Сад земных наслаждений Глава 29

А парень, между тем, продолжал его знакомить с экипажем. Дошла очередь и до капитана:

— Иван Васильевич Локтев.

А сам доморощенный переводчик представился мотористом:

— Федор я, Климушкин. До войны в техникуме учился, вот немного и говорю на вашем языке.

Вот так и состоялось первое знакомство Фрейзера с русскими. Кстати, в последствие оказалось, что фельдшерица Люба, ещё вдобавок взяла на себя обязанности поварихи теплохода. Он так и не понял, что случилось с настоящим поваром — то ли за борт свалился, то ли ещё что, но девушка теперь разрывалась между лазаретом с тяжелым больным и котлами камбуза.

И Люба вышла из положения очень просто, зачастую чистя овощи или перебирая крупу для каши в помещении лазарета. Фельдшерица была настолько энергичной, что, казалось, дай ей Создатель ещё пару рук, она и им бы нашла применение. Девушка, вдобавок, оказалась общительной, но первым русским словом, выученным американцем, стал «борщ». Причем Майкл первоначально решил, что этим понятием обозначается вся еда, и как-то, протянув руку к стакану с компотом, радостно обозначил им плавающую разварную грушу:

— Борщ!

Люба так громко рассмеялась, что её гигантская грудь заходила подобно морским волнам из стороны в сторону:

— Не, хлопчик, это компот. Компот!

— Компот, — послушно повторил Майкл.

За компотом последовала каша, кулеш, рыба, блины, вареники и прочие кулинарные шедевры щедрой поварихи. Локтев, работая в своей каюте за переборкой отсека, какое-то время терпел этот кулинарный ликбез, а потом сжалился над раненным союзником:

— Ты что, его в кухари готовишь? Нормальным словам научи — корабль, сухогруз, теплоход, второй фронт, партия, большевики. Ленин!

— Так Ленин, наверное, по-английски так же звучит?

— Ничего, лишним не будет! Гляди, летчик уже не молод, а только до лейтенанта и дослужился. Наверное, из наших — из пролетариев, вот и зажимают его по службе империалисты!

Вот так и получилось, что Майкл учил русский язык, то обливаясь потом от слабости, то пылая в лихорадке, и покорно повторяя за чистящей картошку Любой следующие слова — «народ», «большевики», «союзники», «партия», а так как наглядно представить английские синонимы слов не представлялось возможным, то он плохо понимал, чего от него хотят. Немного облегчал этот лингвистический беспредел только Федор, который переводил в понятные Любе слова его насущные нужды:

— Англичанин хочет побриться!

— Он просит пить!

И хотя они общались не более часа в день, именно Федор научил его более-менее изъясняться на русском языке. И вскоре Майкл, с трудом подбирая слова, все-таки узнал, что его интересовало.

— Как общаемся с союзниками? Да светом прожекторов. Чтобы немцы радиоперехват не сделали и нас не вычислили. У них аэродромы в Норвегии.

— Архангельск — это порт в Белом море.

— Наш-то «Быстрый» под завязку набит взрывчаткой. Если торпеда попадет, то долго мучиться не придется!

Когда Майкл сообразил, что перед ним практически команда смертников, то только подивился собственному везению, которое привело его именно на этот теплоход. Смерть как будто танцевала с ним ей одной известный танец, то отступая на несколько шагов, то вновь дыша в затылок.

Впрочем, он был жив и даже не попал в плен. Чего же ещё нахальничать, ропща на судьбу! Единственное, что не давало ему покоя, терзая сердце тревогой, были мысли о Пэм. Как беременная жена перенесла известие о его смерти? Все ли в порядке с их малышом? Ему очень хотелось как можно быстрее встать на ноги, чтобы оказавшись на английском эсминце попробовать связаться с командованием и сообщить, что жив!

Увы, несмотря на «легкую руку» Любы раны его по-прежнему тревожили, и хотя признаков гангрены не наблюдалось, затягиваться не спешили.

Караван шел практически по кромке паковых льдов, забирая так далеко на север, чтобы избежать встречи с немецкими самолетами-разведчиками, навлекшими бы на них всякого рода неприятности.

