Люцик в аду

Василий открыл глаза и увидел перед собой шеренгу чертей.

— Значит, всё-таки, в ад попал, — обречённо подумал бывший поэт и писатель, подписывавший свои опусы нескромно — "Люцифер", — вот не надо было такой ник брать, ведь предупреждали же!

— Итак, господа черти, кто сегодня хочет потрудиться, работая с этим… — главный, стоявший перед нестройной шеренгой, замялся, — этим словоблудом?

Никто из обитателей ада, было заметно, не горел таким желанием. Начальник строго посмотрел исподлобья и, наконец, один чертяка сделал шаг вперёд, — Я.

— Отлично, Вул, забирай, — и, хлопнув в ладоши, очень похожие на копыта, крикнул, — Следующий!

Василий уже не увидел, кто там следовал за ним, потому что черт по имени Вул сразу утащил его в другое место.

К своему удивлению, он не заметил там ни котла с горящей смолой, ни орудий пыток. В помещении, если его так можно было назвать, ничего этого не было. Зато там стоял небольшой письменный стол, на котором красовалась старинная, ещё советских времён, печатная машинка.

— Прошу садиться, — галантно произнёс хозяин помещения, указывая на стул.

Василий несмело присел, немного поёрзал… Сидеть было неудобно, под оббивкой стула что-то сильно кололо. Он хотел было облегчить свою участь, пытаясь нащупать злополучный источник неудобства, но, услышав строгое "нельзя", как-то сразу обмяк и успокоился. Справа от машинки лежала стопка белых листов формата А4.

— Итак, ты написал одну тысячу двести тридцать семь стихов и восемнадцать поэм. Верно? — Вул грозно и вопросительно посмотрел своими страшными глазами — один был чёрный, другой — белый, бельмо, видимо.

— Да, — пропищал плодовитый автор, предчувствуя беду.

— А также сто шестьдесят повестей, двести сорок рассказов, пятьсот пятьдесят три новеллы, семьсот семь миниатюр и, — он сделал паузу, что-то силясь вспомнить, — и тринадцать романов. Так?

— Двенадцать, — прошептал Василий, — двенадцать романов, я не успел закончить тринадцатый.

— Как же не успел. Ты же его по частям на "Старой Осе" выкладывал, только эпилог не успел, а это не считается. Так что — тринадцать, — резюмировал хвостатый.

— Что мне за это будет? — думал несчастный графоман, с ужасом глядя на машинку, — Я видел такую только в кино. Про Шарикова, кажись, — пронеслись мысли.

— Печатать умеешь? Неееет! — страшно рассмеялся Вул, ответив на свой же вопрос, — А будет тебе за это… счастье, — художник слова понял, что нечистый читает его мысли, а тот с ещё громче захохотал, что, казалось, слышно было на весь ад.

В той жизни, до смерти, у Василия был планшет, на котором одним прикосновением пальцев он быстро набирал тексты своих творений, о которых тут всё известно.

— Ты попробуй попечатать, пока я тебе приговор не вынес, — как-то по-доброму вдруг сказал черт.

Василий еле вставил лист, который, то криво заходил, то рвался, а то и вовсе не крутилось колёсико, которое продвигало эту злополучную бумагу. С пятой попытки у него получилось. Он посмотрел на Вула.

— Напечатай свой ник, — приказал черт и машинист стал искать знакомые буквы. Оказалось, что по клавишам нужно сильно бить, от слабого нажатия оттиска не оставалось. С большим трудом появилось слово "Люцифер".

— Вот и молодец, — неожиданно похвалил надзиратель своего заключённого, — Теперь слушай приговор, — он достал серый, испачканный кровью, лист и громко, с чувством, с расстановкой, прочитал:

"Постановляю: Василию, именующего себя писателем и поэтом "Люцифером", — последнее слово подчинённый того самого, видимо, кого оно обозначало, произнёс благоговейным шёпотом, после чего, откашлявшись, продолжил, — написать тринадцать романов, сто шестьдесят повестей, двести сорок рассказов, пятьсот пятьдесят три новеллы, семьсот семь миниатюр, а также, одну тысячу двести тридцать семь стихов и восемнадцать поэм, посвящённых мне. Всё должно быть напечатано на машинке за один год в земном исчислении. Приговор окончательный и обжалованию не подлежит. Подпись "Люцифер".

— И зачем я только зарегистрировался на этом проклятом сайте, — нестерпимо защемила душа горемычного поэта-прозаика, — и почему этот треклятый модератор Старый Шмель не забанил меня на все три года, и почему… му… му… — всхлипывал тот, кто писал под страшным ником.

— Ничего, ничего, — копыто скользнуло по плечу Василия и ободряюще постучало по нему, — ты сможешь, я в тебя верю, — от страшного хохота на столе подпрыгнула старая печатная машинка...