно…

Основой жизни человека всегда была семья, в которой закладывались нравственные ценности. А если превратилось пространство семьи в пространство власти самодура, который «как не пьян, так молчит, а как пьян, того гляди прибьёт»?! Ему близким людям сказать нечего — ничего хорошего на ум не приходит?!

Если начинать день с танцев – грех, то почему же совершённое отцом преступление воспринимается в этой семье как некая «норма» жизни?! Почему «нормой» отношений с самыми близкими людьми становится то, как дочь была замуж против воли её выдана — потому лишь, что отец так хочет, потому что он «на то и отец, чтобы приказывать»?! Кстати, тоже как «следствие» совершённой сделки…

И при этом из уст чуть ли не всех персонажей звучат слова Священного Писания…

Николай Первый, посмотрев нашумевшую пьесу, назвал её клеветой на русский народ.

Конечно, свойственны незлобие, умение прощать, готовность прийти на помощь.

Но всё же, наверное, великий русский драматург вольно или невольно показал, что родители за детей своих в ответе – за то, как и кем их воспитали.

«Вам за неё ответ перед Богом держать» — прозвучит в более поздней пьесе, к которой мы несколько позже обратимся.

А если о непреложной истине сей забыто – и судя по всему, давно, то трагедия неизбежна.

«Свои люди — сочтёмся» — нет, не «сочлись». А иначе порочность семьи была бы писателем оправдана. А это невозможно. Великий наш драматург словно говорит читателям и зрителям, что не могут люди быть соединёнными грехом, преступлением – ни юридическим, ни нравственным – последним, особенно. Не может на преступном «договоре» семья зиждиться…

Большова в финале очень жаль – и, может быть, удастся всё-таки Подхалюзину в старом сюртуке «умилостивить» кредиторов. Но требовать — вернее, взывать к порядочности, к уважению, к состраданию, которые из пространства этой семьи изгнаны изначально, «заменены» «поклонением» капризам, прихотям «верховного божества» в виде хозяина –самодура, абсурдно.

И словно приговор звучат слова дочери о том, что «больше десяти копеек дать не могут»; о том, что она «до двадцати лет света белого не видела» и о том, что матери Бог за злобу других детей не дал. Вот уж, поистине, духовное «бесплодие» людей, для которых все нравственные нормы «перемешались».

Всё разрушено до основания – а потому в этом пространстве нет и не может быть положительных героев – взяться им неоткуда. А зло, другое зло породившее, жертвой его и пало.

А.Н.Островский показывает то, чего быть в жизни людей не должно. Показывает, что в таком «пространстве» нет добра, любви, света.

Это – нравственный урок и для самих персонажей пьесы, и для читателей.

Но всё же есть и пространство иное, о котором будет сказано далее…

Глава вторая «Победа «пространства» любви»

Перед нами такой же купеческий дом – только в провинции — в одной из самых замечательных пьес «Бедность не порок». Все события в Святочные Дни происходят – оттого звучит множество песен – но всё же не только потому.

Хозяин дома — самый богатый купец этого «пространства» — города, в котором живёт он с супругой и дочерью – дочь, кстати, тоже одна – но, явно, по иным причинам.

Для хозяина дома – Торцова, как и для Большова один «бог» — богатство, которым можно «кичиться», унижая всех, кто ответить не может — прежде всего «обитающих» в «пространстве» дома его. И даже «образованность» для хозяина дома, очевидно, без богатства немыслима. «Какие нежности при нашей бедности», — говорит он приказчику Мите, который по праздникам стихи А.В.Кольцова в тетрадь переписывает. Каким Митя, по мнению хозяина, может быть «образованным», если «сюртучишко новый» сшить себе не может. И неважно для зарвавшегося, возгордившегося самодура, что молодой человек деньги матери посылает – потому что «ей по старости взять негде». Для Торцова, очевидно, те, что бедны, не люди вовсе.

А вот богатый московский фабрикант Коршунов – «компания» подходящая – и неважно, что о нём слова доброго никто не скажет, что он богатство своё, обманывая людей, нажил и жену «ревностью извёл» — у него же«пять тысяч серебром»! А потому можно ему дочь в жёны – а по сути, на вечное мучение, как невольницу на рынке, отдать…

Не получится, к счастью великому, – иначе бы пьеса названия такого не имела!

Но мы сейчас немного о другом говорим.

