Запасной аэродром

1

Красный шар солнца лежал на краю облачной пустыни.

Издали облака казались монолитной твердью, но чем ниже спускался самолет, тем яснее прорисовывалась их лохматая, изорванная поверхность. Отдельные клубы невесомо парили в воздушной толще, словно брызги прибоя, остановленные мгновенным щелчком фотографа. Самолет нырнул в серовато-дымчатую волну, сразу делаясь маленьким, беззащитно потерянным в пучине. Еле слышно гудели затихшие двигатели; жалобно скрипело крыло, раскачиваясь под ударами налетающих клочьев тумана, обманчиво пушистых на вид. Вдруг дымка рассеялась, стремительно унеслась вверх, дразня внезапным простором, но навстречу поднималась новая лавина: самолет скользил в узкой щели между двумя слоями облаков.

— Через несколько минут наш самолет совершит посадку в аэропорту города Ле… города-героя Санкт-Петербур… в городе Святого… В аэропорту «Пулково»!

Хоть горшком назови, только в печку не ставь…- Кравцов потянулся, разбуженный сбивчивым бормотаньем стюардессы. – Главное, домой наконец. Жаль, Света после такой задержки не встретит. Или встретит?.. навряд.

По салону прокатился дробный стук выпускаемого шасси. Тяжелая туша переваливалась с крыла на крыло, точно подвешенная на канате, однако за стеклами неслась молочная мгла и не понять было: спускается самолет, или поднимается, или летит ровно, все еще раздумывая.

Потом железная махина вдруг просела – так, что внутри стало пусто и холодно, — и тут же двигатели взревели на полном газу. Задрав нос и опрокинув Кравцова навзничь, самолет снова полез вверх.

— По метеоусловиям аэропорта «Пулково» наш самолет направляется на запасной аэродром, — невозмутимо сообщила стюардесса. – Время в пути сорок минут.

Черт бы подрал эту авиакомпанию, — выругался Кравцов, ворочаясь в проваливающемся кресле. – Для полноты счастья не хватало как раз запасного.

Пробив один за другим облачные пласты, самолет выскользнул обратно в чистый свежий простор вечернего неба и опять устремился вдаль – кажется, куда-то на север, навстречу тревожно синеющей неизвестности.

---

Мрачно поеживаясь, Кравцов сошел с трапа. Кругом висела плотная темнота.

А ведь и летели всего сорок минут. Полярная ночь тут с самой осени, что ли? – раздраженно подумал он, озираясь в тщетных поисках хоть какого-нибудь огонька. – Пригнала же нелегкая, куда ворон костей не заносил!

Молчаливая дежурная провела в аэропорт – маленький и убогий, отделанный жженым деревом и оттого похожий на закопченную курную избу. Унылые инструкции на темных стенах, безнадежно пустой киоск в углу… Правда, со второго этажа манила вывеска буфета. Кравцов нехотя взошел туда, зачем-то покачал холодный замок на решетчатой двери. В тесном холле вповалку спали люди; над ними хрипло бормотал телевизор с красным экраном, привешенный к низком потолку.

Запасной аэродром, будь он неладен!

Пройдясь взад-вперед, Кравцов опустился обратно и встал в томительном ожидании под надписью «Регистрация пассажиров и выходна посадку».

За стойкой перекладывала бумаги молодая женщина в аэрофлотском кителе. Лицо ее было полно умиротворенным, безмятежным покоем, скучным и обволакивающим, как весь этот запасной аэродром. Зевнув, Кравцов привалился к загородке спиной.

-…Ма-ам, почини пистолет!

Неизвестно откуда взявшийся мальчишка лет пяти или шести, а может, и четырех – Кравцов слабо разбирался в детских возрастах – теребил женщину, пихая ей в руки алюминиевый револьвер.

Она повертела игрушку так и сяк с трогательной, беспомощной неумелостью и, ничего не сделав, сунула обратно.

— Дай-ка сюда! – неожиданно для себя сказал Кравцов, перегнувшись через барьер. Что там у тебя?

Мальчишка глянул исподлобья, моргнул с испугом.

— Не отниму, не бойся! Ну дай же – может, налажу!

Поколебавшись секунду, мальчишка нехотя протянул револьвер. Вблизи он оказался не алюминиевым а деревянным, крашенным серебряной краской. Облупившаяся рукоять раскололась, и из нее торчали кривые гвозди. Кравцов приладил обломок на место и вернул оружие хозяину:

— На, стреляй дальше!

Мальчишка жадно выхватил револьвер и умчался куда-то в дрожащий за стойкой полумрак.

— Хотите чаю? – неожиданно предложила женщина.

— Ага, — просто кивнул Кравцов. – Хочу. И даже очень.

Она впустила его за барьер, провела в маленькую комнату. Там неярко светила настольная лампа, в углу на кушетке, кажется, кто-то спал, прикрывшись лохматой шубой. На серой стене среди пестрых авиационных таблиц висел большой старый календарь с портретом грустного артиста Калягина.

Действительно – запасной аэродром, — с внезапной жалостью подумалось ему.

Женщина воткнула в розетку электрический чайник, они уселись за стол друг против друга и в комнате установилась неловкая тишина.

Теперь, рассмотрев вблизи ее лицо, Кравцов уже не обнаружил никакого умиротворения и покоя – напротив, глаза ее были усталые, забранные в темные ободки, а над переносицей залегла глубокая резкая складка, знак постоянной заботы.

— Давайте познакомимся, — первым не выдержал он. – Кравцов. Вячеслав Константинович… то есть просто Слава.

