Балерина

   Евгений Жироухов

               Б А Л Е Р И Н А

                 (рассказ)

    Зарезали  балерину  Вечную. Вечная – это  её фамилия  по  второму  мужу. Балериной  она  была  в девическую  пору. Лет  пятнадцать  тому  назад  вытанцовывала  в группе  кордебалета на  подмостках  областного  оперного  театра  за  восемьдесят  рублей  в  месяц. Зарезали  её  кухонным  ножом, пахнущим  селёдкой. Колотая  рана  в  области  сердца. Совсем  мало  крови – и  мгновенная  смерть.

    Труп  лежал  на  полу кухни. На  белой,  со  следами штопки  кофточке -  засохшее  пятно  бурого  цвета.  Зелёная  юбка в  клетку  и  спущенные  до  колен  капроновые  чулки… Так  записано  в  протоколе.  Протокол  осмотра  дописали,  труп  завернули  в  половичок  и  увезли  в морг.

    Расследование  шло  точно  по  методике. Просто,  основательно и  с  той  опытностью,  которая  позволяет  плотнику  вгонять  в  доску  гвозди  с  одного  удара, а  следователю – обнаруживать  преступника  с  первого  взгляда  на  место  происшествия. Времени  прошло  совсем  не  много, но  предшествующие  события,  специфически  называемые  обстоятельствами  преступления,  выстроились  в  логическую  цепочку.

     Нервно  возбуждённый  хозяин  квартиры: седой и  высокий,  бородка  клинышком,  которому  для  пущего  сходства  с  Дон Кихотом  не  хватало  помятого  тазика  на  голове,  рассказал  всё  очень  подробно  и  почти  без  наводящих  вопросов. Рассказал,  во  сколько  собралась  у  него на  квартире  компашка  «мальчиков  и девочек», перечислил  всех  по  именам,  даже  тех,  кто  просил  не  упоминать  их  по-дружески. Упомянул и некого  «Сашу»,  которого  сам  хозяин  и  пригласил  на  вечеринку,  поскольку  этот  Саша  когда-то  оказывал  ему  некоторые  услуги,  а  совсем  недавно,  вернувшись  из  длительной  командировки,  хотел  немного  поразвлечься.

    По  словам  хозяина  квартиры,  были  и  мужья  с  жёнами, и  просто -  мужчины  с  дамами.  Всех  их,  насколько  стало  ясно,  объединяла  высокая  любовь  к  искусству. Все  собравшиеся,  за  малым  исключением, в  прошлом -  слуги  Мельпомены,  а  некоторые  — и  по  сей  день.  Собрались  просто  так,  без  веской  причины,  поговорить,  пообщаться. Убитая  была  без  мужа.  Мужа  своего  она  вообще  не  уважала,  тот  у  неё -  токарь  или  слесарь, и в  искусстве  ни  бельмеса. Сама  же  она  без  него,  то  есть  без  искусства,  жить  не  могла. Когда-то,  три  или  четыре  года,  числилась  балериной,  а  потом  вышла  из  формы,  списали  за  профнепригодность. Банальнейший  случай.  Затем,  естественно,  муж, семья, дети…  житейская  волны,  мутная  заводь. А  она  всё  жила в тех  трёх  годах  своей  молодости.

