Дорога к Славе

                                                                                                                       Дорога к Славе.

Канун нового года. Непривычно тепло, снега нет вовсе, а льет нехороший дождь.

Окраина города. Фасады хрущевок смотрятся декоративно. На их фоне  пешеходы напоминают массовку во время киносъемки. Выглядят согласно местности: потеряно, одиноко, ранено. Никто не улыбается. Наверное, потому что все ждали зимы; снежной, веселой, а она почему-то не пришла.

Моя осторожность ничуть не спасает: мы опять попадаем в невидимую яму.  Разбитая дорога в ливень — какое это унижение для водителя! Оно выламывает изнутри, казалось бы, надежную перегородку, выпуская энергию волн чрезвычайной ненависти — безадресной и бесполезной. Даже, если водитель толстовец или, как я, Дед Мороз. 

Опять она в телефоне. Даже у Снегурочек нет иммунитета против этой болезни. Дочь… Моя радость. Окончательно обессиленная, но все равно совершенная прелесть. А как идет ей этот костюм! Быть ей лучшей, нет, единственно настоящей Снегурочкой на свете, если бы, увы, не телефон.

Я снова угодил в яму. Нет, все-таки трудно быть Дедом Морозом.

— Последний. Эй, дедуля, слышишь? Последний, говорю, – Аня берет подарочный пакет с заднего сиденья. Из пакета достает сложенный вдвое лист бумаги. — Слушай поясниловку из соцзащиты, — она развернула листок и принялась читать:

— Слава Покрасс, семь лет. ДЦП. Колясочник. Не говорит, но умственно полноценен. Проживает с отцом и бабушкой. Вольская, дом три, первый подъезд, четвертый этаж, квартира… Ну что, драйвер. На светофоре направо, давай.

Мы сворачиваем и без труда находим дом с табличкой «улица Вольская, 3».

Глушу мотор. Вытираю бархатистым рукавом мокрое от пота лицо и прошу Аню прочитать письмо. Она вынимает из конверта тетрадный лист, на котором пляшущим почерком было написано:

Здраствуй дед мароз. Вобще то я большой мне семь лет и я уже в тебя ни верю. Я тебя ни буду ждать и елки нет у нас. Бабушка говарит если елки нет дед мароз не придет. Но я знаю тебя не бывает потомушто ты меня не слышал. Я сильно просил тебя в прошлом году хорошие лекарства для мамы и сабачку. Но нет у миня ни мамы ни сабачки А больше мне ничево не надо. Жалко я не магу ходить Ябы нашел работу для детей и смог бы купит бальшую коробку конфет металическую с рисунком жарптицы на крышке. Почему жар птицы я не знаю. мне очень хочится так. эту коробку я бы подарил на новый год своей бабушке. ей никто не дарит подарков. А мне ничего ни надо у меня все есть. Ты пажалуста не обижайсяна меня. Я Слава Покрасс.

Мы выходим из машины и ныряем в подъезд. Полумрак кажется ненастоящим, как и все, что наполовину.

Медленно поднимаемся — Снегурочка, за ней, как и положено Деду Морозу, тащусь я. Между третьим и четвертым этажами запахло мочой. На грязно-зеленой стене кто-то вывел черными чернилами: «Вика — мразь! Ты все равно будешь моей». 

Наконец, мы стоим у дверей Славы. Звонок вызвал едва уловимое шуршание: очевидно, кто-то торопился открыть дверь. Мы переглянулись. Дверь приоткрыли. На пороге стояла, не иначе как та самая добрая бабушка, о которой писал Слава. Одной рукой она одергивала поношенный ситцевый халат, другой, – распахнула дверь.

— Славушка, деточка! Посмотри, кто пришел! — заголосила бабушка. — Проходите, проходите. Слава — там.

 В комнате было чисто и бедно. На стене в рамке — бросилось в глаза —висела фотография, с которой на нас смотрела молодая, красивая женщина. Она прижимала к щеке красное яблоко, которое выглядывало из-под спадающей пряди густых, вьющихся волос.

Слава сидел в коляске и смотрел на нас недоверчиво. Я начал играть свою привычную дедморозовскую роль, имитируя старческую немощь:

Шли вдвоем довольно долго

Через льды, через снега.

Шли все дни, не зная лени,

Не сбивались мы с пути.

Не успев сказать самого главного: «про счастье, детский смех в кругу друзей и чтоб жилось всем веселей», я неожиданно забыл текст. В этот момент дочь освободилась от первоначальной оторопи и пришла на помощь.

— Дедушка Мороз! А подарок ты принес? Посмотрим, с чем ты к Славе пришел, — просвиристела Аня.

Я запустил руку в мешок, достал металлическую коробку конфет и протянул её изумленному Славе. Он подался вперед в желании схватить ее, но руки слушались плохо. Их ломаные движения походили на дрожание корявых веток в осенний, ветреный день. Я аккуратно вложил коробку в его ладони. Он медленно поднял голову и посмотрел на улыбающуюся бабушку.

Приоткрытый рот и звуки сдавленного дыхания–рыдания, как далекое эхо вопля, влажные, ликующие глаза, гордо закинутая назад голова и даже встопорщенный завиток на макушке, – все вдруг приобрело смысл иной, недетской решимости. Решимости мужской воли. Всё в нем страстно выражало радость исполнения этой воли: «Возьми, это тебе… Тебе, моя добрая бабушка. От меня. С Новым годом!».

Бабушка взяла конфеты, наклонилась к Славе и поцеловала его в щеку.
На мгновение жар-птица на коробке вспыхнула и все залилось светом: старый комод, Слава, ситец бабушкиного халата, костюм моей Снегурочки…

И красивая женщина с яблоком.