БОЛЬ И СОВЕСТЬ

ТАМ не ходят в коротких штанишках проклятые вопросы «Что делать?» и «Кто виноват?»; ТАМ не складываются в трагические бутерброды рифмованные стихотворные строчки; ТАМ безутешные вдовы не могут принести своим малолетним голодным сыновьям молоко в бумажных пакетах; ТАМ все мазано одним миром и перемешано, словно миксером; ТАМ нет ничего, кроме боли: тягучей, серой, надсадной и душащей медленно, но неуклонно. И только Совесть бледной оборванной, как нищенка, девкой бредет босыми ногами по этой боли, как Иисус – по воде, не проваливаясь, но и не обжигаясь, как о гиену огненную. Эта боль – холодна и равнодушна. ТАМ и сама Совесть – космически одинока: Совесть и боль; боль и Совесть… Кто из них первичнее, а кто вторичнее? – я не знаю. Если выдернуть ОТТУДА Совесть, то исчезнет и боль; а если выдернуть боль, то исчезнет и Совесть…

Я лежу, вдавленный в постель неимоверной тяжестью, в которую на физическом уровне материализовалась боль, вперившись неподвижными глазами в потолок больничной палаты. А в глубинной личностной сути своей — понуро свесив голову, бреду, как преданный, хоть и израненный до полу смерти зверь, за своей Совестью. Я скорее умру (и уже даже готов умереть), чем предам её, а тем более откажусь от неё. Более того, даже готов пожертвовать жизнью, только чтобы она жила и после моей смерти. Но ТУТ нет ни жизни, ни смерти: ТУТ кроме боли и Совести вообще ничего нет. Более того, я уже не могу идти по поверхности боли, как идет по ней моя Совесть: а — проваливаюсь в боль, и плыву в ней, барахтаясь всеми четырьмя лапами, как домашний пес – за своим удаляющимся на лодке хозяином. И уже от малодушия (каюсь – грешен) молю Господа, чтобы Он избавил меня от невыносимой муки и забрал к Себе. Но самому накладывать на себя руки – ни, ни: раз Господь не забирает меня, значит я еще не до дна испил эту чашу.

Но вот, наконец, я и пошел ко дну. Боль постепенно стала отпускать меня и отпустила совсем. На дне тело мое само по себе расположилось удобно, словно в кресле-качалке. Совесть склонилась надо мной, правда, теперь она была в белоснежных одеяниях, словно царская невеста. Да и вокруг все было так же, как на земле, только в тысячу раз чище и красивее. Я изумленно глянул в глаза Совести и молча спросил: «Я – в раю?» «Глупый. — Ответила она. – Ты ТАМ – где и был… Господь простил тебя.»