Улица Ленивых Кошек
Если прислушаться, приложив к уху ладонь — где-то
совсем близко течет река-ленивица, прямо в небо, такое же
синее и спокойное.
Весной по реке плывут скрипки, гитары, барабаны...
Все инструменты собирают на берегу музыканты, счищают пыль и
опускают на воду; река пробует играть —
но ничего не выходит, только стучатся боками скрипки с
жалостным звоном, а контрабас плывет молча,
сосредоточенно прокладывая путь среди более мелких
товарищей по искусству.
Рояль надувают изнутри велосипедным насосом, пока
тот не станет легче воздушного шара — и выпускают в небо.
Он покачивает на воздушных гребнях гладкими лоснящимися
боками, от радости несерьезно мотает кривыми
ножками и улыбается во весь щербатый клавишный рот
оставшимся на земле музыкантам в накрахмаленных рубашках
и блестящих, так что больно смотреть, цилиндрах.
Музыканты задирают головы и, щурясь, смотрят против солнца,
а дирижер, чтобы лучше видеть, протирает глаза рукавом.
А скрипки плывут за поворот и, когда скроется последняя,
музыканты разводят костер и жарят на нем литавры,
похожие на грибные шляпки.Желтая поджаренная медь
хрустит на зубах, а барабан-луковица настолько горек,
что у всех глаза до краев полны слезами.
Еще в реке живет Туман с вечно измазанными белой пылью
боками; днем он спит, а вечером просыпается, потягивается,
мягкими бесшумными шагами выходит на берег и начинает игру:
накрывает пушистой лапой луг, потом улицу, потом фонари —
те морщатся, жмурятся; становится темно до самого утра.
Река течет, изгибается в берегах как лента от ветра,
поит подошедшие к самой воде деревья, спиной трется о Мост.
Мост стар.В мокрых, когда-то белых, пахнущих смолой и летом
бревнах, поселились трещины, а у самой воды — Тишина,
похожая на сочную тину, что полощет целый день река.
Река вплетена в луг; Над ним после дождя поднимается
Радуга, а, если нагнуться к самой траве, видны
большие цветные капли; раскачиваются на узких стебельках.
из них вырастут новые радуги.Радуга упирается в небо;
солнце прыгает через него, а вечером съезжает по ней за
голубой лес, раскрасневшееся и усталое.
За мостом живет Тили-Бом, очень толстый.Он курит очень
толстую трубку — фабричную трубу и высоко пускает
белый толстый дым; дым поднимается до солнца и лезет тому
в глаза.Солнце отворачивается, чихает, так что желтые и
серые пятна прыгают по стенам и в комнате по столу
на глазах у удивленного зеркала — становится пасмурно.
Тогда Тили-Бом гасит свою толстую трубку, а закуривает
поздно вечером, когда солнца нет на небе и все спят —
деревья, положив листья на сучья, ветер, раздувая
коричневые ноздри и даже ворчливые ворота.
Прямо за воротами начинается улица Ленивых Кошек, кошек
с острыми ушами и ленивым мохнатым хвостом.
Кошки всю ночь разматывают тонкие неслышные клубки следов.
У каждой кошки свой клубок; у белой — белый, у пятнистой
как тетрадка неряхи — пятнистый.Катит и мурлычет
себе под нос — за угол, по лестнице, на чердак, потом на крышу,
оттуда — прыг на толстое облако, неосторожно опустившееся
слишком низко.Ну а в туче-горе можно наловить мышей-звезд,
притаиться и подождать пока одна из них не выглянет
из под края тучи.Вот почему днем никогда не видно звезд —
боятся нос высунуть, если даже ночью это так опасно.
Днем кошачьи клубки можно найти в самых неожиданных
местах — а водосточной трубе, на дереве, даже на луне,
по которой они успели наследить пока она умывалась в луже.
Днем кошки тоже любят бывать на крышах; рядом небо
свисает до самой земли и громко полощет испуганное белое
белье на кривых веревках; большую простыню — белый
воздушный змей, разрисованные гибкие полотенца, рубашку,
что машет рукавами так сильно, что кажется будто она
дирижирует оркестром; сердит строгую бумагу в серебристой
урне и распутывает волосы из тугого клубка.
А если выдернуть большой желтый гвоздь за блестящую
шляпку,, то небо вспорхнет с места точно как полотенце
с бельевой веревки, станет бродячее и бестолковое
как ветер, что подглядывает в ночные занавешенные окна,
а днем гоняет веселые пустые банки-барабаны.
Вечером улицу Ленивых Кошек запирают на Синюю Дверь.
День стекает по трубам, оставляя на них яркие блестящие
крошки; расклеивает красные важные окна на всех домах
и уходит за Синюю Дверь.До утра улицу сторожит Ночь
в блестящем платье.Она спускается по крутой деревянной
лестнице из-под самой крыши и держит в одной руке
три больших цветка с розовыми изогнутыми лепестками,
а в другой — высокую теплую свечу на прозрачном,
сделанном изо льда подсвечнике; и, когда спускается,
чуть набок держит голову с густыми черными волосами,
которые пахнут большими ночными звездами.
Рядом — Хитрый Хранитель Ночи; переступает на гибких
стройных лапах, несет Ключ от Клетки.
