​Цой жив!

… Взрыва Серега не запомнил и боли не почувствовал. Помнил только, как лежал на выжженной солнцем чахлой траве и смотрел в небо. Боль пришла уже потом, в «вертушке»...

«Пожелай мне удачи в бою,
Пожелай мне
Не остаться в этой траве,
Не остаться в этой траве...
Пожелай мне
Удачи!»

Сначала в Ташкенте, а потом и в Москве врачи до последнего боролись за его размозженные в лохмотья конечности, однако сдавались, и гангрена сжирала их одну за другой. В конце концов, почти через два года мытарств по госпиталям, Серега оказался «самоваром», с ампутированными левой кистью, правой рукой по локоть и обеими ногами выше колена. Из госпиталя его забирали родители, сильно постаревшие, похудевшие и осунувшиеся.

Теперь мир Сереги состоял из маленькой комнаты с окном в торце панельной девятиэтажки, через которое был виден другой такой же, ничем не примечательный серый дом, трансформаторная будка и детский сад. Украшением и единственным развлечением служил магнитофон «Романтик» и две кассеты модной группы «Кино», подаренных ему в госпитале соседом по палате.

«Среди связок в горле комом теснится крик,
Но настала пора, и тут уж кричи — не кричи.
Лишь потом кто-то долго не сможет забыть,
Как, шатаясь, бойцы об траву вытирали мечи,
И как хлопало крыльями чёрное племя ворон,
Как смеялось небо, а потом прикусило язык.
И дрожала рука у того, кто остался жив,
И внезапно в вечность вдруг превратился миг.
И горел погребальным костром закат,
И волками смотрели звёзды из облаков,
Как, раскинув руки, лежали ушедшие в ночь
И как спали вповалку живые, не видя снов...»

* * *

В субботу Янка прибежала из школы, увернулась от сального «нуяжетебекакотец» поцелуя отчима, забежала в свою комнату, заперла дверь, врубила магнитофон и начала собираться на концерт.

«Проснись, это любовь,
Смотри, это любовь,
Проснись, это любовь...»

К ним в город приезжает группа «Кино» и ОН. Танькина мама раздобыла два билета, и поставила условие, что Танька пойдет на концерт с подругой. Три рубля за билет были огромной суммой, но возможность увидеть и услышать ЕГО живьем стоила пары месяцев без мерзкого обеда в школьной столовой.

«Мамина помада, сапоги старшей сестры,
Мне легко с тобой, а ты гордишься мной.
Ты любишь своих кукол и воздушные шары,
Но в десять ровно мама ждёт тебя домой.

М-м-м восьмиклассница а-а
М-м-м»

… ОН вышел на сцену, сказал «Здравствуйте всем» своим неповторимым голосом, и при первых аккордах гитары зрители рванули вперед, сметая первые ряды раскладных деревянных стульев. Янка с Танькой оказались позади толпы и им пришлось взобраться на пустые сиденья… они прыгали и подпевали ЕМУ:

«Мы идем, мы сильны и бодры
Замерзшие пальцы ломают спички,
От которых зажгутся костры!

Попробуй спеть вместе со мной,
Вставай рядом со мной!»

После концерта, вместе с толпой фанатов, девчонки долго ждали за барьерами у служебного входа. Наконец, подъехали две черные «Волги» и ОН, не обращая внимания на листочки для автографов, быстро прошел к машине, но Янка вытянула руку так далеко, что ей удалось дотронуться до ЕГО рукава — и ОН обернулся. Янку захлестнула настолько невыносимая волна восторга, что она завизжала, а потом расплакалась.

Ночью она долго не могла заснуть, вспоминала прикосновение, от которого все ее тело пронзило, словно током, запах, звук дыхания и взгляд сквозь темные очки — несмотря на уже наступившие чернильные сумерки...

Учиться оставалось всего две недели, потом начались каникулы, и Янка, как это случалось каждый год, уехала к бабушке.

«И опять на вокзал, и опять к поездам, и опять проводник выдаст белье и чай,
И опять не усну, и опять сквозь грохот колес мне послышится слово: «Прощай!»»

Там ее ждала компания мальчишек и девчонок, с которыми она дружила с самого раннего детства, они вместе бегали по заброшенному парку, рвали черемуху и мелкие, не больше горошинки, дикие яблоки, прыгали с гаражей и жгли костры в редком леске неподалеку...

* * *

«Весна!.. Я уже не грею пиво,
Весна!.. Скоро вырастет трава!
Весна!.. Вы посмотрите, как красиво!
Весна!.. В огне моя голова...»

Весна постепенно вступала в свои права. Снег под окнами растаял и в образовавшейся огромной луже мальчишки запускали кораблики из пенопласта. Потом лужа высохла и появилась молодая, почти забытого ярко-зеленого цвета трава.

Вся страна прильнула к телевизорам, напряженно следя за страстями, бурлившими на Первом Съезде Народных депутатов СССР. По Нерушимому прошли первые трещинки, предвестники могучих тектонических процессов, которым суждено было вскоре растащить Великий и Могучий на множество обломков.