Несмотря на раннюю осень Арктика давала о себе знать, и когда Майкл впервые выполз на палубу «Быстрого» из спертого воздуха лазарета выглядел он презабавно — ладно, что на голове у него красовалась крепко завязанная под подбородком шапка-ушанка, а тело было упаковано в ватные стеганые штаны и овчинный полушубок. Особый, буквально священный трепет, у американца вызвали огромные валенки с красными калошами на ногах.

Конечно, у него не было возможности увидеть себя со стороны, но Майкл догадывался, что его появление в этом виде на Уолл-стрит вызвало бы настоящий фурор и, возможно, обвал на бирже!

Но с другой стороны, кроме нелепого вида у этого национального русского обмундирования не было ни одного недостатка. Теплолюбивый американец глубоко вдыхал ледяной воздух через щель в пуховом платке, которым Люба замотала его по самые глаза, и довольно жизнерадостно взирал на окружающий мир. Было странно сознавать, что они скользят по кромке вечных льдов, а на другой стороне этой гигантской ледяной глыбы находится родная Америка.

Арктика всегда была опасна в навигационном отношении — большую часть года здесь свирепствует непогода, небо постоянно затянуто облаками и невозможно определить местоположение судна по звездам или по солнцу. Радиомаяков в этом районе тоже никогда не было.

Но в тот день на море установился редкостный штиль, и хотя вся команда ещё с утра обрубала многотонные глыбы льда, твердо закоченевшего на полубаках и тянувшие судно в губительный крен, сейчас им ничего не угрожало.

Сделать хотя бы шаг по палубе самостоятельно Майкл не мог, потому что заботливая фельдшерица обвязала его поперек талии толстой веревкой и теперь крепко держала подопечного в своих отнюдь не хилых руках.

— Люба,- старательно выговорил Майкл,- я не убегу!

— И не думайте,- категорично натянула веревку деваха, — стоит скользнуть за борт и всё! Уже никто не спасет — мгновенная смерть! Арктика…

Она была права. На судне, к удивлению Фрейзера, оказалось много женщин, выполнявших обычную моряцкую работу, и все же его сиделка превзошла всех и по стати и по властному характеру. Она возилась с больным буквально с материнской дотошностью, как будто он был несмышленым младенцем, кормя его из ложечки и чуть ли не нося на руках. Но перевязки девушка делала безукоризненно, с ловкостью опытной медсестры.

Майкл был ещё не здоров, когда караван резко повернул на юг, направившись к Мурманску.

На ранних стадиях своего существования русские конвои, следуя в СССР, эскортировались двумя эсминцами, минным тральщиком и двумя траулерами. Один эсминец сопровождал конвой до советских берегов, другой оставался для прикрытия у острова Медвежьего.

Вот и сейчас этот эсминец повел флагмана конвоя к Ваенге, где стоял танкер, снабжавший топливом британские корабли. Бухта Ваенги располагалась в 17 милях от Мурманска на восточной стороне Кольского залива.

У входа в бухту располагался большой пирс, у которого могли пришвартоваться несколько эсминцев. На берегу стояло несколько домов, где жили уцелевшие моряки с торпедированных судов. Здесь же располагался и военный аэропорт «Ваенга-1».

Но Майкл, конечно же, ни о чем подобном не знал.

Простившись с пригорюнившейся при расставании Любой, он пожалел, что ничего не мог подарить так много сделавшей для него девушке. Многострадальная куртка виконта превратилась после расстрела и купания в нечто непотребное. Пришла в полную негодность форма, и что самое обидное, превратилась в раскисший комок бумаги фотография Пэм. Уцелели только документы, упакованные в непромокаемый пакет, как и предписывалось командованием при перелете через Ла-Манш.

Локтев от щедрой души наградил англичанина полным флотским обмундированием.

— Не голым же тебе, товарищ, на берег сходить. Мы не жадюги империалисты, нам для союзников ничего не жалко.

Майкл только растерянно улыбался, примеряя на себя обмундирование советского моряка и бескозырку с ленточкой «Северный флот». Но с другой стороны, теплый бушлат пришелся весьма кстати — американца знобило, то ли от пряного воздуха незнакомой земли, то ли от ран.

Сойдя на пирс, он собирался перебраться на борт «Суффолка», поэтому равнодушным взглядом окинул рыжеющие в дымке сопки незнакомого поселения и ряды уходящих вдаль безобразных бревенчатых сооружений. И ничто тогда не кольнуло у него в груди, никакого предчувствия!

