Магазин товаров для дома (отрывок). Здравка Евтимова

В ней пряталось солнце и тихие пылинки, деревья с мелкими красными яблоками, даже река разливалась, словно поле счастливца, была и зима – красивая, снежная, и светлый ветер прятался в улыбке Маши. Ячо не мог понять, как остальные этого не замечают. И хорошо, что не замечают, потому что тогда бы Маша исчезла из городка – из маленького городка, полного сухих осенних листьев. Ячо долго работал в цирке «Соле Мио», исколесил всю Италию – чистил лошадей и кормил старого льва Леоне, который был болен. Ячо жалел льва. Но во всей Италии не было улыбки, как у Маши из захолустного городка, где оставалась и его мать. Младшие братья умчались в Мадрид и не звонили, и Ячо не звонил, хотя и думал о матери – о женщине, темной, словно ночь после трудного дня.

Мать подметала площадь городка. У нее болели ноги. Пока Ячо кормил Леоне, он представлял старушку с метлой и мечтал, как она сядет на поезд на центральном вокзале Софии и приедет к нему в Палермо. Ячо к тому времени накопит денег и поведет маму в ресторан. «Большим человеком стал», – скажет его мама и забудет о метле, пока они будут гулять по городскому парку. И лишь в самом конце, когда уже растает вечер и Леоне, несчастный больной Леоне, уснет, Ячо спросит маму, но очень-очень робко и тихо: «Мам, а что с Машей?» Даже не будет об этом спрашивать – скажет только: «Работает ли еще тот магазинчик товаров для дома?»

«Ну да», – сказала ему мать по телефону. Ее темный голос сиял, он был беспокойный и сдавленный, но светил назло пустому кошельку. Маша оставалась в городке, где даже река пересохла, где исчезли поля, но Маша не уехала в Мадрид. «Держи, Маша, это тебе шаль из Неаполя, такая вот первоклассная шаль». «А в цирке есть другие девушки?» «Есть и другие девушки, Маша. Но они не…» Как ей сказать, что в ее улыбке таятся уголки, где растет дикая ежевика, в ее улыбке – маленькая улочка, что ведет к их дому на самом краю городка – а это даже и не городок уже. Это просто пустое место, если оттуда уедет Маша.

«Ну что ты за человек такой, Ячо, – говорит ему мама. Не можешь нигде осесть. Подует ветер с юга – и ты исчезаешь куда-то. Куда – в Италию, в Данию?» У его матери было трое сыновей, все смуглые, как дорога, что рассекает одичалые поля. Все красивые, как облака, гордой вереницей плывущие к Черному верху. Но они постоянны… «А ты… тебе всё не сидится. Куда ты собрался?» «На первый попавшийся поезд. Я сажусь на него – мне нравится смотреть мир, смотреть на чужие поля». «Тогда почему ты возвращаешься?» «Так ради магазинчика товаров для дома», – думает Ячо.

«Вот сандалии из Палермо, Маша», – говорит он ей. «А у тебя нет подруги в Палермо?» «Да  так… Но эти сандалии для тебя».

А она, Маша, – маленькая, словно те дикие яблоньки, что растут на холме над городом. Дома там часто пустуют, а ведь это красивые дома. Ячо больно их покидать. «Эта шляпка для тебя, Маша». Он не хочет говорить, что ее забыла какая-то дама, и Ячо забрал шляпку себе. Это вовсе не значит, что у него нет денег. У Ячо много денег.

В день, когда он приезжает домой, мама не идет подметать своей медленной красивой метлой площадь, хотя на плитку – ведь стояла осень, глубокая, словно озеро, – нападало два миллиона листьев. Мама не идет на работу, потому что Ячо привез столько денег, столько денег, что они идут в ресторан «Балкан». Он покупает двадцать девять кебабов и три пива, а для матери – «Пина Коладу». Он не ест, а смотрит на маму и на братьев – как те заглатывают кебабы. Он думает, что же стало с Леоне. Цирк наверняка уехал куда-то, и наверняка старый лев Леоне тоскует по своему сторожу Ячо из Брезника, Болгария.<…>

перевод Мосинец Анастасии, Санкт-Петербург

подстрочник (машинный перевод)

Там было солнце и тихая пыль, деревья с маленькими красными яблоками, была даже река, которая текла как уровни счастливого человека, была также зима — хорошая зима с большим количеством снега и легкий ветерок в улыбке Маши. Ячу было интересно, как другие люди этого не видели. Ну, они ее не видели, потому что тогда Маша могла исчезнуть из города — маленького городка, полного засушенных осенних листьев. Ячо долгое время работал в цирке Единственного Мио, путешествовал по всей Италии — чистил лошадей и кормил старого Льва, больного льва. Ячо простил льва. Но по всей Италии не было улыбки, как у Маши в его заброшенном городе, где остановилась его мать.Его младшие братья взяли Мадрид и не звонили, а Ячо не звонил, хотя думал о своей матери — такой темной женщине, как вечером после утомительного дня. Его мать подметала площадь маленького городка. Её ноги болят. Во время кормления Леоне Ячо увидела старую метлу и подумала, как сесть на поезд с центрального вокзала Софии и доехать до Палермо. Ячо собрал деньги и отвезет маму в ресторан. «Ты стал большим человеком», — говорила его мать, и, прогуливаясь по городскому парку, он забывал метлу. Только наконец, когда к вечеру Леоне, бедняжка Леоне, уснул, Ячо спросит его мать, но очень, очень тихо и тихо:«Мама, что случилось с Машей? Он даже не спросит этого, он просто скажет:«Этот домашний магазин все еще работает?». Ну, ее мать сказала по телефону. Ее темный голос сиял, он сгорбился и волновался, но он сиял, несмотря на пустую сумочку. Маша была в городе, где даже река высохла, где исчезли поля, но Маша не уехала в Мадрид ». Вот, Маша, это шарф из Неаполя, такой большой шарф. Есть ли другие девушки в цирке? Есть другие девушки, Маша. Но они не… Как сказать ей, что в ее улыбке есть тайники, где есть дикая ежевика, в ее улыбке есть небольшая улица, ведущая к их дому в самом конце города — и она уже даже не город. Ничего не будет если Маша уйдет.

