werasch

Литературный клуб «Писатели за Добро» поздравляет Вас с днём рождения и желает творческих успехов!

Литературный клуб «Писатели за Добро» поздравляет Вас с днём рождения и желает творческих успехов!

А ты… настоящий…
(Немного отредактированный)
Знаю много любителей послушать разные байки из жизни артистов. Вот одна из них. Новогодняя.
Был у меня один знакомый.
Подрабатывал в доме культуры на поприще народных развлечений – принеси – подай, сходи туда, не знаю куда, принеси то, не знаю что. А на Новый год наряжали его в костюм Деда Мороза и вперёд — радовать детвору. Платили тогда понятно не очень, зато наливали от души. Хоть и сухой закон на дворе. Но наш народ никаким сухим законом не напугаешь. Короче, знакомый наш от души встречал новый год числа пятого, а до этого, просто плохо помнил хронологию событий.
Так вот, наступила долгожданная новогодняя ночь, знакомый в красном халате и в ватной бороде скачет под ёлкой с подвыпившей «детворой» в возрасте от… цати до бесконечности, любителями зимних приключений. Всё идёт своим чередом. Время два часа ночи, пора закругляться. Тут к нему подходит директор дома культуры – дама бальзаковского возраста, с вечно грустными глазами, но, по – видимому, когда-то очень красивая, очень когда – то.
— Андрей Палыч, выручай!
В ответ полное непонимание, всё-таки сухой закон на Дедов Морозов не распространяется.
— Андрей Палыч, я вас умоляю, всего полчаса работы!
До Деда Мороза потихоньку стал доходить смысл слов:
— Чё надо делать?
— Надо по одному адресу зайти, ребетёночка поздравить, а то мается, всё Деда Мороза ждёт.
— Куда идти?
Она сказала адрес.
Андрей Палыч, то есть мой знакомый, собрав последние силы, и как ему на тот момент показалось, приведя себя в порядок, пошёл на автопилоте по указанному адресу.
Эх, русская сердобольная душа! Ах, русская сердобольная душа! Ух, русская сердобольная душа!
Как нашёл дорогу, сам потом удивлялся, постучался в дом и всё……. ВСЁ! Понимаете? Всё, память Деду Морозу отказала, больше Палыч ничего не помнит…
Зато, помнят те, к кому он пришёл и долго на следующий день рассказывали ему последовательность событий.
Оба педагоги, начитавшись всякой психологической литературы, забили голову ребёнку сказкой про волшебного Дедушку. Карапуз Серёжка четырёх лет, весь день промаялся, слоняясь по квартире с температурой под сорок в ожидании Нового года и того момента, когда придёт Дед и он ему прочитает выученный заранее стих про ёлочку и получит подарок. Ребёнок бредил этим всё лето, ждал Нового года и каждый день доводил маму и папу, вопрошая: «Дед Мороз ко мне придёт?» «А подарок подарит?» «А когда придёт?» …
В общем, куча одних и тех же вопросов, только порядок слов менялся. Мама и папа, что называется, рвали на себе волосы от досады, что вообще ему про Деда Мороза рассказали.
— Да придёт, придёт! Подарит, подарит он тебе подарок! На новый год!
31 декабря с утра поднялась температура и Серёжка уже в бреду горячки ходил по комнате и повторял одно и то же.
Для родителей Новый год отменился, а для Серёжи превратился в томительное ожидание у окна. Ребëнок ждал волшебника в красном кафтане и с белой бородой с мешком подарков за плечами.
Родители, конечно, предприняли всё, чтобы мечта Серёжи сбылась – обзвонили все возможные организации, где им могли предоставить Деда Мороза, но заказов было столько, что предлагали лишь первого или второго числа. А это никак не устраивало, потому что ребёнок ждал именно в новогоднюю ночь.