— Это,  наверное,  кажется  странным? -  хозяин  квартиры  склонил  голову  к  плечу  и  постарался  заглянуть  в  глаза  следователю.  Тот  на  вопрос  никак  не  среагировал, и  тогда,  помолчав  пару  секунд,  хозяин  попросил  разрешения  выразить  своё  умозаключение  о  вероятном  убийце. Ему  разрешили.  -  По-моему,  тут  замешан  мужчина, с  которым  она  выходила  на  кухню. Н-да,  по-моему, мужчина. Женщина  может  решиться  на  убийство  только  из-за  ревности  и,  что  тоже  допускаю, из  зависти.  Но  Вечная  не  из  тех,  кому  ревнуют  или  завидуют.  Она  -  особа  по-женски  тусклая,  блёклая,  фигурка  эм-э, костлявенькая,  этакая  килечная. И,  знаете  ли,  запах  от  неё  какой-то  такой…  неприятный  иногда, -  свидетель  сморщил  свой хрящеватый  нос. -  Вы,  конечно,  поинтересуетесь,  почему  же  она  была  вхожа  в  нашу  компанию?  Я  отвечу: из  жалости… Для  Вечной  -  поговорить  о  театре,  об  артистах,  о  постановках… -  это  всё  для  неё.  Единственный  интерес  в  её  жизни,  я  уже  говорил… Лиши  её  этого  -  она  бы совсем  пропала. На  своих  всех  работах  она  долго  не  задерживалась. Не  было  у  неё  ни  прилежания,  ни  квалификации  какой-нибудь.  Последнее  время  она,  кажется,  где-то  в  магазине  уборщицей  пристроилась, и  раньше -  в  том  же  духе… Извините,  я отвлёкся.  Вероятный  преступник, по-моему,  тот,  кто  выходил  с ней  на  кухню. А  на  кухню с  нею  выходил… Саша. -  Свидетель  сделал  паузу,  ожидая  увидеть  на  лице  следователя  произведённый  эффект. -  Больше  никто…  Только   убедительно  прошу  в  протокол  мои  слова  не  записывать.  Должны  меня  понять  -  я  живу  один,  натура  у  меня  творческая,  впечатлительная…  

       Под  утро  в  кабинет  следователя  ввели  Сашу,  снятого  с  пригородного  автобуса. Следователь,  измученный  борьбой  со  сном  и  преступностью,  взглянув  на  доставленного  слипающимися  глазами,  без  труда  признал  в  нём  представителя  постоянной  клиентуры.

   -  Давно  на  свободе?

  Доставленный, мосластый  дядя  лет  за  сорок, уже  раздетый  до  пояса  опытными  операми,  ища  сочувствия,  вздохнул:

  — Ещё  недели  нету…

  — И  не  будет, -  без  сочувствия  пообещал  следователь.

   В молчаливом  ответе – «ещё  посмотрим» -  Саша  обнажил  под  верхней  губой  рандолевые  коронки,  опустил  между  колен  длинные  руки. Шумящие  в  крови  пары  алкоголя  оберегали  сознание  от  страха  перед  наступающими  последствиями.

       -  Это  что? – сунув  под  нос  задержанного  снятую  с него  рубашку  с крапинками  бурого  цвета,  спросил  следователь. -  Твои  отпечатки  на  ноже. Будем  брыкаться -  или  поговорим  конкретно?  Ты,  я  смотрю,  тюрьмой учёный.

       Саша  кисло  улыбнулся  и  сказал «пиши».

       То  ли  от  постепенно  наступающей    профессиональной  деформации,  то  ли  от  каждодневного  перенапряжения  в  однообразном   калейдоскопе  человеческих  драм,  следователь  не  чувствовал  ни жалости   к  убитой  балерине,  ни  ненависти -  к  её  убийце. Он  даже  радовался,  что  всё  сходится  так  просто,  всё  стыкуется  по  шаблону  криминалистики.  Вот допишет  сейчас  допрос,  вынесет  постановление  о  задержании  и  уедет  домой  спать.

      Крупным  почерком  следователь  записывал  слова  Саши,  облекая  их  в  канцелярские  обороты. Саша  языком  владел  легко,  не  вякал  и  не  мякал,  разбирался  в  нюансах  квалификации  преступных  деяний  и  поэтому  к  трагической  развязке  своё  повествование  подводил  постепенно  и  осмотрительно. Когда  по  его  мнению  было  нужно  выделить  смягчающее  обстоятельство,  он  выделял  это  место  голосом,  а  иногда,  даже  мимикой.

      -  Я,  гражданин  следователь,  вообще  по  натуре  своей  человек  легковозбудимый.  По  этой  своей  болезненной  слабости  и  сел  первый  раз  за  хулиганку.  И  вчера  — тоже  нервничать  стал.  Сами  поймите,  только  что  освободился,  охота  на  полную  грудь  вдохнуть  воздуха  свободы…  А  она  мне  всё  про  какое-то  там  Лебединое  озеро.  То  это  Озеро -  или  не  то. Не  по  её  что-то  там  в  этом  озере…  Этот  седой  бобёр  Венька  пригласил,  я  и  пошёл,  думал,  что  артисточки  там,  балериночки,  то – сё.  Короче,  сами  понимаете,  наказание  честно  отбыл,  могу  теперь  -  как  все. Я же  мужчина,  в  конце  концов. А?

