Алые паруса. Финал феерии

Памяти Александра Грина –

последнего романтика наших времен

«И кости жрецов сжег на жертвенниках их,

и очистил Иудею и Иерусалим.»

(2 Пар. 34:5)

XVIII

Расплата

---

Штайнбреннер стоял на палубе, облокотившись на низко провисший леер, и курил свою великолепную английскую сигару.

— Между прочим, фюрер не курит, — насмешливо сказал Краузе, проходя мимо.

— Что вы хотите этим сказать?! – глаза Штайнбреннера вспыхнули недобрым блеском.

— Ничего, — невозмутимо ответил огромный боцман и погладил свою черную бороду. – Кроме того, что фюрер не курит.

— Но…

Штайнбреннер от неожиданности уронил сигару на палубу.

Красные искры рассыпались во мраке, спеша разбежаться и угаснуть.

— Фюрер не курит, — в третий раз повторил Краузе.

И, сплюнув за борт, пошел дальше.

---

Хмурое утро нехотя поднялось над морем.

Оно висело, как мрачная декорация, предваряющая действие.

В само море будто вылили бездну масла.

Даже вблизи берега не было наката, вода отсвечивала, словно тусклое оловянное зеркало, отражала в себе все те же безрадостные низкие облака.

Штиль был таким полным, что тяжелый крейсер, уже развернутый к бортовому залпу из главного калибра 203 мм, стоял на якорях, его не требовалось удерживать на месте ходами.

И даже спущенные на воду два катера абордажной команды покачивались прямо у борта, их отвели к выстрелу.

Деревня Каперна, растянувшаяся на берегу у подножия невысокой горной гряды, замерла в предчувствии конца.

Хотя, возможно, так лишь казалось отсюда.

Там жили, как жили до появления корабля под алыми парусами и собирались жить после его отхода.

Хайссенбруннер едва держался на ногах.

В воздухе висела промозглая тоскливая сырость и каждый вдох отдавался болью в легком.

Завернувшись в кожаный плащ, он стоял на мостике и наблюдал, как снаряжаются катера.

Матросы, в блестящих клеенчатых дождевиках, молча грузили станковые пулеметы «МГ-34», цинки с патронами, баллоны ранцевой огнеметной установки.

Второй помощник, трижды уточнивший, правильно ли он понял приказ участвовать в операции, суетливо толкался у борта.

Его никто не слушал и почти не замечал.

Всем распоряжался боцман, проинструктированный с точностью до каждого шага.

Где-то далеко кричали невидимые чайки, но их никто не слушал.

На мостике рядом с Хайссенбруннером стоял главный комендор Гюбнер и разглядывал деревню в бинокль.

— Все готово, герр корветтен-капитан!

Голос Краузе прозвучал неожиданно.

Хайссенбруннер встряхнулся, плотнее запахнул насквозь промокший плащ и перегнулся через поручень.

— Матросы! – заговорил он, ощущая отголоски боли при каждом звуке. – Вы должны сделать то, что вам прикажет господин Краузе. Запомните! Мы не каратели. Мы ангелы справедливости. Но мы отнюдь не Армия спасения….

Хайссенбруннеру вспомнились слова, которые случайно вылетели в разговоре с Штайнбреннером, и он смачно повторил их.

— Не Армия спасения.

На него смотрели снизу запрокинутые бледные лица.

Матросы были измотаны качками и вахтами, плохой едой и гнилым воздухом кубриков.

Они не выбирали свою судьбу, судьба сама вертела ими, как хотела.

Из романтики, высокого прекраснодушия они в самом деле знали лишь сифилис, Краузе был прав.

Но он, кавалер Железного креста первой степени корветтен-капитан Герхардт Эрнст Хайссенбруннер, ничем не мог им помочь.

— Никто не имеет права угнетать человека за то, что он отличается от всех остальных!

Хайссенбруннер перевел дыхание, сглотнул.

К сожалению, он не мог пить прямо на мостике.

Да и джина осталось мало.

Его стоило поберечь для последних минут, они были не за горами.

— За то, что он носит красное, а не черное, не ходит в церковь, читает другие книжки и не любит музыку в стиле «кантри».

— Это точно, — буркнул с палубы кто-то из команды. – Genau so.

— И не смотрит интернетских постов про последнюю Джигарханянскую любовницу, поскольку ему насрать и на самого Джигарханяна и на всех его баб!

— Чего не смотрит? – вскинулся снизу Штайнбреннер, которому всегда требовалось знать все. – И чьих баб?

— Ни у кого и ни чьих, — отрезал Хайссенбруннер.

Он и сам не понял своей последней фразы; за него ее сказал кто-то другой.