— Нина, — слегка улыбнувшись, ответила женщина.

Они помолчали еще. Чайник осторожно замурлыкал.

— Куда летите? – равнодушно спросила Нина.

— В… в этот самый, как его… Санкт-Петербург, — усмехнулся он. – Из Новосибирска возвращаюсь. С самого утра. Сначала там держали, теперь вот к вам на запасной прилетели.

— А, так вы с ленинградского… — догадалась женщина, и глаза ее затуманились, точно увидев вдруг нечто очень далекое и очень, очень печальное. — Оттуда…

Она умолкла со вздохом, отвернулась в сторону. Кравцов почувствовал себя виноватым за то, что живет в Ленинграде, здесь оказался лишь пролетом, и мог бы вообще не оказаться, а эта неведомая женщина до конца жизни обречена на прозябание в темной, скучной запасной глуши – хотя в принципе она ничем не хуже его, и вполне заслуживает возможности так же, как он, каждый вечер видеть огни Невского, посещать филармонию, походя любоваться панорамами берегов… Не зная, как скрыть внезапную неловкость, он принялся барабанить пальцами по столу.

Кипяток подоспел быстро; Нина разлила чай, вытащила банку с вареньем, пододвинула щербатую сахарницу. И делала это так домашне, точно всю жизнь только тем и занималась, что поила его чаем в темной комнате запасного аэродрома.

— Симпатичный у вас сынишка. – улыбнулся Кравцов, ощутив потребность сказать ей нечто приятное.

— Да, Коля… что б я без него делала! – лицо женщины просветлело, озаренное как бы изнутри. – Хороший он у меня. Послушный. Только болеет часто. В садик даже не отдала, с собой на смену приходится брать.

Она брякнула ложечкой и договорила, хотя Кравцов ничего не спросил:

— Дома-то оставить не с кем.

— Почему? – глупо вырвалось у него.

— Да так вот, — Нина повела плечами, точно заранее извиняясь за все. –

— Одни мы с ним и нездешние. – Кравцов понимающе кивнул, и она продолжила, приняв это за проявление интереса. – Работала я стюардессой, туда-сюда, в ночь – в день, замуж только в двадцать семь собралась. Коля больным уродился, нервная система у него не в порядке. Врожденная болезнь.

— Родовая травма, — машинально поправил Кравцов.

— Нет, болезнь, врачи сказали. Потому что поздний, говорят. До сих пор, как заволнуется, ручку у него сводит. Ну, вот так как-то все поехало, и остались мы вдвоем.

Замуж в двадцать семь, — зачем-то отсчитал Кравцов. – Женись я в том же возрасте – мой уже ходил бы во второй класс.

Он внимательно посмотрел на женщину и наметанным взглядом определил под глазами припухлости отеков. Сердечная недостаточность, явно. Почему не лечится?

Женщина заговорила дальше. Зачем она рассказывает мне свою жизнь? – думал Кравцов со странным чувством, будто сейчас повторяется нечто, однажды уже им пережитое. – Зачем? Неужели я похож на попа, перед которым тянет вывернуть душу исповедью? Да нет, конечно, просто захотелось выговориться. А кому лучше это сделать, как не случайному встречному, которого никогда больше не увидишь и от которого заведомо не испытаешь зла?

— Скажите, а почему вы предложили мне выпить чаю? – все-таки спросил он, когда Нина умолкла.

— Почему?.. Не знаю, — простодушно улыбнулась она. – У вас был такой измученный вид. И потом… От неожиданности, наверное: вы меня простите, но никто из мужчин никогда не интересовался моим сыном.

— Но ведь кто-то же смастерил ему револьвер?

— Револьвер?.. — Нина непонимающе сдвинула брови, от чего лицо ее вдруг сделалось таким милым, что Кравцов невольно улыбнулся. – А, пистолет… Пистолет сделал сосед дядя Гриша. Старый добрый пьяница, он не в счет.

Она хотела что-то добавить, но в комнату вбежал Коля, молча протягивая револьвер – теперь уже прямо Кравцову.

Он нагнулся, пытаясь закрепить вконец размозженную деревяшку, и тут же ощутил на себе испытующий взгляд. Кравцов выпрямился – мальчик смотрел в упор; его черноглазое лицо было искажено взрослым напряжением, точно изо всех сил пытался он выудить из памяти нечто, вьющееся у самой поверхности, но ловко ускользающее прочь.

— Эх, брат, совсем он у тебя развалился, — Кравцов вздохнул, кое-как загнав гвозди обратно. – Совсем… Слушай, знаешь что… Я пришлю тебе настоящий револьвер. Никелированный, с крутящимся барабаном!

Мальчик не отвечал, угрюмо спрятав глаза.

— Нет, точно! – Кравцов обернулся к Нине, мгновенно загоревшись неожиданной и благородной идеей. – Запишите мне адрес, я куплю в Ленинграде хороший револьвер и пришлю!

За неимением иной бумаги он протянул ей свой билет.

— А сколько это стоит? Если вправду, я денег дам…

— Да бросьте вы! – отмахнулся Кравцов, мучимый нешуточным припадком великодушия. – Занесет опять к вам – сочтемся!

Женщина окинула его долгим, словно заново видящим взглядом и полезла в стол за ручкой.

— Как сердце у вас, не беспокоит? – не удержался Кравцов, заметив характерный синеватый отлив ее ногтей.

— Вроде нет… А вы что – врач, да?! – встрепенулась она.

