О Петре и Февронии века двадцатого – и сродниках их. Главы с 1 по 7

ОЧЕНЬ БОЛЬШАЯ ПРОСЬБА КО ВСЕМ ЧИТАТЕЛЯМ. У МЕНЯ ЕСТЬ БЛОГ, В КОТОРОМ НАПЕЧАТАНЫ СТУДЕНЧЕСКИЕ РАБОТЫ — Т.Е. РАБОТЫ МОИХ СТУДЕНТОВ, УЧАСТВОВШИХ В МЕЖРЕГИОНАЛЬНОМ КОНКУРСЕ «АЛТАРЬ ОТЕЧЕСТВА». НА МОЕЙ СТРАНИЦЕ РАБОТЫ ТРИ, НАВЕРНОЕ. ЗДЕСЬ ЭТО НЕ ПОЛОЖЕНО. ВСЕ РАБОТЫ, ДАЖЕ С БОЛЕЕ ДАВНИХ ВРЕМЁН, НАПЕЧАТАНЫ НА САЙТЕ РОССИЙСКОГО СОЮЗА ПИСАТЕЛЕЙ «ПРОЗА.РУ».

Нашим предкам благочестивым, от веры во Христа не отрекшимся, посвящается.

(На основе повести «Ближние и дальние»)

Небольшое вступление о судьбоносной встрече…

Однажды молодой доктор Ефрем с дежурства возвращался. В тот день, вопреки всем прогнозам, решил он больного прооперировать – последний шанс дать. И победил! А потом на несколько часов задержался в больнице, пока пациенту лучше не стало…

В автобусе, случайно бросив взгляд напротив, увидел он черноволосую красавицу, которая с увлечением читала стихи А.А. Фета, ничего и никого вокруг на замечая. Тёмные глаза выражали сосредоточенность, восхищение, доброжелательность.

Лицом была похожа она на главную героиню повести «Гранатовый браслет» А.И.Куприна. Ефрему образ этот много лет назад сразу в душу запал: красота, благородство, отсутствие высокомерия, умение сострадать. Только понять не мог, как можно, пусть и к самом-самой замечательной женщине словами Главной Молитвы обращаться. Был Ефрем сыном и внуком полковых священников, по которым власть антихриста в окаянные тридцатые залпы выпустила на полигоне смерти в Бутове. От подвига, от памяти их юноша никогда не отрекался — и богоборцем никогда не был. А ещё знал, что сам наречён был в честь одного из Отцов Церкви – и крещён тайно…

Будучи человеком скромным, в уважении к женщине воспитанным, стал Ефрем повод искать, чтобы разговор завести и девушку не оскорбить – стал вспоминать стихи русских поэтов века девятнадцатого…

Всё разрешилось словно само собою. На остановке вошёл изрядно зельем разгорячённый – и сразу к девушке направился. Пришлось осадить. Ефрем, разумеется, заступился бы, и не имея личного «интереса» — а тут словно всё изначально предначертано было…

Удивительно, непостижимо – но имя черноволосой красавицы было таким же, как у той самой литературной героини — Вера. Училась она на третьем курсе филфака.

Молодой человек каким-то шестым чувством родственную душу ощутил – похожее произошло и с Верой.

И вот решил Ефрем всё-таки несмотря на мучившие сомнения рассказать о том, что не раз камнем преткновения в общении с ровесниками становилось. О своей бабушке Серафиме – сестре милосердия, трудившейся в госпитале с Августейшими Сестрами Милосердия, и о шагнувших под пули с песнопением «Кресту Твоему поклоняемся, Владыко…» на полигоне смерти отце и деде – иерее Спиридоне и протоиерее Василии…

Слава Богу! Никаких речей кощунственных, как не раз бывало, молодой человек не услышал – Вера внимала каждому слову – а потом вдруг разрыдалась – и не только из чувства сострадания! …

Рассказанное после девушкой потрясло Ефрема и окончательно укрепило намерение связать с Верой жизнь. Через две недели после этой встречи судьбоносной Ефрем и Вера окончательно решили дальше по жизни вместе идти…

А потому пришло время вернуться на несколько лет назад – в детство черноволосой красавицы…

Глава первая «Под пулями чудом спасённые…»

Окаянный тридцать седьмой – и всё же не все святыни бульдозерами раздавлены. Престольный Праздник чудом уцелевшего маленького деревянного Храма в честь Образа Казанского Матери Божией. Решили всё-таки крестным ходом вокруг любимой Святыни уцелевшей пойти…

Вдруг появились… с автоматами. В идущих с хоругвями и иконами, среди которых и дети, и женщины, и старики были, несколько залпов выпустили! Путь Хода Крестного в одно мгновение в кровавый превратился «путь»… Шли священника и дьякона арестовывать и храм закрывать – да на Крестный Ход «наскочили»...

