Амазонка

Лина проснулась рано и услышала, как мама, с трудом переставляя ноги, ходит по кухне.  Шел девятый день со смерти папы, и, по-видимому, она готовила немудреную поминальную снедь. Лина взглянула на голограмму с черной траурной ленточкой. Папе было всего шестьдесят четыре года, но на Лину смотрело изможденное лицо девяностолетнего старика.  

В сером предрассветном небе вспыхнула яркая реклама. «Ты молод? Тебе нужны деньги? Иди к нам! Корпорация “Неогерокомика”!»

Именно эта корпорация угробила отца. Двадцатилетним юношам или девушкам вживляются под кожу «блин» — аппарат для квантовохимической телепортации молекул, попавших на его мембрану, соединенное с таким же «блином», вживленном семидесятилетнему богачу. Проходит пара-тройка лет, и — voila! — оба выглядят на тридцать пять-сорок. Бывает, что и на тридцать. Для тех, кто хотел молодость купить, процедура стоила баснословных денег, а донор получал сумму, которую смог бы заработать за двадцать лет, только если бы сильно повезло. Казалось бы, все честно, но компания замалчивала значительно повышенный риск онкологических и нейродегенеративных заболеваний для доноров, имея приличный бюджет на контроль за исследованиями в этой области и обработку общественного мнения.

Лина была совсем маленькой, когда папа стал замечать первые признаки деменции, с которой он мужественно боролся: много читал, учил стихи, решал задачи — и как-то незаметно научил Лину думать, как он говорил,  «своим умом», а не следовать за стадом. Еще тогда, в детстве, Лина решила стать биологом, чтобы найти лекарство, которое сможет вылечить папу...

… Мама здорово сдала в последнее время. Вторая радикальная операция вызвала, вроде бы, стойкую ремиссию, но агрессивная химиотерапия подорвала мамино здоровье. Она тоже когда-то продала свою молодость, потом встретила папу, который был лет на 15 старше, и родилась Лина. 

Мамина опухоль была не маминой. Лина, еще студенткой, прочла геном ткани, взятой при биопсии и нашла там Y-хромосому. Это было сильным аргументом в пользу противников «Неогерокомики», но когда она, по простоте душевной, попыталась опубликовать результат, последовал настолько резкий отказ, что ее чуть не вышибли из Университета.

Тогда-то она и познакомилась с профессором Бланшем, заведующим лабораторией биопрограммирования, который помог замять напугавший ее до колик скандал. Она влюбилась в него без памяти, сделала у него в лаборатории свой диплом (результаты из него вошли в большую статью Бланша, где Лина не была упомянута даже в благодарностях), а потом продолжила работу его аспиранткой.

… Лина вышла на кухню. 

— Мам, ты как?

— Да что-то, доча, совсем расклеилась…

И правда, выглядела мама неважно. 

— Мам, давай я кровь возьму, посмотрю в лаборатории?

Уровень онкомаркеров оказался заметно выше, чем пару месяцев назад, когда Лина делала анализ последний раз. Потом стало не до того: папа, из последних сил державшийся молодцом, как-то неожиданно начал умирать...

Лина сбросила результаты анализов маминому лечащему врачу. Не прошло и часа, как его лицо возникло на экране коммуникатора.

— Плохо дело… надо бы еще цикл химиотерапии провести… только вот страховая компания не одобрила мой план лечения. Вы почти исчерпали лимит на этот год.

— А что они предлагают? — с надеждой спросила Лина.

— Общеукрепляющие, — бодро сказал доктор, — но лучше уж тогда шоколад есть. И эффект больше, и вкуснее, и дешевле.

— Очень смешно, — разозлилась Лина, — А нам-то что делать?

— У меня есть один комплекс на широких клинических испытаниях. Само лекарство, как Вы понимаете, бесплатно, но процедуры, клиника… что-то страховая покроет, где-то я смогу предоставить скидку, но все равно, набегает прилично.

— И сколько? Примерно?

Доктор назвал сумму. Она была не то, чтобы неподъемной, но весьма и весьма чувствительной.

Лина стояла у лабораторного стола, пытаясь рутинной работой отвлечься от дурных мыслей, когда пришел Бланш и, подойдя к ней сзади, по-хозяйски приобнял ее за попу.

