Демирджикёй. Мевлид

Меня пригласили на мевлид (правильно говорить мавлид, но в Делиормане все говорят именно «мевлид»), спустя несколько дней после того, как я попала туда, в Демирджикёй, ничего предварительно не объяснив. Сказали: посидишь, потом поешь. Зашла в дом дальней родственницы мужа Гюмюшь, смутно представляя себе, что это за действо такое  — мевлид.

В большую комнату набилось человек двадцать женщин. Каждая, входя в комнату, обходила присутствующих, здороваясь: молодые целовали двойным касанием губ (или подбородка) и лба руки старших. Со стороны это выглядело, как проявление уважения к старшему поколению, и вызвало во мне чувство причастности к чему-то важному, глубинному, тому, что и составляет суть мусульманских традиций, религии, основу отношений, менталитет.

Все нарядные, в новых шароварах, чистых блузах, цветных косынках, края которых были украшены ручным шелковым разноцветным кружевом. Расселись на полу, на плотных подушках или низеньких скамейках. Звучала турецкая речь, женщины переговаривались между собой, смеялись. Предполагаю, что делились новостями, кого-то обсуждали, может, и сплетничали. Такое женское собрание, время отдыха и общения, пауза, передышка в нескончаемой череде женской работы.

 В центре комнаты поставили софру, низкий круглый деревянный столик, вокруг которого устроилось пять старух. Они как по команде извлекли из полотняных сумок толстые книги, между страницами которых было много потрепанных бумажных закладок. Коран. Страницы некоторых книг были написаны на арабском, остальные  — латиницей.

Никого еще толком не зная и ничего не понимая, я, «рускиня», попав в незнакомое мне общество, просто всем улыбалась, вглядываясь в глаза женщин и пытаясь повторять все их движения, чтобы хотя бы не выделяться. Я пришла в джинсах. Села «по-турецки», не зная, что мне придется вот так просидеть около трех часов. Это потом я обратила внимание, что женщины, в том числе и глубокие старушки, сидят особым образом: правая нога подтянута так, что колено упирается в грудь и едва ли не касается подбородка, и на нее можно опереться рукой, а левая расположена под прямым углом, горизонтально,  и, согнутая в колене, покоится на подушке. Широкие шаровары позволяют им принимать такие сложные позы, и это выглядит, можно сказать, естественно. Во всяком случае все женщины без исключения легко складывают и сгибают свои ноги в коленях, словно ни у кого из них не болят суставы (некоторым бабушкам было под девяносто!), и каждое движение дается им без усилий или боли.

Еще я заметила, что все женщины пришли на мевлид в новых носочках из грубой шерсти  — коричневых или белых или новых терлицах (короткие носочки, чуть прикрывающие пятку и пальцы). Конечно, они связали (сплели) их сами. И если носочки однотонные, обыкновенные, редко когда украшены цветной каймой на щиколотке, то терлицы  — это просто произведение искусства! У каждой женщины все терлицы разные, и связаны особым образом, и узоры на них один интереснее другого. Терлицы вяжут из натуральной овечьей шерсти с добавлением цветной синтетической яркой пряжи. Турчанки почему-то предпочитают сочетание зеленого и бордового или синего и красного с добавлением желтого. Чтобы было ярко, броско. Узоры бывают совсем простые, а бывают сложные, ковровые, да еще и по бортику терлиц вывязывают рельефный кант. Вот и на том, первом мевлиде я заметила, как несколько женщин обсуждают новые терлицы Несибе, моей соседки, миловидной румяной женщины средних лет, которая с характерным ей быстрым и мягким говором объясняла подружкам, проворно сняв с ноги одну терлицу, как связана она, сколько петель составляет фрагмент узора, и как она вывязывала плотную, толстую, в две, а то и в четыре нитки, пятку.

Понятное дело, что я, слушая ее, лишь догадывалась, о чем идет речь. И такое мое состояние «догадывания» будет длится много лет  — в нашей семье все будут говорить на русском. Но это отдельная тема.

В какой-то момент я поняла, что в воздухе возникло напряжение, и все сразу замолчали, выпрямили спины и замерли, как окаменели. И руки подняли почти синхронно на уровне плеч ладоням к лицу. Словно всех женщин заколдовали. Одна из старух, сидящих за софрой, скользя указательным пальцем с оранжевым от хны ногтем по странице корана, принялась читать молитву. Это был арабский язык. И молитва эта была похожа на грустную заунывную песню. Женщина читала молитву монотонным бесцветным голосом и все присутствующие ее просто молча слушали. И вдруг в какой-то момент они хором, точно в определенном месте, повторили окончание фразы чтицы, и нежно, обеими ладонями провели вертикально вдоль своего лица, словно снимая с него невидимую воду  — своеобразное сухое омовение, как если бы они получили сверху благодать и теперь протирают этой благодатью свое лицо.

