Захарий Карабашлиев. Отрывок из рассказа "История о нас и о торте"

История о нас и о торте (перевод с болгарского языка)

Так вот что случилось в канун Нового года. Данчо уже доделывал торт — самый лучший торт года. Чтобы его приготовить, я это точно знаю, он взял самые дорогие продукты. Данчо делал торт для меня и моей семьи и, уверен, делал его с большой любовью. Я так и вижу эту картину: осталось несколько часов до Нового года, вся деревня скована холодом, улицы уже обезлюдели. Окно его дома запотело от жара печи, кухня едва освещается тусклым желтым светом лампочки, свисающей с потолка… И вот он делает последние штрихи: посыпает торт тертыми грецкими орехами (я люблю грецкие орехи), украшает его кремовыми снежинками и елочками, фигурками из мастики Белоснежки и семи гномов. Торт получился сладким и вкусным — у Данчо всегда так получается. Но десерт не приторно сладкий, у него особенная, неповторимая сладость. Распробовать ее целиком сразу не получится — приятное послевкусие еще долго будет ощущаться. Это можно сравнить со сложным, но нежным аккордом, сыгранным с терпением и любовью.

Данчо уже почти закончил, как вдруг почувствовал, что кто-то за ним наблюдает. Он поднял голову, сощурил глаза и заметил человека, заглядывающего в запотевшее от печи окно. Данчо отложил в сторону кондитерский шприц, набросил пальто и вышел посмотреть, кто стоит снаружи. На улице трясся от холода Боко Чокоя. Чокоя его прозвали потому, что он был самым бедным цыганом в деревне. Боко жил с женой и детьми на краю деревни в каком-то сарае, принадлежавшем общине. Да, перед Данчо стоял тот самый Боко Чокоя, растиравший руки, чтобы хоть немного их согреть. Он пришел, наверно, хлеба купить, но денег снова не хватит, и он будет просить долг ему в тетрадочку черкануть. Но Боко молчал, не сводя с торта глаз — такой красоты он еще нигде не видел. Для кого ты это, братан, смастерил? Для ребятишек, что ли, своих? Мои малые, — вдруг закричал Чокоя, — тоже бы хотели такое чудо зазырить… Данчо в очередной раз дал ему хлеба «в долг» и сказал уходить. На улице стало уже совсем холодно, дул сильный ветер, шел снег. Данчо доделал торт, оставил его «отдохнуть», пока сам одевался, и сказал жене и детям, что успеет вернуться до двух часов. Жена пыталась его отговорить, просила никуда не ходить, но безуспешно. Данчо разогрел свою «Волгу», поставил торт рядом на переднее сиденье и поехал в город. Он ехал по деревне в темноте, мимо него проносились сельскохозяйственные угодья, кладбище. Данчо подъехал к развилке дорог на город. Снежинки будто бесновались перед фарами. Он перестал узнавать окрестности. Радио, звучавшее в машине, настойчиво советовало оставаться в этот вечер дома. Буран взбороздил пустое снежное поле в нескольких километрах от поселка. Только изогнутые ореховые деревья, росшие по обеим сторонам дороги, могли подсказать путнику, куда дальше двигаться. Не знаю, тогда ли Данчо наконец понял, насколько опасна дорога. Он всю жизнь провел в городе и даже представить себе не мог, сколько опасности таят добруджанские зимы. Он в мгновение опомнился и повернул обратно, к семье.

Когда Данчо доехал до деревни, он остановился перед последним домом с прохудившейся крышей и замерзшей колонкой. Погасил фары, осторожно достал торт, открыл одной рукой кое-как запертую проволокой калитку и тихо подошел к лачужке, не обращая внимания на брехавших сторожевых псов, сотрясавших цепи своим лаем. Данчо отодвинул ногой сваленные у порога калоши, поставил торт и пошел обратно, бросив по пути пару снежков в окно. Он быстро сел в машину, но не уезжал, пока не увидел в окне несколько взъерошенных головок, припавших к мутным стеклам. Спустя мгновение на пороге показался Боко, а следом и его жена. Не включая фар, Данчо покатил вниз с отшиба. Всю дорогу он смеялся до боли в животе.