Вдруг разразилась страшная гроза — хоть вроде бы ничто не предвещало. И в одного из палачей ударила молния...

Храм не разрушили, а убиенных вечером похоронили и после тайно почитать стали — как мучеников…

Но когда стали тела подбирать – нельзя о них сказать «трупы» — двое каким-то чудом необъяснимым только ранеными оказались! Отрикошетили пули, наверное…

Эти двое, что в хоре пели, были двадцатилетний, две недели назад со срочной службы из армии вернувшийся сын дьякона и четырнадцатилетняя дочь священника. Так и пролежали без сознания до вечера рядом с убиенными близкими людьми. Врачи и медсёстры втайне уважали и батюшку, и дьякона, да и просто были людьми, долг свой до конца исполняющими — бились за жизнь чудом от пуль не погибших — некоторые, наверное, про себя молились. Почти не верилось, что юноша выживет, с девочкой чуть легче было – видимо стреляли в них из разных мест…

Выжил юноша по Милости Божией, даже инвалидом не стал. И девочка выжила и на ноги встала. Об этом чуде и через много лет вспоминали…

А палачи о выживших не знали – не представляли, что кто-то живым остаться мог. Да и молнией кару получившего хоронить надо было…

Чудом спасёнными — второй раз «рождёнными» были сын дьякона Михея Пётр и дочь священника — отца Василия — Феврония. А двое младших братьев Петра вместе с родителями от пуль палачей смерть во время Крестного Хода приняли. Одному было семнадцать, другому – четырнадцать…

Пётр, несмотря на молодость, был уже знаменитым краснодеревщиком – талан от Бога дарован был — и желание трудиться! И для Храма любимого сделал немало.

Феврония с ранних лет кружева плести научилась, а ещё шила прекрасно – тоже Дар Божий. И для Храма, конечно, шила…

Только была у Февронии старшая сестра – имени которой и называть не хочется. Отреклась она от Бога – а значит и от Ангела-Хранителя своего.

Когда расстреливали Крестный Ход, носила она «под сердцем» чадо нежеланное. «Под сердцем» — нет, не о ней это – под сердцем с любовью носят – а она всё время себя ругала, что от «приплода избавиться» не успела.

Муж «под стать» – расписались, когда уже, как говорят «такие», «живот на нос полез»…

Но самым страшным было то, что и произнести сил недостаёт …

Помните, что палачи, Крестный Ход в кровавую дорогу смерти превратившие, шли священника и дьякона арестовывать и храм закрывать?! Шли «по доносу». А донос … нелюбимое чадо носившая написала!.. На родного отца и хорошего друга его, не раз людям помогавших! Написала «за контрреволюционную деятельность» — а по сути за то, что отговорили чадо невинное, нерождённое жизни не лишать. И за то, что русоволосый красавец Пётр, который был лишь на три недели моложе, на взгляды её похотливые «не ответил». И за то ещё, что «эту блаженную Фирку» больше любили, как считала «старшая сестра» по неразумению.

А чадом «нежеланным» Вера была…

Оставшиеся в живых родные Петра понимали, что девочке со старшей сестрой жизни не будет, а потому в свой дом взяли. (О том, что сестра её донос на родного отца написала, тогда ещё никто не знал).

Феврония школу окончила, трудиться начала. Когда исполнилось ей восемнадцать, они с Петром расписались и обвенчались в знаменитом Храме Богоявления, что в Елохове — тайно, конечно, но не сделать этого не могли. Свершилось Таинство в начале июня 1941…

Когда уходил Пётр на войну, поклялись супруги, что, если живыми останутся, всегда будут, всем, в беду попавшим, помогать – как отцы их делали. А ещё постараются, если сестра Февронии не образумится, забрать к себе Верочку.