Большая сильная птица бьет крыльями в Клетке —
а на развороте крыльев выткано по яркой звезде.
Когда Ключ, скрипнув в скважине, повернется на два
оборота и откроется дверца, птица бесшумно вылетит
и синей тревожной тенью заскользит над Городом,
роняя с высоты большие лохматые перья.А если прокричит
своим высоким, похожим на человеческий, голосом — разбудит;
а отчего проснешься — не поймешь; так же ровно, с сухим
потрескиванием горит ночь за пришторенным окном,
так же Время катит секунды с чуть слышным перестуком,
всё так же спит на стеклянной спине стола плетеная тень
ночного дерева — и только незнакомое большое перо
опускается под внимательным взглядом фиолетовых ламп,
вспыхивая по краям цветными искрами.
А птица мечется среди порозовевших стен, раздувая
Костер Ночи до жадного гудения так, что желтеют и морщатся
листья от жара, жухнет трава на земле и утром долго
остывает небо, исходит теплом, накаляя поднимающееся солнце.
Такими ночами, когда ярко видна низкая больная луна
над самыми крышами и вырастают на длинных стеблях яркие
фонари-одуванчики и беснуются вихри звезд,
на непрочные карнизы, нечищеные пожарные лестницы
осторожно выходят из слепых, без стекол, чердачных ходов
Трубачи в черных высоких цилиндрах.В рукавах
они прячут горячие трубы.
Они долго всматриваются в ночное пламя немигающими
глазами и, когда уснет последнее окно,- высоким чистым звуком,
не спугнув спящих голубей ни осторожных гибких кошек,
не прикоснувшись к чутким ночным листьям, похожим на
спящую на дереве птичью стаю — трубят.И под эти звуки
растет ночная трава, тает глупая память, отступает
больничная забота.
Если идти по этой улице и считать дома, то седьмой дом,
четырехэтажный и желтый, покажется самым старым и некрасивым.
Его когда-то новая красная шляпа выгорела, а стены наоборот
потемнели.Осенью он ворчит простуженным голосом и кашляет
в железные трубы, что растут на стенах и которые глупый
дождь каждый раз примеряет на ноги и гремит, недовольно
осматривая со всех сторон, и шевелит мокрыми голыми пальцами.
В этом доме по улице Ленивых Кошек живет Время.
К нему можно зайти в гости прямо с улицы; через широкий
подоконник-ступеньку, отдернув занавеску-паутину.
Еще в комнате на четвероногом столике в черном
скворечнике живет Телефон; поднимешь трубку — скворчит
недовольным голосом.Каждый час Время узнает по Телефону
точное время и поправляет свои усы-стрелки.
Прислушайся… Часы все время что-то шепчут.Это из них
выкатываются как из кармана фокусника, зеленые кружки,
треугольники, кувыркаются, хлопают в ладони «тик-так, тик-так»,
бегут к краю стола, слазят цепочкой на пол, пробираются
по ковру — разноцветному густому лесу к окну, выпрыгивают
наружу и бегут плавать по лужам на листьях и щепках.
Вечером Время собирает их в большие кульки из плотной
гладкой бумаги; отдельно кружки, квадраты и треугольники,
чтобы снова засыпать в Часы.В большие настенные помещается
целый кулек, а в маленькие наручные — пол-жмени.
Если положить Часы в коробку и открыть через день,
то они будут стоять, ведь Время не сможет их найти;
вот почему Часы ставят на видное место и даже делают звонок.
У Времени есть четыре колокольчика.День — пузатый,
величиной с большую чайную чашку с надутыми щеками,
из которой в свое время пьют чай с вишневым вареньем,
собирая косточки на блюдце;- и голос у него такой же
громкий и пузатый.Вечер — тусклый колокольчик на синей ленте.
Когда Время звонит в него, все прислушиваются: ветер, приложив
ухо к водосточной трубе; солнце перестает качаться в связанных
из синих ниток качелях и наклоняется к самой крыше, чтобы
лучше слышать; а вечно недовольные ворота скрипуче вздыхают —
«вот и вечер», значит скоро закроют улицу на Синюю Дверь.
Ночь Время звонит совсем тихо и этот звон слышит только
чуткая река, бессонное ночное небо, что накрыло город
плотным плащом да глубокая спокойная трава.
Но зато, когда ночь проходит, Время звонит громко и ясно
в четвертый колокольчик — Утро.От этого звонка первой
просыпается буква «Ш».Ещё сонная буква «Ш» идет по улице
и ведет за собой Рассвет — длинную таксу с белым животом
и черным блестящим носом-пуговицей.Такса часто стучит лапами
по асфальту и лает на всех сонных и ленивых.
Потом поднимается Солнце, раздвинув облака.
Заходит в каждый дом в своем розовом легком платье, проводит
ладонью по стеклу и в окна летят брызги душистого свежего
света и все дома, и вся улица кажутся вымытыми в большой
белой ванне с мылом.И все говорят — «вот и наступил новый
день...»