«Это босоножки из Палермо. Маша, — говорит он ей. Разве у вас нет девушки в Палермо? «Я не знаю. Но эти сандалии для тебя. "

А она, Маша, такая же маленькая, как те дикие яблоки, которые растут на пруду над городом. Дома там часто пусты, но это уютные дома. Яхо причиняет ему боль, когда он уходит. «Эта часовня для тебя, Маша». Он не хочет говорить ей, что мисс забыла ее, и он забрал ее. Не то чтобы денег нет. У Ячо много денег. В его выходной день его мать не собирается подметать площадь своей медленной красивой метлой, хотя два миллиона листьев упали на плитки — это была осень, такая же глубокая, как озеро. Его мать не идет на работу. Потому что Ячо приносит столько денег, столько денег, что они идут в балканский ресторан. Он покупает двадцать девять шашлыков и три пива и для своей матери Пина Колада. Он не ест, но смотрит на свою мать и братьев — глотает шапки. Он задается вопросом, что происходит с Леоне. Цирк, должно быть, куда-то ушел; старый лев Леоне, должно быть, сожалеет о своем страже Ячо из Брезника, Болгария

Оригинал. Магазинче за домашни потреби. Здравка Евтимова

В нея имаше слънце и тиха прах, дървета с малки червени ябълки, имаше и река дори, разляла се като нива на щастлив човек, имаше и зима– хубава зима с много сняг, и светъл вятър имаше в усмивката на Маша. Ячо се чудеше как другите хора не виждат това. Добре, че не я виждат, защото тогава Маша можеше да изчезне от градчето – малко градче, пълно с изсъхнали есенни листа. Ячо бе работил дълго време в цирк „Соле Мио“, бе обиколил цяла Италия – чистеше конете и хранеше стария лъв Леоне, който бе болен. На Ячо му беше жал за лъва. Но в цяла Италия нямаше усмивка като на Маша от неговото затънтено градче, където беше останала и майка му. Малките му братя бяха хванали по Мадрид и не се обаждаха, и Ячо не се обаждаше, макар че си мислеше за майка си – една такава тъмна жена, като привечер след уморителен ден.Майка му метеше площада на малкото градче. Краката я боляха. Докато хранеше Леоне, Ячо виждаше старата с метлата, и си мислеше как тя ще хване някой влак от Софийската централна гара и ще дойде при него в Палермо. Ячо е събрал пари и ще заведе майка си на ресторант. «Ти стана голям мъж», ще каже майка му и докато се разхождат из градския парк, ще забрави метлата. Едва най-накрая, когато вече вечерта се е стопила и Леоне, горкият болен Леоне, е заспал, Ячо ще попита майка си, но много-много тънко и тихо: «Мамо, какво става с Маша? Даже няма да пита това, само ще каже: –Още ли работи онова магазинче за домашни потреби?» Ами да, беше казала майка му по телефона. Тъмният й глас грееше, той бе припрян и притеснен, но грееше въпреки празното портмоне. Маша бе в градчето, където дори реката е пресъхнала, където нивите са изчезнали, но Маша не е тръгнала за Мадрид.»Ето ти, Маша, това е шал от Неапол, един такъв страхотен шал. В цирка има ли други момичета? Има други момичета, Маша. Но те не са… Как да й каже, че в усмивката й са се притаили местата, къдеторастат диви къпини, в усмивката й има малка уличка, която води до тяхната къща в самия край на градчето – а то вече дори не е градче. То съвсем нищо няма да е вече, ако от него си тръгне Маша

«Това са сандали от Палермо. Маша», казва й той. Нямаш ли си някое момиче в Палермо? «Ами не знам. Но тия сандали са за тебе».

А тя, Маша, е дребна като ония диви ябълки, които растат по баира над градчето. Къщите там често остават празни, а са гиздави къщи. Ячо го боли като си тръгва от тях. «Тази капела е за тебе, Маша». Не иска да й каже, че една госпожица си е я забравила и той я е прибрал. Не че няма пари. Ячо има много пари. В деня, когато си идва, майка му не отива да мете с бавната си красива метла площада, макар че по плочките – нали беше есен, дълбока като езеро – са нападали два милиона листа. Майка му не отива на работа. Защото Ячо донася толкова много пари, толкова много пари, че отиват в ресторант „Балкан“. Той купува двайсет и девет кебапчета и три бири, а за майка му – «Пина Колада». Той не яде, ами глед майка си и братята си – как гълтат кепабчета. Пита се какво ли става с Леоне. Циркът сигурно е заминал някъде; старият лъв Леоне сигурно жали за своя пазач Ячо от Брезник, България. <…>