Медовый месяц

1

— И где этот чертов ключ! – сказал Волынец. – Куда я его засунул…

Он уже перерыл все карманы, сверху донизу и обратно, по несколько раз.

Нашлась домашняя связка: от нижнего домофона, от первой двери и от второй. Нашлись ключи от офиса – зачем он их взял, было известно одному богу. В самой глубине, в застегивающемся кармане куртки, нашелся брелок сигнализации.

Обнаружив его, Волынец подумал, что надо вынуть батарейку, чтобы она не села в ноль за месяц безрезультатного поиска машины. Ведь на такой мелочи, как источники питания – дорогие и некачественные – можно было разориться.

Нужный ключ не находился, он исчез в никуда.

Оставалось сесть на подоконник у лифта, вдохнуть вонь мусоропровода и ждать соседа.

Имея фамилию Лакман, тот был немцем и не мог ничего потерять по дороге сюда из академии.

Подумав о соседе, Волынец вспомнил, что когда полногрудая Анна Иосифовна передала ключ, он спрятал его в боковой кармашек сумки.

Он сунул руку туда, нащупал бирку из тетрадной обложки и плоский ключ на скрепке.

Потенциальная неприятность миновала, теперь можно было расслабиться.

Олег Константинович Волынец ничего не имел против учебного отпуска. Получать в сорок с лишним лет второе высшее образование было смешно, но нетрудно, а сессия давал передышку от обычной жизни.

Тем более, что передохнуть удавалось далеко от дома.

Академия была московской. Но аренда в цивилизованном месте обходилась дорого, поэтому филиал образовался на периферии, в небольшом районном городе соседней области.

Там и сама жизнь обходилась дешевле: за месяц можно было жить на сумму, которой дома хватало на две недели, причем без учета траты на бензин.

Единственной проблемой сессии оставалось поселение.

Московская контора была озабочена только выкачиванием денег за учебу, о благах говорить не приходилось, общежитий не имелось.

Проблему жилья каждый решал по-своему.

Методистка потока Анна Иосифовна, сидящая в учебной части, располагала базой наемных квартир. В академии круглый год шла сессия: когда уезжал один курс, на смену появлялся следующий. Арендодатели любили работать со студентами, поскольку такой подход гарантировал сдачу площади на короткий срок без проблем с выселением постояльцев.

С помощью методистки можно было найти жилье без лишнего движения: она называла адрес, выдавала ключ и брала деньги, самих хозяев никто не видел в глаза.

Студенты обсуждали процесс, выдвигали версии.

Некоторые говорили, что все квартиры принадлежат самой Анне Иосифовне – над такими домыслами Волынец смеялся. Он знал людей, существующих сдачей собственной недвижимости; они жили иначе, чем эта методистка, не имевшая даже дорогого бюстгальтера, упаковывавшая великолепную грудь в какой-то китайский поролон.

Однако все сходились на том, что Анна Иосифовна берет процент за услуги. Это казалось нормальным, Волынец считал, что человек должен получать вознаграждение за любой труд – даже за то, что посмотрит список и отметит занятые места.

Квартиры, которые удавалось снять, не выходя из учебной части, были маленькими.

Правда, последнее Олег Константинович знал лишь понаслышке.

На сессии первого курса он опаздывал из-за производственных проблем.

В этом городе жилья хватало, но хорошего было мало, «Аннины хоромы» расходились быстро. Остальные студенты снимали черт знает какие квартиры – большие и неуютные, жили толпой.

В первую сессию Волынец жил с молодежью: энергичные парни сами нашли квартиру, пригласили его недостающим. Но он пожалел о выборе: у двадцатилетних мозг находился между ног, а негуляющие ночами напролет сидели с планшетами в соцсетях.

Во вторую сессию Олег Константинович определился с ровесниками и проклял все на свете. Его сожители непрерывно курили и много пили — причем не коньяк или водку, а дешевое пиво, от одного запаха которого ему становилось дурно. К тому же все оказались спортивными болельщиками – то есть людьми, с которыми было не о чем говорить, кроме футбола и хоккея.

На втором курсе Волынец решил всерьез позаботиться о быте, освободил время, приехал заранее и сразу пошел к Анне Иосифовне.

Методистка сказала, что есть место в однокомнатной квартире на двоих, куда уже заселился Лакман.

Волынец такой фамилии среди сокурсников не вспомнил, спросил, как зовут будущего соседа.

Пошуршав по папкам, Анна Иосифовна ответила, что Лакман – кажется, Леонид, с бухгалтерского потока.

Впрочем, спрашивал Олег Константинович чисто для порядка.

Перспектива жить с немцем окрылила.

Сородичи Даймлера и Бенца были приличными людьми.

Правда, когда в России жить стало невозможно, отсюда уехали все, немцев почти не осталось.

Да и имя «Леонид» — сообразно фамилии – скорее подошло бы еврею.

Конечно, могучая Анна Иосифовна могла ошибаться и Лакмана звали Людвигом: иного немецкого имени на «Л» Волынец не знал.

Но и с евреем Леонидом жить было бы лучше, чем с косорылым пермяком Ваней, который говорит «лОжить», комнату называет «залом», месяц носит одну и ту же футболку, а зубы чистит только перед сном.

И впридачу ко всему завалит подоконник плебейскими баранками в целлофановых пакетах.

Отдав методистке деньги, расписавшись где надо и приняв из хорошо отманикюренных пальцев ключ, Волынец пошел по адресу.

Именно пошел, а не поехал: Анна Иосифовна предлагала квартиры в «шаговой доступности» от академии.

Все обстояло как нельзя лучше.

Дверь открылась легко, не заскрипела и не перекосилась – за квартирой ухаживали.

Олег Константинович вошел, прямо в передней достал тапочки и переобулся.

Теперь он ощутил себя в отпуске.

Вероятно, ради такого месяца два раза в год стоило жить.

Не успев запереть за собой, он уловил запах женских духов и понял, что сюда недавно заходила хозяйка.

Квартира была обычной — однокомнатной с раздельным санузлом и кухней, размер которой жена определила бы как «кошка сядет – хвост протянет».

Впрочем, готовить тут Волынец не собирался, отведенных средств хватало на еду из кулинарии.

В комнате имелся балкон.

К торцовой стене – дальней от окна, в алькове сбоку от входа — примыкала большая кровать.

Около нее на стуле висели какие-то вещи.

Как ни спешил Волынец, хитрый Лакман, заселился первым и оккупировал лучшее место.

Слева между дверью и окном стоял узкий диван, на цветастом покрывале лежала стопка постельного белья. Все было нормально, не хуже, чем в гостинице.

Анна Иосифовна знала свое дело.

Он прошел в угол, опустил сумку на пол.

Теперь можно было помыться, переодеться в свежее после дороги и ощутить себя в иной жизни.

Блаженно потянувшись, Волынец услышал, что в душе шумит вода.

Это обрадовало. Сосед, уж точно, оказался немцем и к гигиене относился с тем же рвением, что и он.

Ближайший месяц не предстояло вдыхать ароматы дырявых «треников» и носков, не менянных два дня.

Жить было хорошо, а хорошо жить было еще лучше.

