Времена года вокруг избушки. ОСЕНЬ

Осень.



Лето устало от жары, утомилось. Накрылось низкими тучами и сдалось осени. Заморосило еще теплыми дождями, запрыгало крупными каплями по воде, повымочило все, нахулиганило. Потемнели намокшие листья, потяжелевшая трава упала, надломившись в перезрелых стеблях. По лесным дорогам на обочинах, а то и прямо на них повыскакивали гурьбой последние подосиновики, пестря по упавшим листьям ярко красными шляпками, по беломошью сосняков высыпали стаями крепыши боровики. Заденешь ногой-споткнёшься. Ножки розовые, шляпки упруго бордовые. Чиркнешь по ним складничком-скрипят! В ельниках, поднимая слой иголок, протиснутся буро-зеленые еловые грузди(чернушки), царскими золотыми, в прожилках малахитовой патины, порадуют редкие рыжики. Розовыми пуговицами рассыпятся кучерявые волнушки, серыми кучками дуплянки. По пням и завалам на вырубках нальется брусника, по моховым болотам пятнами проступит созревшая клюква. Засыпет черной ягодой водяникой. Как последний подарок промелькнет в сентябре бабье лето, опалит желто-красными красками, разольется иссиня синим небом, опрокинет его в озера, расплескает по окрестностям. Утихнет надрывными вздохами лосиный гон, медведи изомнут остатки овсяных посевов и, как бы невзначай, рассыпется по траве утреннее серебро инея. Кое где прихватит ледком, вдруг оттает, промоет дождиком. По берегам речки выдра выведет на прогулку свое не порочно зачатое потомство. На галечники слетятся глухари-готовить желудки для зимней поры, рябчики обсвистятся до одури, охрипнут и успокоятся обзаведясь парой, изредка посвистывая насторону. Пушные зверьки срочно начнут растить пооблинявшие шубки, прихорашивать цветом. Славная пора, благодатная.

Вниз, вверх по реке намял тропинок, насобирал брусники, клюквы. В избушке понатянул над печкой проволочек, нанизал грибов, да не простых, а отборных боровых шляпок. Все пропахло сушеными грибами, радовало душу. Наквасил пятилитровую кастрюльку рыжиков. Походя подсвистывал рябчиков, подкармливал куничек, кормился сам.Радостная охота на рябца, звонкая. Сядешь, где-нибудь на валежину, достанешь манок и тихонечко дунешь. Тоненько, пискляво, просяще-призывно. Маночек самодельный, из глухариной косточки-сиплявый-страсть. Птички, рябенькие, шустрые, как ошалелые летели на свист, бежали наперегонки, загребая лапками листья, не разбирая дороги, обманывались и затихали после выстрела. Разнес капканы на куницу, тут же подвешивал и приманку-пусть зверьки лакомятся, привыкают.

В самом конце сентября, на Сдвиженье, исчезнут лягушки. Заберутся в укромные местечки, зароются в ил, под береговые кочки, до весны. Насторожится природа и будет ждать Покрова. По ночам протрубят последние, тяжелые стаи кочевой птицы.

На пару дней вырвался проверить рипуса.Рыбка из рода сиговых, как и ряпушка, но крупнее раза в два.Чешуйка тоненькая, держится слабо.И икра крупная, почти сиговая, красная.За пол дня добрался до заброшенной деревни Сумозеро, что на восточном берегу одноименного озерка, на истоке речки Сума. Полуразвалившиеся, когда-то добротные, рубленные двухэтажные дома, потихоньку разбиравшиеся наезжими рыбаками, туристами на дрова. Заброшенные поля вокруг деревни, проросшие камнями. Когда-то камни собирались каждый год по весне и складывались по границам полей, образуя каменные валы. Сейчас собирать камни было некому. Одну избу приспособили под жилье, ухаживали, остальные постепенно изчезали, уходя в землю, оседая в замках, соря гнилье, обнажая в небольших, пустых оконных проемах пласты бересты. Сползали с крыш отсыревшие, потяжелевшие, покрытые серо-зеленым мхом тесины, щетинясь проржавевшими кованными гвоздями. Проваливались стропила, сквозь них торчали облупившиеся трубы с затейливыми боровами огромных, на два этажа, русских печек. В домах пахло сыростью, покосившиеся полы оторвались от лаг, стены, где чистого бревна, где, как и редкая сохранившаяся самопальная мебелишка, крашенные в голубое, где обтянутые редкими, лохматившимися обоями. Битое стекло, кованные ухваты, рамки с пожелтевшими старыми ретушированными черно-белыми фотографиями, резные прялки, кое какая домашняя утварь (тогда еще не растащенная любителями старины) — все наводило тоску, сожаление о чем-то безвозвратно потерянном, навсегда ушедшем. Вокруг построек заросли пожухлой, жесткой крапивы и белые кучеряшки давно отцветшего иван-чая.