На этой улице когда-то я жил.В доме меня знали все:
скрипучие Двери, мыши и даже пауки, которые живут под крылом
у Крыши.Вечером они стягивают за длинную нитку Солнце,
связанное из пряжи — из красных, желтых и белых ниток,
и распускают на отдельные нити, Потом скатывают в маленькие
клубки и разносят по углам, где целую неделю замачивают
в лунном свете до блеска, иначе не станет петь ловчая сеть
заманчивую мелодию.Как только начинает темнеть, пауки
расходятся по своим углам и вяжут тонкую как цветочный
запах ловчую сеть, часто перебирая лапками, ловчую сеть.
Самой интересной в доме была Лестница.Когда приходили
и усаживался около выгоревшей стены Дождь, и худые бледные
тени выходили из-за дверей, Лестница рассказывала своим
скрипучим голосом всякие небылицы и былицы.
Былица первая.Мальчик и Страх.
Утром спелое Солнце аппетитно раскачивается совсем близко
от земли и, если сильно захотеть, и — ботинки в сторону -
оттолкнуться с разбега от холодной земли так, что покатятся,
запрыгают мелкие неправильные камешки, то можно допрыгнуть
почти до самого солнца, выше стен, в нишах которых дремлют
старые ненужные Вазы и даже выше Крыши, на которой греется
лестница-ящерица, изогнув коричневое туловище.
Такое Утро похоже на настоящий большой «секрет» —
разноцветные стекляшки, фантики в земле под оконным осколком;
снимешь землю, осторожно, сначала в середине и дальше к краю —
проступит кусочек сказочно красивого мира.
Вот таким высоким разноцветным Утром затрубил Трубач
громким желтым голосом.Тревожный голос стучится в зеленые Двери,
забирается под самое небо, выше голубей, купающихся в светлых
воздушных брызгах и прыгает по гулким крышам в больших
черных трубах=бородавках.А крыши, красные жестяные — домиком,
белые — аккуратным прямоугольником и старые черепичные в
желтых глиняных заплатках, хохочут все сильнее и сильнее.
В это время по пустой еще не согревшейся улице бежал мальчик.
Красные в дырочках сандалики звенели, ударяясь о сонный асфальт
так, что было больно пяткам, а Звон далеко отскакивал и долго
катился следом.За рубашку мальчика зацепился Ветер и колется
через выгоревшие крупные фиолетовые горошины, студит голову
и не отстает как ни отмахивайся.
Мальчик не оборачивался, ведь за спиной бежал, нога в ногу.
чтобы не понять — рыжий страх.Когда входишь в пустую гулкую
комнату, он сразу вышагивает откуда-то из-за двери и становится
сзади.Если петь, громко топать, Страх тоже боится; но прислушаешься -
ходит в соседней комнате.Вот скрипнул пол, вот он коснулся шкафа
и зазвенела тонкая чашка-колокольчик, а побежишь — сразу за спину
и, кажется, дотрагивается длинными узкими пальцами — вот около
лопатки, вот дернул за рукав...
Улица отставала.Удивленно изгибались брови-карнизы на домах.
Даже Эхо отзывалось сзади уже еле слышным голосом.Дома быстро
росли под гору, к реке, окна на них поднимались все выше,
покачиваясь узорчатыми занавесками, похожими на деревья в зимнем
парке после спокойного и торжественного снегопада.
«А мальчик убежал, а мальчик убежал» — скрипели старые испорченные
ворота, важные и недобрые — «куда идёш-ш-ш» всем прохожим.а их
темная негнущаяся тень вечно валяется на дороге.Зимой Ворота
кутаются в белый мохнатый шарф, так что даже носа не видно; голос
становится гнусавым и тихим, будто они говорят через вату;
а осенью, когда прилетевший северный ветер заплетает дождевые
нити в блестящие косы, когда последние нерешительные листья листья.
зажмурив глаза, подставляют свои слабые крылья ветру и летят
через озябшие лужи и сгорбившуюся траву, Ворота ночами напролет
выспрашивают у ветра про страны, где рождаются все эти толстобрюхие
низкие тучи, где растут такие сильные холодные ветры; так что
нельзя заснуть от их скрипа.
«А мальчик убежал» — эти скрипучие длинные звуки ползут
вдоль фиолетово-синих снизу стен, навалившихся животом на серый
каменный бок тротуара, лезут под ноги, вытягивая вверх узкие
слепые мордочки.
«Куда ты, мальчик?» — спросило прозрачное Утро ласковым
спокойным голосом; прозрачным — потому что еще не жгли листья;
тонкие и неживые от безлунных сентябрьских ночей,
когда ветер гладит кору прохладными ладонями,
раздувает паутину ветвей и, кажется, чуть поскрипывая на зеленой
волне, за белой, выступающей в беспокойную улицу оградой,
стоят корабли с апельсиновыми парусами,
они лежали золотистыми обертками прошедшего Лета, что живет
в каждом стеклянном клочке света и в каждом дереве-факеле
под прилетевшим издалека ветром, может с севера, от укрытых
ледяным мхом озер, где живут белые как белое северное солнце
лебеди, а может из пустыни — желтого блюда в верблюжьих
дорогах-рисунках.Ведь кончилось Лето — вот почему плачут деревья
желтыми брызгами-листьями.
«Я потерял свою Улицу!», крикнул мальчик в сложенные у рта
ладони, запрокинув голову до боли у прижавшихся друг к другу лопаток.
