Военные профессии - ампуломётчик, шофёр

Кулишкин Василий Егорович на войне был ампуломётчиком. До разговора с ним я даже не знала, что существовала такая военная профессия, было такое оружие: ампуломёты. Во время войны он был награжден орденом Красной Звезды и медалью «За боевые заслуги». Всего имел 18 наград, среди них медаль «За безаварийность пассажирских перевозок»: он 35 лет после войны был водителем автобуса. Василия Егоровича уже несколько лет нет в живых.

В его воспоминаниях я постаралась сохранить как можно больше подробностей.

Родился я в 1921г. в селе Луговое недалеко от города Верный, который потом стали называть Алма-Атой.

В 1938г. окончил школу механизации сельского хозяйства, был шофером, трактористом, комбайнером. В 1940г. призвали в армию, я служил водителем в Южно-Казахстанской области в отдельном автомобильном батальоне. 1 июня 1942 г. наши автомобили погрузили на платформы, отправили на фронт, мы поехали другим эшелоном. Шёл так называемый «Пятьсот весёлый» поезд с новобранцами и нас, шоферов, в этот поезд посадили. Обещали, что мы на фронте будем на своих же машинах ездить, но всё поперепутали. В результате нас, шоферов, отправили в пехоту. Стали лошадей запрягать, шить хомуты, делать брички – дивизия пошла на фронт с гужротой. Я попал в 1118 полк, в химампулометное подразделение, им командовал старший лейтенант Гомберг, еврей. На вооружении были ампулометы, обещали, что дадут еще зенитные пулеметы, но не получили их.

Ампуломёты – очень грозное оружие ближнего боя. В стекляных и железных ампулах была жидкость под названием КС. Как это расшифровывается, не знаю, мы говорили: конкретно секретная.

Орудие: лафет в виде креста 1,5 на 0,75 м толщиной 18 см посредине рожок типа ухвата. При подготовке к бою на него крепился ствол. В расчёте было по 3 человека: один подносит, другой закатывает ампулу в ствол, и я направляю и делаю выстрел. И ещё был ездовой с лошадью. Орудие било на 100-150м, не дальше, самое лучшее попадание метров с 30-35. Даже пуля и то при полете смещается, а это большая ампула, могло в сторону отнести. Железные ампулы –на пехоту, дистанционного действия, с детонатором, рассчитаны на 150 м полета. Детонатор срабатывает, ампула лопается, жидкость соединяется с воздухом и вспыхивает, жжет всё, для пехоты это страшно, воздух еще минут 20 горит.

А стеклянные – на танки. Ампула разбивается, жидкость вспыхивает, и металл плавится до красноты, каким он бывает в кузнечных горнах. Плавится танк. Горит жидкость в течение 20 минут. Ампулы расходовали очень экономно – они дорогие. В батальоне было 6 ампулометов, к каждой роте прикреплено по два. Ампулометы тяжело таскать, на два ампуломета надо три упряжки. Я себе молодого казаха выбрал в ездовые: казашонок, он день и ночь с лошадями будет, сам голодом останется, а коня накормит.

В сентябре нас отправили под Сталинград, сначала на Донском фронт. 7 ноября летали самолеты немецкие и листовки разбросали. На листовке Гитлер сидит на большом диване, с баяном и поет «Широка страна моя родная», а Сталин сидит в уголочке с гармошечкой маленькой и поёт: «Последний нонешний денёчек» Не прошло 45 минут, как наша летчица на У-2 пролетела, покружилась над нами, флажком красным помахала и сбросила свои листовки. Это ж было 7 ноября – день революции, нам в первый раз по 100 грамм дали. Праздник же! В листовках написано: «Уважаемые соотечественники и соотечественники, красноармейцы, сержанты, командиры! Не поддавайтесь клевете Гитлера! «Последний нонешний денёчек» будет петь Гитлер! Иосиф Сталин.» Вот как быстро среагировали!

Потом нас передали Сталинградскому фронту. Прибыли к станице Казачьей. Там командовал Ерёменко. У нас в дивизии русских было мало, только в спецподразделениях, а в пехоте в основном казахи, киргизы, узбеки. Ерёменко посмотрел на нас и говорит: «Хлопци, хлопци, чёго вы сюды приихали? Чи на мясозаготовку, чи щё? Тут отборные немецкие дивизии стоят. Идите на станицу Грецьку, там румыны, вот их воюйте». Там немцы выставили итальянцев, поляков, венгров, румын, 2 дивизии власовцев. Не все они хорошо воевали, Еременко посчитал, что они нам по силам будут.

