Вот такая рецензия на мою книгу «Машинка для точки лезвий. Еще одна. Спасибо!
С драйвом
06.09.2017 11:31:00 Владислав ЛЕВИТИН
В этом году в Издательстве Российского Союза писателей вышла книга хорошо известного в нашей стране и, особенно, у нас в Уфе и Башкирии журналиста, поэта и прозаика Иосифа Гальперина «Машинка для заточки лезвий». В ней собрана проза: рассказы, которые определены как непридуманные, публицистика, историко-литературоведческие очерки об Осипе Мандельштаме и Фазиле Искандере (за что автору отдельное спасибо), а также диалог с поэтом Иваном Ждановым.
Мне очень трудно беспристрастно и объективно оценивать эту книгу. По двум основным причинам. Во-первых, я знаю Иосифа и довольно плотно общался с ним в период перестройки, когда он, уже вполне зрелый уфимский журналист, вырастал из местных рамок и, рванув в Москву, стал и там заметной фигурой в журналистике. Во-вторых, я не во всем согласен, а, значит, меня будет тянуть на споры с ним, чего я постараюсь избежать, потому что эти споры бесконечны, как поэзия, как тот диалог двух поэтов (Гальперина и Жданова) о путях и основах развития поэзии и литературы вообще, которым книга заканчивается… Но не закончен сам разговор. Он – вечен.
Как только я начал читать очерки о Беслане, о событиях 1993 года или другую публицистику, в моих ушах тут же начинал звучать Гальперинский голос, напористый, с драйвом, убеждающий в необходимости поступка. Казалось бы, это всего лишь четкое, логичное и последовательное изложение событий на бумаге, а вот, поди ж ты, я слышу, как он говорит. Наверно это и есть высший пилотаж, когда журналист пишет о политике и заставляет слышать свой голос. А тех, кто с ним лично не знаком, убеждает в истинности изложенных фактов и доказательств, втягивает читателей вместе с ним, автором, в анализ версий и причин произошедшего. Он упоминает Уфу, и я вспоминаю фенольную эпопею, когда выброс фенола попал в водозабор и городской водопровод. У многих тело покрывалось огромными темными пятнами – внутренними кровоизлияниями. Мне пришлось купить 40-литровую флягу, чтобы в нее набирать воду из ключа, что сочился из-под земли в парке имени Аксакова, а тогда – Луначарского. Там вечерами выстраивалась очередь человек в 30 с ведрами, бидонами, банками и такими же, как у меня, флягами. Иосиф с необычайной энергией собирал митинги, и я оказался в той же компании, я организовывал печать объявлений о митингах, на что требовался лит, т.е. разрешение цензуры, самое удивительное, что это разрешение мы получали каждый раз без единого вопроса. Сумели организовать даже живую цепочку через весь город. В конце концов, город получил новое очистное оборудование, а гнилое производство было остановлено. Однако привычка устанавливать дома фильтры для воды у уфимцев осталась.
У Иосифа Гальперина энергия всегда хлестала через край. Работая ответственным секретарем в редакции «Ленинца», он мгновенно решал сразу несколько задач, отвечал на вопросы трех-четырех человек, пока собеседник обдумал сказанное, мог рассказать новый анекдот. Вот эта энергия, его неравнодушие к своей стране ощущаются в каждой строке его очерков.
Я читаю два совершенно великолепных рассказа о заблудившемся и погибшем от торфяной гари в Москве попугае, и перед моими глазами Гальперин на трибуне антифенольного митинга в Уфе, в руке у него птица, которая погибла, испив фенольной воды. Между этими птицами не один год – больше двух десятилетий…
Особого внимания заслуживают рассказы о детстве. Возникает некое щемящее чувство, когда хочется что-то сказать или спросить у старших, родных и близких, а спрашивать уже не у кого. Все они в мире ином. И то, что теперь ты старший в семье, еще не до конца осознано.
Тесный и душный мир коммуналок. Антисемитское окружение, порою доходящее до откровенно враждебного. Автор описывает быт пунктирно, скупыми штрихами. Тем не менее, знаменитая «на тридцать восемь комнаток всего одна уборная» становится не самым худшим вариантом. В общем-то, типичные условия существования советского интеллигента на периферии (тогда избегали слова «в провинции»). Сцены быта 1950-х годов оставили свои оттиски в памяти ребенка. Порой непонимание того, что происходит, но на эмоциональном уровне улавливается тревожащий дуализм в сознании взрослых. Это только начало, закладка основы (причем непреднамеренная, никем незапланированная) душевных терзаний и критического взгляда на действительность. Автор показывает, как постепенно менялось мировоззрение его героя, а поскольку он пишет о себе, то значит его собственное. В других рассказах – философская и психологическая попытка объяснить дуализм в сознании людей и попытка избавиться от него, когда на собраниях одни речи, а дома на кухне совершенно другие, когда человек старается как-то примирить себя и свои обстоятельства с ложью официоза. Это очень важно, поскольку двойственность сознания человека в советское и в наше время является одной из основных тем настоящей психологической российской прозы. И здесь необходимо отметить, что стилистика автора меняется коренным образом. Если в очерках у него логичное и простое построение текста, то в этих рассказах язык нагружен: фразы насыщены метафорами, ассоциативные экскурсы, сложный синтаксис. И эта сложность языка акцентирует сложность проблем, порой вообще неразрешимых.
Тема дуализма сознания, восприятия реальности проскальзывает и в описаниях малой гражданской войны 1993 года, когда демократически тогда еще избранный парламент пошел на поводу у лидеров, занявших пронацистские позиции и стремившихся к государственному перевороту, а правительство не нашло других способов разрешения конфликта, кроме танков.
Я не знаю, специально или нет, автор включил в сборник произведения разных жанров, но жизнь наша разножанрова; и все эти рассказы, интервью, очерки объединяет то, что все вместе они представляют собой хронику жизни нашего современника, т.е. одного из нас. В название книги взято заглавие одного из рассказов о деде, который точил лезвия безопасной бритвы специальной машинкой и складывал их. Он никогда больше не пользовался ими, потому что хватало новых. Я хочу подчеркнуть многослойную метафоричность названия книги. Светлана Гафурова очень верно заметила в этой связи, что Иосиф Гальперин всю жизнь оттачивал свое мастерство во всех жанрах, в которых работал. У меня же, несмотря на Гальперинский неуемный оптимизм и жизнерадостность, среди прочих возникла далекая и грустная ассоциация с Сервантесским рыцарем, который оказался в вывернутой наизнанку ситуации, если исходить из сюжета знаменитого романа. Этот рыцарь бросается на чудовищ, а чудовища кричат, что он ошибся, что они простые ветряные мельницы, они просто перемалывают всех.
За победу в блиц-турнире "Миссия поэта"