Уже пробило 12 часов, Новый год наступил, а Серёжа стоял, уткнувшись лбом в стекло и смотрел, не отрываясь на улицу, чтоб ничего не пропустить. Но Дед Мороз всё не шёл и не шёл. Как родители его не уговаривали, ни в какую не хотел уходить от окна, да ещё температура держалась как назло высокая. Родители в панике начали обзванивать знакомых. Вместо «С новым годом!» знакомые слышали «У вас Деда Мороза нету?» Совсем эти Соколовы сбрендили. И тут маме пришла в голову мысль позвонить в клуб, то есть в Дом культуры, где наш Андрейка как раз под ёлочкой уже готов был примоститься на ночевку. И радости родителей не было предела, когда на их странный вопрос женщина на том конце провода ответила «Есть!», вызов — десять рублей. Дорого, но уже дело не в деньгах, больной ребёнок всю ночь так может простоять. Они объяснили в чём дело, женщина понимающе помычала в трубку, спросила адрес и сказала только: «Дед Мороз у нас один, ему ещё до пятого числа на ёлках работать, не потеряйте его!»
Ясное дело, родители ничего не поняли, что значило это «не потеряйте!»
В общем, сели вместе с Серёжкой у окна ждать.
Картина третья, эпизод «Звёздные войны отдыхают». Нарочно такое не придумаешь.
Время четвёртый час, смолкли голоса соседей, как по волшебству всё стихло кругом. В этой тишине раздались шаги, хруст снега под тяжестью ступавшего, как сказочная музыка, разносился по двору и отдавался эхом в ушах сидящих у окошка людей. По двору шёл Дедушка Мороз.
Даже самый жестокий человек прослезился бы, когда увидел лицо, а главное, глаза маленького мальчика с высокой температурой, всю ночь просидевшего у окна в новогоднюю ночь в ожидании обещанного чуда. Мама и папа просто умылись слезами: Серёжка сначала открыл рот и широко вытаращил глаза, потом, издавая какие – то странные звуки, замер с указательным пальчиком, показывающим в сторону движущейся фигуры в красном пальто.
Родители побежали к двери встречать долгожданного гостя. Мама залезла в шкаф за подарком, папа разгребал завал из обуви и каких-то вдруг появившихся у входа табуреток. Шаги раздались у самой двери, щёлкнул замок и… и в квартиру ввалилось тело в красном халате с бородой на вате в районе правого уха с тощим мешком торчащим из кармана, с варежками в другом кармане. Тело ввалилось и сползло по стеночке на пол. Теперь уже очередь была мамы и папы замереть с открытым ртом. Красная куча у порога вдруг забормотала: «С… н… ооооооо… вым… гадом!» и вырубилась окончательно.
Родители в ужасе уже кинулись было в комнату не дать Серёже увидеть это безобразие, но опоздали. Малыш стоял в коридоре и смотрел всё с тем же восхищёнием на своего героя.
Мама ничего не придумала, как сказать:
— Дедушка, видимо, очень устал!
Сережа подошёл, поправил, как мог, бороду Деду, погладил его сочувственно по голове, посмотрел осуждающе на родителей и сказал:
— Пусть отдохнёт!
И пошёл спать. Сам улёгся и сразу уснул. Родителям ничего не оставалось, как тоже идти спать, потому что будить Деда Мороза явно было бессмысленно.
Утром. Утром уже Палыч рыдал на кухне, слушая, как родители описывали ожидание ребёнка и то, что в итоге к нему пришло. Как ему было стыдно, ведь так – то не пьёт, но на Новый год слишком много добрых людей, которым хочется его «согреть».
Стали думать, что делать? Из положения всё же вышли. Когда Серёжа проснулся, Дед Мороз его уже ждал. Малыш прочитал свою «Ёлочку», получил подарок, пожал руку Деду Морозу и взрослые почувствовали, что свой долг выполнили.