«А какая она, твоя Улица?»
«Там живет Сухое Дерево...»
Во дворе живет Сухое Дерево.Листья давно уже не прилетают к нему
весной и солнце перестало дарить ему большую синюю Тень, тонкую и
легкую, и теперь дерево щурится, когда День выкатывает утреннее,
только что сделанное солнце и ярко бьет в него белыми руками,
закасанными до локтей.А когда День закатывает солнце по домам
с зажмурившимися от щекотки окнами, морщины Дерева собираются
около глаз и кажется — вот засмеется и зашевелит длинными
белыми сухими усами-прутьями — или заплачет.
«Вот как.Тогда мы обязательно найдем твою Улицу.Иди за мной.»
Вот и вся история, потому что мальчик нашел свою Улицу и
поэтому дальше не интересно.
Былица вторая.Где живет Лето?
Это случилось осенью.Время стало очень рано звонить Вечер,
а небо поднялось очень высоко, подальше от остывшей земли,
а Солнце больше не боится обжечься об крыши босыми пятками
и наоборот опустилось пониже, стало разгуливать по домам и
заглядывать в трубы, что вечно гудят, потому что держат
во рту букву «У».Потом Солнце перебирается на соседнюю улицу,
потом за длинношеюю реку, потом за простуженный Парк, что стучит
от холода ветками-зубами.Больше всех рад осени дым, Чуть стемнеет —
растекается вдоль парковых дорожек, выходит на улицу, полную
озабоченных машин, потом поднимается вверх, где высоко над землей
летят птицы, широко машут крыльями, где в чистом воздухе совсем
близко дрожат звезды, а осенняя ночь кружит над городом и, скатав
из звездного снега Луну, подбрасывает её так, что искры-звезды
снова разлетаются во все стороны, прилипают к небу, ложатся на
скамейки инеем и утром у дома оказываются белые усы-карнизы,
а у присевших скамеек — белые коленки.
В тот день Солнце проспало и злой осенний дождь смеялся и
плясал на блестящем тротуаре, расплющивал мокрый нос, заглядывая
в окна, барабанил мелким круглым кулачком по трубам и даже —
двигал ушами как это умела делать пони в парке.
Пони возила раскрашенную веселыми красками повозку, любила
зимой грызть прозрачные сосульки и в ее коричневых глазах
отражались коричневые деревья, коричневые домики и коричневые
люди.Впрочем, пони давно нет и не слышно теперь ни одного
«цок-цок» маленькими копытами по дорожке между каруселей и
игрушечных домиков.
Этим Утром, когда деревья вымокли до последней ветки,
а дома до последней черепицы, мальчик подумал «а куда улетает
каждый год Лето на крыльях-паутинках? Ведь все любят Лето и,
когда оно уходит, за ним летят птицы, теплый ветер и даже листья,
которые совсем плохо летают.И как позвать Лето?»
Мальчик спросил Ворону, сидевшую себе на ветке дерева -
«Вы знаете, где живет Лето?»
«Зачем мне знать?» — удивилась Ворона и возмущенно защелкала
черным лакированным клювом,-«я и без него прекрасно обхожусь.»
После этого она еще раз звонко щелкнула клювом, скользнула
строго черным глазом и улетела, поджав лапе.
«Наверно звезды знают.где живет Лето, им с высоты виден каждый
уголок — подумал тогда мальчик и попросил прохожего —
»Подсадите, пожалуйста до вон той звезды."
«Что за чепуха, малыш… Я видел звезды совсем близко… Ну, как
твои ботинки… Это просто немытые бутылки, а внутри — электрическая
лампочка.И больше ничего.А зачем тебе звезда?» — он затряс головой
будто хотел.чтобы она отвалилась и протянул руку к уху мальчика —
«Я тебя узнал! Это ты бросаешь в окна камни! А ну покажи карманы!»
Эти слова прилипли к рукавам.Хотелось стряхнуть их на землю.
«Слуги мои!»
«Мы здесь!» — откликнулись измазанные темнотой подворотни,
облупившиеся заборы, хлопнули локтями по грязным бокам, замотали
обрубленными куцыми хвостами.
«Взять его!»
Заплясали фонари в длинных желтых платьях, защелкали пальцами у
самых ушей, дружно запели «чавэла».
«В Черную Книгу его!» — и огромная Черная Книга развернулась
гармонью, а в каждом развороте по Черной Птице, в клюве —
по светящемуся Шару.
«В Черную Яму его!» — и Черная Яма зашамкала беззубым осыпающимся
ртом.
Мальчик побежал по ночной, выкрашенной в темно-коричневый цвет
улице и ему казалось, что все на него смотрят.Дома только делают
вид что спят, а как только он пробежит — открывают глаза-окна и
смотрят; даже видно как они притворяются и как подрагивает
штора-ресница на втором этаже; ветер стоит за углом и прячет
дыхание, но все равно слышен шорох; луна то спрячется, то выглянет
краем лица и заблестит, засияет круглый как окошко в самолете глаз.
Мальчик даже почувствовал как эти взгляды приклеиваются к спине,
кажется вся рубашка стала глазастой — в серых и желтых открытых
глазах.Так что, когда он прибежал домой, то первым делом потерся
спиной о батарею.