Феврония тайком племянницу окрестила – но никто о том до поры не знал. Рассказали, когда время пришло…

Была Вера девочкой доброй и умной – не успела, к счастью, «мамаша» душу ребёнка искалечить — тоже, благодаря чистой сердцем тёте. После она племяннице и о погибших во время Крестного Хода расскажет…

А кем же был Верин т.н. «отец», которого девочка совсем не помнила?!

Он приказы по отношению «врагов народа» в исполнение приводил. А после «нервное напряжение» водкой «снимал» — да в пьяном угаре и жизнь свою никчемную закончил – под машину попал. Было это в июне сорокового...

Во время войны Феврония сестре помогала – вернее племяннице – нередко девочка у тёти ночевала. Сестра помощь принимала — только никакой благодарности никогда не чувствовала. А ещё сестре завидовала…

Вера в школу пошла в предпоследний военный год – собирала её в основном тётя Фира. Благодаря тёте, наверное, и училась хорошо…

Прогремели Победные залпы — и вскоре вернулся Пётр. Стали супруги документы собирать, чтобы племянницу к себе забрать – сестра всё чаще к зелью «прикладываться» стала.

Из раннего детства лишь помнила Вера, что от матери ни одного слова доброго не слышала, понимала всегда, что рождение её не в радость было. А однажды «мать», изрядно зелья принявшая, жестоко избила восьмилетнюю дочку за то, что принесла откуда-то почти по листам рассыпавшуюся книгу, в которой Господь, Матерь Божия и ангелы нарисованы были.

Побои сопровождались блудной бранью, проклятьями, криками «откуда такая взялась» и «пожеланием», чтобы у «такой» детей никогда не было. Словно бес внутри кричал!…

Прибежавшие на крик соседи остановили озверевшую «самку» — увели побитую Веру и милицию вызвали.

И побежала избитая, заплаканная девочка к тёте Фире. Теперь уж всё разом решилось…

Приехавший участковый составил протокол и сказал, что сделает всё, чтобы такую «мать» прав на дочку лишили. А ещё, что если не прекратит она «беситься», отвезёт в участок. Было видно, что страж порядка едва себя сдерживал – на службе как — никак.

Утром, слегка протрезвев, побежала «биологическая мать» к сестре – «поговорить». Едва сдерживая переполнявший его гнев – мужику бы врезал со всей силы – выпроводил Пётр её за дверь и сказал, что Вера у них останется. Хватит над ребёнком издеваться…

Изрыгая проклятья, «родственница» удалилась, а вечером за супругами пришли по доносу — была тогда вторая «волна» репрессий. Не посмотрели ни на боевые заслуги Петра, ни на награды супруги его, всю войну в госпитале сутками трудившейся, ни на измученную девочку… Донос «обиженная мамаша» написала…

Веру забрала соседка Петра и Февронии – тётя Люба, у которой война и мужа, и обоих сыновей отняла. И сказала, что, если надо, сама готова взять столько выстрадавшую девочку.

В тот же вечер по доносу пришли и за уважаемым всеми участковым Иваном Михайловичем – ветераном, орденоносцем, чудом не погибшим, чудом инвалидом не ставшим...

Но всё же не тридцать седьмой на дворе стоял…

Феврония вернулась поздно ночью. Утром отпустили и Ивана Михайловича – и даже с должности не сняли. Тётя и племянница весь день пытались что-нибудь о Петре узнать… А вечером он сам домой вернулся…

Глава вторая «О страшной тайне, явью ставшей…»

Все были счастливы – и с семьёю Ивана Михайловича как с близкими друзьями, общаться с того дня стали…

Только через несколько дней дочку и сестру предавшая вновь прибежала – и снова под воздействием зелёного змия…

Сдерживая из последних сил праведный гнев, стараясь даже голос не повышать, Пётр настоятельно посоветовал «родственнице» идти домой проспаться…

И тут снова словно бес в ней закричал, как в тот роковой день, когда Вера от «мамашиных» побоев к тёте с дядей убежала. К уговорам присоединилась и тётя Люба, которая в том же доме жила, — только безуспешно. На весь дом крик раздавался: «Как жалко, что «этих» и «поганого участкового» так быстро отпустили». О том, что «если бы от Верки избавилась, мужика бы давно нашла». Пётр и тётя Люба пытались ей рот закрыть – да не получалось. И «почему Петька эту Фирку блаженную выбрал»?! Феврония от рождения лицом ни хуже, ни лучше «сестры» была. Только у старшей глаза злобу и хитрость выражали, а потом ещё и водка уродства добавила; а у младшей в глазах доброта светилась – даже после того, как «за краем» гибели «побывала». На Февронию многие заглядывались, да знали, что она Петру верна — верна их общей памяти и скорби…