Волынец переложил белье на стул и, не раздеваясь, лег поверх покрывала.

Он ехал автобусом шесть часов, на полдороги выпил двести граммов водки, сейчас клонило в безмятежный сон.

Оставалось перетерпеть несколько минут и наконец окунуться в полное блаженство.

Дальний шум воды затих.

Вдохнула и выдохнула незапертая дверь душа.

Сюда хлынула влажная волна, пахнущая гелем и шампунем.

В коридоре зашлепали мокрые босые шаги.

-…О-о-ой!!!

Олег Константинович открыл глаза.

В проеме без двери стояло белое тело, одетое в красное полотенце на голове.

Крупные соски на крошечной груди и покрытый черной шерстью треугольник над плоским местом говорили, что немец Лакман оказался женщиной.

2

— Но как так, — бормотал Волынец. – Сказала же мне Иосифовна, черти бы ее задрали…

-…Да, наша грудастая кариатида сказать умеет, — согласилась Лакман.

В чистом белом халате, с тем же полотенцем на голове, она резала домашний пирог.

Они сидели на кухне.

На столе дымились чашки, чай женщина заварила из своих запасов.

Волынец исподволь бросил взгляд на нежданную соседку.

Лет десять назад он сказал бы, что женщина состоит из одних ног

Нынешний Олег Константинович не сказал бы ничего.

— Так что вам сказала эта недоенная корова? — напомнила женщина.

— Она… — Волынец не сразу покинул свои размышления. – Она… Дала ключ и сказала, что там живет «Эль» Лакман, приличный человек, вроде бы Леонид и с бухгалтерского потока.

— «Эль Лакман» — это я, — она обезоруживающе улыбнулась. — По немецкой фамилии пола не определишь. Лакман Лидия Рудольфовна. Собственной персоной и, можно сказать, в собственном соку.

— Волынец, — привстав, ответил он.

— А зовут?

— Олег… Константинович.

— Очень приятно.

Женщина поправила халат, запахнула потуже на груди.

В движении не было нужды, рассматривать там было нечего.

Это Волынец успел рассмотреть за секунды, когда обнаженная немка вспыхнула перед ним.

И осознав, понял, что еще не умер.

— Да вы ешьте пирог, Олег Валентинович, ешьте!

— Константинович, — поправил Волынец.

— Ох извините, плохая память на имена, особенно отчества…

Женщина подтолкнула тарелку с большим куском пирога – кажется, грибного.

— Так о чем бишь я… — она провела ладонью по лбу. – Ах да… Квартирка чистенькая, но холодильник не мыли со времен Александра Великого, надо быстро съесть, не то провоняет.

— Пирог знатный, — он кивнул. – Так вы не с нашего потока?

— А вы кто? По виду не бухгалтер.

— Нет, не бухгалтер. Я вообще не знаю кто. Учусь… — Олег Константинович невесело усмехнулся. – На маркетолога. Хотя убей меня бог, если понимаю, что это за профессия. И есть ли такая вообще. Но начальство требует второго высшего, как бы по профилю, грозится взять молодого…

Слово, которое рвалось наружу, казалось неприемлемым в диалоге с едва знакомой женщиной.

-…С дипломом. А в миру я инженер-гидравлик. Работаю в конторе, бывшей государственной, торгуем оборудованием не пойми для чего.

— Заместителем директора, — сказала Лидия Рудольфовна.

— Точно, как вы догадались?

— Потому что директора в вашем возрасте уже ничему не учатся, сами учат кого угодно… Сколько вам, кстати?

В речи соседки отсутствовали переходы, это забавляло.

— Скоро сорок семь.

— Хорошо сохранились.

— Насчет директора вы правы, — сказал он. — Как предприятие организовалось, я стал замом по экономике. Им, должно быть и на пенсию уйду…

Олег Константинович вздохнул.

-…Если, конечно, уйду и если она к тому времени еще будет.

— А мне сорок пять, — Лидия Рудольфовна непонятно покачала головой. – И…

Она не договорила, села, закинула ногу на ногу.

Махровый халат не имел пуговиц, держался только поясом. Полы разошлись, круглое колено взглянуло на Волынца.

Он быстро отвел глаза – женщина успела заметить, прикрылась.

Это получилось плохо, ноги Лидии Рудольфовны казались двухметровыми и заняли всю кухню.

Устав бороться с халатом – который не был рассчитан на ношение при постороннем мужчине – она вместе со стулом придвинулась к столу, заслонилась краем.

Олег Константинович подумал, что все напоминает подростковую игру — невременную и ненужную.

Им владела досада. Не переведя дух, приходилось опять решать жилищные проблемы.

— Сорок пять… — повторила соседка, глядя в окно. – Осень жизни.

С девятого этажа тополевая посадка на краю квартала казалась сплошной колышущейся желтой массой.

В самом центре виднелось случайно затесавшееся дерево другой породы – высокое и еще зеленое.

— Вы тоже хорошо сохранились, — сказал Волынец, хотя так не думал.

Женщина выглядела точно на свой возраст, если не больше.

Голая она выглядела белой, в халате поблекла, колено казалось желтоватым.

Хотя его не интересовало.

Он устал от суеты, а отдых откладывался.

— Ешьте пирог, ешьте, — опять сказала Лидия Рудольфовна.

— Ем, ем, — механически ответил он.

— Я на самом деле тоже инженер, но уже сто лет как главный экономист. Работала и работала и все было прекрасно. Но сейчас наш комбинат выкупили москвичи. Все молодые, молоко на губах не обсохло, но командуют так, что только сабли сверкают. И та же история – заменят молодой, если не будет экономического диплома. Когда оказалось, что опять надо учиться, думала – повешусь.

— Аналогично, — согласился Олег Константинович. – Я эту учебу изначально воспринял как каторгу. Но потом понял, что это своего рода отпуск. Уехал – и трава не расти. Тоже надо иногда.

— Похоже, мы с вами одинаково смотрим на одни и те же вещи, – без улыбки сказала женщина. — Я тоже сначала так думала. Семья, работа до ночи, да еще учеба. А сейчас перед сессией считала дни когда можно бросить на произвол судьбы своих четырех мужиков.

— Каких четырех? – машинально спросил он.

— А, так я разве вам не сказала? Муж и трое сыновей. Возможно, скоро будет пять: невестка на сносях, через пару месяцев стану бабушкой.

— Понятно. Я пока дедом вроде быть не собираюсь. Сын старший, но жениться не спешит. А дочь и вовсе, у нее другие интересы.

— Еще чаю? – предложила Лидия Рудольфовна, взглянув в его опустевшую чашку.

— Да нет, спасибо, — он помахал головой. – Я уже пойду.

— Да, там проветриться успело.

— Где? – не понял Волынец.

— В душе, где? Я же его вперед заняла и напарила как не знаю что.

— Я не в душ пойду, а другую квартиру искать, — возразил Олег Константинович. – Дай бог, чтобы у чертовой куклы Иосифовны еще что-то осталось, а то придется забирать деньги и решать самому. И поселиться с какими-нибудь деревенскими рожами.

— Зачем? – просто спросила Лидия Рудольфовна.

— Как зачем? – удивился он. — Не можем же мы жить вдвоем в одной комнате.

