Сказание о медведе – лесничем, дочке его прекрасной и премудрой девице Анастасии, женихе Петруше...

Сказание о медведе – лесничем, дочке его прекрасной и премудрой девице Анастасии, женихе Петруше и барине Гавриле Семёновиче

Смерть лесничего, шушукались сельчане втихую, барину была на руку. Поговаривали, что дядьку, знавшего и лешего и прочую нечистую силу, то ли задрал медведь, то ли сам он окончательно в лесную братию подался, заделавшись хозяином леса, с помощью колдовских ритуалов… что он сам стал окончательно медведем, потому как вся семья его из старообрядцев, якшающихся с нечистыми, перенявшими от тех свойства таинственные и странные: волховство, оборотничество, общение с деревьями и травами, понимание языка птиц, зверей и тварей бессловесных, как и перемещение в пространстве и времени, чтение мыслей, чуть ли не умение летать и становиться невидимыми… но поговаривали, что и барин мог к исчезновению того руку свою приложить… потому как собирался с дочкой лесника Настей зажить.
Барин был ни молод, ни стар, ни дурён, ни хорош, по девкам гулял, а где лучше -то найдёшь?.. холост, не плешив, на голове ещё есть волос, бороду брил, а усы носил, да богат ко всему прочему, до удовольствий и утех весьма охочий.
Появился на ту пору на селе новый житель, то ли беглый солдат, то ли вольный крестьянин, детинушка взялся ниоткуда, но красавец собой! Просто чудо! И роста богатырского, и телосложения могучего, и лицом приятен, и нравом приветлив, и на руку мастеровит. Нанял его барин на место старого лесничего лес охранять от браконьеров и охотничков, без его разрешения в его края вторгшихся!
Пришёл Петруша в дом, прибирать по-своему стал и мастерить, крыльцо починил; стол шатался, ножку удлинил, придал устойчивое положение, сел за стол хлеба преломить, киселя овсяного похлебать, глядь, откуда ни возьмись девица – красавица сидит у окна в окно глядит. Потом на него глянула и пропала, он и ложку выронил. Выбежал на крыльцо. Нет никого рядом с домом. Вошёл в дом и на пороге с прежней хозяюшкой столкнулся.
— Знаешь, чей это дом?
— Лесничего.
-Что же хозяйничаешь, словно в своём?
— Так я ведь новый лесничий!
— Как так?
— Барин на службу взял.
— И не сказал, что в доме хозяин есть?
— Слышал, на селе говорили, что лесничего медведь задрал.
— На селе?
— Ан, нет, то барин сказал, на селе и другое кажут.
— Ну, говори что кажут!
— Что сам он медведем стал!
— И всё?
— Что дочь у него красавица была… не ты ли ею будешь?
— И куда же дочь его теперь из дома уйти должна, коли ты тут порядки свои наводишь?
— Так ведь сказывали, что и она в доме не появляется, правда…
— Что?
— Что по ночам здесь лучину жгут, и духи лесные столуются.
— И не поверил? Или такой смелый, что не боишься батюшку лешего с его свитою лесной?
— Да ведь мне и выбора не давали; велено было занять сторожку бывшего лесничего.
— Что ещё в своё оправдание скажешь?
— Барин сказал, что если дочка лесникова Настька появится, чтобы к нему жить приходила!
— Вот как? Ну, что посоветуешь? К барину идти?
— Я бы сначала узнал, люб ей самой-то барин?
— А она б сказала«нет»! Какой бы ты дал ей совет?
— Я бы сказал, что надо быть с тем, кто люб!
— Где ж найти молодца доброго, чтоб ей полюбился?
— А чего его искать? Он сам к ней в дом явился, да перед ней стоит, как перед тобой я!
— И кто же ты будешь?
— Петром величают.
— Да как же знать, что ему дочка по нраву пришлась и сердцу люба?
— Да разве слепой твою красоту не заметит и глухой дорогих речей не услышит, да такая девица – раскрасавица любому мила, только не каждому дана.
— И тебе мила?
— Ах, Настенька, хотел бы я, чтобы у нас с тобой счастье полюбовное получилось!
— А барин осерчает!
— Только скажи, что будешь со мною, и будь в моём сердце хозяюшкой! И мне не то, что барин, нечистая сила не страшна; ни леший, ни медведь, ни сам твой батюшка бывший лесничий!
— Так готов ты на мне жениться? Или хочешь жить секретом с голубицей?
— Мудрёно ты говоришь, да ведь шила-то в мешке не утаишь! Готов я на тебе жениться, и законом проживать, как говорится, холить, уважать и любиться!
— Да ведь приданого нет!
— Да ведь я сам бездомный! Да и чем твой дом не приданое?