И, наконец, выкрикнула «сестра» самое страшное — «почему их — Петра и Февронию тогда с этими «убогими» не пристрелили и церковь не снесли». (Всё это – относительно пристойный «перевод» озверевшей пьяницей в тот вечер произносимого). Все в ужасе замерли – поняли, по чьей вине сиротами в юном возрасте стали, почему в них и в самых близких, любимых людей стреляли… Тогда уж Пётр просто за дверь «родственницу» вытолкал…

Всё поняла и столько за восемь с половиной лет выстрадавшая Вера. То, что «матери» не нужна, девочка понимала, наверное, с раннего детства. Как «от детей избавляются», она, Слава Богу, ещё не понимала. Но то, что по вине родившей её на свет добрые, любимые тётя Фира и дядя Петя чудом не погибли; что «мать» виновата в смерти бабушки с дедушкой и родителей дяди Пети, стало для ребёнка шоком.

Очень редко плакавшая девочка разрыдалась и бросилась на колени перед супругами, прося прощения за «мать». Феврония, Пётр и тётя Люба подняли её, тётя Фира, обняв Верочку, говорила, что никакой вины её нет и быть не может, что они любят её по-прежнему. Первый раз в жизни пришлось ребёнку успокоительное дать. Наконец, девочка уснула.

Феврония, ради племянницы державшаяся, теперь словно дара речи лишилась. Она сидела, уставившись в одну точку, из глаз лились слёзы – безо всяких рыданий. Не могла, не в силах была она осознать, как могла сестра, пусть и такая никчемная, убийцей родителей стать. Убийцей всех близких людей — всех, что тогда рядом с ними с иконами, с хоругвями шли. Да и самих супругов тоже – ведь в живых-то чудом великим остались!

Оказывается, по её доносу, две недели назад и за самим супругами, и за участковым Иваном Михайловичем пришли!

Пётр и тётя Люба что-то говорили, стараясь успокоить. Только вдруг Февронии плохо стала – за живот схватилась…

Под сердцем Февронии новая жизнь зарождалась. Тогда, две недели назад, её потому и отпустили почти сразу. (В тридцать седьмом, наверное, сей аргумент не помог бы). В тот вечер собирались Вере рассказать — она так хотела братика или сестрёнку – а лучше всех сразу. Получается, хорошо, что сказать не успели…

Тогда в ночь ареста Феврония всё пережила, а теперь от пережитого потрясения младенца потеряла. Значит, на старшей «сестре» ещё одна смерть – дитя невинного...

Приехала скорая помощь – Февронию срочно в больницу надо было везти – чем скорее, тем лучше. Пётр поехал с супругой, а тётю Любу попросили с Верой остаться. Сорокапятилетняя Любовь Васильевна была учителем начальных классов. Всегда избегала она «антирелигиозных бесед» — не по душе были. Совсем юной вышла Люба замуж за лётчика — лётчиками и оба сына стали… Да всех война отняла…

Жила Любовь Васильевна здесь недавно — но про Новомучеников Неявленных, про чудом от смерти спасённых детей батюшки и дьякона знала – и относилась к ним с большим уважением. А светлые душою супруги стали для неё как дети…

Среди дежуривших в ту ночь была сестра милосердия Елизавета Федотовна – к ней больше слова эти подходили, – тогда, девять лет назад она чудом под пулями уцелевших Петра и Февронию вместе с хирургами из лап смерти вырывала…

Сражаться со смертью пришлось и ныне – осложнения какие-то начались. Прочитав шёпотом молитву, приступили целители к привычному делу спасения. Борьба со смертью продолжалась всю ночь…

Пётр не уходил, в больничном садике, – дело было летом – «приговора» ожидая. Пусть только жива останется – они будут Веру воспитывать, усыновят сироту, только бы осталась живою! Кажется, никогда ещё не находил Пётр столь «пронзительных слов» для молитвы! …

Глава третья «Ещё одно Чудо свершившееся…»

Под утро усталость буквально свалила Петра — присев на скамейку у входа, забылся он на несколько минут – и вдруг… То ли сон это был – то ли было видение…

Распахнулись двери больничные — и вышли словно по воздуху Супруги в одеяниях Княжеских. Выросший в семье дьякона, узнал Пётр Благоверных Князей Муромских. Смотрели они с любовью – и от взгляда их боль раны кровоточащей стихала.