Ночью плохо спалось.Как известно, сны получаются от скрипок;
крепкие, долгие — от черных лакированных, легкие дневные —
от белых; а бывает не разберешь какой сон видел — это когда
играют сразу на обеих, на одной кто-то в строгом, застегнутом на
пуговицу фраке, а на другой — клоун в клетчатых штанах и курносых
башмаках.Он приплясывает и все время роняет помятый котелок, но
тут же, ловко подцепив носком, возвращает на голову.А скрипка у него —
точно котенок: гриф — хвост, колки — шесть белых ушей; вот такой
странный ушастый котенок.
Но в ту ночь играла черная скрипка.
Утром мальчик быстро собрался и пошел на небо.
Завернув за угол дома, и сейчас можно увидеть начало каменной
лестницы, от которой осталось только пять самых первых ступенек,
а когда-то она доставала до неба.
Ступишь на нее — каждый шаг выпевает ноту — до, ре, ми и дальше.
Первые ступени — широкие, и гудят они низко и толсто, а вот когда
заберешься повыше, откуда камень летит до земли целый день,
видна отставшая голубая краска на небе и слышно как гудят
внутри солнца пчелы.
Вообще-то на лестнице были всякие ступени.Были ступени-
фантазерки.Как ступишь — охота смотреть по сторонам.На них
обязательно споткнешься и ушибешь колено; зажжется пятно —
красное как глаз у светофора.Была одна ступень, на которой
тянуло отвинтить голову слева-направо и заглянуть внутрь —
что там? На ленивой ступеньке можно было стоять столько, что
самая медлительная черепаха успеет доползти до края земли
и свалиться на спину кита, что держит землю на плаву.
Черные ступени надо было переступать; говорили — как наступишь -
где-то победит кривда.
Вверху лестница касалась облака.Когда мальчик забрался
наверх, то увидел — четверо упираются, мнут облако как манную
кашу и держат четыре ветра — северный, южный, западный и восточный.
«Зачем вы это делаете?!» = крикнул мальчик.
«Надо, чтобы для каждого времени года был свой ветер.Иначе
зимой южный ветер-лакомка съест весь снег и слижет все сосульки,
а летом совсем ненужно прискачет на северном ветре метель,
держась за перепончатую гриву, и залепит траву и деревья снегом.»
Ветры барахтались в облачной пене и гудели как осы.
«Я помогу вам!»
«Не надо.Мы справимся, Может тебе чем-нибудь помочь?»
«Да.Уже осень и южному ветру пора лететь за прошедшим летом.
Пусть передаст — мы все будем ждать лето.Пусть возвращается скорее.!»
Вот и эта былица кончилась.А лето в тот раз наступило так рано,
что такого не припомнило ни одно старое дерево, ни один старый дом.
Былица третья.Девочка, любившая дождь.
На самом краю улицы до сих пор стоит двухэтажный дом с пузатыми
толстогубыми колоннами.Раньше к нему часто приходил старик в шляпе
и застегнутом на все пуговицы пальто.Он становился рядом с пузатыми
колоннами — в руке аккуратная фигурная скрипка, а у ног — собака с
пушистым бантом на шее.Старик водил смычком по струнам, собака
поднимала в такт то левую, то правую лапу, длинное пальто изгибалось.
и даже дом подпрыгивал и наклонялся, улыбаясь всеми трещинами и
щелями; и все, кто ни услышит, останавливались и смотрели на тонкую
скрипку, старую шляпу и ученую собаку.А пока он играл, на улице
становилось светло, так что надо было крепко жмурится, а за домом
шумело море.
Вот в таком доме когда-то жила девочка, любившая дождь.
Каждый раз, когда шел дождь, она выбегала на улицу, высоко подбрасывала
обруч и кричала — «красный, желтый, голубой» — и обруч становился
трехцветным.Девочка смеялась и плясала под дождем, обруч вертелся
в воздухе, падал, снова взлетал и все люди говорили — «какая красивая
радуга».А девочка сердилась — «это же обруч! Это мой обруч!» — и это
подтверждали скрипучие ворота, старая, вся в трещинах-морщинах дверь
и стройная серебристая урна — «да, конечно, это обруч.Какие странные
люди.Они думают — это радуга».
Однажды Дождь, завернутый в голубую шипучую бумагу, забыли на
мокром асфальте.Дождь выбрался наружу и покатился вдоль улицы,
подпрыгивая на ступеньках; закатился в парк и заснул в высокой траве.
А девочка собирала цветы в парке и, когда увидела Дождь, тихо,
чтобы не разбудить, прошла мимо, но потом испугалась, что тот простудится,
вернулась и разбудила — «дождик, вставай.Ты можешь заболеть от мокрой
травы и холодной земли».
«Что ты, я же теплый дождь!
Солнце держит меня в ладонях и ждет пока я не согреюсь, а потом бросает вниз.
а само смотрит как капли опускаются на невидимых разноцветных парашютах
и дует на капли так что щеки раздуваются и розовеют.А люди удивляются —
»слепой дождь, он ничего не видит.Ведь светит солнце.Разве может идти
дождь, когда светит солнце?" А я иду себе, задеваю прохожих, которые
почему-то прячутся, бегут, прикрыв газетами голову.Тротуар становится
весь в пятнах от злости, а деревьям наоборот весело — машут листьями,
сбрасывая дождевые капли."