Теперь окно в комнате Сергея было открыто круглые сутки и он попросил отца перетащить к окну диван, чтобы можно было даже лежа слушать уличные звуки. Правда, весенние запахи кружили голову и мешали спать. Впрочем, он так и так спал плохо, мучали кошмары, в которых он снова лежал в пыльной, пожелтевшей от солнца траве и смотрел в белесое небо, а потом корчился от невыносимой боли в тряской «вертушке»...

Потом трава за окном перестала быть новенькой и свежей, зато теперь снаружи все время был слышен гомон детских голосов — наступили каникулы.

«Мама, мы все тяжело больны,
Мама, я знаю, мы все сошли с ума...»

Голос любимого певца выдернул Сергея из очередного кошмара. Было позднее утро. Он выглянул в окно и увидел на залитом солнце балконе дома напротив девчонку, пританцовывающую под хриплые звуки колонки, выставленной на окно.

— Янка, выходи! — раздался голос снизу и девчонка скрылась в комнате.

Янка появлялась на балконе по утрам, загорала на утреннем солнце, а потом убегала куда-то со стайкой таких же, как она, подростков. Днем с балкона пожилая женщина звала девочку обедать. Вечером, когда включался свет, Сергей иногда мог видеть ее с книгой, забравшуюся с ногами в кресло.

Однажды Сергей выставил свой «Романтик» на подоконник и включил «Кино». Янка услышала, помахала ему рукой и что-то прокричала, но слов Сергей не разобрал. Навел справки, оказалось, что Янка приезжает каждый год на каникулы к бабушке, и что в июле у неё день рождения.

Сергей хотел послать ей поздравление, но так и не смог придумать, что написать. Что может быть общего у нее, совсем еще юной девчонки и у него, инвалида без рук-без ног? В конце концов он попросил маму вложить в конверт просто пустую открытку...

«Ах, эта братская, братская, братская, братская любовь
Живет во мне, горит во мне, сожжет меня дотла...»

Природа, однако, брала свое и Серега постоянно думал о Янке, представляя себя с ней в не вполне приличных ситуациях. И во вполне неприличных. И еще она ему иногда снилась. Просыпался он в липких трусах, но зато прекратились кошмары.

«И опять этот вечер и ветер, и эта луна...
Мне кажется, я вижу тебя, но это — отрывок из сна...

Телефон и твой номер
Тянут меня, как магнит...»

Вот только телефона у Сереги не было, хотя он ему и полагался, как инвалиду, выполнявшему интернациональный долг в Демократической Республике Афганистан...

Наступил сентябрь, Янка уехала домой, в областной центр. Зарядили дожди, потом начались холода.

«Я смотрю в календарь, я вижу, что скоро зима,
Наша улица на глазах меняет цвета,
За решеткой ржавой листвы я вижу птиц.
Моя двадцатая осень сводит меня с ума...»

Это была уже двадцать вторая Серегина осень, но от этого было не легче.

Становилось все труднее доставать даже самые простые продукты, а когда перед Новым годом папа пошел стоять в очередь в винный магазин, чтобы купить шампанского, он вернулся домой побитым. В новый, 1990 год чокались с Горбачевым под куранты лимонадом «Буратино»...

* * *

Начался девятый, ну то есть бывший восьмой класс. Никак не привыкнуть к этой новой нумерации…

… В десятом «А» появился новенький. Он приехал откуда-то из Средней Азии, и был немного похож на НЕГО. И звали его тоже Витя. Вдобавок, несмотря на недовольство завуча и директрисы, он носил длинные волосы и черные джинсы, рубашку и куртку. Чтобы окончательно добить девчонок, он бренчал на гитаре и пел «Звезду по имени солнце» и «Группу крови», выдвигая вперед нижнюю челюсть.

Витя как-то быстро стал школьным заводилой, Янка и Танька бегали за ним по пятам. Витя явно отдавал предпочтение более спокойной и рассудительной Янке, а над простушкой и хохотушкой Танькой посмеивался, и она изо всех сил старалась не оставлять Янку с Витей наедине.

Однажды вечером, когда им все-таки удалось стряхнуть Таньку, они поцеловались. Янка закрыла глаза, представила ЕГО и снова все тело пронзило, словно током, совсем как тогда, весной, после концерта. Витя это заметил и на следующем свидании попытался развить успех, распустив руки, но Янка вырвалась и убежала. Теперь Витя демонстративно встречался с Танькой и кто-то из подружек сказал Янке «по секрету», что они «живут»...

«Мы родились в тесных квартирах

Новых районов

Мы потеряли невинность в боях за любовь...»

Ну и пусть. В конце, концов, ОН ведь ТАК на нее посмотрел…

… Янка стала в тусовке чужой. Это бы не очень ее угнетало, если бы не отчим. Он буквально не давал ей прохода и она боялась оставаться с ним дома одна. Больше всего она ненавидела среды. По средам у мамы было заседание кафедры, и если отчим был не в смене, Янке приходилось гулять до вечера.