— Кто сказал, что не можем? И почему?

Соседка усмехнулась.

— Вы что – сразу приставать ко мне начнете?

— Нет, — ответил Волынец. – Не сразу… То есть вообще не начну. У меня развито чувство самосохранения.

— Даже так?

— Именно так. В детстве где-то читал: одна балерина плыла на пароходе в Америку…

— В Америку?

— Или из Америки, не помню, без разницы… В общем, к ней в каюту пробрался матрос. Хотел ограбить. Она ударила его ногой – один раз и сразу наповал.

— А при чем тут я? – Лидия Рудольфовна Лакман усмехнулась. – Я-то тут причем?

— При том, что у вас ноги… — Олег Константинович замялся. – Та балерина рядом с вами отдыхает.

— Так вы что, рассмотрели мои ноги? – она взглянула ему в глаза. – Надо же…

— И не только ноги, — ответил Волынец и почувствовал, что краснеет.

— Марфуша, как березочка, стройна,

Ведь за работою весь день она!

— мелодично пропела женщина.

Глаза у нее были темно-карие, с черными точками вокруг зрачков.

Олег Константинович почему-то вспомнил, что у жены они голубые.

— В общем так, Лидия Рудольфовна.

Он встал из-за стола.

— Спасибо за ужин. Я пошел.

— Олег.

Лидия Рудольфовна тоже поднялась.

Она оказалась выше ростом, это выяснилось только сейчас.

— Константинович, — подсказал Волынец.

— Да хоть Имамутдинович!

Женщина одернула халат.

Груди у нее, однозначно, не было.

— Как говорили у нас в институте…

— У нас? – глупо уточнил он.

— Не у нас, а у нас. То есть не в этой шарашкиной академии, а в политехе, где я училась в первый раз…

— Ясно. И что говорили у вас в политехе?

— Олег Константинович, не дуйся марью.

— Чем-чем?

— Неважно. Ну что вы, ей-богу, как мальчишка? «Пойду искать квартиру» по всему миру… Ездят же в поезде в одном купе мужчины и женщины, и никто от этого не умирает.

— Ездили,– поправил Волынец. – Сейчас места продают раздельно.

— Ну и что? А у нас будут вместе, — она засмеялась. – Так и поедем. «Сиреневый туман над нами проплывает, над тамбуром висит хрустальная звезда». Сядьте вы, сядьте ради бога.

Рука, опущенная на его плечо, оказалась крепкой и уверенной.

На самом деле меньше всего ему хотелось возвращаться в академию, нерадостно общаться с Анной Иосифовной.

Лидия Рудольфовна была слишком энергичной, в чем-то даже излишней, но с нею было как-то по-домашнему уютно.

Вздохнув, Волынец сел обратно.

— Так-то лучше, — сказала женщина. – Сейчас новый заварю.

Взяв со стола чашки, она пошла в туалет выливать заварку.

Зад, туго обтянутый белым, показался привлекательным.

Подумав об этом, Олег Константинович понял, что его ведет куда-то не туда, и молча выругался.

— Ну вот, — соседка вернулась, ополоснула чашки. – Продолжим? Или наконец выпьем что-нибудь покрепче, у меня есть.

— У меня тоже есть, — ответил он. – Все, конечно, хорошо, Лидия Рудольфовна, но если…

— Что – «если»?

Она опять поправила халат.

В запАхе мелькнула серебряная цепочка.

— Если у нас дома прознают, что мы с вами жили в одной комнате. Поди потом доказывай?

— Осторожность — черта мужчин. В этом вы, Олег Константинович, не отличаетесь от прочих. Вы откуда? В смысле из какого города?

— Из Челябинска. А вы? Из Магнитогорска?

— Я вообще из Башкирии. То есть, прошу прощения, из республики Башкортостан. Давлеканово – знаете такой немецкий городок? Малый фатерлянд, бывшая столица поволжских немцев на Урале?

— Если честно – нет. Я в тех местах и не был никогда.

— Ну вот видите!

Лидия Рудольфовна развязала пояс белого халата и тут же затянула потуже.

Жест был ненужным, как видимо – нервным.

Женщину тоже шокировала пикантная ситуация, но она пыталась держать хорошую мину.

А Волынец понял, что пытался разглядеть ее грудь.

Но успел увидеть лишь затейливый прямоугольный медальон,

— Мы с вами никогда нигде не пересекались и не пересечемся, опасности нет.

— Наверное, так, — согласился он.

Уходить отсюда не хотелось все больше.

— И даже если кто-то заглянет в Анькин лифчик и вытащит оттуда гроссбух, то прочитает, что в квартире жили Лакман и Волынец.

— Верно, — Олег Константинович кивнул. – Фамилии у нас с вами, как сейчас говорят, внегендерные.

— Конечно. Ваша жена – тоже Волынец?

— Ну да. Фамилия вроде украинская, хотя я не из хохлов. А ваш муж – Лакман?

— Genauso, — улыбнулась соседка. – И тоже немец.

— Ну ладно тогда, — он вздохнул. – Попробуем жить вместе.

— Попробуем.

— На самом деле, Лидия Рудольфовна, я ведь всего на втором курсе…

— Нетрудно догадаться, — перебила она. – В этой шараге сессии идут по курсам, не по специальностям.

-…Так вот, вы даже не представляете, как я тут намучился. Селился черт знает как, с какими-то немытыми мужиками. Вечное пиво, рыбные объедки, вонь, как в порту, телевизор с футболом с утра до вечера, тьфу!

— Нарисовали зримо, — Лидия Рудольфовна засмеялась. – Меня уже вот-вот стошнит.

— И плюс ко всему курят, как паровозы.

— Проблема сходная. Вы думаете, женщинам легко уживаться? Еще хуже. На первом курсе я оба раза жила с одной знакомой, из Чувашии. Друг к другу привыкли. Так она в эту сессию заболела, перенесла на весну. Волновалась, с кем нынче попаду.

— Так и я волновался, — подтвердил Волынец. – Приехал заранее, Анна говорит – с Лакманом тебя определю. Я обрадовался, думаю, немец аккуратный. И квартира понравилась: чистая, уютная, пахнет хорошо. В таком раю себя ощутил, пока вы в дверях не возникли… голая.

Сказав последнюю фразу, Олег Константинович покраснел еще раз.

— А я вам понравилась? – без тени смущения спросила соседка.

— В… каком смысле? – уточнил он, чувствуя, что вот-вот сгорит от стыда.

— В смысле уюта и чистоты.

Лидия Рудольфовна отодвинула стул, опять закинула ногу на ногу, обхватила руками.

— Понравились, — просто ответил Волынец. – Чай завариваете хорошо и пирог у вас первый класс. С чем, кстати?

— С серно-желтыми трутовиками. Грибы такие. Летом еще набрали, сделала заготовку для начинки.

— Ужасно вкусно. Не помню, когда в последний раз ел что-нибудь такое.

— Спасибо, — ответила соседка и переложила ноги по-другому. – Вы мне тоже понравились.

— Чем, интересно, — спросил он, глядя на ее коленки.

— Всем. Вы интеллигентный. И чистенький – я же сразу поняла, что вы собирались в душ и переодеться с дороги.