А пока они говорили подошел Скрипач и заиграл так старательно, что даже
вытянул язык.Девочка слушала, и дождь слушал, уткнувшись мокрым носом в
ее плечо.Девочка слушала так внимательно, что боялась пошевелить
холодными пальцами в промокших ботинках.А когда Скрипач кончил играть
и аккуратно, чтобы не замочить длинные, похожие на ласточкин хвост, полы
поклонился — стало тихо; слышно было как жужжат на ветках листья.
«Здорово играл — сказал Дождь, ну я пошел дальше.»
А девочка долго дула, чтобы согреть, на пальцы, пока не закружилась голова
и побежала рассказывать.Но никто не верил.
«Ты просто вымокла — проскрипел взрослый тополь,-беги домой, а то
простудишься.»
«Я не хочу домой.»
Она искала кого-нибудь, кто бы ей поверил, но всех беспокоили только
мокрые волосы и платье, все люди боялись, что ее продует ветром,
а собаки и птицы не знали человеческого языка.
Они не знали, что девочка дружила с ветрами.Со всеми ветрами —
с весенним, что приносят каждый год грачи, сбившись в стаю, чтобы легче
было нести; с осенним, что ночует за рекой, устав догонять перелетных
птиц; с летним, что гогочет и играет на широких шелковых тучах; и даже
с зимним, что любит плавать в снежной реке, расталкивая снежинки,
шумно набрав много воздуха, фыркает и ныряет до самой земли.
А однажды прилетел странный ветер.Он звенел в стеклах и, казалось,
много маленьких смешных человечков, похожих на букву «я», семенили
короткими ножками как утята, мешали друг другу, испуганно шептались —
«балабоко-луп-луп-балабоко».А ветер бегал вокруг, свистел, сорвав со стены
железную трубу.Человечки все вместе поворачивали, больно сталкиваясь,
бежали назад, усталые и беззащитные.
«Перестань сейчас же!» — рассердилась девочка и топнула ногой.
Ветер подбежал к ней, стал щипать за уши, дергать за волосы и насыпал
в глаза целую жменю пыли.А девочка забежала в дом и крепко держала
от ветра дверь за ручку.
«Какой странный ветер» — подумала она.Обычно ветры такие добрые,
любят праздники с розовощекими, совершенно лысыми шарами, а еще больше —
длинные пушистые волосы, шарфы и флаги, разгуливающие нараспашку.
Ветер похож на птицу, когда ложится вечером спать; перебирает клювом перья,
кажется — шелестят листья на дереве.Но когда злится — бьет крыльями по
воде; поднимаются волны — на их гребни садится и перелетает белая пена;
а в хорошем настроении бегает наперегонки с березами, что пустились под
гору, расплескав зеленые косы и, устав, прячется под сухими лапками
репейника, что вырос, колючий, на пустыре.
Так девочка осталась одна под дождем.Мимо быстро шагали, почти
бежали прохожие.А она держала руки ладонями кверху и ждала пока дождь
не насыпет горку прозрачного блестящего дождевого песка и, высыпая
понемногу, рисовала на асфальте слова — трава, цветок, дом; и из рисунков
на самом деле вырастала трава, цветы, а из трубы на домике шел кудрявый,
настолько похожий на козленка дым, что даже говорил «бе-е-е», из травы
вылетали нарисованные чудо-птицы: два крыла — ресницы, а посредине самый
настоящий глаз, желтый или зеленый, какие у людей не бывают — какой
получится, и такой большой, что на него хотелось дунуть как на одуванчик;
нарисованные птицы садились на нарисованные деревья и те становились
глазастыми, часто моргали, будто в них попала пыль, а одна глаз-птица
села на солнце, но, как назло, ветер перетаскивал тучу, нагнал по всему небу
пыли и от этого солнце заревело — полил дождь.
По улице как раз шел Скрипач.Медленно, потому что скрипачи дружат
с дождем — дождь ведь тоже музыкант; стоит только оставить под дождем
барабан, как дождь готов стучать в него день и ночь, а если инструментов
нет, стучит по водосточным трубам, играет на струнах-проводах, барабанит
по стеклам.
«Что ты делаешь, девочка?
»Собираю дождь."
«Разве та собирают дождь? Поверни ладони книзу — это только кажется,
что дождь падает сверху — он растет из земли как растет все на свете;
он такой высокий, что упирается в небо, вот и кажется, что он приходит сверху.
На верхушках дождя распускаются огромные темно-лиловые цветы.
Их называют тучами, оттого что они толстые и тучные.Посмотри пасмурной
ночью — ветер тащит по небу лохматые, сделанные из шерсти тучи.Они задевают
горбатой спиной луну — большой, налитый доверху шар.Луна раскачивается
и капли разливаются по тучам.Тучи тянут морды кверху, ловят белые капли
с запотевших стенок луны.Посмотри ночью как бредут тучи, качая гладким брюхом;
Звезды осыпаются, гаснут на их мускулистых спинах, потом осыпаются по крутым
бокам и превращаются в обычную пыль, которую утром дворники метут с тротуаров.