Пошли провожать гостя и уже стоя на пороге, Дед Мороз Андрей Палыч услышал:
— А ты настоящий…
Нет, это не был вопрос, это была констатация факта четырёхлетнего ребёнка, который видел бороду из ваты на резинке, подарок, который мама доставала из шкафа, человеческие руки без варежек. Но это была сказка – сказка есть, она существует, но только там, где в неё верят. Верят с такой силой, как может верить маленький ребёнок.

После того, как за Дедом Морозом закрылась дверь, мама и папа какое – то время стояли и думали: «А может это и правда был настоящий Дед Мороз?»

Может быть, не зря его придумали? Пусть на Новый год, пусть несколько дней в году, зато это доставляет столько радости и счастья, что отказываться от этой сказки нельзя.

Розы
Он всегда дарил Рите розы. Всегда. На все праздники, дни рождения.
Это были очень красивые букеты. Всегда.
…
Первый раз Рита получила букет после их знакомства. Роскошный букет белых роз.
Они познакомились на вечеринке у общего знакомого. Все танцевали, смеялись, шутили. Он в шутку ущипнул еë за попу. Синяк не сходил две недели. Он об этом так и не узнал.
Через день позвонил и попросил о встрече. На встречу пришел с букетом.
Был бесконечно мил, щедр и красноречив.
Рита влюбилась. Дух захватывало. Смотрела в глаза и тонула. Любила. Очень.
Поженились через три месяца после знакомства. Роднее человека для Риты не было. Всегда вместе. Всë вместе. Только цветов стало меньше.
Однажды, чуть больше года после свадьбы он пришел с работы взвинченный. В коридоре стояла полочка пластиковая под обувь. С грохотом, полочка разлетелась. За ней полетела полка из-под зеркала.
Рита вышла в коридор.
…
Закрашивая фингал под глазом, Рита смотрела на чудесный букет из роз на столе в вазе.
— Милая, прости, я не хотел. Просто ты попалась под горячую руку.
Потом был букет из жëлтых роз и фингал под другим глазом. Потом было много букетов и сломанные рëбра.
Сердце Риты прощало. Слепо верило, что это случайно.
Когда Риту еле откачали в Склифосовского, а потом умоляли написать на него заявление, Рита отказалась. Она его уже не любила, она боялась и жалела.
Чаша терпения начинала переполняться, когда она загремела с первым выкидышем. Он толкнул еë в живот на кухне, чтобы пройти к столу. Кухня была небольшая, почти вся заставленная мебелью. Она упала на табуретку, та сломалась и Рита рухнула на пол.
Что спровоцировало выкидыш? Толчок или падение? Сейчас это уже не важно.
Важно то, что чудом вторая беременность была спасена — родилась девочка.
Он чувствовал, что Рита будет терпеть. Ей некуда идти. Она молчит.
Он не бил еë, нет. Он издевался. А потом просил прощения.
Она выучила все стадии — люблю, ненавижу, снова люблю.
…
Дочке было три, когда он замахнулся и на неë. Зная, какой силы может быть удар, Рита зашищалась.
В суде это не признали смягчающим обстоятельством, хотя дали всего восемь лет строго режима.
Рита не помнила, как схватила нож и воткнула в пьяное тело. Она помнит, как болела рука, то ли от его удара, то ли от удара ножом.
В тюрьме она узнала, что такая не одна. Таких молчаливых и терпеливых набралось несколько камер. Кто задушил своего тирана, кто тоже зарезал, одна электрическим током долбанула, даже была такая, которая топором замочила.
И все они были доведены до крайности.
…
Риту отпустили через шесть лет по УДО. Всë это время дочь еë навещала. Она так и не поняла, почему мама не живет с ней, а живëт в этом сером доме с проволокой над забором. Редкие встречи и тëплые добрые мамины руки дочка любила.
Выйдя, Рита уехала на север к маминой сестре. Там нашла работу и живëт.
Перед отъездом она пошла на его могилу. Молча положила огромный букет.