— Собирался, да, — подтвердил Волынец.

— Так идите мойтесь, — женщина встала и перепоясалась еще раз.

Всем видом она показывала, что вопрос решен.

— Я пока тут новый чай соберу, еще кое-что достану.

Олег Константинович чувствовал облегчение от того, что ему не надо никуда идти, и – особенно – что все решили без него.

— В ванной защелка сломана, но не бойтесь, я к вам ломиться не буду.

— Не боюсь, — легко ответил Волынец. – Тем более, вы все равно не увидите ничего особенного.

Соседка – теперь уже настоящая соседка на целый месяц осенней сессии – засмеялась в ответ еще легче.

— Но вы, конечно, правы, Олег Константинович! – крикнула она из кухни, когда он возился в сумке, ища полотенце и свежие трусы. – Ума вам не занимать, не то что мне, дуре-бабе.

— В чем? – уточнил он.

— На занятия ходить врозь и сокурсников сюда на пьянку не приглашать.

— Будем жить тихо и отчужденно, — подтвердил Волынец и пошел мыться.

— Ямщик, не гони лошадей!

— донеслось ему вслед.

— Нам некуда больше спешить…

3

В незашторенном балконном окне сияло ночное небо, которое казалось светлым в сравнении с углами комнаты.

На кухне время от времени включался, гремел, потом с еще бОльшим грохотом отключался холодильник.

В ванной побулькивали фановые трубы.

Передавая вибрацию нагнетающих насосов, гудели пышущие жаром батареи.

Все эти звуки составляли тишину спящей квартиры.

Узкий диван был бугрист и неудобен.

Волынец часто ездил в командировки, привык спать во всяких условиях, но сейчас никак не мог отключиться.

Он хорошо принял душ, переоделся в чистое, потом они с Лидией Рудольфовной еще почаевничали, доели пирог, выпили ее домашней наливки, поговорили о разных мелочах, невольно притираясь друг к другу – так, словно это имело значение.

Перед сном соседка умылась первой, затем спряталась в своей постели, а он отсиживался на кухне.

Когда она сказала, что улеглась, Волынец пробрался в темную комнату, нашел на тумбочке пульт, включил телевизор. В почти полном молчании они смотрели по кабельной сети какой-то сериал без начала и конца.

Когда семьдесят третья серия закончилась и пошла семьдесят четвертая, Лидия Рудольфовна предложила спать.

Олег Константинович предложил проветрить комнату перед сном.

Соседка согласилась, он открыл дверь и в одной футболке вышел на балкон.

Теплая осень обволокла со всех сторон, кроны посадки потеряли цвет и казались одинаково антрацитовыми, от них хлынул такой мощный спиртово-пробочный запах осыпающейся листвы, что впору было вспомнить о давно умершей молодости.

И даже о юности, где все казалось впереди, но на самом деле за весной жизни почти сразу пришла осень, а лето промелькнуло незаметно.

Когда босые ноги в тапочках ощутили холодный бетон пола, Волынец вернулся в комнату.

Лидия Рудольфовна бесшумно дышала в импровизированном алькове, все шло по распорядку.

Забыв задернуть шторы, он разделся и лег на кочковатый диван.

День был полон забот и волнений, Олег Константинович устал, как никогда, а сон не шел.

Луны за окном не было, фонари внизу не горели, в комнате стояла спокойная темнота.

Но именно в ней с особой остротой ощущалось близкое присутствие женщины.

Это было трудно объяснить.

Он лежал головой к кровати и ее не видел.

Соседка не производила никаких звуков, он ее не слышал.

И даже хрестоматийный «запах женщины» тут был не при чем. От Лидии Рудольфовны ничем особым не пахло, аромат духов – которыми она, вероятно, побрызгала виски в Давлеканове – давно выветрился, а шампунем могло пахнуть и от Лакмана, которого зовут хоть Людвигом, хоть Леонидом.

Но Волынец чувствовал, что его что-то томит.

Дергает и постукивает изнутри, не давая нырнуть в темные воды сна.

Признать, что причиной всему женщина, чей заросший черным волосом лобок ударил по глазам, Олег Константинович не мог.

Факт был смехотворным.

И заставлял вспомнить Шэрон Стоун в платье без трусиков, по которой сходило с ума целое поколение недоумков.

Женился он по большой любви. К жене – женственной, как самочка зяблика – только такая и подходила. Как и полагалось, в потоке жизненных коллизий многое снивелировалось. В определенный период он ходил на сторону, налево и направо, с кем попало – точнее, с кем получится.

Но по прошествии времени и это сошло на нет.

Чувственная жизнь из пространства превратилась в плоскость, потом вытянулась в линию, наконец стянулась в точку, которая растворилась без следа.

Волынец, конечно, рассматривал голые ноги девчонок, да и шары под белой блузкой Анны Иосифовны не оставляли равнодушным. Но все шло на чисто абстрактном уровне. Как мужчина он ощущал себя мертвым.

Причем все произошло не от болезней. Волынец умер под давлением времени, валившего на голову горы обстоятельств, которых наслаивалось так много, что их приходилось решать одновременно и не удавалось без потерь.

Но метаморфоза радовала. Отсутствие желаний – точнее, необоримой потребности их удовлетворить – делало жизнь спокойной.

А сейчас он мучился и мучился и не понимал, что его мучит.

Лицо Лидии Рудольфовны было обычным, узким и собранным, но не более того. Ноги, конечно, занимали полкухни, но и это ушло в давно забытое прошлое. А грудь – элемент, в прежней жизни ценившийся приоритетно – была вовсе никакой.

Внешние женские признаки не играли роли.

Сама соседка была не при чем.

Ее ненужная близость лишь подтолкнула нечто, едва он осознал, что начался месяц, свободный от тягот жизни.

Подушка нагрелась до невыносимости.

Волынец перевернул ее и лег лицом к диванной спинке.

Так оказалось душно.

Он перекатился на правый бок – стало еще хуже, в поле зрения попадал кусочек соседкиной кровати.

Ничего не видя в мутном сумраке, Олег Константинович против воли представил, как там под тонким одеялом лежит малознакомая женщина и принялся гадать: в трусиках она, или без?

Чертыхнувшись, он опрокинулся обратно на спину.

— Жалобно стонет ветер осенний,

Листья кружАтся поблекшие…

— прозвучал в тишине очень ясный голос.

— Что? – не понял Волынец.

— Ездят мужчины и женщины в одном купе. И ничего не случается.

В диване щелкнула и звонко заныла какая-то пружина.

— Только полки в вагонах иногда попадаются скрипучие.

— Агм… — пробурчал он.

— Вот и здесь то же самое. У вас, Олег Константинович, диван грохочет.

Он не ответил.

— А у меня кровать хорошая. Не скрипит.

— Ага.

— Пока не скрипит.

Он опять промолчал.

— Хотите сравнить?

— Я…

— Господи, Олег, черт бы тебя побрал в конце концов! да сколько же тебя приглашать! – изменившимся голосом воскликнула соседка.

Вздохнув, Волынец почти с отчаянием осознал, что для него еще ничего не кончилось

За несколько шагов, отделявших от кровати, он попытался вспомнить, когда, с кем и при каких обстоятельствах это случалось в последний раз.