   -  Ближе  к  делу, — буркнул  следователь.

   -  Я  и  хотел  это  самое…  ближе… -  Саша  спрятал  под  ладонью  гаденькую  улыбочку. -  Там  все  парочками  были.  Одна  только  эта,  убитая,  без  хахаля. Я  не  стал  портить  гражданам — товарищам  карточный расклад  и  согласился  на  то,  что  другим  не  надобно.  Учтите,  гражданин  следователь,  против  общества  не  пошёл,  порядок  не  нарушал,  держался  благородно…

    -  Учту,  -  опять  буркнул  следователь.

    -  А  убитая эта…  Совсем  не  лакомый  кусочек.  Даже  мне,  хоть  я  и  с  голодухи  безбабьей. Этакая  белая  моль,  вы  сами бы посмотрели.  Ах, да… вы ж  видели…  Тоже,  прошу  учесть,  незавидный  удел…

     -  Короче!

     -  Всё  понял.  Значит,  так.  Когда  эти,  в  комнате  за  столом,  дядечки  и  тётечки  закатывали  друг  перед  другом  глазки,  сжимали  пальцами  височки  и  талдонили,  как  попугаи,  «бездарно-бездарно»,  я  повёл  эту  приютскую  мышь  на  кухню.  Раскрыл  там  перед  ней  свою  душу,  на  жизнь  пожаловался,  слезу  пустил… Ничего  такого  аморально-криминального,  поймите  правильно,  у  меня  и  в  мыслях  не  было.  Чистый  душевный  порыв  истосковавшегося  по  ласке  мужика. Что ж  я -  не  живой,  что  ли!  Запишите  эти  мои  слова  как-нибудь  поприличней,  начальник.  Чтобы  посля  суд  тоже  учёл.

    -  Хорошо, -  кивнул  следователь,  разминая  пальцы.

    -  Ну,  сидим, значит,  мы  рядышком  на  кухне.  Я  ей  уже лапу  свою  на  коленку  положил.  Всё,  вроде  бы,  по  мазе  идёт… А  тут  меня черт  дёрнул  за  язык.  Спрашиваю  «а  любите  ли  вы  театр?».  Это  я  в  каком-то  кино  когда-то  видел…  Она  так  обалдело  на  меня  посмотрела,  раскрыла  рот,  будто  задыхается,  потом  рот  закрыла  и  говорит  шепотком  «очень».  И  как  пошла  лепетать  о  том,  как  она  в  театре  плясала.  Потом  у  меня  голова  заболела  от  такой  тоски.  Сижу,  сам  себе  наливаю,  селёдочку  тут  на  столике  покромсал. А  она  всё  заливает,  костерит  какого-то  своего  начальника,  который  её  с  работы   танцорской  выгнал.  За  то,  говорит,  что  в  постель  с  ним  не  легла…  А  я  уж  сам  вибрирую.  Под  кофточкой  у  неё  шебуршусь,  а  она  у  меня  на  плече  пузыри  пускает,  о  несправедливости  лепечет.  А  я  уж  об  этой  несправедливости  на  зоне,  во-о…  сколько  наслушался, -  И  подозреваемый  чиркнул  себя  большим  пальцем  по  кадыку. – Какая,  к  хренам,  в  нашей  жизни  справедливость… Так  ведь,  гражданин  следователь?

    — Не  отвлекайся.

    — Не-е,  я  же  всё  по  делу… Вы  не  подумайте,  что  я   грубо  с  ней,  или  чего  такого. Она  уже  почти  в обморок  падать  собиралась,  когда  рассказывала  какое  у  неё  какое-то…  «кондраше»  хорошо  получалось, что  все  хвалили.  За  прыжок,  говорила,  ещё  её  хвалили…  Ну,  и  ещё  что-то. Будто ей в молодости все говорили, что она на какую-то Катю Максимову очень похожа… А  я  уже  капрон  с  неё  спускаю -  а  она  вспоминает,  как  ей  там  кто-то  ручку  целовал. Кому ты,  думаю,  нужна, крысёнок  костлявенький.  Только  зэк  голодный  и  позарится. …  Водички  можно,  гражданин  следователь?