Но на пирсе американец наткнулся на встречающего прибывший конвой военно-морского атташе английской миссии контр-адмирала Фишера. Откозыряв погонам, Майкл представился по уставу, но к его удивлению, атташе внезапно уделил ему особое внимание.

Проверив документы и выслушав историю зябко ежившегося от слабости и жара незапланированного пассажира конвоя, контр-адмирал настоял, чтобы тот отправился с машиной миссии в госпиталь вплоть до окончательного выздоровления.

— До Архангельска конвою ещё идти и идти, а вы нездоровы. Будет целесообразнее сначала закончить лечение, а потом разберемся, что с вами делать дальше.

Так Майкл неожиданно для себя оказался в Полярном.

РУССКИЙ СЕВЕР.

Майкл лежал в госпитале военно-морской базы Полярного.

Здесь и до войны располагался главный военно-морской госпиталь Северного флота, но уже в июне он был расширен до 200 коек. Хотя и этого оказалось мало, поэтому под госпиталь дополнительно было оборудовано здание детских яслей. Об этом красноречиво говорила красочно расписанная стена, на которой в жизнерадостном танце сплелись три толстеньких ребенка разных рас.

Ничего не знающий о прежнем предназначении комнаты Майкл со своей кровати недоуменно взирал на маленького негра, азиатку и беленького мальчика, пытаясь понять — что эти дети значили для полярного военно-морского флота, если их гигантским изображением украсили стены госпиталя?

Русский госпиталь сильно отличался от английского, но Фрейзер затруднился бы сказать, где лучше. В большом зале, ранее бывшим игровой комнатой яслей, тесными рядами стояли койки, даже не отделенные друг от друга привычными пологами. Нашему американцу он показался неудобным и душным, зато, в противовес английскому, понравился русский персонал.

Строгие, кажущиеся чуть ли не железобетонными, уверенные в своем профессионализме английские сестры милосердия проигрывали более задушевным и сострадательным русским женщинам, а уж санитарки отличались, чуть ли не материнским отношением к раненным.

На Северный флот прибыло много женщин-добровольцев, которые самоотверженно трудились в госпитале. А ведь на каждую медсестру в среднем приходилось до 50 раненых. Они носили и мыли подопечных, чинили белье, разгружали баржи с углем, и всегда могли найти для больных ласковое слово. Эти женщины писали за раненных письма домой, безропотно, совсем по-домашнему выслушивали потоки жалоб и житейских историй, старались выполнять большие и маленькие просьбы.

С начала войны главным хирургом на Северный флот был зачислен Д.А.Арапов, известный в то время хирург из НИИ им. Склифосовского, сколотивший и обучивший команду первоклассных врачей. Лечащим врачом Фрейзера стал хирург Лунц Сергей Витольдович — уже пожилой человек в старомодном пенсне. Внимательно осмотрев раны на руке американца, тот только молчаливо покачал головой, профессионально ощупав предплечье.

У Майкла от боли даже слезы на глазах выступили. До него сразу же дошло — что-то не так!

Через час за ним пришли и пригласили в операционную.

— Вы хорошо понимаете по-русски? — спросил сквозь маску на лице Сергей Витольдович.

— Понимаю… говорю плохо!

— У вас в ране что-то осталось, именно поэтому она не заживает, как должно. Не думаю, что нужно пользоваться наркозом — и вредно, да и надобности особой нет. Потерпите?

И как не согласиться, даже если сердце вдруг забилось где-то в животе?

— Мы вам дадим спирту, голубчик. Лучшая анестезия, скажу я вам! Раньше больного вместо наркоза просто били по затылку деревянным молотком, а мы затуманим ваш рассудок солидной дозой: вы ничего и не почувствуете.

Майкл только криво усмехнулся, заслышав эти заверения. Но когда медсестра дала ему стакан спирта и посоветовала выпить его залпом — он понял, что слова доктора не были пустой попыткой успокоить больного. Жесткая как наждак жидкость так ободрала горло, что он ещё с минуту не мог закрыть рот, судорожно глотая воздух. Слезы изумления посыпались из глаз, а желудок загорелся адским пламенем, и пока он справлялся со всем этими сюрпризами, Сергей Витольдович что-то быстро разворошил в его плече, и в подставленный медсестрой лоток выпала окровавленная пуля.