«Не умрёт супруга твоя – вам ещё троих на ноги поднять надо», — произнесла Княгиня.

А после словно свет погас… а когда мрак рассеялся, увидел себя Пётр на цветущем лугу рядом с лесом. И шёл навстречу Светлый Старец в монашеском облачении – Пётр, конечно, не мог не узнать Преподобного Сергия. А рядом с Преподобным шёл светлый мальчик, за руку Святого держась. «Это – сын твой», произнёс Святой Сергий. А потом появилась высокая красивая женщина в белом одеянии с удивительными, источающими любовь очами – её Пётр не знал. На руках несла она девочку с небесно-синими глазами. «Это — дочь твоя» — тихо произнесла женщина в белом...

Ринулся Пётр вперёд, чтобы приблизиться – да ноги словно к земле приросли; хотел что-то сказать, спросить — да словно к нёбу прирос язык. Наконец, сумел лишь прошептать: «Кто ты»?! … «Елизавета Фёдоровна» — так же тихо произнесла женщина в белом…

И вдруг всё погрузилось во мрак – пред глазами возникла ужасающая картина. Тёмный лес, зияющая чернотой глубокая яма, сборище омерзительных существ, выкрикивающих «грязные» слова богохульные и в яму кого-то толкающих. Раздалось несколько взрывов…

Потом всё стихло – и отовсюду, разрывая зловещий мрак, полился золотой свет – нездешний – такой только на иконах бывает – и послышались звуки Херувимской Песни…

Пётр очнулся. Уже начинало светать. Он побежал в больничный корпус – но лишь приблизился к крыльцу — как дверь отворилась — и вышла сестра милосердия Елизавета Федотовна.

«Жива! Жива»! – только и сумела произнести сильно взволнованная, потрясённая чем-то женщина.

Елизавета Федотовна рассказала, что несколько минут назад пришла в себя Феврония – глаза открыла и вдруг села на кровати и взгляд устремила на дверь. Словно видела кого-то, никому больше незримого.

Петру на несколько минут разрешили к супруге войти. Бывшая недавно на волосок от смерти, Феврония сидела на кровати. Она рассказала Петру, что увидела их Покровителей Святых – Князей Благоверных Петра и Февронию, а рядом Преподобного Сергия и небывалой красоты Женщину в одеянии белом.

«Вам с супругом троих на ноги поднимать», — услышала Феврония из уст Благоверной Княгини, в честь которой имя при Крещении получила. Видение исчезло – а Феврония почувствовала, как теплотой наливается тело её, почувствовала, что встать на ноги может, хоть несколько минут назад за жизнь её опасались. Елизавета Федотовна «собеседников» не видела, слов Княгини не слышала – она лишь увидела, как на ноги встала всю ночь без сознания пролежавшая Феврония. Потрясённая увиденным, побежала Петра обрадовать. Всё, в ту ночь произошедшее, ни у кого в голове не укладывалось…

Сестра милосердия и супруг её Николай Егорович – ветеран, танкист, а ныне водитель скорой помощи никогда богоборцами не были. (Кстати, он тоже тогда дежурил и Февронию в больницу вёз).

А после той ночи они с супругой постоянно в храм ходить стали – и обвенчались в Храме Преображения, что в Богородском, который много лет назад рабочие от разорения спасли, пригрозив забастовкой…

Феврония сразу же о племяннице спросила и хотела даже домой уйти – раз всё обошлось — но и супруг, и Елизавета Федотовна настояли, чтобы сначала выздоровела, а вечером Пётр вместе с Верой придёт… Через три дня была Феврония дома…

Глава четвёртая «Бесчисленные грани любви»

В тот вечер, когда по вине старшей «сестры» Феврония в больницу попала, Верочка скоро проснулась. Узнав от Любови Васильевны, что с тётей случилось, (о потерянном младенце девочке, конечно, не сказали — пришлось придумать про неожиданное обострение аппендикса) хотела сама сразу в больницу бежать. Еле уговорила соседка, которую Вера бабушкой называла, подождать до утра. А утром или дядя Петя вернётся, или вместе к тёте пойдут – больница была недалеко. А потом Любовь Васильевна с Верой молиться за тётю Фиру стали — своим словами – от сердца.

