Дедушка

Барак. Когда в стране неожиданно возникла острая необходимость в гвоздях, а металла для их штамповки не хватало, известный поэт то ли в шутку, то ли всерьёз предложил: «Гвозди бы делать из этих людей. Не было б в мире крепче гвоздей». Опять же неизвестно, серьёзно или с юмором отнеслось к тонкому намёку тогдашнее руководство страны. Известно, однако, что гвоздей с каждым годом становилось всё больше, притом что люди странным образом куда-то исчезали. Ещё доподлинно известно, что люди, как и гвозди, в те незабвенные времена были не чета нынешним. Несгибаемыми были и те, и другие. Лупили их изо всей силы по макушке, а они не гнулись и не ломались, за некоторым разве что исключением. 

К этому следует добавить, что ни в одной стране мирового сообщества и за тысячу лет не приключалось столько всяких разных «ций», сколько у нас вмещалось в одну человеческую жизнь.
Деда угораздило появиться на свет после октябрьской «ции», то есть в самый разгар смутных времён ответной на это реакции – контрреволюции. Вслед за этими эпохальными событиями началась коллективизация. Далее трагизм всех предыдущих катаклизмов усугубился последовавшей за ними индустриализацией. Не успели эти процессы как следует устаканиться, как приключилась ещё одна напасть – фашистская оккупация. После разгрома врага и разоблачения «культа», страна приступила к химизации народного хозяйства. По замыслу партийных идеологов, она вкупе с электрификацией должна была наконец-то ответить на вопрос: «Что такое советская власть?» После смены лидера страна впала в многолетнюю прострацию и, не приходя в сознание, плавно перетекла в мелиорацию. Потом вдруг очнулась в порыве срочно начать и углубить демократизацию общества. Правда, и на этот раз высокая цель измельчала до безобразия, поэтому не оставалось ничего другого, как только приступить к приватизации.
К этому времени деду как участнику и ветерану выделили отдельную квартиру. Но за неделю до вручения ордера переселился старче из родной коммунальной кельи в мир иной, так и не успев оценить трогательной заботы государства. В общем, жизнь началась и закончилась в растерзанной катаклизмами стране. Уместилась в промежутке между двумя разрухами. Вот и проживи после такого наглядного примера с верой в светлое будущее…
Дед, будучи стойким приверженцем идеи социальной справедливости, в крайности до фанатизма не впадал. Веру свою никому не навязывал, но и никакой другой принять не захотел, что само по себе не может не вызывать уважения. Сфера общественного бытия никогда не исключала в нём сферу личного, как, впрочем, и у любого другого нормального человека. То есть не отвергала тех самых мелочей, которые и придают нашей жизни вкус.
Что касается вкуса, то понятие это, как известно, спорное и на него – как и на цвет – товарищей нет. Правда, любое правило имеет исключения. Кто хоть раз видел дедову избранницу, выбор его одобряли. Ему так часто говорили о её достоинствах, что, в конце концов, он и сам в них поверил. Познакомился дед с дамой своего сердца на субботнике и сразу же напросился к ней в гости. Дама проживала в строении барачного типа, в комнатёнке по счёту восьмой от входа.

Приодевшись, как того требовали приличия того времени, дед отправился на первое в своей жизни свидание. Следует напомнить, что барак – временная постройка, предназначенная для пожизненного проживания, с узким, длинным коридором по центру и комнатами по обеим его сторонам. Начинался этот коридор входной дверью и заканчивался тусклым, грязным и потому бесполезным окном. Если бы этот коридор был освещён, то в простенках между дверями удалось бы разглядеть корыта, лари с картошкой, детские стульчаки, выставленные для проветривания сапоги и множество других необходимых в хозяйстве предметов. Но лампочки в коридоре не было. Стоило входной двери захлопнуться за спиной, как коридор погружался в кромешную тьму.