— Вас что, очередью расстреливали? — спросил доктор своего застонавшего от мгновенной боли пациента.

— Да… «мессер»… парашют… океан!

— Вам ещё повезло, голубчик, что вы упали в морскую воду. Просолившись словно селедка, заодно и продезинфицировали раны. Плечо, как решето… к счастью, кость не задета.

Слово «решето» Фрейзеру было не понятно, но оно так походило по смыслу на крепкое словечко, говорившее, что дело — дрянь, что он решил пополнить им свой словарь ругательств.

И действительно, после этой неприятной процедуры Майкл быстро пошел на поправку. К нему вернулся аппетит, и хотя кормили в госпитале весьма скромно, он охотно ел и кашу, и тот самый экзотический русский борщ, к которому его приучила Люба.

Вскоре Майкла навестил один из помощников военного атташе полковник Ричард Паунд — довольно молодой человек с невозмутимым лицом профессионального английского дипломата.

Военно-морская британская миссия, возглавляемая контр-адмиралом Д. Майлзом прибыла в Полярный уже 25 июня. Впоследствии её возглавил Беван — старый морской офицер, получивший временное звание контр-адмирала (по должности, как принято в английском флоте). Когда-то он был командиром миноносца, но затем долгие годы провел на военно-дипломатической работе — морским атташе. Война застала его в отставке, занимавшимся сельским хозяйством. Подкреплен Беван был начальником штаба миссии коммандером Дэвисом — человеком энергичным, подводником в прошлом и разведчиком в настоящем.

И скорее всего, особый интерес Паунда к раненному летчику был инициирован именно Дэвисом, имевшим много всяких хитроумных комбинаций в голове. Но пока все выглядело вполне невинно.

— Мы послали запрос в 123 эскадрилью и недавно получили ответ. По заверению вашего командования «спитфайр» лейтенанта Фрейзера исчез с радаров в небе у берегов Ютландии. Как вы можете объяснить ваше появление недалеко от Исландии?

Майкл только пожал плечами: он бы и сам хотел знать ответ на этот вопрос.

— Отказали приборы — летел, сам не зная куда. И, наверное, упал бы в море, как только закончилось горючее, если бы не «мессеры». Решил хоть умереть не напрасно, утянув за собой, сколько смогу фрицев. Как оказался у русских не помню! После того, как один из «мессеров» расстрелял меня в воздухе, потерял сознание.

Паунд все тщательно записал на лист планшета, и удалился, оставив на тумбочке у кровати шоколад, сигареты, тушенку и апельсины. Настоящее богатство по тем голодным временам.

В любой больнице лежать скучно, а уж в иностранном госпитале, в окружении говорящих на малознакомом языке людей, особенно тоскливо. Правда, были в этом томительном существовании и свои маленькие радости.

Несмотря на обычно хмурую погоду, в тот день серо-багровые облака рассвета вдруг прорезало солнце, украсив их палату веселыми пятнами солнечного света. Между рядами коек бродила девочка лет пяти — клетчатое платьице, почти скрытое большим серым фартучком с карманами и изрядно замызганная тряпичная кукла в руках. Туго заплетенные тоненькие косички, смешно поднимаясь, заканчивались маленькими бантиками из бинтов. Нежное аккуратное личико поражало взрослой задумчивостью. Девочка приходила в госпиталь вместе с матерью — санитаркой Дуняшей, которая не могла её ни с кем оставить.

В первые дни войны было эвакуировано почти все гражданское население Полярного — неработающие женщины, дети и старики. В городе находились только военные, жены некоторых офицеров и врачи. Но Дуняша не уехала, оставшись при госпитале — родственников у неё не было, муж воевал на подлодке, поэтому для Маши сделали исключение.

Девочка остановилась у кровати Майкла, серьезно рассматривая незнакомца большими серыми глазами. У Фрейзера губы растянулись в улыбке. Малышка была чуть младше его дочери, и у него горькой нежностью защемило сердце. Увы, его дети росли, практически не зная отца!

— Маша!- с трудом справился он с необычным словом, подзывая ребенка.

Девочка робко приблизилась, и Майкл достал из тумбочки апельсин. Глаза ребенка удивленно и восхищенно округлились при виде оранжевого плода. Она села на край его кровати и, положив на одеяло куклу, занялась подарком. Совместно они очистили апельсин, и тонкий цитрусовый аромат поплыл по палате, перебивая запахи хлорки и лекарств.