У берега две лодчонки. Небольшая пристань в две доски. Пара концов сетки с ячейкой на двадцать пять, смочил водой уключины (чтоб не скрипели весла) -погреб вдоль берега. Одну сетку кинул вдоль шелестящего под ветром, сухого тростника, вторую на луде.Жирует рипус перед икрометом, шарится по тростникам, щиплет зеленку с камней, нагуливает тело. Сетки ставятся с вечера, а снимаются рано утром, что бы чайки не портили попавшуюся рыбёшку и не рвали нитку. Утром, чуть запарила остывающая вода, поднял снасти. Серебряные рыбки попались хорошо, густо.С двух концов набралось килограмм пятнадцать. На пристани обработал улов. Чистится рипус легко и просто. Лукошко из щепы, в него небольшое количество рыбы, смачивается водой и трясется, оббивая чешую, промывается. Затем из рыбок выдавливается икра. Набралось две литровые банки. Потом рыбка берется левой рукой вверх брюхом, а указательным пальцем правой подцепляются жабры и удаляются вместе с внутренностми. Чистая рыбка-только на сковородку! В большой чугунной сковороде положил слой рыбы, сверху засыпал мелко нарезанным картофелем, пошинковал луку, присолил, залил пахучим подсолнечным маслом и пристроил над огнем печурки в доме. Рыба по карельски. Остальную рыбешку посолил, сложил в эмалированное ведро. Дары природы.

Первые заморозки, уже настоящие, подернули землю корочкой, оторочили берега белым кружевом, ощетинили колючими заберегами. Нанесло тяжелыми тучами и, за ночь, повыбелило все вокруг, обескуражило зверье, те затихли, залегли, иногда недоверчиво протянули редкие следки. Проголодавшись, через день-два, вдруг высыпят все разом, наторят строчек, нагрязнят по неглубокому снегу. Норки набегают вдоль берегов, накровянят лягушатиной, по завалам пробежится куница, надавит мышей, выдра оставит на уже больших заберегах серебро рыбьей чешуи. Последний месяц осени-самый добычливый-бегать легко, зверьки не пуганные, прикормленные.

За быстриной догнивала на берегу куча плавника. Норки натоптали тропок, понаделали лазов. Сунул пару нолевки — хорошее местечко. Утром побежал проверять. Берега чистые, белые-далеко просматриваются на прямках. Сразу заметил темное пятно. Лиса или собака? Что они делают у капканов? Может быть норку попавшую ловят? Посмотрел в бинокль. Глазам не поверил-на плавнике сидела рысь. Смотрит в мою сторону. Приподнялась на ноги, развернулась и опять присела. Стал медленно подходить, сунул в патронник картечь-вдруг повезет с выстрелом. Далеко — еще метров восемьдесят. Глянул опять в бинокль. Да она в капкане! Смирно сидит, не рвется. Пару раз еще крутанулась, но тросик не натягивала. Беспокоилась, крутила головой, уши прижимала, скалилась, подвякивала. Не стал испытывать судьбу, выстрелил метров с сорока. Зверь подпрыгнул и завалившись, засучил лапами. Вот это добыча! Подбежал. Два пальца передней лапы были зажаты дужками капкана. Странно. Сунула лапу внутрь плавника и наткнулась на капкан? Вот любопытство до чего доводит. И ведь не рвалась, хотя свободно могла освободиться из плена. Рысь оказалась молодым котом. Шубка выкунила, чистенькая, кисточки на ушах загляденье. Ни разу не приходилось охотиться на этого зверя, а тут — на тебе — повезло. Не обычно начался пушной сезон.