— И подворья не держим; ни двора, ни огорода, ни сада…
— Да ведь весь твой лесной край – о лучшем подворье и не мечтай! Я ж не в садовники устроился, а морковку с картошкой я и сам могу расстараться, вырастить может, статься…
— А не пожалеешь, что берёшь жену такую?
— О чём же тут жалеть? Поцелуй меня, приветь!
Раскрыл объятья, хотел обнять её, а её и след простыл. Вбежал в дом. Повернулся, огляделся. А она у стола стоит, смеётся! Шагнул к ней. Пропала, как не бывало. Сел за стол. На столе мышка. Накрыл её с кастрюли кисельной крышкой. Стал приподнимать крышку, смотрит, нет мышки. А у окна стоит девица и хохочет. Толкнула рукой створки, открылось окошко. Ветерок занавески вздул. Выронил крышку Петруша, хочет снова приблизиться к подружке. Вновь Настёнка из избушки пропала, а на ветке за окошком птичка-невеличка поёт. Смотрит он на неё, и думает, а вдруг это его Настёнка с ним шутки шутит, хулиганит.
— Настенька, вернись в дом! – просит. Птичка петь перестала, вспорхнула и улетела.
— Вот так знакомство!
— Петруш! Барин идёт! Встреть! Коли мы с тобой полюбовно обо всём договорились, и жить вместе сговорились, смотри же не говори, что меня видел, а вот про медведя расскажи, припугни, да сам не сильно пугайся. Необычная у тебя жена будет, сам лишнего сболтнуть остерегайся. А лучше так, отойди за избу, да обруби у поваленной ели ветки и сучки, сухостой собери, дрова заготовь, а на первый раз, сама я барина встречу; да так, что второй неповадно будет ему чужим имуществом распоряжаться! На чужих невест зариться! За меня можешь не опасаться, я себя в обиду не дам, а ты пока постой там, да если что увидишь, услышишь необычное, для себя не привычное, не волнуйся, я здесь, вижу сразу весь лес, знаю всё наперёд, что кого ждёт. Коли придёшься мне и дальше по нраву, заживём с тобой на славу. Если в какую другую сторону глянешь, меня потеряешь, сам понимаешь. – Оглянулся, Настя у стола, крышку с пола подняла. Рукой над столом повела. На столе прежде почти пустом явства стоят, дразнят собой и манят: и варёная картошечка, и солёная селёдочка, грибочки в маринаде, огурчики в зелёном салате, со сметанкою ушица, даже красная икрица. – Откушай, Петруша и меня послушай. Есть у меня свои хитрости. Против них и впрямь никто не устоит. Ежели мы с тобой душа в душу жить будем, то и ты со мной не пропадёшь, никогда не пожалеешь, что замуж меня возьмёшь! Ни в чём не сомневайся, а как начал, так и дальше по хозяйству управляйся!
Пошла к печи, зашла за занавеску, бросился Петруша схватить свою невесту, шторку отодвинул, охнул, вновь Настёнка его перехитрила, нет никого, словно сюда и не заходила. Смекнул он, что она не проста. А раньше думал, что страшнее ничего нет барского хлыста. Да чего уж и страшиться, коли уже решил на чародейке жениться. Сел за стол. Откушал угощенья. Встал из-за стола сытым, думал убрать посуду, отвернулся на миг, к столу вернулся, ан посуды на нём уже и нет!
— Ну, спасибо тебе, Настенька, за обед! Больше ни в чём не сомневаюсь, пойду до ветра прогуляюсь.
Пришёл барин. Дом пустой. За домом слышны удары топора, Петруша обрубает упавшую ель, ветки, сухостой собирает, дрова заготавливает. Хотел было на шум податься. Да голос его остановил.
— Спасибо, барин, что о моём счастье позаботился!
Оглянулся Гаврила Семёнович. Стоит перед ним девица-краса, но хмурится, словно в небе собирается гроза.
— Прислал ты мне славного жениха. Нравится он мне пока. Да чего уж скрываться. Решили мы обвенчаться. С твоей лёгкой руки, будет у меня муж, но ты барин теперь не жених, и сюда больше не ходи уж!
— Настя! Да ведь все говорили, как отца твоего не стало, и ты пропала!
— Как видишь, люди не всё знают, о чём говорят; да и ты не всё знаешь, барин! За твою услугу – и я тебе уж честь окажу, будущее расскажу – коли ты не остановишься, и дальше своего добиваться будешь, знай, что всё, что направишь в сторону леса, не принесёт тебе интереса, что супротив применишь – самому себе вред принесёшь, как в зеркале всё отразится, и к тебе же самому возвратится! А теперь иди, да по сторонам не смотри, вечереет нынче быстро, на охоту ночную зверьё выбирается. Но коли сразу пойдёшь, успеешь до дома добраться, и никто тебе на пути не повстречается!
