Посмотри, как он сверкает

Посмотри, как он сверкает…

(рассказ)

И снова она появилась, девочка в светло-розовом платье, а по розовому – красный горошек. У девочки две косички с бантами. Банты тоже красные, а один, правый, развязался и свисал двумя лентами. Сейчас девочка подойдёт к нему, достанет из кармана кусочек, осколок мрамора, поднесёт его к глазу (другой глаз прищурен!), станет смотреть поверх этого кусочка на солнце и скажет:

– Посмотри, как он сверкает.

А это ведь его мрамор, он выменял его у Петьки из соседнего дома на кожицу для рогатки, а потом сам же и отдал девочке много лет назад, когда она плакала на скамейке в парке. Отдал с теми же словами:

– Посмотри, как он сверкает.

Девочка сидела на скамейке и плакала. Игорю бросились тогда в глаза её светлые, почти белые косички и ссадины на коленках. Он подсел к ней, что-то говорил, пытался успокоить – девочка не реагировала или не понимала. Тогда-то он и достал из кармана этот кусочек мрамор, поднёс его к глазу (другой прищурил!), посмотрел на солнце и сказал:

– Посмотри, как он сверкает.

Девочка перестала плакать, взяла этот кусочек в руки, но посмотрела на него с каким-то ужасом. Размахнулась, словно собиралась выбросить, но сунула в карман и быстро убежала. А Игорь расстроился. Если честно, ему было немного жаль того кусочка мрамора, который действительно красиво сверкал, если посмотреть поверх него на солнце. Он собирался спрятать его в свою заветную коробочку, но что поделаешь – упустил, так упустил. А белобрысая девчонка с развязавшимся бантом и ссадинами на коленках запомнилась, и почему-то хотелось снова увидеть её. Да где же найдёшь её в большом, к тому же чужом и незнакомом городе?! Это ведь не тот посёлок – полугород-полудеревня – в Брянской области, откуда они приехали недавно. Приехали в Восточную Пруссию, как сказал папа. Игорю были в диковину непривычные, изломанными радиусами расходящиеся улицы, красные кирпичные здания, одни из которых были мрачными тяжёлыми, а другие легко устремлялись ввысь.

Поначалу он опасался, что может легко здесь заблудиться, и поэтому далеко от дома и школы не отходил, но однажды решился. И тогда-то Игорь снова увидел ту девочку. Она шла с матерью, и они о чём-то говорили, но о чём, было непонятно: ветер относил их слова. Игорь пошёл быстрее, чтобы догнать и, может быть, заговорить. Он уже почти совсем приблизился, когда услышал первую долетевшую до него фразу и остановился, как вкопанный. Девочка говорила по-немецки, по-немецки отвечала ей мать. Только сейчас Игорь сообразил, что шла девочка с матерью от немецкой школы, которые стали открываться здесь после войны наряду со школами русскими. Девочка оказалась немкой! Игоря это потрясло, хотя чему было удивляться: край-то немецкий, прусский и лишь недавно стал нашим. Но от долетевшей до него немецкой речи Игорь сжался, развернулся и побежал назад. Игорю казалось, что он снова в своем посёлке, что сейчас его остановит комендант в форме мышиного цвета, приподнимет подбородок мальчика стеком и начнёт говорить своим лающим голосом. А потом скажет по-русски, так же отрывисто, лающе, словно вбивая каждое слово Игорю в голову:

– Кароши русски мальчик надо учить дойч!

Скажет, захохочет, возьмёт стек под мышку и пойдёт, всей походкой своей выражая презрение к мальчику, его родным, всем жителям посёлка, самому посёлку и всей этой России. Отрывистые немецкие фразы, лающий голос коменданта слились в сознании мальчика воедино. Игорь Семёнович и позже, даже в старости, так и не смог спокойно слышать немецкую речь. Сейчас ему восемьдесят. Значит, прошло около семидесяти лет с тех пор, когда он бежал, опасаясь вновь встретить ненавистного коменданта, и когда ему было очень жаль того кусочка мрамора, который он так опрометчиво отдал немецкой девчонке.