Для старожилов передвижение внутри всего этого хаоса было делом привычным, а вот для человека пришлого таило немало сюрпризов. Когда за дедовой спиной захлопнулась дверь и потух вечерний сумрак, он смело двинулся вперёд, подсчитывая на ощупь двери. В потёмках за что-то зацепился, обо что-то споткнулся и, наконец, досчитав до восьми, постучал. Дверь распахнулась и на фоне тусклого света керосиновой лампы возник стройный женский силуэт. Дедушка протянул руки вперёд. То ли он слишком резво начал, то ли коснулся в потёмках чего-то сокровенного, но в воздухе вдруг что-то просвистело, а в дедовых глазах вспыхнул яркий свет. Дед сел на пол. Через некоторое время он себя обнаружил бредущим по улице с картузом в руке. Ноги, не подвластные сознанию, занесли совершенно непьющего дедушку в чайную. Кто думает, что в чайных тех лет посетителям подавали чай, тот сильно заблуждается. Самым слабым напитком в этом заведении было пиво, а самым востребованным — водка. К этому надо добавить, что чайную со всех сторон омывали мутные воды огромной лужи. Злачную точку с берегом соединяли только узкие мосточки. Туда по ним можно было пройти хоть вдвоём. А вот по пути обратно мостик, по понятным причинам, сужался до размеров циркового каната. Видимо, как наглядный пример свинского образа жизни и в назидание подрастающему поколению лужу не засыпали.

Каким образом после всех своих злоключений оказался дома, дед не помнил, но на следующий день вновь попёрся в знакомый до боли барак. Этот визит отличался от предыдущего только тем, что в просвистевшем в воздухе предмете дедушка опознал обыкновенную сковородку. И снова чайная, и опять полный риска путь канатоходца домой. На третий день дедушка перепутал порядок действий, начал с посещения чайной и явился в барак, совершенно позабыв о конечной цели своего путешествия, но, как ни странно, был принят.
Блаженно потянувшись в предрассветных сумерках, дед понял, что провёл ночь на девичьем ложе. Рядом с собой разглядел он и знакомый силуэт. Но девушка была не та, а совсем другая, незнакомая! К её счастью, дедушка оказался слугой чести и рабом совести. Вскоре они сыграли свадьбу и до войны успели соорудить двоих детишек: мальчика и девочку. Потом началась Великая Отечественная.

В партизаны. На войну дедушка так спешил, что едва не опоздал. В преддверии обещанной через месяц победы следовало непременно внести свой личный вклад в разгром врага. Но перед тем, как отправиться на фронт, надо было попрощаться с дорогими его сердцу людьми. Ведь война есть война, на ней могут и убить. Во-первых, дед решил навестить ту, к которой так настойчиво стремился, но по стечению обстоятельств так и не попал. Зайти хотя бы на пять минут, объяснить, что бес его попутал в тёмном коридоре барака, и попросить прощения. Затем нужно было съездить в деревню, где у тестя на пасеке проводила отпуск жена с детишками, а уж потом со спокойной совестью отправляться на войну.
На этот раз каверзный барачный коридор дедушка преодолел, словно гордый «Варяг», рассекая пары керосина и благоухание портянок. Какая-то бытовая утварь путалась у него по курсу, но тут же со звоном и грохотом исчезала в кильватере. Первый этап расставания с мирной жизнью вместо пяти минут затянулся до утра.

Утром дедушка трясся в раздолбанной полуторке по направлению к пчелиному пастбищу, раздираемый внутренними противоречиями. Два голоса до хрипоты спорили в нём о моральных устоях общества. Чем закончился этот спор, дед так и не узнал, задремав после бурной прощальной ночи. Потом были тёща с тестем, жена с детишками и ужин с медовухой. После чего осталась одна жена.
Свои дела дедушка привык делать так, чтобы никому не пришлось за ним их переделывать. Вкладывал в дело всю душу, отдавался ему без остатка, трудился в поте лица своего. Эта его самоотдача всегда приносила свои плоды. И на этот раз две женщины в разных уголках страны, но в одно время родили ему сыновей.
С пасеки дедушка сильно заторопился. Наскоро перекусив краюхой хлеба с мёдом, он бегом пустился через пасеку, на ходу натягивая на себя нехитрую свою амуницию. Потрясённые необычным зрелищем, из ульев на деда вылупились удивлённые пчёлы. Ситуацию усугубил остаточный запах медовухи.