С добычей вернулся к избушке. Аккуратно, чулком снял шкурку, освободив каждый пальчик, каждый коготок, сохранил кисточки, подрезал губы, отмездрил, обезжирил, убрал кровоподтеки и, вывернув волосом внутрь, натянул на рогульку. К вечеру обошел и насторожил капканы на куницу, обновил приманку. Давайте зверушки! Кто первый?

Дней за пять снял сливки — восемь норок и три кунички. Нашел выдриный аквапарк. На перекате у берега камни обледенели от брызг. На них насыпало снега, приморозило, еще смочило водой. Вот здесь выдра и наладила желоб, метра два с половиной. Утром, по темну, спрятался за поваленным деревом, окопался, припудрился снегом. Ветер боковой, относит мой запах от реки. Чуток знобко-ничего, потерплю. Перекат разговаривал сам с собой, перебирая струны водяных промерзших струй. Стало светать. По забереге, снизу по течению, замелькало. Ба! Косой катит! Вылинявший, белый, толчком выпрямляя задние ноги, высоко задирая зад, неспеша приблизился к перекату, присел. Глядя в одну точку, попрядал ушами, вслушиваясь, внезапно, длинным прыжком, сорвался с места и изчез в береговом завале, обрушив снег с веток. Пока наблюдал за зайцем, прозевал появление выдриного выводка. Услыхал всплеск и тихий звук, напоминающий свист. Взглянул на воду. Вот они! Мамина голова виднелась на поверхности воды внизу у желоба, а на верху, между камнями, носились два детеныша. Выдра выскользнула на снег и поднялась к малышам. Посвистела им, поприхватывала за шкирку, подталкивая к горке. Один детеныш сорвался и где на животе, где на боку, цепляясь коготками за снег, кувыркаясь плюхнулся в воду. Второй изчез из вида. Мамка, вытянув по желобу длинное жилистое тело, расправив вибрисы, заскользила вниз, почти без брызг ушла под воду. Вынырнула уже метрах в десяти от переката, выбралась на лед и, не оглядываясь на малышей, иноходью, поскакала вдоль берега. Первый щенок последовал за матерью, второй, так и не решившись скатиться с горки, обежал перекат берегом и заторопился в догонку. Выводок изчез за поворотом. Убрал запотевший бинокль, обмахнулся от снега и побрел к избушке-отогреваться чаем. Про ружье забыл совсем, да и стрелять — рука бы не поднялась.

К середине ноября прижало морозом. Перевалило за двадцать пять. Все вокруг ощетинилось инеем. Окошко в избушке заволокло необычайным сплетением сказочных, искрящихся на солнце узоров. Вода в реке ушла. Заговорила громче плотина. Не толстый еще, молодой лед прогибался, потрескивал под ногами. Трещины разбегались гулким уханьем, эхом отзываясь в берегах. Подпрыгивая, как шарик, резкий звук уносился по тонкому льду за поворот и терялся в лесу. Трещины тут же начинали парить, проступала вода и, замерзая, украшала их колючим, затейливым кружевом. Повоевав дня три, мороз отпустил, ветром нагнало низких туч, повалил снег. Легкий, пушистый. Прикрыл стерильной белизной речку, берега, нахлобучил крышу, на деревьях не держался, срывался под внезапным порывом ветра, кое где задерживаясь в густых лапах елей.

Дня два, как ко мне приплелся мой друг и учитель Василий Бархатов. Местный охотник с Колодозера. Обещал скрасить на недельку мое одиночество. Старше меня лет на двадцать пять, ничего особенного, невысокий ростом, сухопарый, не тяжелый. С ним прибежал его верный кобель Матрос. Крупный, не в карелку, пес, лет восьми. Много дней и ночей провели мы с Василием-в избушке, спали в снегу у костра, на душистых травах, под деревьями летом, тонули, замерзали. Под его присмотром я постигал охотничью науку. Учился правильно ставить капканы на различное зверье, скрадывать и непросто добывать, а изымать необходимое, не нанося ущерба, аккуратно. Может быть иногда и не по закону, прописанному в правилах охоты, но по закону «не бери лишнего», по закону «не навреди», по закону «сохрани». Писанные законы- не всегда правильные(людям свойственны больные фантазии, амбиции, ошибки).Главный закон у тебя в душе. Если правильная душа, то и законы правильные.

