Абрек

      АБРЕК

     (рассказ)

Хрустнули две печати сургучные на мешке из грубой парусины. На низкий столик, заставленный бутылками с красным вином среди кусков брынзы и пучков зелёного лука, высыпали из мешка пачки денег в банковской упаковке.

— Сичитай, — сказал хриплый голос с властными интонациями.

Ещё трое, находившиеся в сумрачной комнате с маленькими окошками под сводчатым потолком, взялись перебирать денежные пачки, вслух называя обозначенные на упаковках цифры.

— Как в лото играем, — проговорил с нервным смешком самый молодой из присутствующих, в студенческой тужурке и с перебинтованной левой рукой.

— Бичо, дарагой, посчитай, сколько там, в общем, набирается, — сказал опять властным голосом коренастый, в поддёвке, похожий на небогатого купца третьей гильдии, с жёстким бобриком тёмно-медных волос и с рябинками по лицу.

Похожий на студента прикинул в уме итог без всякого напряжения и назвал цифру: двести пятьдесят тысяч.

— О-о, — закрутил головой один из компании в мундире поручика. – Вай, четверть миллиона рублей!.. Хороший экс полючился… Бам-бам бомба. Ай, харашо. Лэнин скажет: ай, маладэц. Э-э! Давай выпьем тэпэрь за такой удач. – И он потянулся к бутылке на столике.

Стоявший чуть в отдалении человек лет сорока в поношенной черкеске, с большим кинжалом на пояске вышел вперёд, ближе к столу, сказал, блеснув белками глаз из-под повязки на лбу с проступившими бурыми пятнами:

— Что ты, Камо, как мальчишка радуешься? Бам-бам… Сколько человеков убили за эти презренные деньги.

— Этот дэньги… нэ прэзренные. Этот дэньги рэволюций делать. Свободу дэлать, — оскалив зубы, сверкнувшие под смоляными усами, коротко подстриженными на офицерский фасон, с явной неприязнью заявил названный Камо. – Слюши, ты враг? За царя, да?.. Зачем так говоришь?..

Он было хотел ещё что-то добавить злобного и обидного, но его остановил движением руки похожий на купца, увидев, что человек в черкеске, сжав рукоять кинжала, медленно вытягивает кинжал из ножен.

— Камо! Дато!.. Перестаньте, молю вас. Нервы у всех взбудоражились. Давайте и вправду поднимем кружки за удачное и наше общее дело. – И сам первым взял со стола глиняный стакан, поднял его на уровне головы. – Будем друзьями. За свободу.

Все четверо выпили. Но напряжение на их лицах не исчезло. В сознании, сжимая в комок нервы, продолжали греметь взрывы бомб, револьверная трескотня, ржанье растерзанных взрывом лошадей, крики и стоны раненых людей – всё то событие, произошедшее на Эриванской площади Тифлиса всего лишь полчаса назад.

Первой взорвалась бомба, брошенная с крыши дома, мимо которого проезжала карета банковского кассира. Потом с разных мест полетели ещё бомбы, загремели ещё взрывы. Одним из них вышибло из кареты тело кассира с размозжённой головой, и он распластался на булыжной мостовой, продолжая сжимать в мёртвой руке мешок с желаемой добычей налётчиков. Нескольким взрывами поубивало казаков из верхового конвоя банковской кареты. Их лошади со вспоротыми животами, предсмертно ржали, сучили ногами, растаскивая свои кишки по булыжнику. Выжившие конвойные казаки в полной несуразности заносились по площади: кто, стреляя из винтовок по непонятно каким целям, кто размахивал шашкой, кто нагайкой. С разных мест, увеличивая панику, раздались револьверные выстрелы расставленных заранее боевиков. Визжала разноголосно, только что праздно гуляющая публика. Среди этого ужаса лишь один Камо, хладнокровно стреляя с двух рук из двух наганов, уверенно направляя шпорами своего коня к телу мёртвого кассира, чувствовал себя, как в родной стихии.

Выпив быстрыми глотками вино, Дато обтёр губы рукавом черкески и проговорил угрюмо:

— Сосо, зачем нам… лично мне такая свобода, когда за неё люди помирают, которые совсем другого от жизни хотят. Они совсем не виноватые ни в чём… Я думаю, не правильно так.

И Дато замолчал насуплено, покачиваясь с каблука на носок своих сильно запылённых сапог. А на его тоже запылённой, бедного вида черкеске блестели серебряные газыри и рукоятка кинжала с серебряной насечкой.

— Слюши ты, ты как понимать – релюцинер… или так абрек просто? А-а? – со злым презрением спросил Камо. – Ти зачем Кобу Сосо назвал? Ти забудь, что там давно было.