Метнувшийся из несуществующей эпохи, где полоскались алые кливера галиота, на целый век вперед.

Переживший все эти смутные времена и самого корветтен-капитана, глядящий сейчас на все с иного света.

Видимо, телом уже завладевала смерть.

— Also!

Напрягши легкие, он крикнул что было сил, пытаясь отогнать свои ненужные мысли.

— Запомните: никто из этой деревни не должен остаться в живых. Ни-кто.

На палубе воцарилось молчание.

— Мы все поняли и все запомнили, герр корветтен-капитан, — за всех ответил Краузе.

— По местам! – скомандовал корветтен-капитан.

Быстро, но без суеты, абордажники устремились на катера.

Боцман стоял у леера, наблюдая за посадкой.

— Краузе! – позвал Хайссенбруннер, вдруг сообразив, что забыл одну важную вещь. – Поднимитесь сюда. Noch ein Moment.

— Слушаю, герр корветтен-капитан! – выкрикнул боцман и взлетел на мостик.

От него веяло молодостью и силой, хотя они с командиром были ровесниками.

— Когда вы попадете в деревню, пройдите в таверну и спросите угольщика Филиппа…

Хайссенбруннер доверительно взял боцмана за желтый клеенчатый обшлаг.

-…Он был единственный, кто относился к бедной девчонке по-человечески. Уведите его куда-нибудь подальше. И после этого дайте зеленую ракету. Только после этого.

— Яволь, герр корветтен-капитан, — Краузе кивнул.

— И самое главное, чтобы об этом никто не узнал.

— Jawohl.

— И вообще, Краузе…

Хайссенбруннер покосился на Гюбнера.

Заслонив глаза биноклем, тот продолжал разглядывать обреченную Каперну.

Губы комендора беззвучно шевелились; истинный артиллерист, он наверняка уже прикидывал, куда упадут его снаряды, откуда взметнутся в небо обломки бревен и фонтаны кишок.

Вахтенный офицер Руддек уставился в компас.

Командир притянул боцмана к себе, прошептал ему в самое ухо:

— Он не должен вернуться на корабль живым.

— Будет сделано все, — одними губами ответил боцман. – Вернется мертвым.

— Тогда вперед.

Хайссенбруннер посмотрел туда, где ждали команды катера, нашел глазами Штайнбреннера, которого, кажется, мутило на мелкой волне, насмешливо крикнул:

— С нами бог!

Краузе прогремел вниз, грузно полез на штормтрап в ближайший катер, выкрикнул несколько коротких команд.

Через минуту катера отделились от крейсера и, описывая две широких дуги, устремились к суше.

К противоположным концам деревни, которая растянулась вдоль берега одной длинной улицей.

---

Высадка заняла несколько минут; закрепив катера на берегу, команды спрятались в кустах.

— Всем лежать тихо, как мыши, — сказал Краузе. – Я разведаю обстановку.

Никто не перечил.

Даже Штайнбреннер погас: судя по всему, он еще никогда не был в боевой операции.

Таверна находилась ровно на середине деревни.

Непривычный морской наряд Краузе не вызвал удивления: в последнее время тут бывало много военных кораблей.

Да и вообще каких только людей не шаталось в прибрежной деревне.

За выщербленными столами сидели разномастно одетые люди, говорили все разом, не слушая друг друга, над лохматыми голосами плыл вонючий табачный дым.

— Мне нужен угольщик Филипп! – рявкнул Краузе, не обращаясь ни к кому конкретно.

— Филипп? – отозвался кто-то. – Да он с утра уехал в город и вернется наверное, завтра утром.

— Или даже послезавтра, — добавил другой.

— А какое тебе, кусок говна, дело до угольщика Филиппа? — поинтересовался тучный человек, выйдя из-за прилавка. – Ты кто?

— Ты, должно быть, кабатчик Меннерс? – миролюбиво спросил боцман.

— Ну Меннерс. Но ты не ответил на мой вопрос. Ты кто?

— Конь в пальто, — тем же тоном ответил Краузе и схватил хозяина за шиворот.

И хотя жирный лавочник казался таким же мощным, как боцман, тот поднял его в воздух легко, как игрушку.

— Ты помнишь Ассоль? – громко проговорил он.

— Какую — корабельную Ассоль? – уточнил Меннерс. – Сумасшедшую, которая якобы унеслась на небеса?

— Повтори, какую именно? Хотя это все равно. На небеса отправишься ты.

— Просто Ассоль, — прохрипел полузадушенный лавочник.

— Du bist die Katzendrecke, — констатировал боцман, опуская его на пол. — Но даже самые поганые кошки не гадят такими жирными колбасками.