— Врач. Только, — он сокрушенно улыбнулся, поняв причину ее оживления. – Коле вашему помочь не могу. Я кардиохирург. Оперирую сердечно-сосудистую систему. Сердце, аорту, и все прочее… Но вообще если в Ленинграде будете, заезжайте. Клиника медицинского института, отделение сосудистой хирургии, спросите заведующего, это и буду я. Если сразу не вспомню, ну мало ли что… — скажете «запасной аэродром»! И все будет нормально.

— Ну, разве мы к вам выберемся, — грустно вздохнула Нина.

— …Петер-р-р-бург!!! – ворвался в комнату надсаженный хрип репродуктора. – Повторяю: начинается посадка в самолет…

— Что ж, мне пора, — Кравцов встал, тихо задвинул стул. – Спасибо вам за чай.

Нина молча глядела снизу вверх. А ведь я никогда, никогда ее больше не увижу – с внезапной, почти отчаянной горечью сообразил он; и им овладело внезапное, необъяснимое, дикое желание: шагнуть к ней, привлечь к себе и… поцеловать…

— Спасибо, — повторил он, с трудом сдерживая себя, и добавил: — Нина…А можно, я напишу вам из Ленинграда?

— Вам пора, — вместо ответа сказала она, тоже поднявшись и словно бы догадываясь обо всем. – Идемте, я провожу вас до накопителя.

Уже у самой двери она приостановилась, обернулась к нему – о, как же хороша была она в желтоватом полусвете, и как мучительно захотелось ему махнуть на все приличия и отдаться во власть наваждению…- и ответила совсем тихо:

— Можно. Пишите, конечно, если захочется.

---

Ленинградский дождь мелко сеялся по летному полю; озябшие аэродромные огни дрожали под ногами длинными осенними отражениями.

Кравцов съехал по эскалатору, ступил на резину движущегося тротуара.

Ослепительно белые светильники равномерно проскакивали по низкому потолку туннеля.

А ведь действительно было что-то в ней, в этой Нине, — думал он, со смесью смущения и восторга вспоминая свои мысли там. – Что-то такое, как бы это выразить словами… Немного грустное, но очень надежное, с чем не страшно связать себя на всю оставшуюся жизнь. Сила какая-то потаенная. Запасной аэродром, надо же…

Кто-то толкнул его, обгоняя в последних секундах спешки. Кравцов вздохнул, ощутив в себе внезапную, незнакомую прежде усталость.

Черт возьми, но ведь есть же доктор, который живет там от роду, вдали от промозглой суеты. Живет без стрессов, командировок, диссертаций и ученых советов, работает в тихой районной больничке, где гордо оперирует фурункулы; носит добрую бородку клинышком, каждый вечер не спеша трусит домой по деревянным тротуарам, раскланиваясь с пациентами у ласково горящих окон. Приходит к себе, и встречает лицо женщины, подсвеченное золотым кругом настольной лампы. И мальчишка какой-нибудь поблизости пистолетами гремит… Я вполне мог бы родиться на его месте. Но хуже это было бы, или лучше – вот в чем вопрос…

Лента тротуара оборвалась, выбрасывая его в зал прибытия. Света все-таки дождалась – наверное, загодя отпросилась у начальника на целый день. В серой шляпе с опущенными полями и темно-красном пальто она издали выделялась среди жидкой кучки встречающих.

— Салют, Кравцов! – шагнув к нему, они привстала на цыпочки для поцелуя.

— Привет, — ответил он, наклоняясь.

— Без багажа? — утвердительно спросила Света, оттирая перчаткой след помады с его щеки.

— Omnia mea mecum porto.

— Тогдапоехали!

Они миновали толпу фланирующих индивидуалов-извозчиков – Кравцов не без гордости отметил, что эти тертые мужики оглядываются вслед его спутнице, — и вышли под козырек. Светины «жигули» ждали у парапета. Она села за руль, с привычной ловкостью нашла впотьмах замок зажигания, бросила назад шляпу.

— Соскучилась! – голос Светы казался глухим в мягкой автомобильной тесноте. – Как я по тебе сос-ку-чи-ла-ась…

Кравцов притянул ее к себе, вдохнул свежее яблоко французских духов.

Мгновенная усталость прошла. Впереди был теплый ласковый душ, ужин и прохладная постель.

Все это заслонило собой, напрочь вытеснило из мыслей женщину в синем кителе и мальчика со сломанным деревянным револьвером.

2

Телефон зазвонил среди ночи. Кравцов услышал его еще во сне, нехотя всплывая из глубины в душную черноту спальни. С трудом разлепил веки, полежал так несколько секунд. Трезвон не унимался, словно кто-то имел целью во что бы то ни стало выманить его из постели. Света лежала с краю; Кравцов осторожно перелез через нее и, натыкаясь на темные углы витающим в сонной невесомости телом, выбрался в коридор.

— Когда поезд из Киева приедет? – ударил в ухо противный женский голос.

— Что?.. Какой поезд? – не сразу сообразил он. – Куда вы звоните?

— На Варшавский вокзал. Это справочная? Что это?

— Кожвендиспансер, черт бы вас побрал, — вполголоса прошипел Кравцов и выдернул телефонный штепсель.

В коридоре снова стало тихо, но сон успел улетучиться, точно его и не было. Кравцов вяло поежился и прошел в гостиную.