Трудолюбивые насекомые решили, что у них воруют мёд, и набросились на сладкого дедушку, отчего тот побежал ещё быстрее и к месту сбора прибыл как раз вовремя. Увидав опухшего новобранца, призывная комиссия в ужасе покачнулась, но в обморок не рухнула. Видать, с металлом и здесь проблем не было. Немного оправившись от шока, комиссия стала решать, что ей с этим пугалом делать. Вначале хотели направить на передовую. Пусть, мол, враг увидит, до какого предела озверели наши бойцы от его наглого вторжения, но вовремя спохватились. Одним только своим видом дед мог до икоты перепугать своих же товарищей по оружию. Решено было дать новобранцу время отлежаться в госпитале, с тем чтобы он вновь принял нормальный человеческий облик. Скрытно от больных провели дедушку на второй этаж и поместили в отдельную палату. Глаза деда к этому моменту совсем закрылись, но он решил, что нет худа без добра – отоспится вволю за две бессонные ночи. Поспать дедушке не дали вражеские бомбардировщики. Они налетели на город и устроили страшный грохот. Дед понял, что в такой обстановке ему вряд ли удастся выздороветь, и принялся искать выход из палаты. Осторожно перебирая руками по стене в поисках двери, наткнулся он на какой-то проём и, не раздумывая, шагнул в него. Проем, к дедушкиной досаде, оказался не дверным с лестничным продолжением, а оконным с двухэтажной пустотой. Дедушка, как гвоздь воткнулся по колено в цветочную клумбу, удачно отделавшись переломом ноги. Кругом рвались снаряды, полыхал пожар, а дедушка, гордый как рододендрон, торчал из клумбы, и на ресницах его, как капельки росы, дрожали слёзы. Это не были слёзы боли, это были слёзы досады: теперь светило не меньше месяца госпитальной койки. То есть того самого месяца, в течение которого войну обещали довести до победного конца. О каких геройских подвигах тогда он будет рассказывать своим детям? Но дедушке повезло — хотя о каком везении можно толковать, имея в виду войну: до окончания боевых действий было ещё далековато.

После лечения выяснилось, что одна дедова нога стала короче другой. В те времена, в отличие от нынешних, инвалидов в армию не брали. Выручила деда его специальность мостостроителя. Очередная комиссия, посчитав, что человек, который строил мосты, лучше других знает, как их ломать, зачислили деда в диверсионную группу. Решения удачнее и придумать было нельзя. После дедовых диверсий мосты взмывали в воздух, как перепуганные птицы. Вскоре за голову «хромого дьявола», как его прозвали немцы, было назначено огромное вознаграждение. Так дед узнал, сколько он стоит. Как-то раз, пустив под откос сразу пару эшелонов, дед был вызван в штаб. Командир от имени правительства поздравил подрывника с высокой наградой, а от себя лично накатил непьющему дедушке полную алюминиевую кружку чистого спирта, добавив при этом: «За победу!» Последняя фраза лишила деда малейших шансов на любые отговорки, и он выпил всё до дна. После этого дедушка долго шёл лесом, сам не зная куда. Вышел на опушку, обнял берёзу и стал глядеть в неведомую даль. Вот тут-то и попался он в прицел вражескому снайперу. У того даже руки затряслись, сердце затрепыхалось от невиданной удачи: перед ним во весь рост стоял сам «хромой дьявол». Пока снайпер успокаивал дыхание, унимал сердцебиение и дрожь в руках, пока медленно тянул спусковой крючок, пока пуля летела из ствола до цели, цели этой там уже не было. Вырубленная командирским спиртом, она упала на дно окопчика, где и отрубилась.

Сколько за время войны разворотил мостов, дед даже сам вряд ли помнил. Но всё, имея начало, когда-нибудь да кончается. Кончилась и война. Попробовал, было, дед себя на своём довоенном поприще – строительстве мостов, но тут же от этой затеи отказался. Какой теперь из него строитель, если во время работы он только и думает, куда бы сподручнее заложить динамит. В третьей по счёту комиссии, которая ведала кадрами, он об этом так прямо и заявил. Людьми в то время не бросались. Пораскинув мозгами, определили кадровики деда на курсы ветеринаров с последующей трудовой деятельностью на сельскохозяйственном поприще. Подальше от греха и железной дороги, чтобы, не дай Бог, не возникло у бывшего диверсанта желания вспомнить свою боевую молодость.