Девочка и Скрипач пошли под дождем рядом.На этом былица кончилась.
Былица четвертая.Девочка и Скрипач.
Девочка и Скрипач шли по улице.Скрипач насвистывал песенки,
а ветер гнал их вдоль улицы, заметал в угол и собирал в большую кучу.
Было светло, потому что обрезали тополя и, казалось, на срезах горят
яркие лампы, или — что деревья смеются, показывая белые красивые зубы;
а смеются они оттого, что стали похожи на японские иероглифы и
разговаривать стали по-японски и никак не могли понять друг друга.
Девочка и Скрипач завернули за угол и по пожарной лестнице поднялись
на крышу, где на чердаке жил Скрипач, и откуда начинается солнечная
горка; по ней каждый вечер съезжает солнце, летом докатывается до
Желтого Дома, осенью до Зубчатых Башен, а зимой останавливается не доехав
даже до Черной Трубы., красное от стыда что так мало прокатилось.
»Почему у тебя так холодно в комнате, Скрипач?"
«Я люблю звонкие, чистые как снег и твердые как лед звуки.
Когда жарко, ноты лениво стекают по грифу и вся скрипка мокрая
хоть выжимай.»
«Слушай, Скрипач; давай сделаем Воздушного Змея.Пусть летает.»
«Воздушные Змеи не летают по-настоящему как птицы или облака.»
«Но если отпустить нитку, он тоже полетит не хуже птицы.»
«Это только кажется, что нитка мешает Змею подняться выше,-
без нее он упадет на землю.»
«Но ведь это так интересно — сделать Воздушного Змея с лицом
в разноцветных полосках как у индейского вождя.А название сосем
неправильное — никакой не Змей, а Птица, у которой под тонкой
бумажной кожей стучит маленькое доброе сердце.Посмотри — и солнце
как воздушный змей летает по всему небу, или листик — зеленой
змейкой крутит шеей как хочет и пляшет на одной ноге.Всё вокруг
похоже на воздушных змеев; небо — голубой из тонкой бумаги, солнце —
из плотной желтой, летает себе по всему небу, дождевое облако —
из тетрадки в косую линейку, крыши — из красного картона, ну и
каждый лист — зеленый воздушный змей.»
«Я не умею делать воздушных змеев.Давай лучше расскажу
как утром Солнце продирается через кусты, колючие упрямые ветки,
сопит и недовольно крутит огромным красным глазом, но выберется
наверх — добреет и только выдергивает колючки и занозы,
от которых казалось — не солнце вскарабкалось на небо,
а на самом верху вырос желтый цветок.»
«Нет, лучше расскажи, что было сегодня ночью, ведь ты
не спишь ночами.»
«Что было сегодня ночью? Ах, да — сегодня ночью
плясали костры, распустив по ветру рыжие волосы,
размахивали загорелыми бронзовыми руками, дышали жарко
и часто — а потом долго шуршали на ночлег,
подгребали листья и сучья, накрывались черным как уголь
одеялом.А утром на месте костров выросли крупные рыжие
одуванчики и утренний ветер старался сдуть с них
все парашютики.Но один одуванчик все равно остался.
Он вырос до самой верхушки неба и называется — Солнце.»
«И тебе не страшно ночью?»
«Ночь только с виду страшная, старуха в черном платке,
а глаза у нее совсем молодые, когда смеется — блестят
как угли в костре.А самыми холодными и темными ночами
происходят самые интересные вещи; ночами, когда шаги
шепчут за спиной — »прошел-шлеп-шлеп-ш-шел"; такими ночами
в белых от лунного холода лесах, раскинув иголки неряшливой
портнихи-сосны, из земли пробивается диковинный росток и =
распускается, расчесывает длинные смолистые волосы и
оказывается девчонкой с огромными глазами.Но сколько в них
ни смотри — ничего не увидишь, кроме сосен с отмороженными
носами-шишками.А утром не найдешь и следа — будто прокатился
обруч, оставил до краев полный брызг и света глубокий след."
А дальше не помню.Когда вспомню — доскажу.
Былица пятая.Бессонница.
Раз мальчик вышел из дома и тут ему вспомнилась сразу
тысяча разных вещей — как однажды, только собрался спать,
с потолка хлынул свет, все затопил, так что тапки —
серые мыши, плавали под самым потолком; их пришлось
ловить сачком как каких-нибудь диких махаонов.Открыли все
форточки.Свет булькал, заворачивался кульком и утянул
за собой весь Сон и, вдобавок, все Время, что соткали в углу
часы.До утра никто не смог уснуть.
«Бессонница напала.»
«Причем тут Бессонница? — сосед во всем виноват.Вечером
не гасит свет, вот и тонем каждую неделю.»
«Завтра же пойду поговорю.»
«Да ладно, свет не вода, следов не остается.»
Вот как получилось.
Потом вспомнилось — зимой видел как Утро тащило
солнце из земли; солнце подавалось неохотно, похожее на поросенка
с маленькими розовыми ушами; Утро позвало на помощь День
и вдвоем, наконец, вытянули его за рыжий чуб, смели налипшую
на румяную кожицу землю, даже сдули пыль, а вечером съели,
разломив по-честному пополам.