Из хроники: 19 ноября 1942г. Красная Армия перешла в наступление. Со стороны Дона наступали Донской (К. К.Рокоссовский) и Юго-Западный (Н.Ф.Ватутин) фронты. С юга им навстречу наносил удар Сталинградский фронт (А.И.Еременко). Удар был рассчитан по времени. Он пришелся на период, когда первые морозы уже сковали почву, и в то же время сильные снегопады еще не успели покрыть землю глубоким снегом. Это обеспечило высокую скорость продвижения войск и позволило им маневрировать.

Подошли мы к Грецкой, 19 ноября форсировали Дон и вступили в бой. Здесь ампулы не применяли. Основным оружием были винтовки и карабины, автоматов еще мало было. Окружили румынскую армию в Верхне-Чирском хуторе, 26 ноября взяли в плен 1600 человек, в том числе штаб румынской армии с генералом.

А их речь похожа на украинскую, выходили, плакали: «Я не виноватый, виноват Гитлер, виноват Антонеску. Жинку убили, четверо детей маленьких с бабой остались. Меня силой послали сюда». Румын в тыл отправили, а мы – вперед. Уже против венгров, этих тоже быстро пленили. У них язык ближе к немецкому, по-русски хуже разговаривают, чем румыны. У румын были маленькие лошадки, но крепкие, мы своих лошадей, совсем измученных, тощих, распрягли, в поле выпустили, а румынских лошадок взяли. А у мадьяр лошади здоровенные, красивые. Мы тут венгерских битюгов решили взять, а румынских коняшек отпустили. Но лошади венгерские, оказалось, много корма требуют, и уж если она упала, то всё. И мы помучились с ними, а потом пошли в степь румынских лошадей собирать, а венгерских распрягли.

За то, что в плен генерала румынского взяли, многих у нас наградили, меня представили к медали «За боевые заслуги»

Румын и венгров мы истрепали быстро, а к Суровикино подошли, вот тут были немцы, тут и нам досталось, они крепко сопротивлялись. Трое суток и днем, и ночью вели бои за хутор Грачи и станицу Суровикино: то немцы их займут, то мы, то немцы, то мы. Тут мы первый раз ампулы применили. Мой расчёт поджёг 2 танка, и расчёт Абдулы Хамитова – уфимского татарина – один танк. После трех дней боев батальон наш, наконец, закрепился, больше не отступал. Железная дорога пополам Суровикино делила, вот с одной стороны мы, с другой – немцы.

9 декабря комбат отвел нас, 2 расчета ампулометчиков, немного в сторону от основных сил. Так сказать, засаду создать нужно было. Позиция такая: с одной стороны река Чир с крутыми берегами, с другой высокая гора, а между ними – грунтовая и железная дороги, что к Суровикину идут. По этой дороге могли пройти немцы из группировки Паулюса. Разведка доложила, что пойдут танки. Комбат приказал стрелять по танкам, главное, нужно было забить этот узкий проход, чтобы никто проехать не смог. Мы окопались в 30 метрах от дороги со стороны реки. Командир приказал без него не сниматься с этой позиции. И ушел, вместе с ним был только ординарец-таджик. Меня комбат оставил старшим.

Окопались, орудия установили, ждем. Около 11 часов прошла машина немецкая с пехотинцами, потом вторая, третья… Танков нет. Я говорю: «Абдула, давай-ка по машинам бить». И 8 машин с немцами мы подожгли. Со стороны Суровикино ещё батарея сорокапяток обстрел вела, и они 6 машин подбили. Всю дорогу забили, никто больше проехать не мог. Пожарище был страшный!

10 декабря стоим: и немцев больше нет, и комбата, 11-го – никого. У нас уже и паек заканчивается. И в Суровикино бой, вроде бы, затих. Уже думали нарочных посылать, а смотрю: спускаются сверху 6 человек, я узнал командира первой роты Белялова, красивый был осетин. Я и докладываю: комбат сказал, чтобы без его приказа не снимались. Что делать? Вот, видите, это наша работа, машины подбитые.