Вспомнить не удалось: путь оказался слишком короток.

— Лидия Рудольфовна, особые условия будут? – спросил он, стоя над ней.

— О каких вы условиях говорите, Олег Константинович? – в тон спросила она.

— О всяких. Не хочу вызывать у вас проблем, которые отзовутся и на мою голову.

— А, это… — женщина не очень весело усмехнулась. – Насчет этого не беспокойтесь. Когда вышла из роддома с третьим сыном, поняла: хватит быть дурой. В общем, ничего не грозит.

— Это радует, — сказал Волынец. – Хотя…

— Ну хватит уже, — перебила Лидия. – Что ты там возишься! Давай иди сюда.

Оказалось, что спать она легла в трусиках.

Но это уже ничего не меняло.

4

Утром Олег Константинович не сразу осознал, где находится и что произошло минувшей ночью.

Точнее, как могло произойти, что он – сорокасемилетний глава семьи, отец взрослого сына и почти взрослой дочери, давно угомонивший своего беса – проснулся в одной постели с женщиной, о существовании которой не подозревал еще вчера.

Они, конечно, слегка выпили за ужином, но доза была мизерной.

Да и ничего сильного к Лидии Рудольфовне он не чувствовал.

Можно было объяснить кунштюк, вызванный внешними факторами, которые смывают разум.

Например, обнаружить себя в объятиях девчонки, которая пахнет юностью и надеждами – которых на самом деле нет, но старому дураку хочется верить.

Или упасть в пропасть между молочных желез Анны Иосифовны – не слишком молодой, но купающейся во взглядах.

Однако эта внезапная соседка не являлась ни молодой, ни слишком красивой.

За границей – в цивилизованных странах, где молодая девушка предпочтет раздеться около стриптизного шеста, но не станет выносить горшки из-под вонючей старухи — Олегу Константиновичу приходилось бывать на нудистских пляжах. Там он видел десятки голых женщин, визуальный обмен ничего не стоил, ощущения шли по схеме «рассмотреть и забыть».

С этой Лидией все вышло за рамки.

Хотя, возможно, ее тоже попутал лукавый и сегодня она сама не поняла, как оказалась в постели с Волынцом.

Впрочем, пока она еще не знала, что оказалась – спала беззвучно и глубоко.

С женой они спали вместе больше четверти века. Но та перестала ощущаться как женщина, сделалась дополнительной частью самого Олега Константиновича и просыпаться рядом с ней не стоило вообще ничего.

А тут жизнь опять пошла вперед и вверх. Хотя вперед ей идти было некуда, а сверху давила приближающаяся старость.

Волынец вздохнул, глядя в потолок.

Над серединой комнаты висела затейливая люстра о пяти витиеватых рожках. Она видела все, что они тут творили, но должна была молчать.

Молчать обещали и стены и пол и потолок.

И даже кровать, их невольная сообщница.

Лучше всего сейчас было тихо встать и уйти на занятия, пока не проснулась Лидия — а потом делать вид, что ничего особенного не произошло.

Она наверняка тоже имела разум, месяц сессии они могли прожить спокойно, проспать каждый в своей постели. То есть она – на удобной кровати, а он – на диване, напоминающем схваченное заморозками торфяное болото.

Уходить бесшумно Олег Константинович умел.

Жена преподавала в колледже, не каждый день имела необходимость вставать ни свет ни заря. Он любил приехать на работу спозаранку — вперед офис-менеджера — и выпить первую чашку кофе в прохладной пустоте кабинета, до звонков и не включая компьютер. Жену Волынец уважал, ее сон берег и ускользал тихо, дверь за собой запирал без щелчка.

Этому способствовало и то, что он брился станком, в тишине ничем не гудел.

Сейчас стоило сделать то же самое.

Откинув край одеяла, Волынец сел.

Кровать молчала.

Лидия Рудольфовна спала на животе. Так делали многие женщины, включая его собственную жену.

Серебряная цепочка сбилась на сторону, прямоугольный медальон лежал на желтоватом плече и оказался нательным крестиком странной формы – должно быть, лютеранским.

Голая спина, покрытая россыпью мелких родинок, казалась усталой.

Ноги в самом деле были длиннее всех норм, но бедра покрывала сетка голубоватых вен и они выглядели еще более усталыми.

Волынец уже не мог понять, как эта женщина – до полусмерти загнанная жизнью, в первый день сессии решившая отоспаться за год – оказалась на соседней подушке.

И совершенно не верилось, что где-то там внутри плещется его семя, которое не могло подарить жизнь.

Осторожно выбравшись из кровати, Олег Константинович на цыпочках скользнул к своему дивану и обратно, с охапкой одежды вытек в переднюю.

Переведя дух, он постоял, прислушался.

Из комнаты не неслось звука: ни шуршания простыней, ни бормотания во сне, ни даже сонного дыхания.

Лидия Рудольфовна наверняка забыла обо всем.

5

Солнце светило сквозь тюль, по-татарски закрывавший балкон.

Старая кровать источала волну удовольствиям: двадцать минут она грохотала, как разбитый трамвай, теперь была рада отдохнуть.

— Я все, — сообщила Лидия, как будто он не понял. – Здорово, давно так не бывало…

Обмякнув, она опустилась на него.

Горячее тело было покрыто холодным потом и пахло очень хорошо.

— Мне тоже понравилось, — сказал они поцеловал ее.

Губы ответили невнятно, они тоже устали.

— Полежим так немного, — проговорила Лидия Рудольфовна. – Если тебе не тяжело.

— Мне не тяжело, — ответил Олег Константинович. – С чего ты взяла?

Он опять не понимал, как все произошло.

Первый день занятий прошел в суете.

Волынец вернулся домой раньше соседки, без спешки умылся, потом лег на диван и пожалел, что не взял с собой ридера. Хотелось чего-нибудь почитать, отвлечься и не думать о жизни.

Потом они вели себя естественно.

Разговаривали обо всем и ни о чем, о ночном не вспоминали.

Лидия Рудольфовна незаметно приготовила ужин, позвала его. Олег Константинович сначала отнекивался, потом они решили, что продукты станут покупать по очереди, готовить будет она, а есть вместе.

Это показалось нормальным для мужчины и женщины, оказавшихся под одной крышей.

Поужинали спокойно, даже не выпивали, потому что домашние припасы кончились, а новых Волынец не купил.

Затем они опять по очереди приняли душ и сели смотреть телевизор.

Впрочем, слово «сели» не отражало сути. Олег Константинович занял единственное в комнате кресло, а соседка смотрела с кровати, заявив, что при любой возможности предпочитает лежать.

Сериал на этот раз нашелся другой – такой же по-московски бессмысленный, его можно было смотреть с любого места или не смотреть вообще. Но они смотрели, потому что больше было нечего делать.

Ни одному из них никто не позвонил на мобильный.

Волынец запретил домашним тревожить по пустякам, на работе переложил обязанности на начальника коммерческого отдела. А Лидия – по ее признанию — выключила телефон, сев в автобус в Давлеканове, поскольку хотела полноценно прожить каждую минуту свободы.