Алые.
Розы.

Покупочка
Дело было в начале нулевых. Уже запахло стабильностью в стране, но страх об инфляции, чëрной пятнице и других экономических катастрофах немного подпорчивал настроения в массах. В магазинах уже начало просматриваться многообразие, но народ все равно шел на рынок. И не только за продуктами. По старой доброй традиции там же и одевался. Впрочем, эта традиция до сих никуда не исчезла.
Так вот, в это время жила — была Танечка. Была она девушкой скромной, деревенской, но не деревещиной. Семья — мамка, тëтка, бабка.
Жили скромно, вели хозяйство — пара поросей, утки, куры, псина. Коза была.
Мать в совхозе работала, зарплата мизерная. Тëтка по хозяйству, бабка еле ходит.
Чтоб хоть как-то жить, поросей на мясо выращивали. Да так вся деревня жила. Корма ворованные, поросята по минимальной цене купленные, там же, в совхозе.
Вырастили, продали, оделись — обулись. Вот и Танечку мать одевала и обувала раз в год, сразу на весь, и летнее, и зимнее, и в пир, и в мир.
Закончила Таня школу, поступила в институт. Педагогический. Мамка уже стала дочке деньги доверять и Таня сама одевалась.
Вот как-то поехала она на рынок за осенним пальто. Мамка как раз быка сдала на мясо. Дала Тане по их меркам приличную сумму. Если мерить по цене автомобиля на тот момент, можно было треть жигулей купить, новых.
Таня в первый раз с такой суммой денег да ещë одна.
Идет значит по рынку, приглядывается.
Если кто помнит, то раньше была некая иерархия базара — сначала стояли те, что подешевле, попроще. А те, кто дорогие шмотки возил, стояли обособленно, подальше от входа.
Обычно Таня туда даже не доходила, так как денег на такое не хватило бы все равно. Но в этот раз она чувствовала себя богачкой и… решилась — пошла к дорогим.
Шла, она шла по рядам и видит пальто. Вообще их тут было много, но это ей очень понравилось. Хотя, пальто, как пальто, серое, простого кроя, карманы и капюшон.
Подошла и стала рассматривать.
Тëтка — продавец как-то косо на Таню посмотрела. А что? Одета она была в вязаную старенькую кофту, юбочку простенькую, ботиночки дешëвенькие.
— Можно померить? — гладя пальто, спросила Таня.
— Оно дорогое, — получила в ответ пренебрежительное такое «фе».
— А сколько?
Тëтка сказала.
Да, дороговато, почти вся Танина сумма, а ведь ещë надо купить обувку, нижнее и так по мелочи. Но уж очень хотелось. Даже просто померить.
— Померить можно? — снова спрашивает.
— Дорогое, — снова слышит в ответ.
— А какие есть размеры?
— Я ж говорю, дорого…
Таня не поняла сразу, что тетка намекает, мол, денег у тебя не хватит. А когда до нее дошло, так обидно стало.
Таня отошла в сторону и, чуть не плача, стала смотреть вокруг, куда бы ей сквозь землю провалиться.
Да разве ж она виновата, что одета так плохо?
Хотя почему плохо?
Чистенько, аккуратно.
Не дорого. Ну так это ничего.
Эх…
Смотрит, а напротив этой тетки палатка с точно такими же пальто.
Таня пошла к конкуренту.
Женщина видела, как Таню унизила ейная соперница. Приветливо встретила и предложила просто померить. И размер подходящий оказался.
Таня надела пальтишко и аж засветилась вся. Очень ей захотелось его купить.
Посомневавшись пару минут, вынула деньги, отсчитала сколько надо и на глазах той, что ее обидела, расплатилась и прям в пальто пошла дальше.
Как же было приятно видеть физиономию этой мымры?
Просебя показав язык, Таня ушла. Довольная, счастливая, в новом дорогом пальто, пусть и без… хотя почему без?