Глаз не смыкали почти до утра. Когда же всё-таки свалил Верочку сон, увидела она себя перед высоким Храмом солнечного света – подобно золоту, сиявшим. Хотела войти — да слишком тяжёлой дверь была. И вдруг распахнулась дверь сама собою – и вышли из неё, почти земли не касаясь, три красивые девочки с удивительными карими глазами и каштановыми волосами. За ними шла женщина с такими же глазами карими, с такими же волосами каштановыми. Смотрели они с любовью и состраданием. А потом подошла к Вере Старшая, обняла и сказала: «Не плачь. Тётя твоя скоро вернётся. Тётя и дядя тебя любят. А ещё — будут у тебя брат и сестра»…

Вера проснулась – за окном брезжил рассвет. У стола, положив голову на руки, спала Любовь Васильевна.

На цыпочках, чтобы не разбудить бабушку Любу, вышла Вера за дверь – в ту ночь уснули, не раздеваясь, — а потом — на улицу — и в больницу побежала.

Все чувства, все помыслы были поглощены во сне увиденным. Вспоминались слова Святой Отроковицы-Мученицы – от них в душе надежда теплилась. Пели птицы, на ясном небе играло лучами только что взошедшее солнце. День обещал быть ясным, как это лазурное небо…

Навстречу шёл радостный дядя Петя! …

Вера, волнуясь, рассказала о том, что во сне явлено было. Рассказал и Пётр – и о том, что сам увидел, и о том, что от супруги услышал. А потом и Любови Васильевне рассказали. А вечером втроём Февронию в больнице навестили…

В ту ночь была явлена милость великая тем, для кого «узкая тропинка» к Богу сорной травой и кустарником колючим не заросла…

Только вряд ли сможет Феврония когда-нибудь чадо родить… Но о том, чтобы оставить супругу и мысли у Петра не возникало. «Пусть только жива останется», — молился он Господу, Матери Божией, Святым Благоверным Супругам. Не у неё детей не будет – а у них. В Церкви же обет верности пред Алтарём давали.

И как же это детей не будет?! Верочку вырастить надо! А сколько в годину военную сиротами остались?! Помнил Пётр и о скорбях, навсегда супругов соединивших, о родителях убиенных и о двух убиенных младших братьях. Об обещании друг другу с супругой данном. Помнил Пётр и слова Писания о том, что оставивший супругу, не обвинённую в прелюбодеянии, сам прелюбодеем становится, как помнил их живший много веков назад Князь Пётр.

Всё это сказано, скорее, для «испорченных» «либеральными ценностями», а супруги истинными христианами были. И мысли о том, чтобы другую для чадородия искать, у Петра никогда не возникнет.

А главное — помнили всё время об увиденном и услышанным в ту ночь, когда Февронию у смерти отнимали. Значит есть дети, которые их ждут?! Значит для того Господь в окаянном тридцать седьмом Петру и Февронии по пулями палачей жизнь сохранил?! Святые обманывать не могут…

Стали супруги о родных запросы отправлять…

На Казанскую в свой любимый деревянный Храм, что в окаянном тридцать седьмом чудом погибели избежал, пошли. А в конце июля собралась Любовь Васильевна в возрождающуюся обитель Преподобного Сергия. И Вера с ней поехала. Помолились перед мощами Игумена Земли Русской, в храме с уборкой помогли, а на обратном пути вышли на станции «Клязьма», чтобы в одноименной реке искупаться. Возвращались уже ближе к вечеру...

Вдруг в электричку вошёл инвалид с орденами – вместо одной ноги деревяшка. Пел он под гармонь о землянке, где «бьётся в тесной печурке огонь». Хорошо пел — и голос Любови Васильевне знакомым показался. Как и все в вагоне, дали наши героини инвалиду горсть медяков – больше уже не было…

И вдруг узнала Любовь Васильевна своего бывшего одноклассника Ивана. Был он когда-то в неё влюблён – да разошлись пути, у каждого своя семья появилась. А потом всех война отняла. Иван Викторович в сражении ногу потерял, да и самого еле у смерти отняли…

В тот вечер позвала Любовь Васильевна бывшего одноклассника с собой. Пётр помог на работу устроиться – у Ивана Викторовича, как и у Петра, к дереву особый дар был…