Опустился за стол, включил лампу, посидел немного, привыкая к свету. Выровнял без того аккуратную стопку папок, перелистал свежую корректуру статьи. Потом кстати вспомнил, что с вечера не успел зафиксировать сегодняшнюю – то есть уже вчерашнюю операцию. Придвинул коробку с картотекой, фундаментом уже готовой диссертации, достал чистую карточку. Последнюю операцию он помнил хорошо: мешковидная аневризма аорты, довольно интересный клинический случай с точки зрения протезирования. Но кому именно вшил он вместо негодного сосуда трубку из пластика, исправляя брак природы – фамилия, возраст, мужчина или женщина хотя бы? – вылетело напрочь.

Ну и ладно, — Кравцов зевнул. – Лишняя информация в данный момент. Главное помнить клинику; остальное можно списать из истории болезней.

Он мелким, специально для карточек выработанным почерком записал подробности течения операции, еще раз навел порядок на столе и отправился на кухню.

На дне узкого и глубокого двора-колодца серебрился тонкий, недавно выпавший снег.

А там, на запасном, наверное, все вообще занесено…- неожиданно пришло ему в голову. – Запасной аэродром – когда это было? Вроде месяц назад. Давным-давно…

Давным-давно. Одинокая женщина, больной мальчик без отца. Вот пацану доля выпала, всю жизнь в душе перекос будет, кем бы он ни стал и чего бы ни достиг…

Кравцов вздохнул. От отца в памяти остались две зарубки: пронзительно желтые нитяные кисти на красном угловатом ящике да незнакомый газовый платок, уродливый и черный на светлых маминых волосах. Мама потом сама угасла до срока, замученная непосильной работой и постоянным, изо дня в день сосущим душу – как понимал он теперь! – чувством беззащитного одиночества перед жизнью. Его взяла к себе тетка; но Кравцов всегда знал, что он – один. Так на всю жизнь один и остался.

Хлебнув без удовольствия чаю, Кравцов вернулся в спальню. Света дышала влажно, разметавшись поверх одеяла, раскидав там и тут свое богатое тело. Резкие черты ее безупречно красивого лица затушевались мраком и стали проще, сделались почти мягкими.

Расписаться с нею, что ли, в конце-то концов? – безвольно подумал он. – Сколько еще кота за хвост тянуть?

Словно поймав его мысли, луч от чьих-то фар под окном метнулся по спальне, с бесстыдством профессионального сводника тронул матовое Светино колено.

Если б она еще и родить могла, — с внезапным раздражением вздохнул Кравцов и лег, закутавшись до подбородка.

Света обняла его тяжелой со сна рукой, пробормотала что-то ласковое. Кравцов не реагировал, повернувшись к стене.

Завтра пойду и куплю парню револьвер, — твердо решил он прежде, чем отключиться.

---

На следующий день, выкроив два часа между утренним обходом и заседанием кафедры, Кравцов в самом деле съездил в «Гостиный двор». Револьвер нашелся неплохой: тяжелый, из блестящего силуминового сплава. Правда, барабан не вращался, зато можно было взвести курок и громко щелкнуть.

На обратном пути он то и дело запускал руку в карман и со смешной радостью изучал на ощупь затейливую игрушку. Потом как-то само собою вспомнилось, что подобный револьвер и ему хотелось иметь мальчишкой. Но тетя почти не покупала игрушек; а такую не смогла бы купить даже при желании: в те годы металлическими «настоящими» пистолетами щеголяли лишь счастливчики, у которых имелись отцы, ездившие за рубеж…

Сейчас приеду и напишу Нине письмо, — чувствуя внутри непонятную, томительную дрожь, решил Кравцов, уже стоя на эскалаторе в метро. – Тем более есть повод: сопроводительное к револьверу. Письмо?! Но для посылки нужен адрес! Который был записан билете. А билет подклеен к отчету о командировке…

Не заходя к себе, Кравцов побежал в бухгалтерию. Ему нашли папку с авансовыми отчетами. Он дернул свой билет, с треском отодрав лепешку канцелярского клея – и увидел на обороте лишь размытое пятно Нининых лиловых чернил.

---

А через пару недель во время операции упругая струйка крови – обычное дело! – хлестнула в лицо из надрезанного сосуда. Кравцов замер на весу, нетерпеливо ожидая, пока сестра оботрет ему брови хрустящей салфеткой. И сквозь торопливое мельтешение тонких пальцев нечаянно посмотрел на распластанную перед ним пациентку, молодую женщину с врожденным стенозом легочной артерии.

Лицо ее, низко обрезанное белой косынкой, несло чьи-то почти знакомые, тревожащие черты: беспомощно закинутый подбородок, веки в темных провалах подглазий, не разглаженная наркозом страдальческая морщинка на лбу.

Нина… — внезапно вспомнилось ему. – На Нину похожа…

---

С этого дня что-то случилось. О чем бы ни думал Кравцов, мысли его перескакивали на Нину. Скорее всего, имей под рукой адрес, он настрочил бы ей пару проникновенных писем, не заботясь об ответах – и успокоился бы, вошел в прежнюю колею. Но писать было решительно некуда; даже просто в аэропорт, ведь фамилии Нины он тоже не знал. И, наверное, от этого неустойчивого состояния на Кравцова стала накатывать не изведанная прежде усталость от жизни. А с нею приходила и серая, изматывающая душу тоска неизвестно по чему.

Это, конечно, казалось совсем странным. Ведь жизнь была такой прочной и незыблемой, но вышло, что одно-единственное случайное событие, нечаянная встреча все изменила и нарушила.