Невольно возникает вопрос: почему в этом «пространстве», так похожем на «пространство» предыдущей пьесы, купеческая дочь Люба вырастает совсем иной?! Девушка снимает и отдаёт кольцо с бриллиантом, преподнесённое Коршуновым – ведь она любит бедного приказчика Митю. «Любви золотом не купишь» — говорит она навязанному отцом жениху – говорит словами, народную мудрость воплощающими.

А не выросла Люба такой, как Липочка, потому что в «пространстве» поклонения богатству всегда незримо присутствовало «пространство» иное – «пространство» любви, «пространство» уважения к человеку за душу его незлобную – таким, как Митя, например. И создала «пространство» сие мама – Пелагея Егоровна, для которой душа человека важнее сюртука и количества денег «в кармане».

Ей при всём богатстве мужа важно не какой на человеке сюртук, а какая у него душа.

Не по вкусу ей музыканты «по форме» и шампанское – пусть лучше звучат русские песни, как на незатейливом народном гулянии, и угощаются все имеющейся в каждом

доме мадерой. Не от бедности, не из экономии – а потому что во всём этом корни наши русские – корни глубокие – разумеется, глубже песен и игр, мадеры и солений с вареньями. Об этом чуточку позже.

Оттого и собирается вокруг Пелагеи Егоровны вся живущая в доме молодёжь. Оттого и признаются её Митя с Любой о любви своей и просят благословения. Она-то людей не за богатство уважает.

«Моя дочь, не отдам!» — реакция любящей матери на безумное, бесчеловечное по сути желание мужа отдать Любу в жёны богатому, но постылому Коршунову. «Где здесь любви ждать» — лучше «за бедного, да за милого» — тогда будет «рай».

Любовь — главное слово, главное понятие, главная ценность в жизни. Для Пелагеи Егоровны это столь же ясно, очевидно, как то, что солнце светит, а ещё – как то, что Христос Воскрес – да именно так. «Снял ты с нашей души грех великий – не отмолить бы нам его» — говорит счастливая мать брату мужа Любиму, расстроившему эту чудовищную, напоминающую покупку невольницы помолвку.

Для этой простой русской женщины сие – истина непреложная.

В этом «пространстве» любви «живут» и Люба, и Митя. Ведь именно этому незаметному на первый взгляд приказчику «доверяет» писатель одну из главных мыслей своих – вернее, одну из главных истин русской семьи. Истину о том, что родителям за детей ответ перед Богом держать. Для него это истина, доказательств не требующая.

И потому, наверное, в отличие от Липочки, Люба и Митя не проклинают столько страданий им принесшего Гордея Карповича, а просит Митя благословить «по-родительски, с любовью», а не «на зло». И готов Митя отцу любимой всегда «заместо сына быть». В «пространстве» Любы и Мити по-другому быть не может.

То, что Люба, Митя и Пелагея Егоровна воплощают христианские добродетели – и оттого глубоко симпатичны, бесспорно.

Только хотелось бы ещё вот на чём остановиться. Когда Митя предлагает Любе бежать с ним и тайно обвенчаться, девушка не решается. Понятно, что никто бы влюблённых не осудил. Известны случаи, когда Церковь венчала без родительского благословения, видя со стороны родителей самодурство, а не желание детям добра. И ни у кого не вызывает сомнения, что обвенчать Любу с Коршуновым было бы «грехом великим», как говорит писатель устами своих любимых героев.

Но тогда не произошло бы очень важного – не назвал бы Коршунов свой «замысел» «гнилой фантазией», не прозвучало бы из уст его: «Да что же я изверг в своём семействе?!» — и, наконец, самое главное: «Я теперь совсем другой человек».

А как это важно для русского человека, объяснять, думаю, большой необходимости нет. Покаяние – одна фундаментальных добродетелей, ценностей, основ христианских. Неслучайно была у народа русского даже «Покаянная Азбучная Молитва»…

Вот и некогда лишь золоту поклонявшийся Гордей Карпович перед всей семьёй своею покаяние приносит. А Коршунов, которого совесть ни за безвременную смерть жены, ни за обманутого Любима не гложет, из «пространства» сего изгоняется.

Митя, конечно, даст угол дяде Любиму, и жену с детьми никогда тиранить не будет -потому что изначально невесту свою «душою полюбил», а не за богатство отца её, потому что душу человеческую ценит. Он, несмотря на все скорби пережитые, всегда «обитал» в «пространстве» любви, как и все положительные герои.

В истинно русской душе всегда свет «живёт». И потому «пространство» любви «вытеснило», изгнало «пространство» злобы, жадности, самодурства, что потом «тёмным царством» именовать станут.

Дай Бог, чтобы «изгнало» не только в одной из самых светлых произведений великого русского драматурга.