Он говорит: Я уже третий день батальоном командую, комбат убит еще 9-го. Когда он от нас пошел обратно, его снайпер подстрелил, таджику обе ноги перебил. Тот на руках прополз вдоль насыпи и доложил, что комбат убит, а про нас ничего не сказал. Его в госпиталь отправили, а раз ординарец один приполз, все решили, что и мы убиты, домой отправили похоронки. Так что на Мамаевом кургане мы значимся в списке погибших. Хамитова и меня за этот бой представили к орденам Красной Звезды, а рядовых к медалям «За отвагу».

Стало быть, ампулами нам у Суровикино удалось поджечь 3 танка и 8 машин. Мы были довольны таким грозным оружием, как ударил – танка нет. Но ампулы очень дорогие, дефицитные, и к тому же орудие не удобное, засаду с ним хорошо устраивать, а для наступления оно не подходит. Не успевали мы с ампулометами за наступающими частями. Ампулометы применялись потом еще на Орловско-Курской дуге, больше про них я не слыхал. Главное, потом пошли «Катюши», танки Т-34.

От Суровикино пошли мы на восток, а группировку Паулюса другие части добивали. Выбьем немцев, передвинемся, выбьем, передвинемся. А 29 декабря немцы контрнаступление предприняли, на нас танки пошли. Мы отступили в горы, лейтенант всё боялся, как бы наше оружие немцы не захватили. Дня три в ущелье собирались. 1-2 января стали выходить оттуда, а немцы уже заняли оборону крепко, минометный огонь открыли. В меня семь осколков попало, три из них в руку, но другая рука работала, и ходить я мог, медсестре еще помог тяжелораненых подобрать. Меня в тыл не отправили, я в полевом госпитале был.

Лечусь. А в госпиталь забежал лейтенант, кричит: «Есть ли здесь шофера?» У меня рука почти зажила, двигаться стала, я и стал проситься, чтобы отпустили меня. Начальник госпиталя, еврей, закричал сразу: «Рано! Я продаттестат не отдам». А лейтенант говорит: «У нас продаттестатов достаточно». Ну и пошел я с ним, смотрю: танк тянет на буксире полуторку. Машина есть, а водителя нет. Зато, помню, сколько шоферов в войну в пехоте по-пластунски ползали. И я перешел в 21 гвардейский танковый полк шестой гвардейской бригады. Возил взвод разведчиков, это автоматчики-сибиряки. Немцы отступали, мы по 20-30 км в день с боями двигались. Взаимодействие с пехотой было хорошее. Из бревен сколотили большие сани, пехота на санях за танком едет. Прошли Сталинградскую область, по Ворошиловградской поехали. А там 4 самолета налетели. От одного взрыва я увернулся, от другого увильнул, а самолеты бомбят и бомбят. Кругом степь, спрятаться некуда. Командир взвода в кабине ехал, он только сказал мне: «Жми, Вася!» И всё… я больше ничего не помню.

Попал под бомбежку 18 марта, очнулся 23, надо мной медсестра стоит. Кто меня привёз, живы ли тот лейтенант и ребята-разведчики, так и не знаю. И пролежал я в госпитале чуть не год: до 1 февраля 1944 года.

Домой меня не пустили, и на фронт я не годен был, ноги еле таскал. Попал в конвойный полк при контрразведке. Стал охранять на шахте в Пермской области пленных. Снова встретился с румынами, мадьярами, немцами. И вот что интересно: немцы в шахте не выдерживали, падали, как мухи, их потом перевели на лесоразработки. Здесь и получили известие об окончании войны. А в конце мая первый эшелон румын уже отправили на родину. Постепенно все уехали.

Потом перевели меня в Пермь, в оперативно-розыскное отделение. Я съездил отпуск, ведь с сорокового года дома не был. Посмотрел, как там женщины из трех тракторов один лепят и пашут, техника хуже, чем на фронте. В Перми я познакомился с Надеждой Семеновной, и мы поженились в 1946г., прожили 60 лет, у нас два сына и дочь, все с высшим образованием. Сейчас уже 4 правнука и 5 правнучек.

В 50-м году я демобилизовался, переехал в Казахстан. Поднимали целину. А союз развалился, и русским там стало плохо. Сын ведь еще и во времена Советского Союза там не смог в институт поступить – не приняли, потому что русский. Поехал в Ленинград и там отучился. Теперь дети все переехали в Россию, и я следом за дочерью сюда, в Сибирь...