Сад земных наслаждений. Эпилог.

ЭПИЛОГ.

Музей Прадо встретил американцев серыми колонами парадного входа, цветом совсем под стать хмурому осеннему дню, в который супруги Фрейзеры посетили Мадрид. Один из самых знаменитых музеев Европы располагался на одноименной аллее, созданной в эпоху Просвещения — Прадо де Сан Херонимо.

— Мой плюшевый барашек,- нежно сжала Памела локоть супруга,- никогда бы не подумала, что ты захочешь посетить это очаровательное место!

— Очаровательное? — Майкл брюзгливо окинул взором приземистое здание. — О вкусах не спорят! Меня интересует коллекция картин Веласкеса. Особенно «Менины»!

Он соврал, да ещё и сам толком не понял — зачем? Жена вполне предсказуемо удивилась.

— Насколько мне известно, ты всегда предпочитал импрессионистов!

— Мои интересы, дорогая, простираются несколько шире!

Памела иронично покосилась на мужа, но не стала уточнять, что скрывается за понятием «шире».

Не смотря на демонстрируемый интерес к Веласкесу, Майкл упорно протащил свою упирающуюся супругу не только мимо шедевров испанской, но и итальянской, фламандской и немецкой живописи. Его интересовала нидерландская школа.

— Милый, такое ощущение, что ты заключил пари, с целью  поставить мировой  рекорд по самому быстрому пробегу по залам Прадо! Что в таких условиях можно увидеть – темнеющую рядом с позолотой рам череду чьих-то лиц? Как будто смотришь из окон быстро несущегося экспресса! — возмутилась запыхавшаяся Памела. — Куда мы так спешим?

Но Майкл уже нашел, что искал, и замер напротив знаменитого триптиха.

Он не раз видел репродукции этой работы Босха, но почему-то не ожидал, что изображение настолько велико (приблизительно четыре на два с небольшим метра). Конечно, ни одна, даже самая удачная литография не могла передать  ощущения времени и загадки, которыми была пропитана каждая деталь старинного триптиха.

Сюжет вроде бы ясен — левая створка была посвящена созданию мира, правая же с причудливой жестокостью изображала мытарства грешников после смерти. Но вот центральная часть…

«Luxuria» — грех сладострастья. Трудно представить, что когда-то подобное изображение украшало алтарь католической церкви в средневековых Нидерландах.

Залитое явно неземным светом пространство было заполнено толпами веселящихся и приятно проводящих время обнажённых мужчин и женщин. Здесь действительно присутствовали все наслаждения, которым могут предаваться люди — насыщение несоразмерно огромными ягодами и плодами, игры с птицами и животными, купание в воде, длинные кавалькады неторопливо прогуливающихся всадников и открытое удовлетворение плотских грехов. Казалось бы, весь этот выдуманный мир был пропитан беспечным весельем и сладострастием, но удивленный Майкл отметил про себя, что бледные обнаженные тела мужчин и женщин светятся целомудренным светом и чувственности в них не больше, чем в окружающих холмах. Фантастически огромные, причудливые растения, птицы и животные выглядели столь же невинно, как и в первый день творения.

Странный сюжет — почему же старый герцог считал его отражением реального мира, в котором живут все люди?

Майкл немного подумал и вдруг пришёл к выводу, что Кентсом, скорее всего, заселил триптих другими сюжетами и другими людьми, которые сделали его жизнь счастливой.

Фрейзер присел на скамью напротив картины и попробовал сделать то же самое — всадников заменили самолеты летного шоу, озеро — теннисный корт. А среди призрачных обнаженных фигур появились вполне реальные,  одетые фигуры дорогих ему людей. В саду среди диковинных деревьев разместились Памела и дети. То там, то здесь вспыхивали фрагменты из дорогого сердцу прошлого — тетушки, вяжущие шарфы, толстуха Люба, чистящая картошку, вскарабкавшаяся на его постель девочка Маша из русского госпиталя, читающий биржевые сводки отец. Улыбался Джо. Стив Фарр в замасленном комбинезоне готовил к вылету «Галл», а Луиза Соломоновна в халате с драконами и папиросой во рту раскладывала карты по плюшевой поверхности стола. Мать, зашедшая перед сном в детскую поцеловать их с Фредди.  Нашла здесь свое место даже Анинья, постукивающая каблучками по безлюдной утренней мостовой Баийи. Все новые и новые люди выплывали из тумана забвения, наполняя своими фигурами центральную часть триптиха, не было среди них только одной — Хелен.

Эта девушка не сделала его счастливым. Мало того, воспоминания о первой жене даже десятилетия спустя, вызывали в нем острейшую боль. Но Майкл четко осознавал, что без Хелен не было бы самых главных людей и событий в его жизни — Эдварда и Мэйбл, Кентсома, Битвы за Англию, Заполярья и Бурдшира, и самое главное, не было бы величайшей удачи в его жизни -  Пэм!

Понадобились кровь и страдания, смерть и разрушение всего привычного мира, чтобы на его обломках появилось то чувство бесконечной любви и нежности, которое он испытывал к жене. Чувство, на которое Майкл был просто неспособен до гибели Хелен и двух малышек.

Кстати, жена терпеливо ждала, когда он насмотрится на триптих, но Майкл отчетливо ощущал — ей не нравится его пристальное внимание к Босху.

— Как тебе «Сад земных наслаждений»? — счел он нужным обратиться ко второй половине.

Пэм хмуро фыркнула.

— Причем здесь «земные наслаждения»? Так картину назвали уже современные искусствоведы!

— Ты не согласна с ними?