«Я знал, — рассказывал он мне позднее, — ты хотел, чтобы я сделал именно так». — «Почему бы просто не съесть торт самому, а, Данчо?» — «Ну нет, так совсем не годится. Тот торт был особенным».

Прошло пять месяцев. Мы наконец переехали с семьей в Штаты и мучительно привыкали к чужой весне. Я нашел работу в закусочной на шоссе, которой заведовал прижимистый грек. Мои клиенты — небритые шоферы в клетчатых рубашках, работники соседних предприятий да фермеры. У всех официанток вульгарные татуировки на руках. Им всем не хватает парочки зубов, а шеф-повару — одного глаза. В день, когда дочке исполнялось четыре года, я решил устроить ей настоящий праздник и не хотел тратить время на мытье посуды. Тогда я впервые осмелился попросить отпустить меня с работы пораньше. Весь день я проговаривал про себя заученные фразы, выдернутые из какого-то разговорника. В короткий перерыв между очередным наплывом голодных клиентов я стремительно развязал свой белый фартук, сорвал с головы грязный полосатый колпак и направился в офис, где сидел шеф и что-то подсчитывал, занося результаты в пухлую тетрадь. Из приемника звучала кантри, за окном шел дождь, а я на ломаном английском пытался объяснить, почему хочу уйти сегодня пораньше.

Грек бросил свою бухгалтерию, облокотился на стол, снял очки и несколько минут молча смотрел на меня, думая о чем-то своем. Потом резко встал, сходил на склад, где стояли холодильные камеры, и вернулся с тортом, украшенным фигуркой Микки Мауса. Сунул мне его в руки и буквально вытолкал к выходу. Помню, как, стоя у двери нашей закусочной, шеф махал мне на прощание. А я бежал под теплым дождем через всю парковку, прижимая коробку с тортом к себе.

История с тортом (подстрочный перевод)

Вот что произошло в новогоднюю ночь. Данчо закончил торт — лучший торт в этом году. Для него — я знаю — он использовал самые дорогие продукты из своего холодильника. Он сделал это для меня и моей семьи, он сделал это с большой любовью — я в этом уверен. Я вижу его в черный новогодний вечер, в холодной тесной деревне, в пустынном центре, через витраж окна дымящейся трубы, освещенной желтой лампой, свисающей с потолка. Я могу представить, как он украсил этот торт — тертыми орехами (я люблю грецкие орехи), снежинками и елками, снежинками и гномами… Это был сладкий и вкусный торт — его были такими. Не утоплен в сахарном сиропе и неинтересен, но сладок мягким слоистым способом. Его вкус придет вам как сложный, но нежный аккорд, сыгранный с терпением и любовью.

В какой-то момент, когда он был готов к завершению, Данчо почувствовал, что кто-то наблюдает за ним. Он поднял голову, прищурился и заметил человека, выглядывающего из потного окна духовки. Он оставил шприц, бросил на корпус и вышел, чтобы посмотреть, кто стоял снаружи. Снаружи он догнал Боко Чокоя. Чокоя вызвали к нему, потому что не было цыганки беднее, чем он был в деревне. Я думаю, что на румынском языке его прозвище означает «чорбаджия» или «помещик». Боко жил со своей женой и цыганами в деревне недалеко от деревни, принадлежавшей муниципалитету. Боко Чокоя стоял там, потирая руки и, якобы, хлеб, чтобы купить его, но в мае у него все еще не было денег, и снова вы писали в тетради, и его глаза все еще бегали по пирогу. Такой торт никогда не видел Чоко. Для кого сделал торт, брат Данчо? Для ваших детей? Мои дети, — кричал Чокоя, — такое чудо, когда они видят… Данчо дал ему еще один хлеб и отослал его. На улице уже было очень холодно, дул сильный ветер, шел дождь. Он закончил торт, оставил его на некоторое время, пока не переоделся, и сказал жене и детям, что вернется через два часа. Его жена пыталась отговорить его от поездки куда угодно, но безрезультатно. Данчо зажег "Волгу", погрузил торт перед сиденьем рядом с ним и направился в город. Он вышел из темной деревни, мимо фермерских дворов, кладбищ, приближаясь к развилке для дальней дороги. Однако перед волжскими фарами трепетали снежинки, дорога становилась все более неузнаваемой, радио предупреждало о том, чтобы он остался дома. В нескольких километрах от деревни снежная метель выровняла пустое поле, и только изгиб грецкого ореха по обеим сторонам автомобиля мог помочь ориентироваться там, где была дорога. Я не знаю, в какой момент Данчо осознал всю серьезность своего положения, потому что он был городским парнем и не знал коварства добруджийских зим. Слава богу, он понял, перевернул машину и поспешил обратно к своей семье.