Ботинки она себе тоже купила, пусть и не самые хорошие. А нижнее и старым поносим, авось никто не видит.
Покупочка и мамке понравилась.
— Ладно, купила, так купила, — согласилась мать. — Хорошее, правда.
Мораль? Мораль проста. Не все то золото, что блестит и не все, что не блестит, не золото. Как — то так:)

Перепутала
На дворе вроде бы 21-й век, капитализм и конкуренция. Разнообразию предлагаемых потребителю услуг и товаров нет предела. Скажи, что ты хочешь, получишь, сразу.
И вот в этом многообразии и конкуренции случилось…
Но об этом по порядку.
У моей знакомой, пусть ее будут звать Зиночка, помер муж. Он хоть и бывший, но все не чужой человек. Тем более, что больше ни он, ни она так никого не встретили. В глазах родственников остались супругами.
И вот, сообщают Зиночке о кончине бывшего.
Как порядочная женщина, надевает на себя траурное платье, голову покрывает платком, в руки берет платочек. Идет.
Куда?
Позвонила, сказали в церковь сначала. Описали, где и в чем стоит. Поехала. Заходит. Свечи, полумрак, два усопших, вокруг никого.
Главное — оба гроба одинаковые. Абсолютно. В обоих мужички и оба средних лет. У обоих лбы прикрыты.
Зиночка встала у гроба и начала причитать. Стоит, слезы горькие льет.
Тут заходят люди и начинают выносить второго. Унесли.
Зиночка продолжает убиваться над покойничком. Тут входят три тетки и встают к гробу, где Зина плачет.
— А вы хорошо знали покойного смотрю? — обращается к Зине одна из них.
— Конечно, давно знакомы.
— Хороший был человек, — говорит вторая.
— Не то слово, — вторит Зина.
— Бедная супруга, одна осталась, — опять первая говорит, а сама третью обнимает.
— Да че ж она одна-то? — не понимает Зина. — Детки остались.
— Какие детки? — удивляется вторая, а с ней и остальные.
— Как какие? Толечка и Светочка.
— В смысле? — чуть не взвизгивая, забыв, что в церкви, повышает голос третья. — Ты кто такая? Любовница что ль?
— Какая любовница? Жена. Правда, бывшая.
— Какая такая жена? — почти орет третья. — Это я жена и не бывшая никакая.
Тут Зиночка смотрит в гроб, а там и не муж вовсе, хоть и бывший.
— Ой. Ой, ой, ой, перепутала, простите ради Бога, — начинает отступать Зиночка, и задом, задом к выходу.
Вышла из церкви и давай хохотать.
Это ж получается, она почти час рыдала над чужим покойничком.
Позвонила, сказали, что уже на кладбище. Поехала. Уже закопали.
Постояла, помолчала, плакать не стала.
Домой приехала и опять хохотать. Как вспомнит, так смеется.
Ну, перепутала, с кем не бывает. Что ж, все одинаковое оказалось — и обшивка и убранство и…
Разнообразие, етит его и на лево…

Атрофия
Вы знаете как убивают новорожденных?
Не напрягайтесь, не собираюсь рассказывать страшную историю об убийствах человеческих детенышей — этого и мое сердце не выдержит. Расскажу о нечеловеческих.
Хотя главное в этой истории не то, кого, а что за этим следует.
Но сперва о Любочке.
Через четыре года после войны в семье еврейки и матроса родилась девочка — первенец.
Сразу не скажешь, красивая или нет.
Время трудное, страна поднимается с колен, везде стройки, лозунги, вера в светлое завтра.
Девочка в школе впитывает законы чести, морали и совести. И растет необыкновенно чистый, светлый, с тонкой душевной организацией ребенок.
Однажды отец ушел и на его месте появился отчим. Веселый, очень добрый и немного инфантильный человек, который Любочку удочерил.
Появились у Любочки братья и сестры. В семье стало трудно и девочка ушла во взрослую жизнь.