Интеллигентская рефлексия, — говорил он сам себе. – Жизнь – прежде всего работа. Операции. Интересная клиника. Научная деятельность. Познание новых сущностей. Диссертация, в конце концов – вот жизнь. Остальное лишь приложение. Аппендикс, не более.

Но несмотря на самовнушение, все чаще его стала посещать предательская и тревожная мысль: а что, если… Авария, с пальцами что-нибудь произойдет? И не будет возможности оперировать – что тогда? Отправляясь в путь, самолет всегда имеет в виду и запасной аэродром. Но где он? Где?!

Свету он не брал в расчет; за несколько лет жизни с ею он давно уже знал, что она может быть кем угодно: женщиной, с которой не стыдно выйти в свет, деловой подругой, опытной любовницей, в конце концов – но только не его второй половиной, не хранительницей семейного очага.

На запасном тишь и покой. И добрый доктор с чеховской бородкой шагает по темным улицам, то и дело раскланиваясь то с одним, то с другим пациентом на заснеженном перекрестке…

А игрушечный револьвер немым укором лежал в его столе.

---

После нового года опять выпала командировка в Новосибирск.

А вдруг… Собираясь в дорогу, Кравцов подумал о возможности счастливого повторения и прихватил револьвер с собой.

Обратный путь обошелся без задержки. Однако Ленинград, как и в тот раз, был плотно укутан облачной периной, и Кравцов замер, весь напрягшись в ожидании. До последних секунд, уже видя землю в разрывах вязкой дымки, он верил, что это еще не конец, что осталась надежда – вот сейчас двигатели взревут, и…

Но самолет сел, как ни в чем не бывало. Удрученно смотрел Кравцов на замедляющийся бег полосы под мокрым крылом; удрученно стоял он на движущемся тротуаре. И даже не обрадовался, увидев впереди Светину пятнистую шубку.

— За руль хочешь? – предложила она после ритуала встречи.

Кравцов отказался, хотя прежде любил побаловаться ездой. В машине Света притянула его, едва не опрокинув на себя. Кравцов вяло отвечал на ее лихорадочные поцелуи; ручка переключения передач больно упиралась ему под ребро.

— Знаешь что…- попросил он, высвободившись и поправляя сбившийся шарф. – Отвези меня домой.

— Мы и едем домой, — Света непонимающе уставилась на него. – А куда же еще? Там ждет твоя любимая свинина под медовым маринадом…

— Нет, не к тебе, — он медленно покачал головой, пытаясь сообразить, чего же ему хочется в действительности. – Домой. Отвези меня в мою коммуналку на Старо-Невский. Устал я что-то нынче…

---

Так прошла зима, настала весна с ее лихорадочным неспелым солнцем и магнитными бурями, особенно мучительными для отделения сосудистой хирургии; Кравцов существовал в непонятном состоянии: старая жизнь как-то незаметно сошла на нет, новая же никак не могла начаться. Да он и сам не понимал – какой она должна быть, эта новая жизнь. Но в нем поселилось нечто, не дающее ему жить, как прежде.

И вот однажды, уже в мае, он вышел из ворот клиники и зажмурился от зайчика, прыгнувшего в глаза с никелированной обечайки знакомых «жигулей».

Света порывисто шагнула навстречу. Она была в переливчатом модном плаще, но с лишенным косметики, бледным и стертым лицом.

— Слава! – она без вступления крепко взяла его локоть. – Мне надо с тобой поговорить. Поедем куда-нибудь.

— Времени нет. Лучше давай пешком прогуляемся. – ответил Кравцов.

Ситуация давно уже требовала какого-то объяснения и разрешения, и вот теперь она подступила, и было ясно, что никуда не ускользнуть, ему придется выслушать и ответить…

Они молча прошли до канала, свернули по белой от солнца набережной.

— Слава, что происходит с тобой… с нами?

Кравцов вздрогнул от Светиного голоса, незнакомо глухого и напряженного.

— Куда ты запропал? Что случилось? Совсем чужой стал.

А ведь я и в самом деле сто лет у нее не был, — вдруг подумал он. – И к картотеке, значит, неизвестно когда в последний раз притрагивался?! И диссертация без движения, пылится на столе в Светиной гостиной; я начисто забросил прежние дела и даже не заметил этого?!

— Совсем чужой! – она потянула его за рукав, пытаясь повернуть к себе лицом. – Вот и сейчас с тобой, словно сквозь стекло… что ты сказал?

Кравцов не отвечал, каменно шагая рядом.

— Что происходит? Может, я в чем-нибудь виновата; может что случилось? Так не молчи! Скажи наконец!

Остановившись, он решился наконец взглянуть на свету. Она говорила напористо, но серые глаза ее были полны настоящих, нешуточных слез.

— Нет, Света. Ничего не случилось. Ты ни в чем не виновата. Аб-со-лют-но-нив-чем…

Света молча смотрела на него, готовая разреветься.

— Ты умная женщина, — тихо, но твердо произнес Кравцов.

Она замолчал, не зная, что еще добавить, и отвернулся. На мосту, перевесившись через чугунные перила, удили корюшку два пацана чуть старше Нининого Коли.

— Когда женщине говорят, что она умная, всем известно, подразумевают «не будь дурой», — Света проследила за его взглядом туда и обратно, дернула за руку умоляюще. — Слава, но можно же что-то сделать, а? Ты же врач!

— Я врач, но не гинеколог, – сухо ответил он, стараясь не замечать слез, бусинами рассыпавшихся по ее щекам. – Ты. Прекрасно. Это. Знаешь.