— Настя, да почему же ты его, а не меня выбрала! Я ж хотел, чтобы ты ко мне пришла, барыней в дом мой вошла!
— Дом твой для меня мышеловка! Я ж не мышь, чтобы меня в мышеловку заманить, ох, понадобиться большая сноровка!
Протёр барин глаза, не веря им – только что девица стояла, а теперь на половице мышонок на него смотрит, глаза, как бусинки. Испугался Гаврила Семёнович, бросился за порог. Дверь за ним со стуком захлопнулась. Слышит, работает ещё сучкоруб, нанятый паренёк.
— Эй, Пётр! А ну, иди во двор! Барин до тебя пришёл!
— Погодь немного, барин! Уж темнеет, а мне Настёной велено дров заготовить! Повадился по темноте огромный медведь под окно ходить! И ревёт, не во гнев сказать, громче вдесятеро, чем вы сейчас рявкнули!
— Ах, чтоб тебя, остолоп проклятый, я ж тебе велел ко мне девку прислать, а не самому ей в мужья набиваться!
— Эх, барин, вот и видно, что плохо ты её знаешь! Она всё наперёд глядит, коли скажет, быть тому, то и случается! Не могу я её ослушаться, получается! Она, передать мне тебе велела, чтоб сюда без нужды не ходил бы ты, барин, как бы не было беды от какой-нибудь твари.
Рассердился барин: «Да я сейчас к тебе сам подойду!» — кричит, — ну, погодь уже иду! – и пошёл было, да вместо Петруши медведя в кустах узрел, остолбенел, назад повернул, куда ж Петруша делся? Одно хорошо, удары-то топора слышит, и это смелости придаёт, что не один он тут, хотя сам Петрушу побить до полусмерти готов; но вдруг и удары затихли…
Схватил Гаврила Семёныч палку, смотрит, а по ней мураши бегут, словно на пожар, до его манжет белых торопятся. Отбросил от себя прочь, хотел было, что ли, в сторону Петра податься, или вовсе ориентацию потерял, а оттуда рык медвежий, сучья трещат, бурелом ломается; а из-под ноги у барина жаба выскочила; ступил он назад, смотрит, а та палка, что он в руках держал, уж змеёй под ногами извивается. Прыгнул барин в сторону, вляпался в жижу грязевую, хлебнул щегольским ботинком киселя болотного.
— Эй, ты, чудила, или медведя не слышишь? – прошептал едва слышно, и за кустами шерсть бурую опять углядел, и вновь рык звериный услышал.
— Ох, барин, накликаешь, на свою голову! Предупредила ведь, чтоб торопился! Темнеет быстро, а тебе ещё назад «пилить и пилить»! – оглянулся, Настька у порога серьёзная! – А о красном петухе даже не помышляй! Иначе, сам бездомным, как Петруха окажешься!
— Настя, Настя, почему в любовь мою не веришь?
— Э-э, многих ты на деревне обласкал, барин! От той любви твоей у меня спасения ни одна девушка просила! Нет, барин, не остановишься ты! Горбатого исправит могила. Не делается чужими-то руками любовь? Ты кого ко мне прислал? Я твой дар приняла! А ты меня послушать не хочешь!
Тут над барином ворона пролетела: «Кар – кар» — отвлекла… Он руками замахал над головой, снова в сторону дома глянул. Не стоит дочь лесника уже на прежнем-то месте. А сам дом почернел в сумерках, словно брови насупил. Тучи в небе сгустились.
— Торопись, барин, всё уже сказано! Коли и сейчас не послушаешься, тебе несдобровать. Не миновать беды. И постель твоя останется пустой и холодной.
Повернулся на голос, перед ним Настёна грозная, мрачная, тёмная, как небо над головой, как омут болотный.
— Видишь, даже провожать тебя пришлось, не ты сегодня охотничек… а кто охотничек, тот уже вышел на охоту… — сказала и пропала. – С ветки впереди ворона: «Кар-кар!» Под ногами земля хлюпать начала. Дождь в мгновенье ока пошёл, гром в небе разыгрался, ветер сильный поднялся, хоть в лесу ему и вовсе быть не положено! Совсем близко рык звериный медвежий раздался да треск сучьев.
Бросился Гаврила Семёныч бежать, сердце сжало страхом и тоской, мысли трусливые и злобные обуяли: «Вырублю этот лес к чертям собачьим: и дом ведьминский сожгу, прогоню девицу строптивую на болото к лягушкам, пусть сгинет там со своей красотой, гордынею и силой нечистой».
Как бежал, каким домой заявился, в грязи весь, бледный, холодный, зуб на зуб не попадает, трясётся, слова молвить не может. Ну, да ведь дворня живая, отпоила чаем с мёдом да малиной, ванну горячую слуги подготовили барину, отмыли, спать уложили. Тот в подушку вцепился, старушку служанку, старую няню свою велел позвать, всё что-то пытался той рассказать — об избе лесника и Насте, и новом лесничем.