— Ты чего грустная такая?

— У меня отец умер на прошлой неделе, — напомнила Лина, — и мама болеет. И деньги нужны.

— Много?

Лина сказала.

— Дам. А мне через месяц надо монографию сдавать в издательство, а у меня конь не валялся. Идет?

— Конечно, шеф! Спасибо огромное!

Блокчейн-кошельки пикнули, сообщая о проведенной транзакции, и Лина облегченно вздохнула. По крайней мере, одной проблемой стало меньше.

Следующий месяц Лина почти не запомнила. Она металась между работой и клиникой, по вечерам писала шефу монографию и спала по три часа в сутки. Жалобы Бланша на недостаток секса просто пропускала мимо ушей, поэтому, когда маму, к сороковому папиному дню, наконец, выписали из клиники, а монография была сдана в издательство, Лина очень удивилась тому, что в лаборатории возникла новая третьекурсница. Бланш судорожно пытался усидеть на двух стульях: когда считал, что Лина не видит, напропалую флиртовал с новенькой, но стоило ей отвернуться, пытался, по старой памяти, погладить Лину по интимным местам. 

Мама снова слегла. Титр онкомаркеров взлетел до небес, обследование показало множественные метастазы. Неоперабельно, некурабельно. Единственный оставшийся путь — хоспис, который выставил совершенно конский счет. Страховая компания оплачивать его отказалась. Оставалась, правда, лазейка: хоспису отчаянно был нужен персонал, и тем, кто готов был у них работать, они предоставляли огромную скидку. По деньгам, с учетом расходов, выходил даже небольшой плюс, но на ученой степени Лине можно было ставить крест, и приоритет в ее исследованиях переставал быть ее приоритетом. Впрочем, он так и так достался бы Бланшу. Короче, когда терпение Лины лопнуло и она, надавав Бланшу по рукам, заявила о своем уходе, все почувствовали только облегчение.

Теперь Лина почти все время проводила в хосписе: работала в сменах, ухаживала за мамой. Там и познакомилась с Марком, импозантным мужчиной лет шестидесяти на вид, который приходил навещать своего друга. Был Марк умен, уверен в себе, остроумен и, похоже, богат. Ему нравилась самостоятельность Лины, ее независимость мышления и нешаблонность суждений. Началось все с ничего не значащих разговоров, потом Марк стал навещать своего друга все чаще, а когда его не стало — все равно приходил, тонко и ненавязчиво ухаживая за Линой. В его обществе Лина чувствовала себя удивительно спокойно, все проблемы и задачи отходили на второй план и мало того, у нее стало получаться смотреть на будущее с оптимизмом.

… Лина выходила с ночной смены, когда бывший шеф напомнил ей о деньгах.

— Лина, я понимаю, что у тебя сейчас тяжелая ситуация, и я готов дать тебе еще пару месяцев...

— Разве Ваша монография ничего не стоит?..

— Я не понимаю, о чем ты говоришь, — глаза профессора на экране забегали, — ты взяла деньги в долг, в записи транзакции это четко сказано...

Лина глянула в кошелек. Действительно, Бланш прописал это условие, а Лина, как дура, приложила палец, не читая. 

За два месяца набрать требуемую сумму было нереально. Даже если отказывать себе во всем — в конце концов, много ли ей надо: сама не голодает, мама присмотрена — понадобится год. Снова разговаривать с Бланшем, тем более, просить у него отсрочку, было противно. Попросить денег у Марка просто немыслимо — Лину ужасало, что Марк может подумать, что она с ним из-за денег, это разрушило бы равноправие их нежных отношений...

… В сером предрассветном небе вспыхнула яркая реклама. «Ты молод? Тебе нужны деньги?»...

… Самочувствие Лины стало быстро ухудшаться, она теперь часто простужалась, сильно уставала, а вокруг глаз появилась сеточка морщин.

Марк был с ней, когда мама умерла, и с Линой случилась истерика. Она кричала, что ненавидит корпорацию «Неогерокомика», что сильно заинтересовало Марка. Когда Лина немного успокоилась, он стал задавать вопросы, и Лина рассказала все, что знала: и о высоких отложенных рисках, особенно, если для реципиента это не было первым омоложением, и о монополии на исследования, и о контроле общественного мнения. Рассказала она и о том, что стала донором...