Она уже понимала, что очень красивая, но не знала, что такое — пользоваться своей красотой. Чистая душа потянулась к первому, кто ее потянул. Потом замужество, дети, быт и обычная работа. Все нормально.
Пропустим пару десятков лет, потому что они прошли в любви.
И вот от Любочки сбегает муж. Это, может быть, и важный штрих в её жизни, но не самый, хотя поворотный — Люба теряет опору.
Красота еще не исчезла, но уже потеряла былой блеск, а душа по-прежнему оставалась чистой.
Пролистываем еще несколько лет и вот чистая душа, правда уже изрядно побитая предательствами, оказывается в месте, которое называется родильный дом для поросят.
Не будем останавливаться на описании, как все там устроено, главное, что для Любочки это место сначала показалось чудесным. Она представляла, как будет давать жизнь. А оказалось…
До этого Люба никогда никого не убивала — не топила котят от любимой кошки, не отрубала курам головы, чтобы сварить супчик. Вообще, никогда и никого.
Её помощница Клавдия объяснила так:
— Если видишь, что среди опроса есть больной или урод, берешь вот так за задние ноги и головой об решетку. Бросаешь в слив.
Все просто, берешь, бьешь, бросаешь.
Каждая свиноматка — это огромная тупая жирная и злая туша, из которой как минимум три раза в год выходит по десятку поросят. Конвейер поросячей жизни. Это такое же производство. Здесь не любят своих подопечных, не привыкают к ним. И это правильно.
Люба этого еще не умела. Она гладила и жалела. Душа-то пока чистая, светлая и легкая.
Первого поросеночка она аккуратно взяла за хрупкие ножки и пристукнула об решетку. Он завизжал, а Люба заплакала. Пришла на помощь Клавдия:
— Смотри!
И долбанула малыша так, что у него челюсть сломалась, и швырнула в канаву.
Люба чуть в обморок не упала.
А потом…
Когда человек стоит перед выбором, голод или совесть, конечно он выберет совесть. Совесть — это что-то эфемерное, ею не накормишь детей и сам не наешься.
Что происходит с душой, когда она понимает, что любовь, сострадание, жалость не нужны?
Душа, которую заставил человек стать жестокой, все лучшее атрофирует.
Как ненужные конечности, отмирают чувства.
И уже Любочка спокойно топит котят, режет кур и не привыкает ни к кому. Все вокруг меняет угол зрения. Мир не становится другим, становится другим человек.
И Люба перестает любить.
Полная атрофия.
А вы задумывались, когда и почему у вас отвалилось сострадание? Если оно вообще было или наоборот, слава Богу, никуда не подевалось и атрофия вас не постигла?
Говорят, сама мало в это верю, но человек, подвергшийся атрофии доброты, даже частичной, меняется внешне.
От Любиной красоты не осталось ничего.
Километры глубоких морщин и параноя.

Баночки
Бабушка Таня прожила долгую и довольно счастливую жизнь. Был у нее муж и дети. Была работа в совхозе, дояркой работала и телятницей. Хозяйство большое держала. Справлялась.
Детишек у нее было много, она не считала. В живых только двое осталось: дочка Катенька да сынок Андрюша.
Дети выросли и стали большими людьми. Катенька бухгалтером на фабрике, сынок водителем.
Оба в городе жили, маму навещали.
Раньше правда чаще.
Приедут бывало, погостят. Бабушка Таня их встретит, накормит, с собой завернет.
Муж был жив, помогал. Не обижал. За это Таня его уважала.
Детушек, что не выжили, вспоминала. Не плакала. Никогда не плакала. Боялась плакать. Да и что поделаешь, все так жили. Работали и жили.
Когда Таня совсем обессилила, дети ее в город забрали. Купили маленькую квартирку в спальном районе. Там бабушку Таню и оставили жить.