-"Вот бить медведку на берлоге-западло, не честно. Спит он, а ты на него с ружьем.Жрать что ли нечего? Да и мамка может с детишками оказаться. Ради развлекухи? Нееет, нельзя...., а вот лосишку — бычка молоденького, на пропитание- не грех прибрать. Куда их столько? Рогача с лопатами не трогай-пусть самок огуливает. А трофеи?-они вон, по весне, из снега вырастут."-поучал Василий и все время предлагал:

-"Думай!"

Много переговорено с Василием. Полночные беседы были окутаны радостью, теплотой, добротой. Примиряли не примиримое, успокаивали, единили с природой. Приходило понимание себя, нашей сущности, нашего предназначения. Часто ударялись в воспоминания: «-А помнишь?»

Вот и сейчас-натопили печку, напились чаю. Дверка у печки открыта, полешки потрескивают, стреляют искорками, пламя бегает, играет отсветами на стенах. Василий достал папироску, помял пальцами, дунул в нее, прикусил, прижег в печке щепочку, затянулся, прищурившись от дыма.

 -"Вальк! А помнишь, как ты первый раз у нас по льду окуней ловил?"

 Как не помнить?!

Как-то, позапрошлой осенью-лед встал уже, довелось побывать мне с оказией в Москве. Заскочил домой, проведал родителей и забрал с собой зимнее рыболовное снаряжение: ледобур, удочки, мормышки. Даже шумовку прихватил. На вокзале с рук прикупил спичечную коробочку мотыля, и уже через сутки был в деревне Колодозеро. Там оставался на зимовку мой топографический отряд. Под вечер уже, с Московским инвентарем спустился к озеру, пробил тропку до устья маленького ручейка, спихнул валенком снег и просверлил пару дырок. Выгреб шумовкой остатки льда из одной лунки и уселся на прихваченное с собой дырявое ведро. И началось колдовство. Небольшая самодельная удочка. Ручка из пенопласта с ушками для лески. Удилище виннипластовое — сам выпиливал, обстругивал стеклышком, доводил до изящного состояния. Леска ноль двенадцать. Кивок из кабаньей щетины с загривка, закреплен резинкой от ластика. На конце, петелькой, зеленого цвета кембрик. На паралоновом матрасике десятка два мормышек. Маленькие, под шестерку, а то и под семерку, разноцветные дробинки — капельки. Штуки четыре редких, вольфрамовых. Их и подвесил. Две штучки. Сантиметрах в пятнадцати друг от друга — местную рыбешку удивить. Насадил на крючечки по три красненьких червячка-красиво получилось, сбросил в воду и стал разматывать леску. Мормышки, вызывающе сверкнув, исчезли в темной воде. Глубина должна быть не большая-метр, полтора. Сильный удар вырвал удочку из рук, еле успел перехватить. Леску потянуло и она, почти не сопротивляясь, оборвалась. Сразу потерял две мормышки. Что там за крокодил? Привязал новую мормышку, теперь одну и попроще. Насадил одного мотылька. Попробовать. Был уже готов к поклевке. Наживка благополучно достигла дна, но стоило ее чуть приподнять, кивок переломился-машинально подсек. Впечатление такое, будто за пень зацепил. Леску крутануло по краю льда и она, издав какой-то скрипучий звук, оборвалась… Что делать? Рискнул привязать еще одну мормышку, свинцовую дробину. И она, ни разу не взыграв, канула в вечность. Взял удочку и побежал в деревню к Василию. Тот выслушал мой сбивчивый, переполненный эмоциями рассказ и сказал:

-"Это тебе не на Дубне в Подмосковье ловить, тут другую ловилку надо".

Притащил из чулана старый чемодан с рыболовными принадлежностями. Леска разной толщины, самодельные паяные тройники, медные блёсна, несколько завитков березовой коры(поплавки на сетку)и еще всякая всячина. Нашли, намотанный на картонку четырех метровый кусок лески 0,3.

 -"Вот эту хоть привяжи!"

Привязать-то привяжу, а как в мормышку-то сунуть? Нашлась штопальная игла. Аккуратно разбили отверстие побольше, собрали снасть и я, пыля снегом, помчался к замерзающим лункам. Сейчас проверим-кто кого!