Потом они решили спать, проветрили комнату и улеглись, каждый на свое место.

А утром Олег Константинович очнулся от того, что Лидия Рудольфовна, отчаянно закусив губу, пытается получить удовольствие прежде, чем он проснется.

Каким образом они оказались в одной постели, он не мог понять.

— Ты знаешь, Олег… — заговорила Лидия. – Что я хочу сказать…

— Не знаю, — ответил он. – Даже не догадываюсь.

— Я пожалуй, еще немного полежу.

— Полежи, — сказал Волынец. – Отдышись и обсохни. И отдохни.

— На первую пару мы, наверное, уже опоздали, да?

— На часы не смотрел, но думаю, что опоздали. Черт с ней, пойдем на вторую.

— Ладно тогда. Немного отдохну.

— Отдохни, Лида, отдохни, — повторил он и поддержал.

Лидия Рудольфовна поменяла положение, пощекотала влажным.

-…Ты мне лучше скажи? у тебя самого получилось или только у меня?

— У меня, — он вздохнул. — У меня, если честно, получается неважно, особенно в последнее время.

— Ты знаешь, Олег, — заговорила она. – Если честно – с тобой я в первый раз изменила мужу. В первый раз за всю жизнь.

— Про себя я так не скажу, — сказал он. – Мужчина, за всю жизнь не изменивший жене – бесполая мокрица. Но у меня такое было так давно, что можно считать, что не было. И убей не пойму, как у нас получилось. И получается до сих пор.

— Абсолютно то же. Ехала учиться и спать, а приехала…

— Те же слова. Не буду повторять.

— Но как получилось, так получилось. Ты об этом еще не пожалел?

— С чего ты взяла, Лида, — он погладил вторую ее грудь. – Я не думал ни о чем таком, но…

— Но, — подсказала она, не дождавшись продолжения.

— Но теперь ясно, что учиться в засиженной мухами «академии» стоило лишь для того, чтобы оказаться в постели с тобой.

— Даже так?

— Именно так. Только так.

— Олег, я думаю точно так же. Старая баба – старая дура, но ничего не могу с собой сделать.

— Один мудрый английский зоолог говорил, что нет хуже дурака, чем старый дурак, — согласился Волынец. – Но, как говорил обритый болван Маяковский, если звезды гаснут, значит, они кому-то мешали.

— На самом деле он сказал не так, — Лидия усмехнулась.

— А как?

— «Если звезды зажигают, то это кому-нибудь нужно». Но это неважно. Как получилось, так и получилось.

— Пожалуй так оно и есть.

— Но, Олег…

— Что но? – спросил он, поцеловав ее в лоб.

— Мы с тобой что – пойдем уже на третью пару?

— Мы с тобой…

Олег Константинович помолчал, решаясь на новое решение.

-…Не пойдем ни на третью пару, ни на четвертую, ни на какую. Ни сегодня, ни завтра. Вообще в академии больше не появимся.

— Как это? Вообще?

— Так. Тебе нужны эти занятия? Эти пары, лекции по соцстатистике и прочей ерунде? Тебе нужны знания, или просто диплом, при котором спокойно дадут доработать до пенсии в тринадцать тысяч?

— А ты уверен, что именно тринадцать?

— Знаю. Больше не дадут. Пятнадцать у нас в Челябинске получают цыганки, жены мелких наркоторговцев, которые ни дня не работали, но купили себе инвалидность.

— Ужас, — сказала женщина. – Я об этом не знала и не думала.

— Не знай и не думай, все равно ничего не изменишь. Я хочу сказать о другом. Диплом «академии» ничего не стоит, учиться ради него нет смысла. Ходить на лекции – только время тратить.

— А экзамены? и зачеты?

— Это ерунда, — ответил Волынец. – На прошлой сессии узнавал. Все можно купить через старосту потока, централизованно. Стоит недорого, экономит время и силы.

— Ужас, — повторила Лидия. – В какой стране мы живем?

— В той, которую имеем посадив себе на шею своих правителей, как говорил один твой мудрый соотечественник. Правда, ты можешь уехать в Германию… Но неважно, я не об этом. В общем, Лида, я предлагаю тебе сессию купить.

— Ты серьезно?

— Абсолютно. Положить на все — уйти, как говорит моя дочь, в тупой игнор. На звонки не отвечать, никого не пускать, спрятаться, жить вдвоем и ходить голыми, как на Таити.

— Голыми? – перепросила соседка.

— Да, именно голыми. Как я тебя впервые увидел.

Приподнявшись, Олег Константинович осмотрелся.

На стене, к которой примыкала кровать, висел сохранившийся до нынешнего тысячелетия гобеленовый коврик «Возок Наполеона».

Бонапарт был мрачен и хмур, ему не досталось Лидии.

С другой стороны стоял стул, какой в России испокон веков использовали вместо вешалки для одежды.

Белый Лидиин халат валялся на его диване, тут на спинке покоился ее костюм – серые юбка и пиджак английского кроя – под ним пенилась рюшками белая блузка, на нем лежали белые трусы с кружевной оторочкой, поверх всего сиял бюстгальтер.

Минимального размера, соответственно груди, но радостного фиолетового цвета, с тонким растительным рисунком и белыми кружевами вдоль чашечек.

Протянув руку, Олег Константинович схватил его, размахнулся и швырнул в сторону-вверх.

Зацепившись за рожок, бюстгальтер повис, вытянулся и закачался, словно спущенный флаг.

— Ты что делаешь?! – ошарашенно спросила Лидия Рудольфовна. – Зачем ты повесил мой лифчик на люстру?

— Затем, — просто ответил Волынец. – Это символ нашей свободы.

— Свободы от чего?

— От всего. От одежды, от морали, от химер, от семей, оставшихся далеко-далеко…

— Вот последнее тысячу раз верно! – вставила Лидия.

-…И от учебы.

— От учебы, — повторила она.

— Если у тебя нет денег, я за тебя заплачу, мне хватит, я прикинул.

— Ты за меня заплатишь?!

— Ну да. Мы должны провести время счастливо. Пусть это будет… — Олег Константинович на секунду задумался. – Мой подарок тебе за…

— За медовый месяц, который мы тут проведем? – подсказала женщина.

— Ну да, именно за него.

Волынец нежно поцеловал ее в глаза.

— Но я погорячился, один раз все-таки придется сходить в академию. Сказать старостам, что у нас производственная необходимость…

-…Или домашние проблемы…

-…Или домашние проблемы. Что мы вынуждены отлучиться, проблемы решим, но чтобы нас не искали с собаками.

— Не обязательно ехать. Я своей старосте просто позвоню.

— У меня нет телефона, не думал, что понадобится. Так что сейчас все-таки быстро схожу, туда и сюда.

— А пока ты ходишь, — мечтательно сказала женщина. – Я тут все вымою, приберусь, наведу лоск.

— Для медового месяца?

— Именно для него, — ответила она и закрыла глаза. – И не обязательно бежать сию секунду.

Сильное тело позвало к себе и было непонятно, как он в чем-то сомневался.

6

— «Сияла ночь восторгом сладострастья,

Неясных грез и трепетов полна!»

— продекламировала Лидия Рудольфовна, приподнявшись на локте и склонившись над ним.