В деревню. Такому обороту дела дедушка даже обрадовался. Закончил скоренько курсы ветеринаров и отправился в деревню охолащивать поросят.
Деревня к тому времени, изменив своему привычному жизненному укладу и историческому предназначению, круто повернула к светлому будущему, отчего тут же оказалась в тёмном прошлом, превратившись к тому же в арену нескончаемых баталий. Ход боевых действий сопровождался сомнительной передислокацией враждующих сторон под аккомпанемент бурных, продолжительных аплодисментов. Основным препятствием на пути к процветанию оказался привычный испокон веков климат. Злокозненная природа так неожиданно прыгала из сезона в сезон, что колхозники за ней просто не поспевали. Только, бывало, обрадуются звонкой весенней капели – глядь, а на дворе уже белые мухи кружат. Позже даже песню про это сложили: «Вот и лето прошло, словно и не бывало».
Второй враг был ещё коварнее и прятался внутри самих крестьян. Никак нельзя было понять, отчего это частные огороды засеваются, пропалываются и убираются вовремя, тогда как все общественные потуги ни в какие сроки не укладываются. И руки вроде бы те же, и земля одинаковая, а результаты – разные. Засеют порой бескрайние поля раньше срока, а потом в бурьяне или под снегом разыскивают полученный урожай. А то, что удавалось откопать, отправляли в никому не ведомые закрома. Скотина домашняя не шла ни в какое сравнение с общественной. Ухоженная частная исправно давала продукт и приплод, а полудохлая колхозная – ни того, ни другого. Во всех этих странных противоречиях дед мог убедиться сам, рассекая на бричке подведомственную ему территорию. Носился он по фермам и подворьям с неизменным своим чемоданчиком и огромным полуведёрным шприцем.
Авторитет его день ото дня прирастал благими делами и в недалёком будущем обещал превзойти размеры огромного шприца. Возможно, что всё так бы и произошло, не дёрни деда нечистая ввязаться в сомнительную дискуссию. К тому времени вступили в противоборство две линии. Одна из них гнула к тому, чтобы прирезать скот и накормить людей. Вторая призывала вначале откормить скотину, а уж потом пускать её на прокорм народа. Поскольку и та и другая линия вели в голодный тупик, дед был против обеих, о чём и заявил на одном из собраний, заработав взыскание по партийной линии. Вскоре из «генерального штаба» была спущена директива: следовать в третьем направлении – сеять на полях кукурузу. Она одна, якобы, способна прокормить и стадо, и общество. Дед за чахлыми кукурузными початками наблюдал не из окна кабинета, а с облучка своей тряской повозки, и на одном из собраний обозвал «царицу полей» плодом бреда кабинетной фантазии. Выступил на собрании он вечером в должности районного ветврача, а поутру вышел на работу уже в качестве колхозного конюха.

Москвич и пьяный козёл. Городской по происхождению, дедушка очень полюбил лошадей – этих сильных, красивых и умных трудяг. Сердце его обливалось кровью, когда очередную их партию отправляли на колбасу. В конце концов, под началом деда остался один единственный жеребец. Происходил он от мерина Форда и кобылы Волги, поэтому назвал его дед Москвичом. На нём и разъезжал дед, громыхая молочными бидонами, вплоть до полной своей отставки. А её приблизил очередной вновь прибывший в совхоз агроном…
Подозвал как-то к себе деда директор и, указав на стоящего рядом с ним прыщавого субъекта, попросил конюха приютить на пару ночей «молодого специалиста», пока не просохнут полы в его только что отремонтированной квартире. Располагалась эта квартира напротив директорской и ремонтировалась с частотой постоянной миграции молодых специалистов. Бывало, и не по одному разу в год.