Стали Иван Викторович и Любовь Васильевна одной семьёй жить. А Вера вскоре стала фронтовика дедушкой Ваней величать. Со временем Ивану Викторовичу протез более «цивилизованный» сделали…

Соединились, чтобы людьми оставаться, роднички, почти высушенные, но всё-таки не заглохшие. Корни русские, православные, которые не удалось ни войнам, ни совершающим геноцид собственного народа выкорчевать, и дали ростки благодатные…

Глава пятая «Расплата за убиение душ»

А что же стало с той, что Веру на свет родила, по чьей вине погибло чадо нерождённое и сестра младшая на краю гибели оказалась?! …

В тот же день, когда вернулся Пётр с радостной вестью, пришёл к ним знакомый нам участковый – Иван Михайлович. Он рассказал, что ночью «мамашу» Веры мёртвую в пруду выловили. Судя по всему, приняла она запредельно. Пришлось Петру на опознание идти.

Помните, как скандалить она приходила?! А ради чего?! Дочь ей не нужна была с самого начала. У одержимых ненавистью «логики» быть не может — ненависть только разрушает и убивает. И для этой «женщины» непереносимым было само существование чистых сердцем, умеющих любить и сострадать, души живой не утративших.

Вот и свершилось то, что убийца своих родителей, родителей и братьев Петра, младенца Петра и Февронии, желавшая смерти сестре, её супругу, да и собственной дочери, бесславно закончила свою никчемную жизнь. Свершилось это в ночь с 17 на 18 июля – в День Памяти Преподобного Сергия Радонежского…

Пройдут десятилетия – и будет Святая Церковь вспоминать в этот День не только Игумена Земли Русской, но и Мучениц Алапаевских – Великую Княгиню Елизавету Фёдоровну — «Игуменью Русской Земли», как назвал её один из священников, и все скорби Рода Царского разделившую Инокиню Варвару…

В ту ночь совершавшие чёрное дело своё бесы, когда толкали Мучеников в заброшенную шахту, сопровождая кровавое действо блудной бранью, думали, что свидетелей тому нет. Только стал свидетелем убийства поздно возвращавшийся домой крестьянин. Свидетелем убийства и Подвига Мученического — из недр шахты, ставшей общей могилой, звуки херувимской раздавались…

А потом шёпотом земля полнилась…

Супруги, в честь Благоверной Княжеской Четы наречённые, доживут до Прославления Мучеников…

Глава шестая «По обетованию…»

А пока возвратимся в первый послевоенный год.

Итак, супруги после в той июльской ночи стали запросы посылать.

Очень скоро в одном из детским домов нашёлся четырёхлетний мальчик, отец которого погиб на фронте, а мама — при бомбёжке. Самого чудом спасли бежавшие в бомбоубежище женщины. Погибшим отцом был двоюродный брат Петра…

Поехали всей семьёй — вместе с Верой…

Светло-русый мальчик смотрел на них выразительными серыми глазами. Смотрел как-то не по-детски, словно узнал родных людей, которых не только помнить, но и видеть никогда не мог.

Пётр был поражён удивительным сходством — ребёнок словно из сна, в ту ночь судьбоносную увиденного, явился.

И тем ещё поражён был, насколько мальчик напоминал самого Петра в детстве…

А находился детский дом в Сергиевом Посаде, что долгие годы Загорском не по праву называть будут.

А потом — недели через три — в одном из детских домов Москвы нашлась двухлетняя девочка.

Отец погиб незадолго до её рождения – а потом снаряд в роддом попал…

Погибла только что дитя родившая мама, так дочку и не увидев, – а младенец каким-то чудом уцелел…

Той, что не привелось дитя своё увидеть, была троюродная сестра Февронии...

Удивительные глаза цвета звёзд и золотом сияющие волосы – словно ангел с забытых дореволюционных открыток. И лицом немного походила девочка и на Февронию, и на Верочку – только волосы светлые.

Если бы такой красавице ещё светлое платьице…

Платьице Феврония, конечно, сшила. Но никогда ни для кого в этой семье не станет одежда и красота внешняя главным…

Верочка с радостью возилась с малышами — они были ей братом и сестрой, о которых девочка всегда мечтала. Вместе с благочестивыми тётей и дядей, в честь Святых Благоверных Супругов наречённых, стали они для Веры настоящей семьёй.