Однако, когда он добрался до деревни, Данчо остановился перед домом на ферме с обрушенной крышей и замерзшим фонтаном под открытым небом. Он выключил фары, осторожно снял торт, одной рукой открыл проволочный портик и направился к тротуару, не обращая внимания на храбрых охранников, напрягающих дранку коры. Он разорвал груду резиновых галош перед порогом, оставил пирог позади и отступил, бросая снежки в окно. Затем он запрыгнул в машину, но не ушел, пока не увидел несколько повязок, торчащих на мутном стекле. Мгновение спустя Чокоя появился на пороге дома, вслед за ним цыган. Данчо, не включив фары, спустился по стойке к центру, его живот дрогнул от смеха. «Я знал, — сказал он мне потом, — что ты захочешь это сделать». Почему ты не привел ее домой, чтобы поесть, это был Данчо? «Ну, так не может быть. Этот торт был заказан».

Пять месяцев спустя мы уже жили в американском штате, пытаясь привыкнуть к иностранной весне. Я нашел работу в закусочной рядом с автострадой. Клиентами были бородатые водители в клетчатых рубашках, работники соседних предприятий и фермеры. У официанток были плохие татуировки на руках и отсутствующие зубы, владелец был стиснут по-гречески, а повар — одним глазом. На четвертый день рождения моей дочери я был занят мытьем гор посуды. Впервые за этот день мне стало страшно просить, чтобы меня выпустили раньше. Весь день я репетировал свои реплики из разговорника. В короткой паузе между очередным потоком голодных покупателей я расстегнул белый фартук, снял грязную полосатую шляпу и направился к маленькому офису, где начальник что-то вычислял в блокноте. Музыка кантри гудела из музыкального автомата, на улице шел дождь, я пытался объяснить, почему я хотел пойти домой раньше на ломаном английском.

Грек перестал писать, откинулся на спинку стула, опустил очки и некоторое время смотрел на меня, как будто слушал что-то свое. Затем он резко встал, подошел к холодильнику и вернулся с украшенным Микки Маусом тортом. Он сунул его мне в руки и подтолкнул к выходу. Я помню, как он махал на прощание и стоял в дверях, наполовину открыв дверь, когда я бежал по парковке с тортом под теплым дождем.

История с торта (оригинал)

Автор Захари Карабашлиев 

Ето какво се случило в новогодишната нощ. Данчо завършвал тортата — най-хубавата торта тази година. За нея — знам — използвал най-скъпите продукти от хладилника си. Направил я за мен и моето семейство, правил я с много любов — сигурен съм в това. Виждам го в черната новогодишна вечер, в скованото от студ село, в безлюдния център, през запотения прозорец на фурната с пушещия комин, осветен от жълта, висяща от тавана крушка. Мога да си представя как е украсявал тази торта — с настърганите орехи (обичам орехи), с изваяните от масло снежинки и елхички, Снежанка и джуджета… Била е сладка и вкусна торта — неговите бяха такива. Не удавени от захарен сироп и безинтересни, а сладки по един мек, многопластов начин. Вкусът й ще достигне до теб като сложен, но нежен акорд, изсвирен с търпение и любов.