Названный «Сосо» глубоко вздохнул, покачал головой, затем показал студенту жестом, чтобы тот снова наполнил стаканы. Подняв наполненный стакан, он с улыбкой неясного смысла произнёс значительно, как тост:

— Ты, Камо, мужественный человек, герой, настоящий джигит, такой смелый, что нормальный человек на такие подвиги просто не способен…

Тот, к кому обратились с тостом, в форме кавалерийского поручика от таких слов в его адрес вздёрнул подбородок, развернул плечи, выпятил вперёд грудь и даже звякнул шпорами.

— … А ты, Дато батоно, есть настоящий герой народной молвы. Таких героев народ будет помнить доброй памятью долгие годы…Но в данный момент истории мы идём к одной цели, как все религии мира идут разными дорогами к одному единому богу… — Произносящий эту речь опять скривил губы в двусмысленной улыбке. – Когда-то меня за такую мысль… Ох, молодой-глупый был. Правду говорить хотел, а мне чуть ли анафему не пропели мои попы-наставники, учёные талмудисты.

— Да! – горячо воскликнул Камо. – У нас теперь одын путь. И бог свой одын – Лэнин. А том патом все паймут – какой цель. А ты, друг мой Коба, тут на Кавказе наш малэнький Лэнин. Только тэбе надо больше сидэть-писать, много-много бумаги. Ты, Коба, сыды, пыши… А мы будэм дэньги революции искат. Ай-вай! Давай пьём за то!

— Ну-у, дурачок, — вяло усмехнулся и махнул рукой Коба. Он залез рукой в карман своих зелёных штанов, достал пачку папирос «Зефир», вынул одну, постучал мундштуком папироски о ноготь большого пальца. – У тебя же, насколько знаю, дед был знаменитым в наших местах богословом. Уважали его. Мудрый был твой дед. Ох, но в этом смысле, кацо, ты не в него пошёл.

— Я – рэлюцинер! – чётко, как клятву, выговорил Камо и опять звякнул шпорами. – Я видэл Лэнин. Лэнин – как бог, он смеялся, руку мнэ жал, герой, говорил, когда я тогда в тот аул финский – длинный такой названий – ездыл. Лэнин всегда там пышет-пышет, пышет-пышет. Вай, такой умный.

— Что же ты, Камо, так и не научился правильно слово революционер проговарить? — Плохо тебя там Ленин учил. – ухмыльнулся Коба.

— Пачему плохо – харашо учил. Только там очен-очен много разных слов учёных слышал. Всех не запомнишь, не выучишь… Ти, Коба, тоже много всяких слов учёных знаешь. Ти – тоже умный… Но Ыльич, о-о, как бог. Клянусь хлебом… А жена его, вай, нэ понравился. Такой жаба, который глаз пучит, когда икра нэсёт. Как куриц, вай!.. А Инеска – тот баба ему подходящий жена. Чистопородный кобыла – с пэрвый взгляд видно било. Я в лошадях, ух, какой умный…

— Охолонь, Камо, — с медленными интонациями и даже чрезмерно лениво проговорил Коба. – Вот ты и повезёшь деньги Ленину. Адрес я тебе потом скажу. Только помни, джигит, что Ленин – вождь, главарь, атаман, а не бог. Ляпнешь там такое при народе, и много тогда Ленин своих соратников потеряет.

— Всэ деньги вэзти? – Камо, полный гордости, ткнул пальцем в деньги на столе.

Коба подумал с секунду – и ответил: «Все».

— Как? Почему так решил? — с пылким негодованием задал свои вопросы Дато и опять положил ладонь на рукоятку кинжала. – Там, — он кивнул перевязанной головой в пространство позади себя, — люди пострадали. Тот кассир с мешком… был тихий, мирный человек, шесть деток у него осталось… Давай, Коба, людям, пострадавшим от нашего дела, дадим часть денег. Давай, а?

Камо, оскалив по-волчьи зубы, колючим взглядом посмотрел на Дато и возбуждённо проговорил:

— Слюши… Ти – не рэлюцинер. Ти – абрек какой-то… Ти Лэнин послушай и всё вокруг паймёшь. Паэхали со мной дэньги отдавать, и Лэнин слюшать будешь. Он скажет тэбе, что деньги революций нужна, свободу народ давать…

Не дав Камо закончить свою горячую речь, Дато вытянул в его сторону свои руки, оголив из рукавов черкески запястья.

— Ты видишь эти шрамы? Это следы кандалов каторжных. Я это железо носил, тачки толкал на руднике в Сибири. Побег сделал. Полиция меня ищет… Я хотел, чтобы справедливость была, чтобы народ не страдал и жил как хочет, по честному правилу. Мне не надо ничего объяснять, я своей башкой до всего сам дошёл. Понял, а?!

Теперь уже Камо перебил азартно, но руки свои вперёд не протягивал, а положил их обе на висевшую спереди на ремне кобуру.