Боцманский кулак был размером с голову Меннерса.

Посетители замерли от ужаса, предчувствуя хруст черепных костей.

Но Краузе остановил руку перед концом удара и лишь переломил ему нос.

Хлестнув кровью, лавочник упал на пол.

— Ты жив, лобковая вошь? – спросил боцман. – Отвечай, если хочешь еще немного пожить.

— Жи…жив, – пробулькал Меннерс.

Боцман зашел за стойку, выбрал бутылку самого дорогого коньяка и, отбив горлышко, полил поверженного лавочника.

Когда он наклонился, полы дождевика разошлись и все посетители с ужасом увидели, как оттуда высунулось клыкастое дуло пистолет-пулемета «МР38».

Бросив пустую бутылку в угол, Краузе отступил, предварительно нанеся лавочнику удар кованым ботинком в пах.

Тот забился, как в агонии.

— Живи, иди и смотри все до конца, — почти ласково сказал ему боцман.

Достав пистолет-пулемет, он с оглушительным звуком передернул затвор, потом поднял ствол выше голов и опоясал кабак по кругу длинной очередью.

Бутылки гремели и звенели и разлетались стеклянной пылью.

— Всем понятно? – спросил он, повесив автомат на плечо. – Всем сидеть тут. Никуда не выходить.

Никто и не собирался; дыхание близкой смерти заморозило мускулы и перекосило лица.

— Слышишь, ты, – боцман подошел он к ближайшему из сидящих. – Немедленно принеси воды и приведи эту свинью в чувство. Он должен видеть все.

Несчастный пьяница кивал, икая.

— Не сомневаюсь, что все вы помните Ассоль. И знайте: то, что сейчас будет, это расплата за то, что вы с ней сделали. Jedem das seine.

Сплюнув на грязный пол, боцман вышел из кабака.

Ему не закричали вслед, никто не шевельнулся не затопал ногами, вымершей казалась и единственная улица Каперны, которую он мерил тяжелыми шагами в последний раз.

Десантная группа лежала за кустом ивняка.

Лица всех были сосредоточены и суровы, один лишь Штайнбреннер казался щенком, который только что обделался, но еще не уверен в происшедшем.

Дуло пулемета смотрело вдоль улицы.

Краузе отошел на кромку прибоя, выудил из кармана плаща тяжелую, как все земные грехи, ракетницу, взвел курок и выстрелил в небо.

---

— Гюбнер! – сказал Хайссенбруннер. – Все в порядке. Вы видели таверну в бинокль?

— Так точно, герр корветтен-капитан.

— Поддайте по ней болванками. Когда определите прицел — огонь главного калибра, от середины к флангам в обе стороны. Один залп, всего один – эта криворожая сволочь не стоит больших денег.

— Слушаюсь.

Козырнув, главный комендор пошел в рубку отдавать команды артиллеристам.

Хайссенбруннер прошел в рубку и тронул за рукав вахтенного командира.

— Боевая тревога, — коротко сказал Руддек, наклонившись к раструбу переговорного устройства.

Стрельба болванкой из одного орудия не обещала смертельного грома, Хайссенбруннер вернулся на мостик и опять облокотился на поручень.

И с удовольствием смотрел на свой корабль.

Там началась суета, столь сладостная для настоящего моряка.

Взвился вой электроприводов, раздался веселый топот комендоров, лихорадочно скручивающих красные заглушки с опущенных до палубы стволов, отрывисто засигналила сирена, принялись медленно вращаться дальномеры на отлетах мостика.

Предчувствие боевой тревоги усиливал грохот матросских ботинок.

Расчеты бежали по башням.

Все девять восьмидюймовых орудий крейсера знали свое дело.

— Герр корветтен-капитан, вы не вернетесь в рубку? – крикнул Руддек, высунувшись на мостик.

— Пока нет, — ответил Хайссенбруннер. – Пусть Гюбнер командует.

— Feuer, — донеслось из открытой двери.

Среднее орудие первой носовой башни лениво дернулось назад и вперед и почти беззвучно выбросило струю огня.

***************************************************

ВЫ ПРОЧИТАЛИ БЕСПЛАТНЫЙ ФРАГМЕНТ КНИГИ

***************************************************

Романтическая повесть Александра Грина грешит прекраснодушием, отсутствующим в реальной жизни. Эта книга есть попытка завершить историю восьмой главой, где воздается по заслугам мучителям девочки Ассоль. Атмосфера времени, предшествующего Второй мировой войне, наполняет вымышленные события реализмом и побуждает верить душевным порывам персонажей. Их имена и судьбы намеренно ассоциируются с героями Ремарка, для которых высшими ценностями служили фронтовое братство и торжество справедливости.