Насыров Юрий. Конкурсная подборка
Два берега.
Между берегом правым и левым
Жизнь моя, словно Волга течёт.
И доплыть к ним судьба не сумела,
Жизнь — теченье никак не даёт.
Часто кажется, что доплываю
И на левом стою берегу.
Оглянусь же, смотрю, понимаю,
Что доплыть я никак не могу.
Жизнь — течение бурное очень.
С ним бороться не так — то легко.
Но борюсь и плыву, между прочим.
И ведь плыть мне не так далеко.
Я надеюсь, что хватит мне силы.
Левый берег — рукою подать.
Просто сердце на правом остыло.
И Душа начала остывать.
Ну а здесь же, на Левобережье,
Снова ожили сердце с душой.
Будто раньше они вовсе не жили,
Хотя жили во мне и со мной.
Доплыву и останусь навеки
Я на Левом своём берегу.
Только здесь я живу Человеком.
Там, на правом, так жить не могу.
Одиночество.
Снова ночь. И снова одиночество
Хищной птицей реет надо мной.
Видимо, сбывается пророчество.
В жизни нам не встретиться с тобой.
Нам с тобой не подарить друг другу
Сладостных и пламенных минут.
Сколько лет я жду тебя, подруга -
Столько и возлюбленных не ждут.
Но я жду и верю, и надеюсь,
Что найду тебя, моя любовь.
Ты поверь, что я любить умею,
Так, что в стужу закипает кровь.
Так, что ты забудешь в одночасье,
Что когда — то ты была одна.
Ты узнаешь, что такое счастье,
И увидишь, как ты мне нужна.
Ну и пусть пока что одиночество
Хищной птицей реет надо мной.
Я не верю в мрачное пророчество,
Всё равно мы встретимся с тобой.
Облака.
Мне в облака понравилось смотреть.
Я иногда в них вижу, очень много.
Я верил, верю, буду верить впредь,
Что наша жизнь — действительно от Бога.
Я часто вижу лица в облаках.
Простые человеческие лица.
Конечно же, есть жизнь на Небесах.
И в этом невозможно усомниться.
Как Ангелы бывают облака.
Как люди, как строения бывают.
Нет, жизнь другая есть наверняка.
На небе это так не возникает.
Фантазия, быть может, у меня?
Всё это лишь явление природы?
Но наблюдал за небом я полдня,
И видел в нём я множество народа.
Не знаю я, как это объяснить.
Больное, может быть, воображенье?
Но то, что мы продолжим где — то жить,
Не вызывает всё — таки сомненья.
Бездомный пёс.
Голодный и грязный, со сломанной лапой,
Бредёшь ты по тропке, хромая, один.
А был ты когда — то ухоженным Чапой.
Да только вот бросил тебя господин.
Не нужен ты стал его внукам и детям.
И всем надоело тебя выводить.
Один ты остался на всём белом свете.
И не с кем тебе поиграть, пошалить.
И не в кого носом холодным уткнуться,
И некому даже хвостом повилять.
Никто не желает тебе улыбнуться,
Погладить, по — дружески лапу пожать.
Да лапы всего только три и осталось,
Сломал тебе лапу какой — то подлец.
Не свойственна людям сегодняшним жалость,
Не свойственна им доброта, наконец.
Ты ищешь свой дом, ищешь новых хозяев.
И смотришь с тоской и надеждой вокруг.
Найдёшь ли вот только? Я, право, не знаю.
Но, хочется верить, найдёшь ты их, друг.
И ты на прохожих не гавкаешь даже.
А только с укором им смотришь в глаза.
Иди, я тебя хоть немножко поглажу.
Да, жаль, ничего ты не можешь сказать.
Я взял бы тебя. И такого — хромого.
Да только тебя вот мне некуда взять.
Ведь я, как и ты, я же тоже без дома.
Я тоже пытаюсь свой дом отыскать.
Первый снег.
Вот он и выпал, первый снег.
Вокруг белым — бело.
Бредёт вдоль дома Человек,
Пальто ему мало.
Ботинки порваны на нём,
И шапки тоже нет.
Откуда он такой, и днём?
И сколько ему лет?
Бредёт один. Куда, зачем?
Не видит ничего.
Он не общается ни с кем,
Не слышит никого.
Не знает сам, куда идёт,
И где найдёт приют.
Его нигде, никто не ждёт,
Но ноги — то идут.
Идут давно. А он устал.
И хочет отдохнуть.
Но он не видит свой причал,
И продолжает путь.
Идёт, пока хватает сил,
Не видя первый снег.
Так чем — то сердце зацепил
Мне этот Человек.
Вечереет.
Вечереет, в округе всё тише.
Ранний месяц взошёл в вышине.
Погулять я на улицу вышел.
Так, взгрустнулось немножечко мне.
Отчего мне вот только взгрустнулось?
Если честно, и сам не пойму.
На Душе как – то всё встрепенулось.
Вспомнил молодость вдруг. Почему?
Вспомнил буйную юность и детство,
Ту, ушедшую в прошлое жизнь.
Всех, с кем рос, всех, с кем жил по соседству,
И всех тех, с кем когда – то дружил.
Ведь всё это, действительно, было.
Только всё безвозвратно ушло.
Даже сердце чуть – чуть защемило.
Как – то стало Душе тяжело.
Тяжело. Но и, всё же теплее.
Греют искорки прожитых лет.
И в Душе стало ярче, светлее.
А, возможно, и грел её свет?
Баня.
Веник, ковш и рукавица
Старый, узенький полок.
Вроде бы пришёл помыться,
А помыться и не смог.
Парюсь, парюсь, парюсь, парюсь,
И уже не до мытья.
Поддаю и обжигаюсь,
Баня русская моя.
Веником машу дубовым,
Разгоняю пар опять.
Всё, пожалуйста, готово.
Можно снова начинать.
Вновь бью веником себя я,
По ногам, бокам, груди.
Вот, действительно – парная.
Хоть совсем не выходи.
Коту.
Обнял за шею лапой.
Мурлыкает опять.
Как будто сына папа,
Укладывает спать.
Но кто кого уложит?
Вот это вот вопрос.
Кот всё – таки, похоже,
А, может быть, барбос.
Барбос лишь не мурлычит,
А ласково урчит.
Но каждый носом тычет,
И будто говорит:
«Забудь про всё, хозяин,
И отдохни чуть – чуть.
Но корма в мою миску,
Насыпать не забудь.
А я тебе «смурлычу»,
Иль что – ни будь «сурчу».
На грудь к тебе прилягу,
И просто помолчу».
Пусть дома кто – то будет
Собака или кот.
И пусть нас кто – то любит,
И пусть хоть кто – то ждёт.
Ночь, Муза и арбуз.
Опять сегодня ночью Муза,
Ко мне присела на кровать.
Я угостил её арбузом,
А сам стал что – то рифмовать.
А этой ночью жарко было,
Я тоже захотел арбуз.
Смотрю, а Муза стол накрыла,
И за столом, десяток Муз.
Но только все они, как дети.
Как первоклашки, лет семи.
И в «лунном» каждая жилете.
А всех, попробуй, накорми.
Но мама Муза накормила,
Меня и этих деток – Муз.
На дольки, ровно разделила,
Огромный некогда арбуз.
Наевшись сладкого арбуза,
Я аккуратно всё убрал,
Потом сказал: «Спасибо, Муза.
Смотри, я что – то написал».
Она же, улыбнувшись тихо,
Сказала: «Хорошо, пиши».
Потом, позвав своих «детишек»,
Исчезла в сумрачной тиши.