2

Игорь Семёнович прикрыл глаза. Девочка стояла вдалеке и не подходила. А Игорь Семёнович так и сидел с прикрытыми глазами. Он знал, что, когда он их откроет, девочка исчезнет. А этого он не хотел. Но не хотел и того, чтобы девочка подошла и заговорила. Ведь он не хотел слышать никаких немецких слов, а по-русски девочка могла сказать только то, что мрамор красиво сверкает на солнце.

Вся школа готовилась встретить Первомай, второй послевоенный Первомай. Ещё за неделю до этого директор школы Вера Юрьевна ходила из класса в класс и возбуждённо говорила о том, что предстоит ребятам поучаствовать в важном мероприятии.

– Первого мая будет демонстрация, в которой выпала честь участвовать и нашей школе. Но право участвовать в демонстрации ученики должны ещё заслужить. И нам надо подготовиться к нашему пролетарскому празднику, достойно встретить его. Встретить ударным трудом. Вы, ученики, многого сделать не сможете, но мы пойдём на субботник, на особенный субботник, – таинственно сообщала она. – Мы встретим наш пролетарский праздник солидарности трудящихся своим вкладом в классовую борьбу. Вы же хотите пойти со школой на демонстрацию? Но туда мы возьмём только самых стойких пионеров.

Субботник был назначен на тридцатое апреля. Накануне директор вошла в класс Игоря. На ней было синее платье с маленьким белым воротничком. Он казался слишком маленьким для высокой, крупной Веры Юрьевны. И голос у неё был тонкий, визгливый. А говорила она о предстоящем празднике и о том, что все должны проявить солидарность. Она не уточняла, с кем должна быть эта солидарность – просто солидарность:

– Мы проявим солидарность, мы выйдем, как один, – говорила она, – и внесём свой вклад! Мы будем бороться до конца!

Говорила Вера Юрьевна, всё больше возбуждаясь, помогая себе взмахами кулака. И при этом притоптывала левой ногой. Взмахнёт кулаком – притопнет, взмахнёт – притопнет. Игорь насчитал восемь взмахов и притопов. И при каждом притопе её рыхлая левая щека тряслась, как овсяный кисель, который мама заставляла есть, говоря, что он очень полезный, а Игорь терпеть его не мог.

В назначенный день все собрались в школьном дворе за полчаса до выхода. Старшим на предстоящий субботник директор назначила Михаила Кирилловича. Он вёл уроки труда, начиная с пятого класса. И когда-то, будучи ещё учеником начальной школы, Игорь его побаивался. Трудовик говорил очень громко, почти кричал. Не знали ученики, что на фронте попал их учитель под мощный артобстрел, был ранен и немного контужен, долго провалялся в госпитале. Именно с тех пор и осталась у него привычка говорить громко. Громко настолько, что любое замечание, сделанное Михаилом Кирилловичем любому ученику, другими со стороны воспринималось как выволочка. Поэтому, когда в длинном школьном коридоре раздавался громкий голос трудовика, Игорь съёживался и старался из класса не выходить. Ему казалось, что, заметив его, Игоря, учитель перенесёт свой гнев и на него. К тому же трудовик сильно хромал, прямо-таки волочил за собой ногу и при этом стучал палкой, на которую опирался. Громкий голос, стук трости, хромота соединялись и очень пугали учеников начальной школы. Это позже, только попав на уроки Михаила Кирилловича, мальчишки понимали, какой это был весёлый и добрый человек, как интересно было у него на уроках, а особенно в кружках выпиливания лобзиком и автомодельном. Ребята постарше называли его между собой Кириллкиным, но беззлобно, и очень любили учителя, который после войны пошёл работать в школу, хотя был хорошим механиком.

К порученному делу Михаил Кириллович привык относиться ответственно. Он построил ребят, пересчитал их, сделал перекличку и спросил у Веры Юрьевны:

– Какие инструменты выдавать? Лопаты? Мётлы?

– Нет, выдайте сегодня молотки.