Грудь уже не казалась ничтожной.

Разбухнув от упражнений, она стала вдвое больше.

Бюстгальтер, колышущийся под люстрой казался девчоночьим.

— Лид, — сказал он неожиданно для себя.

— Что, Олежек? – ласково спросила она.

— Этот Мелеуз – бомжовская помойка, каких поискать даже в такой мусорной свалке, как Россия. Но, может быть, тут есть хоть один бутик не для пролетариев?

— Бутик не для пролетариев есть, — ответила Лидия. — В прошлом году были даже два, в этом не знаю… А зачем тебе?

— Хочу подарить тебе новый бюстгальтер, — сказал Волынец. – Старый будет мал.

— Ты мне льстишь, милый мачо, — женщина хихикнула. – Но все равно приятно слышать.

Она вздохнула.

— И грустно.

— Почему грустно? – спросил он.

Хотя на самом деле грустно было и ему.

— Потому что… Сияла ночь и так далее. На самом деле «дышала», но сейчас именно сияет.

— А это чьи стихи? Ты сама сочинила?

— Нет конечно. Это какой-то старый романс. Мой муж чистокровный немец, но прекрасно поет русские песни.

— Надо же…

Волынец протянул руку, коснулся ее волос – черных днем, охваченным сиянием ночью.

— Что?

Женщина поймала ладонь, задержала на своей щеке.

— Трудно выразить словами, Лидочка.

Он помолчал.

Ночь сияла и сияла и лгала, что ей нет конца.

— В общем, проходная кумжа стала озерной форелью.

— Кто кем стал и при чем рыбы?

— Да не при чем. В детстве я был зоологом, кое-что помню. Кумжа заходит из моря в реку, идет вверх по течению, находит новую среду обитания и становится форелью, живет в тихом озере. Правда, через несколько поколений, да и озеро тут нам всего на месяц. Но неважно, хоть месяц мы другие.

— Другие вроде бы, — Лидия Рудольфовна посмотрела в окно, ее профиль был благородным. – А как ты живешь вообще, по жизни?

— Как я живу? – переспросил он, положив руку на ее бедро, ночью кажущееся известково белым. – Да как эта кумжа. Куда-то вверх, а течение сильное. Не сносит, но знаешь, что стоит реже махать плавниками, как унесет обратно. И еще раз уже не поднимешься.

— Знакомо.

— Как я живу, — опять сказало он. – Говорить не хочется. Работа, работа и еще десять раз работа. Дом, жена, сын, дочь. Семья, черт бы ее побрал. Тесть старый опёрдок, деревенская обезьяна. Явится жопа с ушами – извини за выражение — принесет какие-нибудь овощи, сядет и начнет ездить по мозгам, почему сын не помогает копать картошку, а дочь не едет собирать колорадских жуков.

— Ну а ты?

— Я молчу, я с ним уже лет пятнадцать не разговариваю. Сын говорит, что он зарабатывает деньги и все, что нужно, просто купит. Дочь кричит, что нормальный дед принес бы ей путевку на Сейшелы, а не мешок картошки, и чем такой, лучше никакого, идет дальше пороться с инстаграме. Жену трясет, после его ухода я ее отпаиваю корвалолом. А то и чем другим.

— Да, ну и жизнь у тебя, Олег, — сочувственно проговорила Лидия.

Соски на белой груди казались нарисованными углем.

Казалось невероятным, что сейчас она с ним.

— Обычная жизнь, Лида, — возразил он. – Самая обычная, Лида.

За всю жизнь у Олега Константиновича не было ни одной знакомой Лидии.

И сейчас он катал имя на языке, ощущал леденцовый холодок и что-то пронзительное, обещающее еще и еще.

— Все так живут, Лида. В этой стране – все.

— Не все, Олег, — возразила она. – Правда, мне судить трудно. Свекры меня не достают, умерли, слава богу. Родители у меня, конечно, еще те, но уехали в Германию, пенсионерам там жить можно, это не Россия. Зато…

— А вообще, ты знаешь, Лида, — перебил Волынец. – Ладно, мы поколение, ушедшее в распыл. Но надежда осталась, что детей удастся напоследок вытолкать в иную жизнь. Поэтому я тестя загнал под плинтус. Я растил сына не для того, чтобы он ковырялся в навозе. И дочь ориентирую, что ее муж должен быть в состоянии нанять домработницу. У нас не получилось – пусть у них получится.

Казалось странным лежать в постели, осязать женщину, щекочущую недавно подстриженной «дельтой», и говорить о самых обыденных вещах на свете.

— А как ты живешь с женой, Олег?

— Как? – он подумал несколько секунд. – Как и все мы. Семейная лодка не разбилась об быт, но сидит на мели «вынеси мусор – где мой завтрак». Тоже как у всех.

— Как у всех, да…

Лидия Рудольфовна снова легла рядом с ним.

-…Но вот мы с тобой, Олег, живем тут как супруги уже две недели, а я не замечаю, как ты выносишь этот мусор, из-за которого я скандалю с каждым из своих четырех мужиков, потому что они не могут установить очередность ходить на помойку.

— На помойку? – переспросил он.

— Ну да. При нашем демографическом излишестве мы три года назад купили двухуровневую пятикомнатную квартиру в монолитном доме. Мусоропроводы по проекту есть, но наглухо заварены, в отсеке муж поставил железную дверь и там у нас кладовка.

— Твой муж – великий человек. И ты живешь современно, а мы по старинке, кидаем мешки в асбестовую трубу. Но если насчет быта, Лидочка – я ведь тоже не замечаю, как ты готовишь завтрак.

— Значит, мы с тобой созданы друг для друга, Олежек, — сказала Лидия.

— Выходит так. Хотя бы на один месяц.

Волынец посмотрел в светлеющее окно.

Этот месяц грозил вылиться в самый счастливый период жизни.

Не потому, что Лидия Рудольфовна была какой-то особенной. Просто из-за погружения в иную жизнь.

— Ты знаешь, Олег, — заговорила она, рисуя ногтем на его груди. – Я все говорила «медовый месяц», «медовый месяц», а на самом деле не могу понять, какой дурак придумал это слово.

— Согласен, — вставил Волынец.

— «Медовый месяц», шайзе. Мы этот месяц провели у родителей мужа. Он у меня образованный, интеллигентный, культурный человек, совершенно городской, но родители тоже деревенские. А деревня она и есть деревня, хоть русская, хоть немецкая, хоть чувашская, хоть еще какая.

— Конец котенку, не будет столько какать, — опять вставил он. – Знакомо.

— Это был месяц не меда, а ада. Каждый вечер родственники, самогонный шнапс. Все в одном доме, перегородки дощатые. Страшно вспоминать…

-…А мы поехали в Таллин – тогда это была еще советская территория, — продолжил Олег Константинович. — Теща через каких-то знакомых заказала самый лучший отель…

-…Кровать скрипит от одного прикосновения. Кажется, все село слушает.

Каждый говорил о своем и в то же время они рассказывали одну и ту же историю, до боли похожую на жизнь.

-…Целыми днями по городу таскались, хотя хотелось только… прошу прощения, трахаться…

-…А при том еще и… тоже прошу прощения, интимные части еще к процессу не приспособились.