— Нет! Я считаю, что перед нами изображение рая!

Рай? Майкл удивленно рассмеялся.

— Пэм, старушка, неужели, по твоему мнению, люди в раю предаются таким грехам?

Жена снисходительного глянула на неожиданно развеселившегося супруга. У Майкла иногда создавалось впечатление, что  для Пэм он просто милый несмышленыш.

— Ну, во-первых, я не вижу, здесь ничего безобразного, чтобы говорило об осуждении греха. И, следовательно, теряется весь смысл сюжета «Luxuria»! Во-вторых, Босх, как и все самовлюбленные мужчины, создавал картину рая, руководствуясь собственными представлениями о блаженстве. А в-третьих, мой плюшевый барашек, неужели ты не видишь очевидного — все персонажи обнаженные!

— И?

— Женщины не оглядываются затравленно друг на друга в ужасе, что на них могут быть одинаковые платья или шляпки или того хуже — поползли чулки! А мужчинам не нужно заботиться о безупречности покроя своих смокингов.

Пояснение так себе! Однако Майкл настолько хорошо знал жену, что понимал её, даже когда она не могла четко сформулировать свои мысли. Кстати, такое бывало крайне редко.

— Ты хочешь сказать, что здесь нет ничего, чтобы стоило денег? А, следовательно, они равны?

— Ну, что-то вроде этого! Если тебе так понятнее!

Памела решительно встала с места и тщательно оправила смявшуюся юбку.

— Не хочется тебе мешать, мой плюшевый барашек, но может, ты оглянешься вокруг и  заметишь, что здесь ещё много других не менее интересных картин? — сухо заметила она.- В, конце концов, мы пришли смотреть Веласкеса, а не забивать голову фанабериями эксцентричного джентльмена прошлого столетия? Откуда столь интереса к моему давно почившему прадеду?

— Он непосредственный предок и моих детей, не говоря уж о внуках! 

 Но жена была права и Майкл, тяжело вздохнув, поплелся за второй половиной  по прохладным залам Прадо. Честно говоря, он бы сейчас с большим удовольствием выпил хороший бокал вина, а ему предстояло таращиться в течение часа (по его расчетам столько времени нужно было Пэм, чтобы угомониться) на мало интересующие его полотна. А что поделаешь?

«Надо же, глядя на одну и ту же картину, казалось, с библейским сюжетом, одни видят рай, другие — бордель, а третьи — собственную жизнь. Что и говорить, люди разные! — думал Фрейзер, скользя безразличным взглядом по шедеврам мировой культуры. — Они одинаковы, наверное, только в одном — все идут к счастью собственными путями, мало думая о судьбах других людей, через жизни которых пролегает эта дорога!»

Вечером в гостиницу позвонила Мэйбл. Пэм была в ванной, и трубку поднял Майкл.

— Операция прошла хорошо! — счастливо завопила дочь, как будто хотела без помощи связи докричаться до родителя из Германии. — Эдвин пришел в себя и даже улыбнулся мне!

— А то, — подбодрил её облегченно вздохнувший Фрейзер,- мы — старые перд…., то есть, я хотел сказать — летчики сделаны из крепкого материала, и нас не вышибить из седла какой-то паршивой лейкемии!

— Я люблю тебя, папа!

— И я тебя, малыш!

«И все-таки Пэм не права — «Сад земных наслаждений» не имеет отношения к горним сферам, — подумал Майкл, положив трубку телефона на место,- он отождествляет собой любовь, любовь именно к земной жизни! Кто мы без наших близких — живые мертвецы? И что нам обещание грядущего блаженства — пустой звук, если их нет рядом с нами!»

Воровато прислушавшись к звукам льющейся в ванну воды, Майкл с  несвойственной ему прытью метнулся к бару и налил себе уже явно лишний бокал вина.

— За нас, за старых зануд! — довольно чокнулся он со своим отражением в зеркале.- Только прожив жизнь, начинаешь понимать, что счастье, оказывается, состоит из обыденных вещей — есть, что хочется, дышать, не хватаясь за сердце, и не мучиться бессонницей по ночам!

Смакуя вино, Майкл подошел к окну и выглянул на улицу.

По вымощенной брусчаткой старинной узенькой улочке шли две оживленно переговаривающиеся девушки лет двадцати. Одна из них была так себе, зато вторая — настоящая красотка!

«И чего это я так цеплялся к коротким юбкам, если они позволяют без особых ухищрений видеть такие стройные ножки, да ещё практически до самого заветного? Да и все остальное им под стать — и бедра, и грудь…»

— Фрейзер,- раздался за спиной сердитый возглас, — что это — запой или откровенная оргия?

— Скорее второе, душенька! Зато я теперь точно знаю, почему все фигуры на полотне Босха молодые!

— Не морочь мне голову, распутный барашек! Какое отношение имеет твое бесстыдное разглядывание юных девушек к триптиху?!

Майкл улыбнулся, встретившись взглядом с сердитыми глазами жены.

— Нас делает молодыми не арифметически точное количество лет, а способность желать, любить и чувствовать красоту!

— Ах ты, распутник! — Памела шутливо запустила в мужа мокрым полотенцем.- Однако ты быстро сообразил, где её искать. Пялился на девушку, как кот на пузырек с валерьянкой!

— А зачем же, по-твоему, мой ангел, Всевышний дал мужчинам способность видеть? Чтобы выискивать в толпе женщин ту, которая сделает его счастливым.

— Да, ну?

— Со временем это входит в привычку, от которой невозможно отказаться.  Даже если надобности в этом давно уже нет.