– Молотки? Так не хватит на всех. Сколько уж раз просил достать. А гвозди не понадобятся? Гвоздей у нас тоже мало.

Михаил Кириллович исполнял ещё и обязанности завхоза и хорошо знал, что есть и чего не хватает.

– Нет, гвозди сегодня не понадобятся, – сказала Вера Юрьевна, – а вот ломики прихватите. Постройте ребят в колонну.

Когда все встали в колонну по три, директор ещё раз оглядела строй и осталась недовольна:

– А где пионерское наше знамя? Где барабан и горны? Сейчас же принести! Не на прогулку идём!

Когда всё было сделано, Вера Юрьевна махнула рукой, затрещал барабан, и школьный отряд двинулся вперёд. Игорь любил такие шествия. Ему становилось радостно от того, что он часть этого общего строя, что идёт в ногу с товарищами, что барабан отбивает ритм, а впереди развевается знамя.

Наконец они пришли. Поначалу все ребята приняли это место за парк – так было здесь тихо, уютно, хотя немного смущали какие-то низенькие скульптуры и кресты. Это позже Игорь понял, что привели их на кладбище, правда, очень старое и действительно соединявшееся с парком. Но оно было так не похоже на кладбище у них в посёлке, на которое его, совсем маленького, брала с собой бабушка. Здесь не было никаких оград, высоких деревянных крестов – только маленькие вертикальные каменные плиты с какими-то надписями и редкие, тоже небольшие, скульптуры. Некоторые были обломаны и рядом с ними белели кусочки мрамора и гранита. Впрочем, директор привела ребят именно со стороны парка, поэтому на надгробия никто внимания не обратил, но Игорь почувствовал, что произойдёт здесь что-то необычное. А Вера Юрьевна вдруг приказала всем остановиться и показала на мраморную скульптуру, стоящую на границе парка и кладбища. Это была даже не скульптура, а стела с барельефом, в котором угадывался какой-то рыцарь. Мальчишкам он сразу понравился. Но Вера Юрьевна спросила:

– Что вы видите?

– Скульптуру… Памятник, – нестройно отвечали ребята.

– Нет, это не просто скульптура, не просто памятник, – продолжала директор, и голос её становился всё громче и тверже. – Это памятник милитаризму и империализму, которые веками угнетали трудящихся всего мира. И мы уничтожим этот чуждый нам символ! Мы разобьём его! На кусочки! Командуйте, Михаил Кириллович!

Учитель труда стоял, недоумённо переводя взгляд с директора на детей и обратно.

– Ну, что же вы?! – нервно спросила она и тут же произнесла громко и торжественно. – Право первого удара предоставляется фронтовику, орденоносцу, нашему Михаилу Кирилловичу.

Михаил Кириллович молчал и не двигался с места.

– Ну, же! – торопила его директор.

Держа ломик в одной руке, учитель подошёл к статуе, но не ударил.

– Эх, придётся мне, женщине, –  произнесла Вера Юрьевна и, взяв из рук трудовика ломик, сильно ударила в основание скульптуры. По мрамору пошла трещина. Тогда она ударила ещё раз – и в разные стороны полетели мельчайшие осколки, крошки мрамора.

– Ну, кто мне поможет?! Егоров! Амельченко! – вызвала она самых робких и застенчивых друзей Игоря. – Покажите всем, что вы настоящие мальчишки и что вы умете сражаться с фашистами.

Юра Амельченко подошёл к скульптуре, робко улыбаясь и пока нерешительно взял из рук директора ломик. Но внезапно робкая улыбка исчезла с лица мальчика. Игорю даже показалась, что улыбка эта стала другой. Игорь не знал, каким словом определить её, но хорошо помнил такую улыбку. Так улыбался раз мальчик у них во дворе. Самый маленький и затырканный мальчик. Над ним все смеялись, его часто били, а однажды решили поиздеваться. Поймали где-то лягушку, протянули мальчишке и сказали, мол, докажи, что ты парень, что не трус, возьми лягушку за лапки и с размаху стукни о камень. Мальчику было жаль лягушку, но он послушно взял её за лапки, зажмурился, размахнулся – из сомкнутого рта лягушки выступили капельки крови, лягушка дёрнулась несколько раз и повисла в вытянутой руке мальчика. А, когда он раскрыл глаза, на его лице была неприятная кривая улыбка. Вот так же криво улыбался сейчас Юра. Неумело размахнувшись, он ударил молотком по ступне мраморного рыцаря.