— Слюши, я тоже, знаешь, за справедливость для народа, да!.. Меня вешали жандармы в маленький аул в Аджарии… Вот, — Камо показал на подбородок. – А я – хитрий, я туда верёвка засунул – и так повис. Хитрий я, а жандармы смотрели, я вишу – потом уехали, думали – я каюк… А у меня сколько времени шея болел.

И Камо демонстративно повёл подбородком из стороны в сторону.- Так ты за народ – или за своего бога-Ленина?! – громко, почти с криком спросил Дато.

— Тихо, орлы. Тихо, — тоном вожака среди всех здесь сказал Коба и с явно злой усмешкой на губах пальцем подозвал ближе к себе студента.

Тот подошёл, прижимая к груди перебинтованную руку и морщась от сдерживаемой боли. Коба взъерошил на его голове светло-рыжие кучерявые волосы, сказал с нежностью в голосе:

— Ты, Бичо – тоже орёл. Герой. И настоящий грузин по своей крови. Вот глядите, — и Коба опять ладонью провёл по волосам студента. – Его бабушка в горах пряталась от злых персов. Его бабушек персы под себя в жёны не брали. И Бичо – грузин чистой породы.

-Ай-вай, точно! – воскликнул Камо, сразу подобрев лицом. – Мой дед так говорил. Чистопородный грузин Бичо.

И Камо с любовной восторженностью посмотрел на студента, будто только в сей миг заметил его чистопородность. Убрал руки с кобуры.

— Давай, Бичо, собери-ка эти деньги обратно в мешок. – произнёс Коба с ласковыми интонациями. – А то эти поганые деньги смотрят на нас глазами дьявола. И сам дьявол радуется, как люди под его взглядом в свиней превращаются и его рабами делаются. Ради корысти дьяволом ведомые и к власти рвутся.Просто скрывают свои намерения за громкими, как камнепад, словами. Все грешны… Больше или меньше.

Камо, наблюдая взглядом, как Бичо, придерживая зубами и раненой рукой раскрытый мешок, скидывает туда правой рукой разнокалиберные пачки ассигнаций, спросил с наивностью ребёнка:

— А Лэнин?.. Лэнин… как?

Приглаживая ладонью усы, Коба ответил из-под ладони, подражая акценту вопрошавшего:

— Лэнин… за народ. Всэ дэньги ему отдадим, — и он исподлобья взглянул на лицо Дато.

Дато поймал этот взгляд и произнёс с сильным чувством упрёка:

— Большую ошибку, Сосо, делаешь. На что пойдут эти кровавые деньги? На то, чтобы Ленин ещё больше своё кадило раздувал, печатал свои газетки-листовки, своими сказками мозги дурманил людям… Как нас одурманил на это вот дело. Умеет он бесом пронырливым путать людей на пути их извечном к правде и справедливости. О своей власти взамен царской он мыслит втайне в душе своей…

— Слюши, Дато! – Камо подёргал своей травмированной шеей из стороны в сторону. – Ти – за царя, да? Ти – не релюцинер, нет… Ти зачем такой плохой слова про Лэнин говоришь?.. Лэнин есть большой вождь. Большевик, вай!.. Он со мной говорил. Я ему в тот раз курдюк вина привёз от всей сердца. Он смеялся, а сам сидит и пищёт бистро-бистро. Потом на меня смотрел и сказал, ти, товарищ, настоящий рэ-ва-ционер, глаза у тебя верные, как у собаки, будем вместе рэволюций делать. Вот так сказал… Абрек ти, Дато, а не верный собак. Понял, да?

Ничего не отвечая, только вздохнув горестно, Дато резко крутанулся на каблуках и быстро пошёл к выходу. Когда он скрылся за дверью, Камо опять дёрнул шеей и с прищуром посмотрел на Кобу.

— Ай, я так думай этот абрек к жандарм пощёл… Давай я его стрелять сейчас?

С коротким хохотком, Коба покачал головой.

— Глупый ты, Камо. Настоящий абрек ни к жандармам, ни в полицию с доносом не пойдёт. Он сейчас в горы ускачет и будет там искать свою дорогу к правде и справедливости. Он не хитрый, он — честный и такой же глупый, как и ты, кацо.

— Вай, Коба! – восхищённо воскликнул Камо и прищёлкнул языком от восторга. – Всё знаешь! Умный ти… как Лэнин.

Выпив ещё по стакану вина, обернули мешок с деньгами бараньей шкурой, туго обмотав свёрток шерстяной верёвкой и положив внутрь бомбу с нитроглицериновым зарядом, Коба и Камо отправились к Тифлиской обсерватории, к заранее обговорённому месту, где можно затаить революционную добычу пока не утихнут панические облавы.

Напоследок предупредили Бичо, чтобы до утра из этого подвала и носа не высовывал, а утрам шёл к врачу и объяснил, что сам является пострадавшим из толпы в этой заварухе.

======= «» =====