— Почему ты не сказала мне?

— Марк, я не могла допустить, чтобы ты решал мои проблемы.

— Лина, я хочу, чтобы ты жила со мной долго и счастливо. Нужно отказаться от донорства, пока еще не поздно.

Это, однако, оказалось невозможным. Юридический отдел корпорации был вежлив, но непреклонен. Нет, контракт разорвать нельзя. Да, даже с согласия рецепиента. Нет, мы не можем сообщить его имя. 

— Надо найти твоего реципиента, — решил Марк, — Я смогу его уговорить, я любые деньги отдам, в конце концов, я могу заказать его убийство, если других путей не останется…

Информация о донорах и реципиентах была одним из самых тщательно охраняемых секретов компании. Ни деньги, ни связи Марка не помогали, но он не сдавался…  

— Лина, посмотри, — радостно сказал Марк однажды, — мне все-таки удалось это раздобыть…

В руках у Марка был чип памяти. Лина вставила его в коммуникатор и увидела, что это пиратская копия базы данных корпорации «Неогерокомика».

— Ну, чего же ты ждешь? — Марк разве что не подпрыгивал от нетерпения. — Кто, кто он, твой реципиент?

Лина дрожащими пальцами ввела свое имя и похолодела. Реципиент — Марк Киннер. Повинуясь какому-то смутному порыву, ввела имя мамы. Марк Киннер. Папа… Марк Киннер.

Осторожно-осторожно, чтобы не разбить тонкую ледяную оболочку, которая сдерживала слезы и боль, Лина положила чип на стол. Марк что-то, как сквозь вату, говорил, пытался ее обнять, но она, с трудом дыша, лишь предостерегающе подняла руку и молча вышла, аккуратно прикрыв за собой дверь.

Лина не отвечала на звонки, заблокировала письма от Марка, а полученный однажды старомодный бумажный конверт изорвала, не вскрывая. Вскоре уехала в другой город, сменила номер телефона и адрес электронной почты. 

Однажды ночью проснулась от дикой боли там, где был вживлен «блин». Казалось, что его близнеца не то жгут, не то бьют электрошоком. Вдруг боль прекратилась, как отрезало. Через пару недель Лина заметила, что перестала стареть. Мало того, казалось, организм, резко лишенный дополнительной нагрузки, стремительно нагоняет упущенное, и маятник качнулся в обратную сторону.

Прошло несколько лет. Лина работала медсестрой, но биопрограммирование не забросила, нашла полуподпольное сообщество биохакеров и занялась исследованиями партеногенеза.

Марк часто мелькал в новостях. «Миллиардер Марк Киннер создал фонд для поддержки продавших молодость», «Продавшие молодость требуют компенсаций на лечение, фонд Марка Киннера оплачивает судебный процесс» «Марк Киннер развернул кампанию дискредитации “Неогерокомики”», «Здоровье скандально известного миллиардера Марка Киннера после отказа от омоложения стремительно ухудшается», «Вчера на 107м году жизни скончался миллиардер Марк Киннер».

Коммуникатор звонил и звонил. Лина с трудом разлепила глаза. Незнакомый номер, незнакомый голос. «Покойный Господин Киннер назначил Вас единственной наследницей»...

Лина положила коммуникатор на столик и подошла к зеркалу. Оттуда на нее смотрело задорное лицо восемнадцатилетней девчонки. Теперь у нее есть все. Молодость, здоровье, деньги, образование и — о чем никак нельзя было догадаться с виду — опыт двадцатисемилетней женщины. Лина сварила себе кофе и села обдумывать дальнейшие планы. Она представила себе рекламу на обложках женских журналов: «Партеногенез… наконец у женщин появилась подлинная свобода выбора… бла-бла-бла…» Это выглядело золотым дном.

А через девять месяцев Лина с восторгом и нежностью смотрела в глаза новорожденной девочки, которая была очень на нее похожа. Иначе и быть не могло — она была не просто дочерью, а партеногенетическим клоном, точной Лининой копией...

— Доченька моя, ты обязательно будешь счастлива!..