Иногда внук приходил. Бабушку навещал. Она ж не могла видеть, как он мается, денежку ему давала, на мороженое.
Пенсия хоть и не большая, а внук — то хороший, красивый парень, добрый. Он бабушке приносил пустые баночки. Пол — литровые и литровые, а когда просила, и маленькие приносил.
Бабушка Таня в эти баночки соленья закатывала. Внук приносил, хотя нет, не приносил, привозил помидорки там, огурчики, да много чего. Бабушка потихонечку да закатывала.
Потом детки все забирали. Хотя нет, не все. Бабушка Таня несколько баночек под кровать ставила.
Зимой, когда совсем есть нечего было, шла к магазину, ставила баночки на картоночку и продавала.
На эти деньги покупала хлеба, молока. Одна баночка — одна булочка и литр молока. Неделю растягивала. Двадцать баночек — это двадцать недель, ровно столько, сколько бабушка Таня могла протянуть, пока дети придут навестить. И так вроде ничего, пенсию за квартиру отдаст, парочку баночек продаст и живет. А много ли ей надо, бабушке?
…
К чему все это?
В этом же доме жила Женя. Каждый день по дороге в институт она заходила в магазин.
Однажды она увидела у входа бабушку. Та стояла, укутавшись в старый платок, и продавала огурчики маринованные.
— Сколько стоит?
— 70 рублей.
Смотрит Женя на старушку, а та глаза вниз опустила, вроде как стыдно ей что ли. Женя не поняла.
Посмотрела на баночку с огурцами.
— Бабушка, вы так деньги возьмите!
Ту, как подменили, она аж вся зарделась:
— Просто так не надо, я ж не милостыню прошу. Вот, огурчики у меня, сама солила. Хочешь бери, а не хочешь, не обижай.
— Хорошо, хорошо, только у меня нет 70, есть 100. Можно за сто возьму?
— Можно, — улыбнулась старушка.
Женя стала замечать бабушку Таню, когда та из дома с баночкой шла к магазину. Было это в одно и то же время ближе к вечеру.
Шла следом и делала вид, что в магазин за чем-то идет.
Каждый раз покупала бабушкины соленья, хвалила.
Бабушка Таня радовалась, что у нее постоянная покупательница появилась.
Когда Женя институт закончила, уехала на год на отработку.
Когда вернулась, бабушки Тани уже не было. Не приходила больше с баночками к магазину.
Пошла узнавать по соседям, что да как.
Померла. Болела сильно. Говорят, сын за ней приехал, а она не пошла в больницу, все соленья крутила, ждала кого-то.
Не дождалась.
Женя вернулась домой. Села в кухне на стул и заплакала. Потом открыла под окном стенной холодильник, где стояли баночки, много баночек с соленьями, достала огурчики. Ведь она за столько лет так их и не попробовала.
Очень вкусные оказались.

Соль
— Баб Шур, с какого вы года говорите?
— С двадцать шестого?
В первый год обучения на филфаке отправились мы — студенты — собирать фольклор.
В конце 20-го века уже того фольклора, какой собирали наши преподаватели, уже не было. Старики, что хранили традиции песен, рецептов, странных словечек, ремесел, к этому времени уже или умерли или впали в старческий маразм.
Так что фольклорная практика наша закончилась нескольким десятком слов списанных из словаря.
Зато моя копилочка историй обогатилась на эту, что сейчас расскажу.
Баба Шура — жительница одной из маленьких деревушек под Ельцом.
Фамилию я не спросила.
Мы зашли к ней случайно, хотели спросить дорогу и водички. Она нас встретила гостеприимно, и водички и молочка и даже картошечки жареной предложила.
Было как-то неудобно, навязались.
Она же наоборот, пригласила за стол, как будто именно нас и ждала.
Сидим, едим, молчим.
А баба Шура смотрит на нас и улыбается.
— Не бойтесь, ешьте. Я сейчас вам жамок еще дам.