Дом у деда был казённый, и ему не оставалось ничего другого, кроме как согласиться, хотя агроном ему сразу же чем-то не понравился. Дед попросил молодого человека обождать, пока он подгонит Москвича, и скрылся за углом правления. Агроном подивился технической оснащенности деревни и стал ждать, когда из-за угла вырулит автомобиль «Москвич». Но оттуда, громыхая бидонами, выползла телега, запряжённая огромным мерином.
Дорога от центральной усадьбы до её пересечения с шоссе обошлась без всяких приключений. Но, едва ступив на оживлённую трассу, в марево испарений и выхлопных газов, конь встал как вкопанный и принялся извергать из себя всё, что к этому времени внутри его скопилось. Беспокойно заёрзавшему на телеге агроному дедушка объяснил, что жеребец терпеть не может никаких промышленных запахов. Что при малейшем неестественном аромате его словно прорывает, причём случается это часто и не в самых подходящих, как в данном случае, местах. Вроде как протестует дитя природы проявлениям научно-технического прогресса.

В деревне дед коня распряг, завёл его в тёплый, сухой хлев, задал свежего, пахучего сена, а затем повёл гостя в дом пить чай. В ходе неспешной беседы за самоваром дедушка понял, что им опять прислали липового специалиста. Когда агроном поинтересовался у деда сроками посевной, тот чуть было чаем не поперхнулся и недоверчиво посмотрел на квартиранта: уж не шутит ли он? Убедившись, что спрашивают его на полном серьёзе, дедушка, лукаво сощурившись, разъяснил молодому специалисту, как определяются с посевной деревенские аборигены. По его словам выходило, что нужно утром взобраться на пригорок, напротив мастерских, повернуться к ним спиной, то есть к восходу, и, спустив штаны, простоять так семь минут. Если задница к концу эксперимента замёрзнет, значит сеять рановато. Если нет, то самое время. Кроме этого полезного совета, агроном узнал, что спать они не лягут до тех пор, пока не явится домой какой-то Борька. Кто этот Борька – сын, брат или ещё какой-нибудь родственник, агроном уточнять не стал. Однако из разговора понял, что Борька этот ошивался сегодня возле сельпо в компании механизаторов. Те, как водится с получки, его угостят, и приползёт Борянька домой в стельку пьяным. Всё бы ничего, если бы не привычка выпивохи по пьяному делу курить. Не отыми у него окурок, он и дом запросто подпалить может. Стали ждать Борьку, попивая чаёк. Наконец дедушка, кивнув на окно, сказал: «А вот и он». Любопытный агроном выглянул в окошко и увидел странную картину. Вдоль деревни, широко расставляя ноги, в скорбной задумчивости брёл козёл. Изо рта его торчала огромная самокрутка. Поверх рогов была нахлобучена, должно быть, в целях техники безопасности, старая, замасленная ушанка. Дедушка вышел на двор встретить, обезвредить и уложить спать пьяную скотину. Когда он вернулся, агроном уже разложил свою постель. Пожелав гостю спокойной ночи и «позабыв» показать, где находиться туалет, дед отправился спать. Всю ночь несчастный агроном крутился в постели, с ненавистью поглядывая на лунные отблески в пузатом самоваре. Выйти на двор он опасался. Где-то там, за толстыми брёвнами, слышалась бестолковая возня и пьяное козлиное блеяние. Наступившее утро вознаградило бедного страдальца за его долготерпение и вернуло веру в прелесть жизни.

Потом они снова тряслись на телеге по деревенским колдобинам. Не доезжая до пригорка, агроном с телеги спрыгнул, объявив, что дальше пойдёт пешком. Дед, скатившись с пригорка, повернул прямиком к мастерским, где и заключил с механизаторами пари. Условия пари были просты. Дед отвечает головой, что вскоре на пригорке появится агроном и продемонстрирует механизаторам задницу. Если всё именно так и будет, механизаторы прекращают спаивать бедного козла. Если нет, то дед ставит выпивку уже самим механизаторам. Ударив по рукам, спорщики прильнули к узким пыльным окошкам. Вскоре на пригорок вскарабкался агроном. Оглядевшись по сторонам, он повернулся спиной к мастерским и расстегнул брючный ремень… Изрядно подмоченный моральный облик козла, таким образом, получил шансы на реабилитацию.
По сельской округе, видимо, за неимением особых препятствий, слухи разносятся молниеносно. Вскоре они долетели и до ушей агронома. Мало того, что целую ночь он, переполненный чаем, не сомкнул глаз, так ещё и целых семь минут простоял на пригорке людям на смех с голым задом. У агронома на дедушку вырос зуб, и скоро этот зуб его укусил.

