Михайловский замок или тень императора

Ночь опустилась слепая на город Петра.
Пусто, не видно ни зги, только холод по коже.
С юга сырые, промозглые дуют ветра,
спать не дают, воспаленную память тревожа...
Пью свой стаканчик лафита — горчит на губах.
Знаю, предчувствую — клетка захлопнется скоро.
Кровь выступает на стенах, стирая мой прах.
А подпоручик Киже тихо звякает шпорой.
Сам я построил гробницу свою, как хотел,
словно старик Монферран, след Исакия павший.
Здесь я корнями пророс, а потом облетел,
сбросив листву на сукно, как игрок проигравший...
Тени скользят, и колышется пламя свечи.
Сонм императоров движется свитой почетной...
Рот открывай и безмолвно, как Петр, кричи,
зная, что цифры сошлись для тебя обречённо...
Кто там качает, как маятник, душу мою?
Шепот и шорох плащей, а грохочет набатом.
Нету дороги назад, я застыл, как в строю,
полк за полком посылая в Сибирь безвозвратно...
Встану пред вечностью как караульный в ружье,
и не уйду, перед Богом сдержав обещанье...
А над Михайловским замком кружит вороньё.
Черные вороны — вестники слез и печали...
Каждую ночь раздается таинственный стук,
мерно и гулко дрожит он в пустых коридорах.
Ищут мальтийские рыцари старый сундук,
и о перчатке, что Аннушка бросила, спорят.
Я не заметен, мне редко отвесят поклон,
все здесь спешат, век за веком все те же заботы...
Был как-то юноша странный, мне близок стал он,
я диктовал ему главы из «Идиота»...
Близится полночь, я вновь зажигаю огни,
Бьётся в груди (словно колокол в церкви) смятенье...
Светом мертвецким дорожка мерцает луны,
Как белый шарф по запятнанным кровью ступеням...
Ночь опустилась слепая на город Петра.
Гонит Нева почерневшие волны, и стонет
ветер как Гатчинский узник, а мне до утра
глаз не сомкнуть, не уснуть… потому что я помню...