— Слава… Я… — света хлюпала носом; слова давались ей с трудом. – Я…Я люблю тебя…

Он молчал, не в силах больше ее видеть.

— Может, ты все-таки ко мне вернешься? Я буду ждать тебя… Сколько потребуется. столько и буду. Только не уходи навсегда… А?

— Не зна-ю, — Кравцов покачал головой. – Ничего не знаю.

---

— Ну что, старик, куда нынче на вакацию? – спросил в буфете заведующий терапией, лысый отец семейства и большой любитель жизни. – На юга к девочкам?

— Бог знает, — устало вздохнул Кравцов. – На черта юг? На черта мне девочки? И на черта я им?.. Vanita vanitatum… Кто б за меня решил…

— Ну-у, старина! – тот хохотнул, мелко затряс черной бородкой. – Когда за тебя решать начнут – поздно будет!

— Верно. Поздно. Решать надо. Ре-шать…

3

Небо сияло прозрачной северной голубизной.

Кравцов неспешно шагал по выщербленному асфальту летного поля. Все возвращается, все повторится. Запасной аэродром – на то он и запасной, чтоб тут ничего не менялось, оставалось прежним в терпеливом ожидании. Это та река, что никуда не течет, в которую можно войти дважды, трижды, сколько угодно раз – и где, наверное, даже женщины не меняют своих возрастов…

…А что Нине сказать? Как объяснить этот внезапный его приезд; какие подобрать слова, чтоб поняла и поверила в то, чему он и сам еще, кажется, не до конца верит? Или просто понадеяться, что все выйдет само собой? Выйдет… Если судьба.

Подходя к барьеру, Кравцов заранее переложил револьвер в карман плаща. Глупо, конечно, надеяться на такое полное совпадение: что Нина дежурит именно сейчас, и мальчик опять с нею – но вдруг?! Ведь мальчик – это, пожалуй, и есть главная связующая нить, приведшая его сюда.

— Скажите, пожалуйста, Нина сегодня работает? – чувствуя легкую дрожь в коленях, осведомился Кравцов у сидящей за стойкой немолодой женщины.

— Нина?.. работает, — обернувшись, она громко крикнула в растворенную дверь. – Ни-ноч-ка! Выйди, тебя тут спрашивает интересный мужчина!

Неужели все так просто и решится?..

В проеме мелькнула синяя форма. Кравцов затаил дыхание. Оглядываясь в поисках знакомого лица, за барьером появилась совсем другая женщина. Не женщина даже – девушка, молоденькая и свежая, еще не тронутая жизнью.

— Кто меня спрашивал?

— Вообще-то я, только… Только извините, мне нужна другая Нина.

Кравцов замолчал: ему показалось, что девушка его не поняла.

— Ну, постарше вас! Сынишка у нее есть еще. Не знаете?

— Нина Дмитриева?.. Ее нет, — тихо ответила она, сразу как-то угаснув лицом и спрятав глаза.

— Какая жалость. А где она? В отпуске? Или в другое смене? Неужели уволилась? Скажите…

— Ее вообще нет.

— То есть как – «нет»? – Кравцов непонимающе уставился на нее, чувствуя только тупую досаду на обстоятельства.

— Нет. Она… умерла. Еще зимой. Вы не знали?

— Что случилось? – спросил он привычно, не успев соединить в сознании слова «Нина» и «умерла»

— Приступ… Обморок. Сердце остановилось.

Фибрилляция желудочков? – механически отметил Кравцов, слыша голос девушки сквозь кровь, жарким молотом ударившую в виски. – Типичная клиника внезапной смерти. Смерти… Смерти?! Чей?! Что-о-?! Но нет же, нет, не может быть – не-ет!!!

— Бригаду реанимации надо было вызывать! – бросил он так, словно это имело теперь значение. – Сказать, что падение сердечного тонуса и требовать спецбригаду.

— Была бригада. Сосед вызвал. Ничего сделать не смогли. Прибора одного у них с собой не было, не помню, как называется…

— Дефибриллятора? То есть как это «не было»?! В бригаде реанимации?!

Он, кажется, погрузился в обморок, не теряя сознания – во всяком случае, уже не понимал, где находится.

— Да… Но черт возьми, ведь ее все равно можно было спасти! Адреналин внутрисердечно делали? А непрямой массаж сердца? А искусственное дыхание, в конце концов?!

Наверное, он повысил голос; девушка испуганно отпрянула от барьера.

— К-какого ч-черта! Это же каждый фельдшер должен знать! Что за коновалы в вашем городе на «скорой»?! Олигофрены! Да их… Фамилии узнать – и в Горздраве! Гнать к чертовой матери!

Кравцов стиснул в кармане теплую револьверную рукоять.

Господи, да к чему все это? – внезапно очнувшись, он ощутил спиной любопытные взгляды уже собирающихся зевак. – Нина умерла, теперь уже все равно. И все это мальчишество, ей-богу…

— А мальчик? Мальчик Коля? Что с ним?

— Коля в детском доме. А вы… хотите адрес узнать? Вы… — глаза девушки ожили, сверкнув внезапной догадкой. – Вы, случайно, не…

— Нет, я не он. Не-он… И адреса не надо, — Кравцов отвернулся. – Пустое все, все пустое…

---

Обратный самолет уходил обратно через час.

Возле кассы переминалась небольшая очередь. За стеклянной стеной сияло то же самое солнце, однако небо поблекло, утратило чистоту и напоминало теперь застиранную линялую тряпку.