Месть. Агроном наябедничал директору, что совхозный конюх в личных целях эксплуатирует государственное имущество в лице мерина по кличке Москвич. Директор принял сторону молодого специалиста. Резюме его было кратким: «Совхозный мерин должен содержаться в совхозной конюшне». Вечером дед отвёл Москвича на конюшню. Удивлённый странным новшеством, бедолага оглядел своё новое пристанище, и оно ему не понравилось. Солома была прелой и горчила. Одинокая створка ворот конюшни болталась на одной петле. Сквозь худую крышу из космической невесомости подмигивали мерину далёкие планеты и холодные звезды. Хуже всего были мыши. Они возились, пищали и нагло суетились под ногами. Москвичу вспомнился тёплый хлев, свежее, пахучее сено, хоть и беспокойный, но привычный пьяница козёл. Тоска по всему этому так защемила в конской груди, что он, тряханув головой, оборвал привязь и вылетел наружу. Пять минут спустя он уже требовательно ржал у калитки дедушкиного дома. На следующую ночь всё повторилось сначала. Сбежавшего в третий раз коня дедушка возвращать в конюшню не стал, а привёл его к дому совхозного начальства. Осторожно, чтобы не наделать лишнего шума, дед завёл мерина на второй этаж и поставил мордой к директорской двери. Потом нажал кнопку звонка, скоренько спустился вниз и скрылся в тёмной ночи. Запойный временами директор распахнул двери и увидел перед собой лошадиную морду. Несмотря на свою партийную принадлежность, директор сказал: «Господи Иисусе», – и перекрестился. Потом задумчиво добавил: «Пора завязывать».
От густого самогонного перегара конь фыркнул, обнаружив своё отнюдь не глюковое происхождение. На непонятный шум отворилась дверь напротив. Увидев перед собой противоположную морде часть лошадиного туловища, прыщавый агроном спросонок в страхе замахал руками. Вначале оба деревенских интеллектуала растерялись, а когда очухались, стали думать, как им эту скотину спровадить вниз. О том, чтобы вывести коня по лестничным ступеням задним ходом, не могло быть и речи. Конь так не ходит. Но и развернуться на узкой площадке было просто невозможно. Тогда два умника решили затолкать мерина крупом в квартиру агронома, а затем, развернув его передом к лестнице, осторожно вывести на улицу. Когда коня втиснули в узкую, только что отремонтированную прихожую, в ноздри ему ударил резкий запах краски, и он встал, как вкопанный. Новые агрономовы мокасины поплыли в пенном потоке по направлению спальни. И уплыли бы, не придави их сверху тяжёлая конская лепёшка.

На этом дедушкина деревенская карьера закончилась. Ему как пенсионеру предложили уйти на заслуженный отдых и освободить служебную жилплощадь. Дедушка возвратился в пустую к тому времени свою коммунальную комнату.
Как-то раз от скуки забрёл дедушка на митинг и в пламенной ораторше узнал свою первую любовь. Они встретились, поговорили. Дедушка предложил ей последнюю часть жизненного пути пройти вместе. Она согласилась с условием, что посвятят они этот короткий отрезок пути борьбе за светлое будущее. Дедушка бороться, пусть и не с лучшей частью своего народа, наотрез отказался. Сделка не состоялась. Непьющий дедушка купил бутылку водки, всю её выпил, лёг спать и больше не проснулся. Если бы у наших медиков была соответствующая аппаратура, то они смогли бы убедиться, что скончался старче не от дряхлости или хвори, а исключительно от неразделённой любви на почве внутрипартийных противоречий.

Совсем ещё недавно сидел на скамейке во дворе старичок. В стране гремели взрывы, строились и рушились пирамиды, пухли, как на дрожжах, огромные состояния, вспыхивали и уходили в забытье политические звёзды. А он сидел и смотрел на мир глазами, которые светились детской наивностью, житейской мудростью и каким-то ровным, тихим светом. Что-то известно было ему такое, о чём мы, спешащие мимо, не ведали. Так и подмывало подойти и поговорить с ним. Подмывало, да не подошли. Теперь уж поздно. Но бесспорно одно: глаза эти смотрели на нас из нашего не такого уж и далёкого будущего.