– Молодец! – похвалила его Вера Юрьевна. – А теперь ещё раз и сильнее!

Мальчик ударил увереннее. Другие ребята один за другим вливались в процесс. Они подбадривали себя громкими выкриками:

– Получай, фашистская гадина! Будешь у нас мелкими кусочками валяться!

Подгоняемый всеобщим возбуждением, Игорь вскарабкался на невысокий постамент. Там оставался ещё большой кусок от бывшей скульптуры. Мальчик размахнулся и изо всех сил ударил по мрамору – сноп мраморных крошек разлетелся, сверкая на солнце. Это ещё больше воодушевило Игоря, и он принялся яростнее орудовать молотком. С каждым ударом он чувствовал прилив сил, чувствовал, как всё его нутро наполняется злым, бесшабашным удальством. Сейчас ему не было жаль ни этого поверженного мраморного рыцаря, ни мявшегося минуту назад Юрки, ни плакавшей в парке немецкой девчонки – вообще никого. Ему казалось, что сейчас он стал смелым и решительным. Он ловко спрыгнул с постамента, огляделся кругом. Земля вокруг была усеяна белыми осколками. Игорь поднял самый крупный из них и положил в карман. Взамен того, что отдал тогда девочке.

– Ну, как? – обратилась к Михаилу Кирилловичу директор. – Хорошо работают?! С огоньком! А вы что-то сплоховали.

– Зачем это вы? – спросил трудовик.

– Что «зачем»? – не поняла директор.

– К чему это крушение?

– Ах, вот вы о чём. Что-то я вас не пойму. Вы же фронтовик. Вам следовало бы быть решительнее, пример подать.

– Пример чего? Я с памятниками не воевал.

– Что, фашистскую статую пожалели? – стальным голосом спросила Вера Юрьевна. – Немедленно включайтесь в работу. Это приказ. А потом мы с вами серьёзно поговорим.

Михаил Кириллович увидел глаза директора – и почувствовал, как ему становится страшно. То был особенный страх. На фронте под обстрелом, когда вокруг рвались вражеские мины, ему и его товарищам не раз приходилось вжиматься в землю. Тогда им было страшно. Было страшно подняться под огнём, бежать в атаку, но они тот страх преодолевали. Они знали, чего боятся, и гнали этот страх прочь. Сейчас же страх был иной, непонятный. Михаил Кириллович никогда не смог бы объяснить, чего именно он испугался, почему весь его позвоночник внезапно сковал могильный холод. И от этой неясности страх становился ещё сильнее. Послушно взяв в руки лом, учитель подошел к валявшимся на земле остаткам статуи и ударил. Потом еще раз. И ещё. А в душе была пустота.

– Ну, молодцы! Закончили работу! – хлопнув в ладоши, закричала Вера Юрьевна. Ребята огляделись вокруг. Игорь возбуждённо дышал. Потом нагнулся, поднял с земли еще один кусочек мрамора, посмотрел, как тот сверкает на солнце, и отбросил в сторону.

В школу возвращались строем и под барабанный бой.

3

Дома Игорь с трудом дождался родителей с работы, очень ему хотелось рассказать, как они работали, хотелось достать из кармана свой красивый кусочек мрамора и показать, как он сверкает на солнце. Но родители почему-то совсем не обрадовались. Выслушав его рассказ, мама ахнула и выбежала на кухню, а папа сначала долго ходил по комнате, не говоря ни слова, а потом подошёл к сыну, посмотрел ему прямо в глаза и сказал негромко, но так, что Игорь запомнил на всю жизнь:

– Я хочу, чтобы ты понял: не всё, что делают взрослые, хорошо и правильно. А теперь садись, готовь уроки.