Дефибриллятора не было… Вот тебе и запасной аэродром! – стиснув зубы, Кравцов разглядывал замысловатую трещину в оргстекле над окошечком кассы, зачем-то пытаясь найти у нее начало и конец. – Вот тебе и женщины без возраста; вот и река – дважды, трижды…

Голова звенела, как после тяжкого ночного дежурства. Кравцов был здесь и не здесь, он что-то спрашивал и отвечал, платил деньги, потом куда-то шел, спускался и поднимался. Наконец вздрогнул от резкого холода над бровями и понял, что уже сидит в самолетном кресле, прижавшись лбом к толстому стеклу иллюминатора.

Под крылом копошились аэродромные рабочие, неторопливо забрасывая багаж в не видный отсюда люк.

Запасной аэродром…

В проход выскользнула стюардесса, с ручкой в кулачке зашагала по рядам, подсчитывая свободные места. Она была очень молодая, тоненькая и, кажется, черноглазая.

А у Нины какие глаза были? – подумал Кравцов. – Черные? Зеленые? Серые?.. Вот ведь, такой мелочи даже не заметил тогда. А ведь был какие-то, точно. И жила такая же молоденькая стройная девушка, созданная для красоты и счастья, но не сложилась жизнь, и пошло все колесом. И вот исход: дефибриллятора у бригады с собой не было…

— С-сволочи! – сказал он, кажется. вслух.

— Что-что? – повернулся к нему сосед. – Что вы сказали, молодой человек?

— Ничего, — пробормотал Кравцов и, расстегнув холодную пряжку ремня, перешагнул через его колени в проход.

— Мужчина, вы куда?! – загородила дорогу похожая на Нину стюардесса. – Вставать до взлета и набора высоты запрещено!

Не отвечая, Кравцов протиснулся мимо нее и, споткнувшись на пороге, вышел обратно на дрожащую площадку трапа.

---

— Дефибриллятора у них не было… — повторял он, мотаясь по аэровокзалу. – К-коновалы!

И сам хорош, — со злобной ясностью пришло на ум. – Еще тогда заметил у Нины симптомы сердечной недостаточности: и отеки, и цианоз под ногтями – элементарно, для второкурсника. Надо было настойчиво рекомендовать ей идти в врачу. Да что там – в Ленинград, в клинику, к себе на отделение мог устроить. И жила бы. А теперь…

Пожелтевшая бумага устилала прилавок закрытого киоска.

Запасной аэродром? Да, вот как все получилось. Все бросил, хотел сюда уйти? Не вышло. Нет и здесь спокойной надежности. Как облака из самолета: издали твердые, вблизи дым, но лупят так, что железо трещит…

Печальный, совсем уже выцветший Калягин молча смотрел из отворенной двери.

Коньяку бы выпить, — тоскливо подумал он. – Стакан. Нет – лучше два.

Буфет второго этажа на этот раз оказался открытым. Но спиртным там не пахло. Кравцов все-таки взял стакан омерзительного теплого чая и тяжело облокотился на нечистый стоячий стол. В душном холле хрипел все тот же красный телевизор.

Да неужто за полгода нельзя было его починить? – тоскливо вздохнул он. – Поистине запасной аэродром. Все незыблемо, все замерло в однажды принятом состоянии… Кроме Нины.

Ниночка… — он, кажется, начал пьянеть от чая. – Так ее в жизни ласково звали? Или как? Нинуся?..

Да нет же нет, не может этого быть. Напутала девица безмозглая. Не должно быть, чтоб не было больше Нины! У нее не было права на смерть.

А что смерть? Вся врачебная деятельность есть борьба со смертью, разве нет? С переменным результатом, не всегда успешная, но профессиональная и довольно спокойная работа. И нет ничего сверхъестественного в смерти; даже наука соответствующая появилась – танатология… Лишние эмоции помеха для врача. Для хирурга вдвойне. Он имеет право видеть лишь клинические случаи. Хирург режет по живому, и если будет страдать от боли пациента, то не сможет сделать даже первого надреза. А значит, и человеку не поможет.

Но Нина-то живая была! Жи-ва-я!!! – Кравцов отпил глоток и подавился. – Живая? Для кого? Для тех, кто должен был запустить ее остановившееся сердце, она представляла лишь клинический случай.

А, может, все это неправильно? Женщина, похожая на Нину, которой анастомозировали легочную артерию – она ведь тоже для кого-то была живой! И кто-то ждал исхода внизу, в вестибюле, ломал пальцы и глядел на часы…

Кравцов вспомнил тот день, и ему вдруг показалось, будто по лицу его опять стекает кровь. Он провел ладонью; пальцы почувствовали влагу.

Да это же я плачу…- с изумлением понял он. – Плачу?! Не может быть. Когда я плакал в последний раз? Лет двадцать пять назад? Больше. На маминых похоронах? Нет, тогда уже не плакал; только сказал себе, что стану врачом и буду спасть других мам… Значит, еще раньше. И – теперь?

— Сыночка, что с тобой? – старушка, примостившаяся за столиком с другой стороны, участливо посмотрела на него. – Плохо тебе, или дома что стряслось?

— Н-нет, — выдавил он, уже не видя ее сквозь слезы, хлынувшие потоком от невыносимой жалости при виде ее скрюченных артритом, желтых стареньких пальчиков. – Ничего… Все… хорошо.

Стуча зубами о стекло, он влил в себя остатки чая.