Ага, жамки.
— Это булочки такие?
— Булочки, булочки, — смеется. — Вы откуда есть-то?
— Из Ельца. Фольклор собираем. Слова всякие записываем. Традиции, песни, рецепты.
— Я не тутошная, приезжая.
— Давно здесь живете?
— Давно. Меня сюды замуж отдали.
Сидим, молчим.
— Можно немножечко соли? — нарушаю молчание.
— Ай, ай, ай, чичас принесу.
Ушла.
Интересная фигура у Шуры — маленького роста, как будто ее придавили сверху, приплющили, ноги колесом. И ходит, будто перекатывается с ноги на ногу.
Пришла, поставила перед нами солонку и говорит:
— Ране такова богаства днем с огнем не сышешь, соль-то энту. Бывалыча за ней в Елец ходили.
— А вы ходили? — спрашиваю.
— Ходила. Из-за ней проклятой детушек своих душ десять похоронила.
— Расскажите, пожалуйста. А то совсем пустыми не хочется возвращаться. Хоть вот историю вашу расскажем.
— А чаво рассказывать? Замуж мине в шнадцать лет сюды отдали. Энто какой ж год получается?
— А вы с какого года?
— С двадцать шестого, кажись.
— Тогда 42-ой получается.
— Энто война ж?
— Да.
— Тады точно сказала. Дык вонта. Муж мой с бронью был, очень нужный человек в совхозе. Его не пущали. А я в своей деревне лишний рот, вот и сосватали нас. Он постарше мене, но хороший человек оказался. Не на что жаловатьси. На восемнадцатом году понясла. Я ж ничаво не знала, жила, как свякровь скажить, как муж велить. Что беременная узнала уж на позднем сроке. От работы тяжелой не доносила, скинула. Там война кончиласи, мы лучше стали жить. Я уж к тому времени троих похоронила. Померали или совсем малЫе, или год — два. Болели. А нам некогда было за нимя ходить.
А потом муж под трахтор попал, инвалидность дали. Я одна кормилица осталАсь. У меня уже один сынок подрастал. Как-то выжил.
Надо сЕмью кормить. Смотрела, как другие живуть. ПоспрашАла у людей. Мне сказали, что на вокзали в Елес соль привозють. Её тама выгружають на перрони кучей. Хто поумнее, тырять мяшки и продають по деревням.
— Это какой год?
— Да уж как десять после войны. Как-то прямо соли не было нигде. Не знаю почаму.
Пошла в первый раз в Елес. До него килОметров 30 и до вокзалу еще 10.
— Пешком?
— Где пяшком, а где на тялегу просилася попутчиком. Так добраласи. Тама соль прям в мяшках на земле ляжить. Взяла один. Шоб не поймали, лесом пошла.
— С мешком?
— А с чем жа? С мяшком.
— Это ж сколько килограмм?
— Ня знаю, не счатала. Шла день целай, принесла. По соседям распродаласи. Соль дорого стоила. Я уже восьмым была тяжелая. Денег нет. Снова пошла.
Принесла. Соль принесла, малОва скинула.
— Сколько ж у вас детей было?
— Ох, сямнадцать не то васямнадцать. Восьмерых сберегла. Два повешались, один утоп.
— А долго вы так за солью ходили?
— Ды лет пять. А мож и усе шесть.
— Не страшно было, что могут поймать?
— Бояласи, тока голодно было очень. Муж как ногу потерял, пить начал. Совсем не помогал. Тока просил пожрать. Перечить мужу нельзя, уйдет, а энто стыд какой. Вот и ходила.
— А потом?
— Потом муж одумалси, стал огород сажать, по соседям ходить помогать, ему ж ногу деревянную выдали у госпитали. Дык ничо стали жить.
Баба Шура померла на 98 году жизни. Не болела, самогоночку любила за столом стопки три опрокинуть.
Соль… Вот тебе и соль…