Вот это была рыбалка! Мормышку даже шевелить не надо было. Стал сомневаться — нужна ли она вообще. Бросил ее в воду-почти мгновенно, не то что кивок-удочка согнулась, вырываясь из рук. На крючке плотно повисло, забилось, потянуло, заелозило леской по краям лунки. Сдерживая рывки, отпуская, натягивая, потихоньку боролся с рыбиной. В отверстии забурлила вода и показалась голова крупненного окуня. Просунул под него ладонь и, уколовшись, вымочив рукав до локтя, выбросил на лед. Какой красавец! Темно бурая, коричневатая спина, переходящая в темно зеленые бока с отдающими желтизной полосами. Совсем светлое пузо и ярко красные плавники. Упруго сгибался, изворачивался, прыгал с боку на бок, расправляя жабры. Яркий, чистый, в жестком панцире чешуи, с  колючим веером спинного плавника. Не меньше восьмисот грамм. Выловил из лунки пару и -  как отрезало. Соскреб уже образовавшийся ледок во второй лунке. Опустил наживку и тут же удар. Выволок на поверхность очередного красавца. Ба! А вот и мои две вольфрамовые мормышечки вернулись, болтаются, как пирсинг на верхней губе-чудо! Из второй лунки поднял пяток. Просверлил еще лунку и перехитрил еще двух. И все. Сколько не сверлил, не заманивал-все попусту. Замерз, почти стемнело. Приволок окуней к Василию.

 -"Где ты их надыбал? Давно таких не видел!".

Долго разговаивали, принимались пить чай. Матрос гонял по полу старую кость, зажимал ее передними лапами, мусолил. Несколько раз неожиданно вскакивал, кидался к двери, взлаивал, наклонив голову, вслушивался. Успокаивался, ложился на пол недалеко от печки, вздыхал. Дрова в печке прогорели, играли остывающими, но еще жаркими углями. Постреливало искрами. Один крупный уголек отскочил на голый пол и дымился. От него потянуло гарью. Испустив струйку дыма, потух. Говорят, что если из печки вечером выстрелит уголек, то на следующий день быть с добычей.Со светлыми надеждами и заснули.

Собачка скулила в ухо, тыкалась мокрым носом, шершавым языком лезла в лицо. Подъем! Вскочили, распахнули дверь… ослепило белой чистотой, не тронутой, пушистой, легкой. Ночью добавило снегу, привалило старые следы, выровнило рельеф. Матрос нырнул в снег, расчихался, покрутил головой, прижался к углу избушки и унесся за плотину. Пару раз взвизгнул, подал ясный звонкий голос. Перебежал и залился нескончаемо на одном месте.

-"Сбегай — посмотри! Возьми мое ружьишко!"- Василий подал мне одноствольную ижевку тридцать второго калибра.

-"Белку лает, уже кормится!"

 На сосенке действительно сидел серенький зверек, неспокойно перебирал лапками, пушил отдающий краснотой хвостик. Кисточки ушей подрагивали, мелькал белый животик. Обошел дерево, выбрал место для стрельбы, так, что бы не попортить шкурку. Виднелась только мордочка — по ней и выцелил. Негромкий выстрел утонул в снегу. Белка некрасиво сорвалась с ветки и, не долетев до земли, очутилась в зубах собаки. Та бросила зверька и прикусила тушку. Потыркала его носом и заулыбалась мне.
-Давай лапки!

Ножем отрубил четыре лапости — Матрос хрумкнул и унесся, вихря снег. Вернулся к избушке.Василий уже собрался.

-"Бери ружье и давай догоняй! Рюкзак я собрал. По реке побегу...".

 Накинул телогрейку, на ходу приложился к банке со сгущенкой, ружье в охапку и, прикрыв дверь, поспешил за напарником. А собака уже опять лаяла. После ночного снега мороз спал, ветра не было, погода самая для белкования. После морозов белка может кормиться весь небольшой световой день без перерыва. Решили поохотиться вдоль реки, заодно проверить капканы, поставленные на норку.

Шишка уродилась и на сосне и на елке — белка жировала, Матрос был в ударе. До обеда добыли штук пятнадцать, собачка только успевала лапками хрустеть. Снег не высокий, легко ложился насторону от следов, идти по руслу в радость. Отошли километра четыре, по берегу обходили частые перекаты. Матрос иногда выбегал на берег — нас проверить и скрывался в пойменном лесу в поисках очередного зверька.