        Саша  выпил  до  капли  стакан  воды.  Крякнул,  утёр  губы  и  продолжил  без  напоминаний:

      -  Вижу,  значит,  она  мне  сейчас  танец  маленьких  лебедей  сбацать  собирается.  Чувствую,  что  я  сам  в  псих  впадать  начинаю,  аффект,  значит,  на  меня  находит. Ну,  и  вмазал  ей  слегка… Не-е,  собирался  только,  просто  замахнулся.  Провались  ты,  говорю,  курица  такая-сякая, со  своим  театром,  кому  ты  нужна  и,  вообще,  ноги  у тебя  кривые…  И  тут -  она  глазами  как  зыркнет.  Подбородок  задрала – и прёт  из  кухни  в  спущенных  чулках. Пропал,  думаю,  вечер  зазря. Я  же  два  года  в  руках  женского  тела  не  держал  -  сами  понимаете, гражданин  следователь… Ну,  и  тут  ножик  под  рукой  оказался, на  столе  лежал. Я  его – хвать и ей  в  грудь  наставил. Без  всяких  замыслов-умыслов,  просто  показать,  что  переживаю  очень. Ну,  а  она  взъерепенилась,  мордочка  злая  и  глазами  такими  на  меня  смотрит,  как  ведьма… Аж, не  по  себе  стало… А  тут  в  кухню  какой-то  мужик,  из  гостей  видать,  зашёл. Увидел  нас –  губу  отклячил  и  обратно  повернул. А эта  дурочка  ка–а-к  дёрнется  — прямо  на  ножик и напоролась…

     — Сама?

     — Как  есть  сама,  клянусь  родителями.  Жалко,  что  никто  не  видел.  Свидетели  бы  подтвердили,  что я  ни  при  чём.

     — Ну,  и  дальше  что?

     — А  что  дальше?.. Упала она, дёрнулась два раза — и затихла...  Пропал вечерок,  подумал.  Положил  балерину  на  половичок  и  тихонько  ушёл.  Шум  поднимать  не  стал, всё  равно  бы  не  так  поняли...

     -  Погиб,  выходит,  человек  из  любви  к  искусству? -  сказал, будто  сам  себе следователь  и  покачал  головой.

        Саша  тоже  покивал, но  утвердительно.  Потом,  то  ли  вздохнул,  то  ли  зевнул  и  сожалеюще,  будто  балерину  переехал  трамвай,  сказал:

      -  Неосторожная  она  была. Из-за  своего  балета,  считай,  на  нож  и  прыгнула. Обиделась  дюже.  Так-то  она  не  против  была…    

        Следователь передвинул  подозреваемому  бланк  протокола: прочитать  и  подписать. Тот скрупулёзно  перечёл  текст  и  вернул  без  подписи.

       — Так  и  допишите  в  конце,  что  потерпевшая  погибла  от  любви  к  искусству.

           Подозреваемый ткнул пальцем в лист протокола.

           Следователь  обратно  двинул  ему  листки,  в  упор  посмотрел  на  мосластую  фигуру  с  аляповатой  татуировкой  на  безволосой  груди,  сказал  жёстко:

       -  Подписывай,  быдло. И не вякай мне тут. Попал ты, гнида, на балетного фаната… А за Екатерину Максимову… Да я тебя бы, была бы моя воля… Конвой! — крикнул он в коридор. — В камеру эту мразь!

             Собирая  бумаги  на  своём  столе,  следователь  вдруг  ощутил  резкий  щипок  в  области  сердца.  Видимо  отключился  рефлекс  самосохранения  организма,  называемый  специфически  «профессиональная  деформация». Точно  шильным  уколом  вошла  в  сердце  острая  жалость  к  горемычной  балерине.

                                                           ------------------------  «     » ---------------------