Я плачу, значит я живу. А между прочим, Света тоже плакала, когда шли с нею вдоль канала… Горько и отчаянно, хотя ничего не знала про аэродром. Но словно женским своим естеством, таящимся под маской благополучия, понимала истинную причину ухода. Понимала, почему с ее фигурой, квартирой, машиной и прочими достоинствами все-таки я ее бросаю… А, может, теперь вернуться к ней? Она что-то про любовь говорила, может с ней что-нибудь выйдет… Хирург должен резать по живому. Вот я и резанул – «я не гинеколог»!

Но ведь не гинеколог же я, в самом деле! И не от меня делала она тот злосчастный аборт! И вообще…

Старушка жевала пирожок двумя оставшимися передними зубами. Чувствуя, как слезы жалости, бессильного сострадания – к ней, к Нине и к Свете, к себе самому и ко всему погрязшему в отчаянии человечеству – опять сжимают горло, Кравцов резко отвернулся. И увидел перед собой экран телевизора. Красный, с ритмично перебегающими синеватыми пятнами; точь-в-точь живое сердце в раскрытой грудной клетке.

Оно и было еще живым. Может всего одного разряда хватило бы, чтоб вернуть его к жизни. Но эти уроды, выезжая на вызов по кардиологии, не взяли с собой самого необходимого инструмента. И нет больше женщины по имени Нина. Нет и не будет никогда.

Угробили Нину, мерзавцы! Всех бы их – под корень!

Всех, если б можно было… А почему нельзя?! Где тут у них Горздраве? В справке узнать? Да нет, лучше ехать прямо в город, так быстрей. Вызвать областную комиссию, поднять дела – и уничтожить. Всех, всех.

Кравцов сбежал вниз. Отыскал провонявший теплой хлоркой туалет, тщательно умылся, низко согнувшись над замусоренной раковиной. Выпрямился и отшатнулся – таким страшным показалось ему собственное лицо в зеркале.

Всех до единого – от кардиолога до шофера. Уничтожить, растоптать, растереть.

Он пощупал в кармане игрушечный револьвер.

Но что это даст? Вернет назад время, воскресит Нину? Нет, конечно. Но по крайней мере успокоится душа. Должна успокоиться – иначе он просто уничтожит самого себя. Потому что нельзя дальше жить, если вот так, походя, погубили Нину – единственную, о которой он мечтал полгода…

Потому что нет иного выхода.

Или… Или есть?

Выйдя на привокзальную площадь, он зажмурился от солнечного света. Небо снова налилось яростной голубизной. Свежей, как порог жизни.

---

Под окном сияла ромашками неуместно веселая лужайка.

Кравцов провел ладонью по лбу и только сейчас осознал, что вместо горздравотдела зачем-то приехал сюда.

Он оглянулся и вспомнил все подробности, увидев толсто обстеганную коричневой кожей дверь директорского кабинета, где он боролся битый час, врал и наговаривал на себя, изворачивался и намекал, а под конец даже чем-то угрожал, но все-таки добился, чтоб его сюда пустили.

Теперь казалось, что то был не он, но отступления не осталось.

Мимо сновали чистенькие, одинаково подстриженные девочки и мальчики. И все, словно притянутые, замедляли около него топоток одинаковых сандалий, бросали снизу вверх взгляды, полные удивления и тоски… Кравцов отвернулся, поднес к глазам часы и не удивился, обнаружив, что у него дрожат пальцы.

Колю он узнал издали, от поворота коридора. Мальчик ступал, боязливо держась за хмурую воспитательницу, и левая рука его была в неловкой позе прижала к боку. Кравцов почувствовал, как что-то стискивает гортань.

Он поднял перед собой руки, шевельнул растопыренными пальцами. Повторил отсекающий суеты жест, которым он перетягивал поудобнее тонкую резину перчаток в последний момент перед началом операции, прежде чем попросить у сестры первый ланцет.

Остановившись за два окна от него, воспитательница толкнула мальчика вперед. Тот прошел и замер, подняв голову.

Дефибриллятора не было?! – подумал Кравцов, с внезапной, оглушающей ненавистью глядя на гладко прилизанную серую прическу воспитательницы.

Мальчик серьезно смотрел в упор и шевелил губами, точно не мог решиться на какие-то слова. Кравцов напрягся, как самым первым надрезом при заведомо сложной, почти безнадежной операции…

Дальше медлить было нельзя.

Ланцет!..

— Коля, — севшим голосом сказал он, пытаясь вытащить из кармана вдруг застрявший там револьвер. – Коленька, гляди, что я тебе привез…

— Па-па…- еле слышно выдохнул мальчик, жалко перекосившись всем личиком. – Ты за мной приехал, да…

Кравцову показалось, что у него останавливается сердце. Воспитательница рванулась к ним, но он повернулся, оттесняя ее.

Они стояли друг против друга, скособоченный мальчик и большой здоровый мужчина. Нагнувшись, Кравцов неловко всунул револьвер в его мокрую лапку. Потом осторожно погладил по голове. Потом взял подмышки, приподнял, подержал несколько секунд, потрясенный небывалым ощущением легкой тяжести мальчишеского тельца.

Видела бы Света нас сейчас, — подумалось ему ни с того ни с сего, но совершенно спокойно и буднично.

И странным было, что еще час назад он ничего не знал; и только теперь все, кажется, встало наконец на свои места, сделалось незыблемым, несмотря на все грядущее.

Поставив мальчика на пол, Кравцов ответил своим обычным, твердым и уверенным голосом:

— Приехал.

1986 г.

© Виктор Улин 1986 г.

© Виктор Улин 2007 г. — фотография.

© Виктор Улин 2018 г. — дизайн обложки.