— И самое главное, — сказал Волынец. – Какой, к черту, мед, если это самый первый месяц. Одна сплошная ломка амбиций друг об друга.

— Об этом лучше не говори, — Лидия махнула рукой. — Муж у меня хороший человек и мужик настоящий. Но немчура упрямая, как баран. Я и сама такая, а когда двое… Намаялись, пока притерлись. Сорок раз собирались разводиться. Собственно ради этого троих обалдуев наделала, чтобы не разбежаться. Потому что понимала: другого такого не найду, а вместе не удержаться. Медовый месяц, Potztausend…

— Лида, знаешь, если бы кто-то нас послушал со стороны… — он тоже вздохнул. – По крайней мере, меня. Полный набор. Несчастный мужик, стерва жена, утешение на стороне. Но ведь это не так.

— Не так, я тоже думаю.

— У меня на самом деле прекрасная семья, — не слушая, продолжал Волынец. — Мы любим бывать вместе, любим свой дом. Но понимаешь какое дело… В этой семье не осталось места сексу. И всегда находятся объективные причины. Я не говорю про прежние времена: дети росли, квартира и так далее. Вот сейчас все условия есть. Так нет же. То я устал, то у Ритки…

Он понял, что назвал жену по имени; это был предел.

-…У Ритки месячные, то на работе проблемы, то мне охота, а ей нет, или наоборот.

— Олег, ты рассказываешь про меня, — сказала Лидия. – То есть про нас с Арнольдом.

Она тоже раскрылась до конца.

Это и радовало и пугало.

— А вот поехали мы в отпуск, — продолжал Олег Константинович. – Два года назад. Все вместе, в пятизвездник, взяли великолепный семейный номер – не просто «дабл два плюс два», а настоящий апартамент.

— Вы молодцы, — вставила женщина. – То есть ты молодец.

— Если я не молодец, то и свинья не красавица, — подтвердил он. – В общем, не номер, а американская мечта.

— Почему именно американская?

— Ну не знаю… немецкая, голландская, шведская – но уж точно не российская, где свора помоечников не может жить, чтобы не тереться жопами друг об друга. В общем, неважно. Номер был – мечта идиота. Две комнаты, между ними санузел, отделен тамбуром. Комната у выхода – для детей. Они могут по дискотекам таскаться и так далее. А родители в дальней закроются и делай что хочешь. Ну и что?

Лидия молча вздохнула.

— Правильно, — с жаром сказал Волынец. — Ничего. С тем же успехом могли бы спать вповалку у тестя на огороде. За две недели ни-че-го. Представляешь? В земном раю! То акклиматизация, то после обеда, то купаться надо, то вечером охота спать из-за смены поясов. Ни-ра-зу. Хотя обоим хотелось, точно.

— Я это уже давно поняла, — сказала женщина. — Когда долго живешь с супругом, накапливается столько проблем, что из них вырастает стена. И секс невозможен. Потому что единственное что нужно – это чтобы тело хотело тело. А между телами стена.

— Похоже, так оно и есть.

— Если бы наши супруги узнали, чем мы с тобой тут занимаемся… Арнольд бы меня, конечно, не убил, потому что слишком сильно меня любит. Но ему было бы неприятно, скажем так.

— У меня Рита тоже бы огорчилась. И я все сделаю, чтобы она ни о чем не узнала.

— Я тоже, само собой. Но ты знаешь, Олежка, что я хочу сказать?

— Что, Лидочка?

— Все у нас вышло случайно. По вине Иосифовны, грудастой дуры. Но этот медовый месяц все во мне перевернул.

— Во мне тоже, — подтвердил Олег Константинович.

— Подожди, я не договорила… Ты знаешь, ко мне всю жизнь приставали разные мужчины. Хотя не пойму, что они во мне нашли.

— Твои длинные ноги, — ответил он. – И твою нежную душу.

— Ты все смеешься, а я серьезно. Так вот, что я хотела сказать. Меня постоянно склоняли к сожительству, от желающих отбоя не было. Даже в политехе преподы клеились. Но я себя блюла и всем отказывала.

Волынец хотел сказать, что точно такой же была его жена.

— И жила не знаю для чего. То есть для кого. Сначала для мужа, потом для сыновей – три раза подряд, меня не стали кесарить, какие-то проблемы с наркозом, они меня превратили в Сен-Готардский туннель, удивляюсь, что ты еще получаешь со мной удовольствие…

Он не стал комментировать последних слов.

-…Теперь вот уже как бы должна жить для внуков:

Бабушка, бабушка, бабушка-старушка –

Старая клушка, в жёпе погремушка!

Лидия перевела дыхание.

— А вот сейчас вдруг поняла, что для себя и не жила никогда – то есть вообще, считай, не жила. И если умирать, то вспомнить нечего: за всю жизнь один только муж и никого больше. Дом, скатерти, шторы, завтраки и ужины, его костюмы и обувь сыновей… Зачем живу – не знаю.

— Брось, Лида, — сказал Олег Константинович и погладил ее по голове. – Каждый живет так, как хочет. Кто-то живет по-другому, ты живешь так. И если прожила всю жизнь, значит было надо. Как там говорил Маяковский насчет звезд, которые зажигают.

— Он плохо кончил, — возразила Лидия. – А жизнь дается один раз и ее надо прожить так, чтобы потом не было мучительно больно – как говорил еще один никчемный учитель жизни.

— Лида, Лида… — проговорил Волынец и замолчал.

Его переполняли мысли и эмоции, но – не умея хорошо говорить – он не мог их выразить.

— В общем, что я хотела сказать, Олег. Лучше поздно, чем никогда. Я наконец поняла, что жить надо было иначе. От того, что между нами происходит, не убудет ни от меня, ни от моего мужа. Равно как и от тебя и твоей жены. Жизнь дается один раз. Все равно все вернется к прежнему, но хоть будет что вспомнить.

— Ты права Лида. Я думаю совершенно так же. Угнетает лишь то, что этого нашего с тобой медового месяца прошла уже половина.

— Осталась еще половина, — возразила Лидия Рудольфовна. – И есть время жить.

Волынец хотел возразить, что половина – это уже ничто.

Правда, впереди оставалось еще семь сессий: одна на втором курсе и по две на трех оставшихся.

Их можно было провести вместе, снять квартиру самим.

Но при этом стоило помнить, что жизнь – это точка на космической орбите и в каждый момент все висит на волоске.

Что даже эти две недели не гарантированы.

Например, в любой момент могла позвонить жена и сообщить, что умер огородник тесть, которого некому хоронить,

Могло случиться что угодно из того же разряда.

Жизнь не баловала приятными неожиданностями, но на гадости не скупилась.

Следовало наслаждаться каждым ее моментом.

Бюстгальтер покачивался на люстре, как маятник, и отсчитывал срок.

— Ваши пальцы пахнут ладаном,

На ресницах спит печаль,

— тихо пропела Лидия.

В ее голосе пробились слезы.

— Ничего теперь не надо нам,

Никого уже не жаль.

Волынец почувствовал, что у него тоже перехватывает горло, и молча погладил ее по голове.