«Верь мне,
И я сделаю все, что ты хочешь.

Верь мне —
Я знаю, нам надо быть вместе!

Верь мне,
И я буду с тобой в этой драке...

Дай мне
Все, что ты можешь мне дать....»

Янка слушала эту песню раз за разом и ей стало казаться, что она написана специально для нее. Значит, надо ехать в Ленинград. Можно уехать после девятого класса и поступить там, например, в мореходку...

В одно из воскресений, когда отчима не было дома, Янка пришла с этой идеей к маме. Мама страшно перепугалась, понапридумывала и понарассказала Янке всяческих ужасов, а потом настоятельно попросила не уезжать. Янка расплакалась, мама тоже, и в конце концов сошлись на том, чтобы вернуться к этому разговору в десятом, ну то есть одиннадцатом классе...

«Все говорят, что мы в-месте...
Все говорят, но немногие знают, в каком.
А из наших труб идет необычный дым...
Стой! Опасная зона! Работа мозга!..»

Что ж, после экзаменов Янка опять поехала к бабушке. Компания сильно поредела — кто уехал поступать в институт, кого-то забрали в армию, остальные девочки и мальчики разбились на парочки. Янке было скучно гулять одной, поэтому она сидела целыми днями на балконе с книжкой и музыкой...

«Чтение книг — полезная вещь,
Но опасная, как динамит.
Я не помню, сколько мне было лет,
Когда я принял это на вид...»

* * *

… Наступил июнь, и Янка снова вернулась. Теперь она уже не была девочкой, а выросла в красивую, ладную девушку. Этим летом она чаще была дома, сидела на балконе с книжкой. И непременно из колонки звучал хрипловатый голос Цоя, поэтому Серега даже не включал свой «Романтик», просто сидел у окна и слушал Янкину музыку.

«… Ты смотришь на Млечный Путь, я — ночь, а ты — утра суть.
Я — сон, я не видим тебе, я слеп, но я вижу свет.

И снова приходит ночь, я пьян, но я слышу дождь, дождь для нас...
Квартира пуста, но мы здесь, здесь мало, что есть, но мы есть. Дождь для нас...»

Серегины фантазии и сны вернулись, обретя пугающую, почти осязаемую реальность — и он себя за это почти ненавидел. Ему казалось, что этим он оскорбляет ее и свои собственные чистые чувства к ней, но ничего не мог с собой поделать...

«Где-то есть люди, для которых есть день и есть ночь.
Где-то есть люди, у которых есть сын и есть дочь.
Где-то есть люди, для которых теорема верна.
Но кто-то станет стеной, а кто-то плечом, под которым дрогнет стена.

Земля. Небо.
Между Землей и Небом — Война!
И где бы ты не был, что б ты не делал — между Землей и Небом — Война!»

* * *

Ближе к концу каникул, на скамейке в скверике, где тусовалась «неформальная» молодежь, Янка вдруг увидела ЕГО портрет в окружении цветов и горящих свечей. Как? Неужели ОН мог умереть? Когда? Почему? В киоске «Союзпечать» лежала «Комсомольская правда» с ЕГО лицом в черной траурной рамке на всю первую полосу… Автокатастрофа. Уснул за рулем. Отчаяние, державшееся только на тонкой ниточке надежды, рухнуло и затопило Янкину душу невыносимой горечью… Не видя ничего от слез, поехала домой, пришпилила портрет над диваном и вышла на балкон. Как же так? Ведь мы же собирались быть счастливы вместе… Еще каких-нибудь два года, и…

… А через две недели нужно будет возвращаться домой, уворачиваться от потных рук отчима, любоваться на целующихся в школьных коридорах Таньку и Витю, а главное, теперь из этого больше нет выхода. Ехать в Ленинград теперь не было совершенно никакого смысла...

Янка села на перила, хотя бабушка категорически ей это запрещала. Она смотрела в синее августовское небо и ей казалось, что если она сейчас взмахнет руками, она взлетит, и все снова станет хорошо, как тогда, когда жив был папа… и ОН...

* * *

Внезапно наступившую во дворе тишину прорезал отчаянный женский визг. Сергей выглянул в окно и увидел, что к Янкиному дому бегут люди, но что стряслось, ему не было видно. С трудом, намотав штору на культю левой руки, Сереге удалось забраться на подоконник и посмотреть вниз. Янка лежала в траве, раскинув руки, и смотрела в небо, а из уголка губ стекала струйка крови. Сергей вздрогнул, культя ноги заскользила по оцинкованному железу карниза, и штора не выдержала...

Из оставленной на балконе колонки звучал ЕГО голос:

«А жизнь — только слово.
Есть лишь Любовь и есть Смерть.
Эй, а кто будет петь, если все будут спать?
Смерть стоит того, чтобы жить,
А Любовь стоит того, чтобы ждать...»