Уже повзрослев, нередко думала Вера том, что ждало бы её рядом с «биологической мамашей»… Спас Господь…

Дети супругов благочестивых всегда родителями считали, а Веру старшей сестрой — и слушались, почти как маму и папу.

Потом, когда подросли, пришлось сказать, конечно, что сестра двоюродная – ведь тётя Фира всего на четырнадцать лет старше была. И что родители Веры погибли – так ведь это правдой было. Погибли — только по-иному…

Дети никогда не узнают, что прекрасные лицом и душою Феврония и Пётр не из роддома, а из детского дома с ними вернулись. Никогда не узнают о потерявших облик человеческий «родителях» Веры.

Любовь Васильевна и Иван Викторович, как и для Веры, станут для детей бабушкой и дедушкой.

И ещё – узнают подросшие дети от родителей о погибших во время Крестного Хода Мучениках Неявленных — и будут всей семьёю на могилу ходить…

Кажется, мы забыли сказать, как звали обретённых супругами детей?! Мальчика — Серёжей – он сам имя своё сказал; а чудом спасённую девочку новорожденную записали Лизой…

Глава седьмая «Непереносимость» зла»

Жили небогато, но счастливо – в любви и, наверное, можно сказать, — в «творчестве».

С Любовью Васильевной и Иваном Викторовичем одной семьёй себя считали – и жили, как мы помним, в одном доме.

Вера всегда помогала тем, кто родителей ей заменил. А ещё все шли к ней за помощью по русскому языку, иногда, даже, в написании сочинений. А ещё стихи и небольшая проза сами собою у девочки слагались.

О том, учиться после школы или нет, даже вопросов быть не могло – Феврония очень хотела, чтобы племянница образование получила, да и Пётр тоже. Каждому свой талант, своё предназначение Создателем даётся… Вот и поступила Вера на филфак МГУ.

Студенты во все времена – ещё в Царской России — уроки давали — а у девушки особый дар объяснения был …

И красотой лица в этой семье тоже никто обижен не был, и «женихи» у Веры периодически появлялись… да только…

Не могла слышать девушка речей богохульных, не терпела жестокости, глупости, от греха идущей, притеснения слабых, даже на словах. Словно боль через себя пропускала.

Словно каждый раз слышала скверные речи «кровной матери», в тот вечер роковой произносимые, когда любимая тётя Фира на краю гибели была. Слишком много боли испытать в детстве пришлось.

И всегда преклонялась девочка перед спасшими её тётей и дядей, перед теми, кого называла бабушкой и дедушкой, перед памятью тех, что в год её рождения смерть во время Крестного Хода приняли...

Однажды шла Вера с молодым человеком – почти «женихом», наверное. И вдруг перед тем, как уходить, сказал он вдруг, что отец его «собаколовом» был и зарабатывал хорошо – не то, что на заводе, где «вкалывать приходится» — да жалко – «спился».

Вера смотрела на «жениха» с ужасом. Рабочих людей, особенно тех, у кого дело в руках «горело», как у дяди Пети или деда Ивана, она, уважала, конечно, – не могла не уважать. Но палача, живые души убивающего, с ней рядом не будет никогда! …

А тут ещё откуда ни возьмись к ним маленький белый щенок подбежал – да в платье Веры носом уткнулся…

Девушка стала его гладить — как вдруг «спутник» её изо всех сил пнул несчастного – да так, что тот с визгом отлетел.

Вера залепила — теперь уже бывшему жениху – пощёчину, взяла щенка на руки и ушла...

Со Снежком все по очереди гуляли – и Вера, и Серёжа, и Лиза, и Пётр с Февронией, и бабушка Люба с дедушкой Ваней. А жил он у старшей супружеской четы – потому что в доме Петра и Февронии было два огромных кота – рыжий с белой грудкой и белый с чёрными пятнами.

Полтора года назад Лиза нашла – какой-то нелюдь трёх котят новорожденных выбросил. Один уже мёртвым был, а двое ещё живыми… Ну вот и вырастили...

Несостоявшийся «жених» мириться приходил – говорил, что был в тот день «расстроен». Да разве это «оправдание»?! «Молодец против овец»…

А ещё один «жених», оказался сыном того, кто храмы разрушал и однажды застрелил в упор вставших на пути священника и церковного старосту. А может быть, и не однажды… А потом петлю себе на шею в хмельном угаре накинул...

(Продолжение следует)