А еще вспомнилось весной приковылял на луг зеленый медведь —
весь в зеленом меде; целый день перекатывался с боку на бок,
терся спиной о деревья и скоро весь луг оказался зеленым от меда,
а деревья зелеными от медвежьей шерсти; и назавтра началось лето.
Былица шестая.Котята из костра.
Развели костер.Сели кругом.Стали дуть.Из костра
выкатились три котенка и полезли назад в огонь.Двоих
успели схватить — «лови третьего!»Третий, подставляя лапы
и живот теплому воздуху костра — только блеснули
яркие пуговичные глаза, как большой пушистый клок пепла
вспорхнул в близоруко наклонившееся носом чуть не до костра
ночное небо.Двое других котят остались.
«Надо покормить — вырастут летающие кошки.»
«А может эти — обыкновенные...»
«Ну да.Все видели как они выползли из огня.И еще
музыка играла.Надо спросить у Ленки — она всех классиков знает.»
«Всех знает, а чижика-пыжика не сыграет.»
«У них чижиков не учат.»
По дороге нашли оторванную в длина тряпку.Сама по-себе тряпка
ленивая и сонная, но если привязать к палке — выйдет знамя,
тяжелое от пойманного ветра, так что трудно держать когда оно
громко хлопает своим широким крылом.
Дома от рук долго пахло дымом, а холод до самого сна
выкарабкивался из-под побелевших костяшек и щекоткой стекал
вниз, шипел как жареный и исчезал не долетев до пола.
«Опять больного кота принес?»
«Ну хоть покормить...»
«Дай, пусть в коридоре поест.»
Котенок отдан серой лестнице с ярким, будто только что
покрашенным акварельной краской, кусочком колбасы.
Лестница приподняла теплое крыло-батарею, отодвинула
перила — сложенные впятеро жилистые красные лапы
и приняла котенка на ночь.
Всю ночь катались на двери туда-сюда сквозняки и
пугала комариные стаи желтохвостая лампа, висящая
ногой к потолку; всю ночь спали, забыв даже снять очки,
окна — и утром никто не смог ответить, куда делся котенок;
нашлась на горбатой ступеньке холодная рыжая головешка.
А последний котенок никуда не делся.Вырос и полюбил
дым и холод.Холод — это ночь, а дым — это костер.
Все просто.Дым и холод любят рыжих котят.
Это сейчас ясно, а тогда мальчик не знал такой простой
вещи; это конечно не значит.что он был глупый о он знал,
я сейчас перечислю: что есть черные и белые книги — белые
из тополиного пуха, а черные из хлебных корок; что дым
одевается в лохмотья и пляшет на крышах, нарочно чтобы
никто его не узнал; что у каждого месяца в году свой
любимый запах, например у августа — запах крепкого красного
яблока на белом подоконнике, у июля — теплой пыли после
глупого солнечного дождя, у июня — густой щекотной травы,
апрель пахнет осыпавшимися липовыми почками, май пахнет
надутым воздушным шариком, декабрь — ледяной коркой,
над которой летает ледяной ветер; что самое большое на свете —
ладонь — можно запросто закрыть все вокруг, в ладонь можно
поймать все небо, если зачерпнуть его из лужи, когда оно
будет купаться, можно словить ветер — надо только сложить
ладони вместе — ведь ветер очень быстрый и ловкий;
ладонь может стать тучей, надо зачерпнуть воды и стряхнуть
на землю — это будет дождь, если ладонь приложить к уху —
слышно как шумит море — о чем не разобрать, а если положить
в ладонь орех, то получится, что в руке поместилось целое
дерево; что почтовые марки делают из сухих апельсиновых корок;
что, если взять осколок стекла и посмотреть — все оживет,-
скамейки окажутся разными: скамейки-лягушки — их даже красят
в зеленый цвет, и скамейки-тигрята — тех красят полосками,
черная — серая, черная — серая, есть грибы-мухоморы все в белых
точках, эти сладкие белые точки любит ветер и тайком лижет,
есть даже скамейки-поросята — очень чумазые;
кстати, и двери бывают очень разные — добрые и злые языкастые,
и заборы — клыкастые и с веселой щербинкой; в общем, все
кругом разное; мальчик даже знал такую хитрость — если
на Новый Год рано лечь спать, тот подумает, что никого нет,
раз на звонок не открывают, и не сможет зайти и так и останешься
на год младше, чем все одноклассники...
Я всё наврал.
Вот и надоело врать.Все, что я напридумывал, на самом деле
никогда не бывает, если не считать того.что в солнце живут
пчелы, а деревья умеют говорить на японском языке — это
самая настоящая правда, а то ведь можно напридумывать тысячу
всяких небылиц, например, что рыбы-щуки получаются от упавшего
в реку репейника, но этому все равно никто не поверит.
Ну а то, что что фонари танцуют как цыгане и поют «чавэла»,
тоже враки — они поют «ай, романэ» — я сам слышал,
а рыжие котята берутся не из костра, а вырастают из желтых
опавших листьев.В общем — я все наврал.
Прочли стихотворение или рассказ???
Поставьте оценку произведению и напишите комментарий.
И ОБЯЗАТЕЛЬНО нажмите значок "Одноклассников" ниже!