Игорь послушно поплёлся к своему столу. Ах, какой замечательный стол был у него! Многим его товарищам приходилось ждать, пока дома все пообедают, пока уберут со стола, протрут клеёнку, и лишь тогда располагались они за общим столом со своими тетрадками, учебниками и чернильницами. А у Игоря  был стол. Можно было, конечно, говорить, что достался он от прежних жильцов, но это было бы половиной правды. Тот стол был, хоть и красив, но наполовину разломан. Отремонтировал его отец. Сначала полностью разобрал, добавил недостающие ножки, починил столешницу, мама выделила невесть откуда оказавшийся в старых узлах кусок дерматина, и получился письменный стол – ровный, гладкий, нешаткий. За ним-то и расположился Игорь. Но готовить уроки не получалось. Сначала он привычно взялся за арифметику, пытался решить задачку. Задачка была совсем не сложной: в классе он решал такие раньше других учеников. Но сейчас едущие навстречу друг другу поезда никак не хотели встречаться, а в голове всё сидели слова отца. Как же это получается? Учителя могут говорить неправду и поступать неправильно? Так кто же в таком случае неправ – директор или Михаил Кириллович? Ещё утром ему всё было ясно и понятно, а сейчас Игорь не знал, что и думать. С ним произошло что-то такое, чему мальчик не мог найти объяснения. Мысли путались, перескакивали с одной на другую, и поэтому, когда мать позвала его, Игорь обрадовался. Он был готов выполнить сейчас любое поручение – вынести мусор, наколоть щепок, чтобы растопить титан, даже чистить картошку –  только бы не думать, хорошо или плохо они поступили сегодня. Но мама позвала не работать, а пить чай. Со всеми этими переживаниями Игорь чуть не забыл о предстоящем празднике, а к Первомаю мама всегда готовила что-нибудь вкусненькое. Сегодня она напекла свои особенные плюшки. В честь праздника папа получил дополнительный паёк – немного муки, и мама устроила праздник.

Они сидели за столом, пили чай с мамиными плюшками. Как Игорь любил такие вечера! Мама часто пела, а папа рассказывал разные истории. Он знал их невероятное количество. Но никогда не рассказывал он о войне, разве что о каких-нибудь забавных случаях. Вот и сейчас он только приготовился слушать мамино пение, как с улицы прилетели страшные крики и звон разбитого стекла. Вместе с родителями Игорь выглянул из окна. По двору носился разъярённый и пьяный Михаил Кириллович, который жил в этом же дворе на первом этаже. Он только что запустил табуреткой в своё же окно. Жена бегала за ним, хватала за руки и пыталась загнать домой, он вырывался и что-то всё выкрикивал. Игорь не мог разобрать, что именно кричит учитель, не мог понять, почему их любимый Михаил Кириллович громко ругается и разбивает стёкла, но смутно догадывался, что связано это с сегодняшним походом в парк.

Потом пришёл милиционер и увел Михаила Кирилловича.

– Что теперь с ним будет? – чуть ли не шёпотом спросила мама. Отец лишь горько махнул рукой.

А Игорь потом долго не мог заснуть. Он ворочался в нагретой постели и видел в полудрёме то сидящую на скамейке немецкую девочку с развязавшимся бантом и ссадинами на коленках, то мраморного рыцаря, то себя с кусочком мрамора в руках. Но мрамор это Игорю уже не нравился, он больше не хотел с ним играть.

Игорь Семёнович с трудом разжал веки. Девочка исчезла. Но в этот раз, показалось ему, она улыбнулась и еле заметно махнула рукой.

4

Когда после первомайских праздников Игорь пришёл в школу, Михаила Кирилловича там не увидел. Не было и Веры Юрьевны. Шептались по углам, что её несколько раз куда-то вызывали. Но вскоре она появилась, а потом начались каникулы. После каникул мальчики увидели нового учителя труда. Про Михаила Кирилловича говорили, что теперь он совсем в другом месте. Работает. Ведь он был очень хорошим механиком.