По едно време, както се бил увлякъл в довършването, Данчо усетил, че някой го гледа. Вдигнал глава, присвил очи и забелязал човек да наднича през потния прозорец на фурната. Оставил шприца, наметнал кожуха и излязъл да види кой стои отвън. Навън зъзнел Боко Чокоя. Чокоя му викали защото нямало по-беден циганин от него в селото. Мисля, че на румънски прякорът му означава "чорбаджия" или "земевладелец". Боко живеел с жена си и циганчетата в една съборетина на края на селото, собственост на общината. Стоял Боко Чокоя, потривал ръце и уж хляб бил дошъл да купува, пък май пак не му стигали парите и пак ша ма пишиш в титратката, а очите му все в тортата бягали. Такава торта не бил виждал Чокоя никъде. За кого я правел бат’ Данчо таз торта? За дицата си? Мойте дица — викал Чокоя- такоз чудо куга ша видят… Данчо му дал поредния хляб на вересия и го отпратил. Навън вече било много студено, силен вятър бил излязъл, валяло. Завършил тортата, оставил я да постегне малко, докато се преоблече, и казал на жена си и децата, че ще се върне до два часа. Жена му опитала да го разубеди да не ходи никъде, но без успех. Данчо запалил волгата, качил тортата отпред на седалката до себе си и тръгнал към града. Излязъл от тъмното село, минал селскостопанските дворове, гробищата, наближавал разклона за междуградския път. Все по-диво обаче се мятали снежинките пред фаровете на волгата, пътят ставал все по-неузнаваем, по радиото предупреждавали хората да си стоят у дома. На няколко километра вън от селото снежната виелица изравнила пустото поле, само по огъващите се орехови дървета от двете страни на автомобила можело да се ориентира човек къде е пътят. Не зная в кой момент Данчо разбрал сериозността на положението си, защото той бе градско момче и не познаваше коварството на добруджанските зими. Вразумил се, слава богу, обърнал колата и забързал обратно към своето семейство.

Когато стигнал селото обаче, Данчо спрял пред най- крайната къща с пропадналия покрив и замръзналата външна чешма. Изгасил фаровете, внимателно извадил тортата, отворил с една ръка завързаната с тел портичка и закрачил към съборетината, без да обръща внимание на дръгливите пазачи, които опъвали синджирите от лай. Поразритал купчината гумени галоши пред прага, оставил тортата и заотстъпвал, мятайки снежни топки по прозореца. После скочил в колата, но не тръгнал, докато не види няколко чорлави главички да залепват на мътното стъкло. След миг на прага се показал Чокоя, а подир него и циганката. Данчо, без да пуска фаровете, се заспускал надолу по баира към центъра и коремът му сигурно се тресял от смях. "Знаех си — каза ми след това — че ти така щеше да искаш да направя." А защо не я занесе у дома да си я изядете вие, бе Данчо? "Е-е-е, не може то така. Нарочена беше тази торта."

Пет месеца по- късно вече живеехме в един равен американски щат и се мъчехме да свикваме с чуждата пролет. Аз намерих работа в една закусвалня до магистралата. Клиентите бяха брадясали шофьори с карирани ризи, работници в съседните предприятия и фермери. Сервитьорките бяха с лоши татуировки по ръцете и липсващи зъби, собственикът беше стиснат грък, а готвачът — с едно око. На четвъртия рожден ден на дъщеря ми аз бях зает да мия планини от чинии. За пръв път този ден се престраших да поискам да ме пуснат по-рано. Цял ден репетирах наум репликите си, скалъпени от един разговорник. В кратката пауза между поредния наплив от гладни клиенти развързах решително бялата си престилка, свалих си раираната мръсна шапка и закрачих към малкия офис, където шефът пресмяташе нещо в една тетрадка. От джубокса дрънчеше кънтри музика, навън валеше дъжд, аз на развален английски опитвах да обясня защо искам да си отида днес по-рано у дома.

Гъркът спря да пише, облегна се на стола, спусна очилата си надолу и ме гледа известно време, сякаш заслушан в нещо свое си. После рязко стана, отиде до хладилното помещение и се върна с торта, декорирана с Мики Маус. Тикна я в ръцете ми и ме заизбутва към изхода. Помня го как махаше за довиждане и стоеше на прага, наполовина отворил вратата, докато аз тичах през паркинга с тортата в топлия дъжд.

Оригинал размещен здесь https://www.capital.bg/light/neshta/razkaz/2008/12/17/602379_istoriia_s_torta/

Дарья Сапрыкина, Россия, г. Москва