Старушка качала головой, а потом сказала: «Не трогал бы ты их, Гаврила Семёнович, глядишь самому бы лучше было!» — замахнулся он на няню старую тростью. Прогнал, но спать той ночью своим слугам не дал. Издёргал всех вконец, а на утро велел таких отпетых негодяев позвать, душегубов, лихоимцев, которым уже ничего не страшно было, виселица по ним давно плакала. Воров ведь и бандитов тоже хватало, по дорогам всяких лихих людишек. Пришли к нему эти нанятые разбоем промышляющие сотоварищи, подговорил он их к делу нехорошему. Спалили они по его наводке дом лесника, а сам барин издали в трубу подзорную глядел на пожар. Вот только прислали за ним конюшего на кобыле, что была вся в мыле.
— Что? Что?
— Плохо, барин. Горит твой дом. Никак потушить не можем.
Бросился к дому, а от того одни угольки остались.
Тут он и вспомнил, о чём Настёна думать ему не велела – вот, значит, какого красного петуха она тогда в лесу углядела, о пожаре ему помышлять запретила, что ему тоже худо от того же будет, предупредила, а он и тогда не понял, и сейчас поздно прозрел. Уехал барин в город. Долго болел, лихорадило всё Гаврилу Семёновича да трясло, но время добрый доктор, вылечило и его. Собрался он вновь на охоту в имение своё старое, приятеля позвал, страшновато одному было что-то. От деревни той и народа не осталось, все с тех мест потихоньку кто куда перебрались. Один домик няньки его старой кособокий стоит неприкаянный одинокий, словно пожалел кто старушку, не тронул её бедную избушку. Отговаривала няня барина Гаврилу, не послушал, накликал беду на всех, неведомую лесную силу. Куда Настя с Петром сгинули — никто не ведает. Лишь историю эту передают из уст в уста по белу свету, может от няни о ней и прознали… барин-то когда болел, в бреду и в жаре после грозы лесной, и потом при пожаре, всё старой вспоминал и пересказывал, зарекался на красавиц заглядываться, заикаться стал даже, да после с недугом этим всё же справился.
…Интересно, поди, узнать, как барин пытался то место искать. Заросло всё травами, кустами, да скорее хвастался он просто старой няне. Потому как говорил ещё о вороне говорящей, его упрекавшей да корящей: «Барин Гаврила, я ж тебе говорила! Как же предупреждала, а тебе всё мало? До зверья лесного вновь пришла охота, вперёд, ждёт тебя торфяное болото!» Заяц будто бы три раза дорогу перебегал, на третий плюнул и по лбу себе лапой постучал! В общем, скорее всего, не дошёл он до того места, где жила когда-то в лесу Настёнка – невеста; повернул он с дружком своим обратно, на попятный пошёл, да и ладно; обуял его страх не на шутку. По секрету сказал, что видел малого мишутку! В другой бы раз медвежонка малого в охапку, а тут побоялся встретить мамку его али папку; и дружка отговаривал от такого, божился, что мишутку видел не простого! Словно в уши напел ветер: «не трожь, барин, то Настины дети!» Ноги сами развернулись, вприсядку, потихоньку назад да к дороге голову уносить пока целы руки-ноги. Да и то, будто бы слышны были рыки — то звериные медвежьи, а то крики. Словно женщина с мужчиной окликались, чтоб не заблудиться аукались и звонко смеялись. Только барину сие это странно показалось, вроде малость, а опять страшно стало, лихоманка старая напала. Думаю, бежал он из леса прочь, а потом в домишке няни продрожал с дружком всю ночь. Дружок, вроде, сказывали, напился, и в сон глубокий провалился, до утра прохрапел, и не слышал, как зверь под окном хрипел. А барин зарекался на охоту ходить, а нянька просила его в городе остаться жить. Ей одной намного спокойнее было, до этого зверьё под окном не следило. И впрямь наутро следы кругами. В общем, на утро отъехал барин, грозя кулаками, да просто воздух зазря сотрясал, как ворона ему на дороге попалась, села у лужи, каркнула, так он сразу и замолчал. Слышно было, ещё говорили, кукушка его в темечко клюнула! Ну, да это я думаю, не в прямом, а в переносном смысле, то есть на самом деле, кукушки на макушке его не сидели, а просто «с катушек слетел барин немножко», «сломалась пружинка в часах», то есть, образно говоря, «клюнула кукушка», стал бояться барин даже кошек…
Но эта история в городе всем знакома!.. чего и ждать от богатого нервнобольного?! Да и богатым был он уже не долго; всё проел, пропил, да как говорится, зубы на полку…