У длинной промоины на снегу четкие следы выдры-четверка лап и борозда от хвоста — может моя знакомая? Следов детенышей не видно, да вроде и след крупнее, чем у моей. Сползла в воду. За поворотом слышался шум переката, пошли осторожней. Василий шел впереди и неожиданно присел.

 -"Иди сюда"-поманил меня рукой.

Почти на четвереньках подкрался к нему и увидел выдру. На краю забереги она расправлялась с небольшой рыбиной и ей было не до нас. Мы себя ничем не выдавали. Вдруг с берега в вихре снега к зверю метнулся наш пес. Выдра бросила остатки добычи и сползла в пенную воду. Матрос так был поглощен охотой, что не успел вовремя затормозить и, проюзив на брюхе, плюхнулся в промоину, заскулил и поплыл к камням, торчащим из воды.Выбрался на них, отряхнул воду, срываясь то и дело, перебрался на берег. Мы посмеялись, постыдили его — мол, что же ты, старый?-Чай не лето!

 За перекатом открывалось чистое замерзшее русло.Ни один след не нарушил еще его девственной белизны. Матрос обогнал нас и убежав вперед, скрылся из глаз.

Справа и слева пошел лиственный лес. Осинник с вкраплениями березняка, редкие невысокие еловые куртинки. Пса давно не было слышно и мы шли рядышком с Василием, беззаботно болтали. Внезапно встали, как вкопанные — одновременно услышав какой — то звук. Вася приподнял ухо у шапки и поднял руку:

-"Тихо!-Вроде Матрос бухнул.На человека как бы".

Долго вслушивались, но все было спокойно — тихо вокруг, прозрачно. Двинулись вперед, неспеша, оглядываясь, ружья наперевес. Метров через двести с правого берега из снега вынырнул наш рыжий и направился к нам. Морда в крови, довольная, порывался бежать обратно, то и дело оглядываясь на нас. Последовали за псом и тут на берегу показалась человеческая фигура — без шапки, в стеганной безрукавке, на лыжах -заторопилась в нашу сторону. Подкатил. На лыжине кровь и прилипший лосиный волос.

 -"-Мужики! Я это… Не выдавайте тока.."-без приветствия заговорил молодой парень. И никак не мог произнести главного. Испугался поди.

 -"Лосика стрельнул что ли?"-Василий ехидно посмотрел на парня.

-"Тока не выдавайте, я поделюсь."

-"Ну зачем выдавать? Чай не корову смахнул?!" -спросил с сомнением Василий.

-"Нет, нет! С вилками, корову не трогал...".

--"Ну веди тогда, посмотрим, что там у тебя."

 В еловом подросте неопрятно раскинулся убитый лось. Снег вокруг весь в крови, в клочках шерсти, брюшина вскрыта, пахло содержим желудка. Мой друган недовольно покачал головой и спросил:

-"Первый раз что ли?"

Охотник утвердительно кивнул. Без лишних вопросов: откуда? Кто? Как?, рассупонились и быстро разобрались с добычей.

 -"Мне не утащить все, возьмите себе сколько хотите!"-предложил парень.

-"Да столько тебе и не съесть"-пошутил я.

 Василий отложил для нас гармонь и переднюю ногу, отрубил губы. Остальное погрузили на парня, повесили сверху ему на плечи старенькую двухстволку и разошлись:

 -"Бывай!"

 -"Спасибо вам мужики!"

-"Вот и мы с мясом"-подвел итог Василий.

День действительно выдался удачный: полтора десятка белок, норка, попавшаяся в капкан (небольшая — европейка, коричневого цвета) и приличная доля мяса.

Вечером у избушки порубили ребер, набили приличную кастрюльку и поставили на печку преть, предчувствуя сытую, бессонную, всю в разговорах и историях ночь. Ногу и остатки ребер привязали на тросик и опусили в прорубь — пусть промываются, да и не на глазах.

У славян ноябрь считался всегда самым трудным, студенным месяцем. Месяцем общения с предками, с потусторонним миром. В этот месяц человеку была необходима помощь от его покровителей. В последнюю неделю ноября начинался праздник Доли или Судьбы.

С долей и судьбой у нас было все в полном порядке.