В это время подготовилась к чтению молитвы вторая старуха. Раскрыв на нужной странице свой коран, она начала читать. И тут я заметила, что у нескольких женщин тоже есть свои книги-кораны, и они, шевеля губами и следя за текстом, тихо, почти беззвучно вторят чтице. Готовилась к чтению третья чтица… (Работа чтиц оплачивается хозяйкой довольно скромно, от двух до пяти левов).

Закладки молитв были в самых разных местах, и все открывали точно там, где положено. Я понимала, что весь этот процесс выучивается долгими годами, с юности, и делается уже автоматически. И повторение хором каких-то фраз, и сухое омовение лица.

Конечно, мне было интересно, я с любопытством рассматривала лица женщин, пытаясь угадать, что чувствуют они в этот момент, о чем думают, обращаясь к Богу.

Я, стараясь не шуметь, все же пересела на маленький стульчик в самом углу, возле двери, откуда мне было все хорошо видно и слышно. И как раз в этот момент, после определенных слов, все встали и стали обниматься! Словно жизнь раскидала их по свету и вот они, наконец, спустя долгое время, увиделись. Несколько женщин обняли и меня! Я тоже обняла их. Я восприняла это, как хороший знак. Значит, к своей молитве они причастили и меня, христианку, приняли, быть может, в свое общество. Я тогда особо не задумывалась о религии и воспринимала все, что происходит вокруг меня, как некий ритуал сближения с теми, с кем мне предстояло жить рядом неизвестное время. Я, которая собиралась перебраться с мужем в Норвегию, где у него была работа, каким-то невообразимым образом оказалась в маленьком турецком селе почти в самом сердце Болгарии.

Подумалось тогда, после этих объятий, что как же мне повезло, что я буду жить среди таких сердечных и душевных женщин, живущих по своим чудесным правилам. Значит, они, не смотря на всю сложность их жизни, на бедность и тяжкий труд, находят в себе силы преодолевать личную неприязнь и прощать друг друга. Это позже, гораздо позже я окажусь свидетельницей совершенно других отношений между этими же женщинами, когда они под улюлюканье толпы, собравшейся перед магазином, будут таскать друг друга за волосы, выкрикивая ругательства…

Но тогда я была еще открыта для всего нового и воспринимала любое проявление человеческого тепла с самыми добрыми чувствами и надеждами.

Молитву читали примерно два с половиной часа, после чего хозяйка дома, смуглая и глазастая Гюмюшь, лет пятидесяти, с щеками, раздутыми жестоким флюсом (спустя неделю я узнаю от хохочущей Гюмюшь, что это не флюс, а такая «модель лица») принесла поднос с сухими, политыми шоколадной глазурью, маленькими бисквитами, запечатанными в целлофан, раздала их своим гостям. К бисквитам полагался фруктовый напиток  — маленький пластиковый стаканчик с розовой или желтой жидкостью, и тоже запечатанный. Это было угощенье. Так обычно заканчивался мевлид. Хотя угощенье всегда было разным, в зависимости от повода для мевлида  и благосостояния семьи. Если мевлид устраивали не по случаю религиозного праздника, то поводом могла послужить, к примеру, беременность, болезнь, рождение ребенка, смерть, свадьба или просто, когда членам семьи как-то уж слишком не везло, и возникало множество серьезных проблем. Вот тогда и  обращались к Богу.

Я помню мевлид в семье женщины по имени Дуйгу. Она похоронила своего мужа, красавца Шевкета, которого крепко любила, и после его смерти устроила мевлид, на котором накормила всех так, что женщины с трудом поднимались со своих мест. Куриный суп на молоке, фасолевый суп (боб), яхния (баранина в густом соусе), пироги с брынзой, баклава.

После смерти Шевкета из Дуйги как душу вынули. Дуйга  — о ней можно много, чего рассказать…

Запомнился и мевлид после смерти старого Османа, брошенного родными немого старика, который умирал в страшных муках от рака желудка в январскую ночь на ледяном полу своего давно не топленного, продуваемого ветрами, убогого домишки. Все вдруг после его смерти вспомнили о нем, собрались, читали молитвы. А потом из его дома кто-то (вернее, я-то знаю, кто) вынес весь его скарб, в числе которого была и подаренная мной кастрюлька. Какое-то время мы с ним были соседями, и он по весне делился со мной рассадой перцев, улыбался, делая мне какие-то свои знаки, немой же.  Вот тогда-то я и подарила ему кастрюлю. В ромашках.

Позже отремонтируют сельскую джамию, постелят на пол ковры, принесут подушки и скамеечки, и мевлиды будут устраивать там. Но не всегда.

Я как-то спросила у знакомых женщин, знаете ли вы арабский, понимаете ли смысл молитв. Нет, они не понимали. Думаю, просто догадывались. Как и я…