Иди. Конкурсная работа № 5.
— Иди. Господь с тобой — сказала бабушка, провожая Сашку за околицу деревни и трижды перекрестила. Затем отвернулась, чтобы он не увидел, как побежали крупные слезинки по морщинистому лицу.
А Сашка бы и не увидел, он уже шёл, шёл вперёд. Там поезд, огни большого города Ленинграда, училище, новые друзья и целая жизнь впереди. Сашка — большой и взрослый, он только усмехнулся про себя:
— Какие дремучие предрассудки и пережитки.
Он совсем не обиделся на бабушку:
— Ну что с неё взять, она остаётся здесь, в маленькой деревне, в прошлом веке и в прошлой жизни, что с ними поделать, с пережитками, мы другие и всё у нас по-другому, а им, старым, простительно.
Сашка идёт, не оглядываясь, до самого леса и только там бросает назад недолгий прощальный взгляд. Бабушка всё стоит, скрестив руки на груди, и смотрит, как он уходит.
Потом была служба. С полевыми учениями и хозработами, с Ленинскими чтениями и политзанятиями. И наивные, написанные крупным почерком, с огромным количеством ошибок, бабушкины письма.
«Одевайся теплее, Саша, не форси, я тебе послала вязаную безрукавку и шерстяные носки».
И опять Сашка усмехался про себя, представив, как он придёт на службу в вязаной бабушкиной безрукавке.
Впервые в жизни — самолёт. Большой транспортный, военный борт. На посадке в Кабуле трясло сильнее, чем телегу на ухабах деревенского бездорожья. Откуда-то из глубины подсознания выскочили, сами собой, много раз слышанные ещё в детстве от бабушки слова:
— Отче наш, Иже еси на небесах!
Да святится имя Твоё,
да придет Царствие Твоё,
да будет воля Твоя,
яко на небеси и на земли.
Но под ногами, хоть и чужая, но твёрдая земля. И снова Сашка смеётся, уже над собой:
— Крепко же засели во мне бабушкины предрассудки.
Потом были другие войны, антитеррористические операции и операции по принуждению боевиков к миру. Были грязь военных дорог и стоны раненых, были взрывы и кровь из ушей, слёзы бессилия и радость от нового наступившего дня.
И Сашке не было больше смешно над бабушкиными предрассудками и пережитками. Бабушки не стало, а её «Иди. Господь с тобой», осталось навсегда.
*******************
Эксплуатация понятия «слова божьего» в наше время видится лишь как testimonium paupertatius автора. Как неспособность создать нечто свое, конструктивное, не повторяющее сомнительных истин, растиражированных офсетным способом и раздающихся на каждом шагу.
(Именно сомнительных; окружающая жизнь не дает ни одного примера, когда бы это «слово божье» хоть кого-нибудь спасло.)
Сказанное в скобках выходит за рамки судейских оценок; художника нельзя судить за идеологию: еще Алексей Максимович говорил, что человек может верить и не верить.
Художника можно судить лишь за уровень художественного мастерства, но здесь судить нечего, поскольку уровень исполнения ниже всякой критики.
Клишированность темы могла бы быть спасена оригинальностью стиля или живостью языка. Ничего подобного в данном тексте нет, он лапидарен от первой строчки до последней.
В произведении объемом 2 080 ЗСП (= 0,05 а.л.) – тем более с попыткой осветить серьезную тему – должно работать не только каждое слово, но даже каждый пробел между ними. О понимании этого автором я сказать не могу.
Набору штампов позавидовал бы журналист многотиражной газеты «40 лет без урожая».
Не припомню ни одного душещипательного произведения, где лицо старухи не было морщинистым, а слезы – крупными.
И чтобы письма ее не оказались наивными – хотя наивность не является атрибутом возраста или социального положения.
Но даже распоследний из «деревенщиков» мог нарисовать картинку местности мазками более яркими, нежели убогое «деревенское бездорожье».
Повествование ведется от третьего лица, с деревенским внуком «наивной» бабушки в качестве главного героя – слова о «глубинах подсознания» в таком тексте столь же органичны, как стразы «Сваровски» на колхозном ватнике.
Внезапный скачок в настоящее время в 9-10 строках – вероятно, примененный автором для экспрессии – дает ощущение полной неумелости при формировании структуры глаголов, которая является едва ли основополагающей для правильно построенного повествования.
Предпоследний абзац поистине ужасен: под запятую перечислены страшные вещи, под запятую они и вылетают вон из читателя, не отозвавшись в душе.
Стоит отметить, что при развитии стандартной темы автор не удосужился даже посмотреть правильный текст молитвы «Отче наш».
Господь у него не на небесЕх, а просто на небесАх, а царствие не прИИдет, а просто прИдет…
«Молитва» бабушки – и не церковнославянская и не осовремененная, она просто некий воляпюк, слепленный не пойми из чего и поданный как истина.
Такая небрежность свидетельствует о том, что приверженец слова божия на самом-то деле этих слов в самом себе не слышит.
Язык повествования прост, но в этом его прелесть. История-воспоминание, история-рассуждение, откровение. Добрая, искренняя, понятная большинству читателей. С лёгким юмором и глубиной. Спасибо автору!
Воплощение не на высоте, но достаточно трогательно.