Маша задумчиво и увлеченно не столько ела, сколько разглядывала, что ест. И в этом незамысловатом действе было такое количество истинно женской сосредоточенности на всякой ерунде, что у Майкла растаяло умилением сердце. Какое это все-таки чудо жизнь, и как мало нужно человеку, чтобы почувствовать себя умиротворенным! Вполне достаточно солнечного денька и маленького ангела, перепачканного апельсиновым соком.

— Ой, Машка,- прибежала на запах её испуганная мать,- я ведь предупреждала, чтобы ты ничего не брала у больных.

Девочка моментально спрыгнула с кровати, виновато спрятав апельсиновую кожуру за спиной. Майкл огорчился, но у него не хватало словарного запаса русских слов, чтобы защитить ребенка.

На помощь пришел пожилой мужчина с соседней кровати. У него было что-то с легкими, и он часто не давал спать всей палате надрывным тяжелым кашлем.

— Успокойся, Дуняша, не обижай девчонку. Нам ведь только в радость её угостить — дома-то свои дочери остались. Эй, англичанин, у тебя есть дочь?

— Да, — с готовностью закивал головой Майкл,- да, дочь…, Мэйбл!

— Вот видишь, у него Мебль. Вот, прости Господи, назвали же ребенка! Ещё бы комодом окрестили. Не ругай Маню — пусть ест дитенок…, радуется!

С тех пор Маша часто приходила к кровати англичанина. Вскарабкиваясь, усаживалась рядом и показывала ему свои игрушки и книжки, лопоча о своих детских делах, а улыбающийся Майкл подкармливал малышку сбереженными после визитов Паунда лакомствами.

Фрейзеру вдруг до слез захотелось оказаться на родине, увидеть детей, отца, своих заполошных теток, а главное — родной дом, просторные и солнечные комнаты которого ему теперь снились в хороших и светлых снах. В плохих же он бесконечно падал и падал под немецкими пулями в серый вязкий холод океана.

Между тем, Паунд посетил его в госпитале ещё два раза. Один раз, чтобы сказать, что проверка его личности закончилась, и он вновь восстановлен в составе 123 эскадрильи Королевских ВВС, второй же его визит принес Майклу немало сюрпризов.

— Вы знакомы с истребителями «харрикейн»?

— Да, несколько раз летал…, но осуществлял я боевые вылеты только на «спитах», поэтому не знаю, как эта машина ведет себя в деле.

— Вас охарактеризовали, как очень опытного летчика — настоящего аса! Говорят, вы сбили девять самолетов противника и совершили более 200 вылетов на вражескую территорию?

Майкл презрительно хмыкнул.

— Уже одиннадцать самолетов!

Он почувствовал неясную тревогу — к чему этот лестный допрос с перечислением всех его подвигов?

— Понимаете,- проникновенно понизил голос Паунд,- мы не можем сейчас переправить вас в Англию. Хотя вскоре такая возможность может и появится, но пока вы нужны здесь!

— Здесь — это где?

— В Ваенге располагается эскадрилья истребителей, в составе которой летают наши соотечественники!

Майкл мрачно смерил глазами не в меру ретивого дипломата. Неужели, он столько раз избегал смерти, чтобы осчастливить своим трупом именно местных рыб?

— Я, вообще-то, американец.

— Америка также подписала договор об участии в поставках вооружения в СССР. Скоро здесь окажутся и американские конвои, а вы с таким огромным опытом боевых вылетов окажите неоценимую помощь в обучении русских экипажей вождению «харрикейнов» .

И что толку сопротивляться, говорить, что он плохо знаком с этой машиной? Видимо, все уже решено за его спиной. И следующая фраза помощника атташе это только подтвердила:

— Мы связались с вашим авиакрылом, и там одобрили ваш перевод в 151-й авиационный полк королевских ВВС с присвоением следующего звания старшего лейтенанта!

И что, по мнению Паунда, он должен был умереть от радости при этом известии? Нет, у него были свои условия!

— Хорошо, я полетаю с русскими, но прежде вы должны мне дать слово, что свяжитесь с моей женой и сообщите, что я жив.

— Сделаю все, что в моих силах!

— Тогда и я сделаю всё, что в моих силах.

Они обменялись холодными взглядами.